Про Арину Родионовну
Теперь так и буду делать: сначала записывать то, что выплыло из «дебрей ночи» (но они у меня совсем не страшные, эти дебри), докофейное (вру, уже давно попила), а потом дальше - плановое и вне-.
Вспомнила вдруг, как бабушка Маруся однажды рассказывала мне сказку (причём едва ли не впервые: я почему-то не помню, чтобы бабушка рассказывала сказки - она же меня почти не нянчила, в раннем детстве точно я была или с мамой, или с няней, которые всегда были молоденькими девушками и сказок мне точно не сказывали, да и вряд ли как-то беседовали): мне почему-то помнится, что это было на какой-то печке, хотя печек классически русских у нас нигде не было - были «отопительно-приготовительные» печи с «конфорками» - съёмными такими «кружка́ми» - в жилых домах, и большие печи-топки с грубками в общественных зданиях: в «маминой» школе (я ходила в начальную, и там были батареи центрального отопления, и я так бы и не попала никогда в здание средней, куда нас перевели бы только после четвёртого класса... а мы после моего третьего уже уехали из Нововасильевки, - если бы не ремонт, затеянный в сталинско-ампирной нашей начальной) и в библиотеке, куда я ходила зимой и летом «одним цветом», то есть почти каждый день.
Скорее всего, образ печки - которую живьём я впервые увидела чуть ли не в Новгороде, в Витославлицах, а украинскую печь похожей конструкции чуть раньше, в ужгоро́дском этнографическом музее (или в Ровно-Черновцах?) - возник из-за особого состояния уюта и полного умиротворения - от того, что бабушка Маруся со мной рядом, принадлежит мне полностью и безраздельно (а не хлопочет как всегда по хозяйству у себя дома), потому что она у нас в Нововасильевке, и это автоматически означает, что мамочка в больнице с очередным обострением страшного её энцефалита, мучившего её всю жизнь (и только в Сумах стало полегче - из-за более прохладного и сумрачного климата), а мы остались не с «домработницей», нашей дальней родственницей тётей Фросей (в кавычках потому, что в её обязанности входило простое сижение с нами дома: мама сама и готовила, и стирала, и убирала, чтобы тётя Фрося не отвлекалась на хозяйственные дела и внимательно смотрела за нами, оберегая жизнь и здоровье; она полностью столовалась у нас, ещё и тридцать рублей в месяц получала зарплаты), что автоматически же означало бы суровое спартанское житие́: однажды мама вот так уехала, кажется, в санаторий, а мы остались на попечении Фроси, и я запомнила её (совершенно немотивированную: то ли мы есть что-то не захотели, то ли ещё какое-то мелкое непослушание совершили) гневную (торжествующе-гневную), полную неприкрытой злобы фразу (ещё немного - и она начнёт нас бить: кулаки сжимаются, но разжимаются... она боится, она бьёт ремнём только нашего котика Снежка, который потом при звуке ремня, вдеваемого папой в брюки, убегал стремглав на улицу, стукаясь лбом о высокий порог между коридором и верандой):
- Я вам не ваша мамочка, я с вами церемониться не буду! -
и я сижу на подоконнике, смотрю в окно нашей с Лилей спальни и тихо и мерно стукаюсь лбом - точнее, правым виском об оконный «откос»: чтобы не потекли предательские слёзы и обидчица не получила полное торжество: не сдаваться, дождаться мамы! дождаться возвращения рая на кру́ги своя́...
...Мы лежим с бабушкой на какой-то лежанке - диване со спинкой и круглыми валиками, который потом переехал к бабушке Марусе? помнится что-то такое защищённое, «норкообразное», мягкое и тёплое, - я давным-давно уже сама умею читать, я изумлена и обрадована неожиданным даром небес: бабушка, как в сказках, читает мне сказку!
Бабушка запинается, то и дело останавливается, забывая сюжет... в общем, рассказывает « как зря» (по её же собственному любимому фразеологизму) - я всё терпеливо сношу, потому что здесь мне главное вовсе не сюжет, а бесценный дар отданного только мне, потраченного на меня ВРЕМЕНИ, которое есть любовь и тепло души...
Потом, кое-как доковыляв до окончания, бабушка завершает сокрушённо:
- Больше я вам сказок рассказывать не буду: вы уже в сто раз больше меня их знаете, прочитали тыщи книг...
- Бабушка! мне очень понравилось! - утешаю я, но бабушка не верит, и мы переключаемся на что-то иное - или бабушка встаёт и идёт заниматься делами... тут у меня опускается мягкий бархатный занавес забвения, потому что всё не важно - не важно, сколько книг нами прочитано (к этому времени действительно их тысячи - сказок, былин, стихов и прозы, русской и зарубежной классики), и неважно, что мой дальнейший «лексикон и тезаурус» собран мной на много третей и четвертей из книг, и лишь на десятую или сотую часть из бабушкиного живородного слова, - всё неважно!
Важно, что Слово вышло из живых уст родного и любящего человека, оно было полностью и безраздельно подарено мне (а уж время, нам с Лилей уделённое, мы ценить умели: мама то сидела над тетрадками, то стирала-готовила-мыла-чистила, то лежала больная, бабушка была далеко, только на зимних и летних каникулах я была у неё долго, но и там ведь она не сидела сложа ручки, а постоянно работала, крутясь день-деньской как белка в колесе... чтобы поставили роспись в дневнике, где были, конечно же, отличные оценки, за родителями нужно было ходить целый вечер от одного к другому; читать мы научились самостоятельно и очень рано перешли на «самообслуживание», и я не помню, читала ли нам мама книги в самом раннем детстве? Лиле, наверное, читала, да и мне, наверное, иначе откуда бы пошла традиция читать книжки нашему Серёже? и я просто уверена, что то, как он ко мне относится сейчас, целиком и полностью было «подготовлено», «посеяно» мной именно во время чтения дизицек: книжечки-книжицы он долго называл словом ди́зици), - и оно было тёплое, живое, оно дышало рядом со мной и оно любило меня...
Я потом вернула долг бабушке - моей любимой, обожаемой и любяще-обожающей бабушке Марусе, - когда, повзрослев, я стала ей читать вслух немного мной адаптируемую по ходу чтения классику: обычно я лежала читала в своей комнате (когда они зимой приезжали к нам в Сумы), бабушка деликатно входила (я просто посижу рядом с тобой, а ты чата́й, чата́й... - надевала она псевдодиалектную маску: в обычной жизни, не «сценически-игровой», явленной преимущественно в языке, - она говорила правильно, всегда помня про пётнушко) и садилась в кресло, стоявшее в углу у окна, и я, конечно же, переключалась на бабушку: давай я тебе Чехова почитаю?
И боже мой, как же ей понравилась «Анна на шее»! а «Спать хочется»? ведь бабушка моя ещё маленькой девочкой вкусила горького хлеба нянченья чужих детей...
- Да, - говорила она, - а днём работы назадают столько, что не отдохнёшь! вёдерный самовар я поднимала... а пока его начистишь кирпичом, все руки себе сотрёшь... А ночью дитё плачет, хозяйка ворчит - ругается...
- Ну ладно, хва́тить, а то ты уже устала, - робко пыталась прекратить чтение бабушка, а я не могла остановиться и читала, читала - заплетающимся уже языком и пересохшим ртом, торопясь передать бабушке ответное - живорождённое и любящее слово...
А как она смотрела «Милого друга»! какие это были комментарии!..
Нет моих слов, одни только умилительные слёзы...
- Ну всё, хва́тить, - наконец прекращала бабушка самоотверженный подвиг любящей и ещё более любимой внучки, - завтра дочитаем, - и выходила из комнаты, чтобы я и дальше могла «чата́ть», теперь уже только для себя и про себя...
И вот это завтра наступило - я «дочитываю» и дописываю про бабушку Марусю, торопясь и захлёбываясь словами, боясь не успеть «дочатать», а главное - дописать про вечно-бессмертную эту жизнь, полную любви, смысла и толка - от слова толковать: разговаривать, объясняя и понимая, укладывая слова ровненько, как поленницу, как дрова в русской, украинской и всеобщей печке, - чтобы всем стало тепло от моей Арины Родионовны, а по совместительству (или скорее «по первой профессии») Пушкина - Марии Ивановны Жмаевой, в девичестве Поповой...
Спой мне песню, как синица
Тихо за морем жила;
Спой мне песню, как девица
За водой поутру шла...
Музыкальный киоск
© Тамара Борисова
Если вы видите эту запись не на страницах моего журнала http://tamara-borisova.livejournal.com и без указания моего авторства - значит, текст уворован ботами-плагиаторами.
Вспомнила вдруг, как бабушка Маруся однажды рассказывала мне сказку (причём едва ли не впервые: я почему-то не помню, чтобы бабушка рассказывала сказки - она же меня почти не нянчила, в раннем детстве точно я была или с мамой, или с няней, которые всегда были молоденькими девушками и сказок мне точно не сказывали, да и вряд ли как-то беседовали): мне почему-то помнится, что это было на какой-то печке, хотя печек классически русских у нас нигде не было - были «отопительно-приготовительные» печи с «конфорками» - съёмными такими «кружка́ми» - в жилых домах, и большие печи-топки с грубками в общественных зданиях: в «маминой» школе (я ходила в начальную, и там были батареи центрального отопления, и я так бы и не попала никогда в здание средней, куда нас перевели бы только после четвёртого класса... а мы после моего третьего уже уехали из Нововасильевки, - если бы не ремонт, затеянный в сталинско-ампирной нашей начальной) и в библиотеке, куда я ходила зимой и летом «одним цветом», то есть почти каждый день.
Скорее всего, образ печки - которую живьём я впервые увидела чуть ли не в Новгороде, в Витославлицах, а украинскую печь похожей конструкции чуть раньше, в ужгоро́дском этнографическом музее (или в Ровно-Черновцах?) - возник из-за особого состояния уюта и полного умиротворения - от того, что бабушка Маруся со мной рядом, принадлежит мне полностью и безраздельно (а не хлопочет как всегда по хозяйству у себя дома), потому что она у нас в Нововасильевке, и это автоматически означает, что мамочка в больнице с очередным обострением страшного её энцефалита, мучившего её всю жизнь (и только в Сумах стало полегче - из-за более прохладного и сумрачного климата), а мы остались не с «домработницей», нашей дальней родственницей тётей Фросей (в кавычках потому, что в её обязанности входило простое сижение с нами дома: мама сама и готовила, и стирала, и убирала, чтобы тётя Фрося не отвлекалась на хозяйственные дела и внимательно смотрела за нами, оберегая жизнь и здоровье; она полностью столовалась у нас, ещё и тридцать рублей в месяц получала зарплаты), что автоматически же означало бы суровое спартанское житие́: однажды мама вот так уехала, кажется, в санаторий, а мы остались на попечении Фроси, и я запомнила её (совершенно немотивированную: то ли мы есть что-то не захотели, то ли ещё какое-то мелкое непослушание совершили) гневную (торжествующе-гневную), полную неприкрытой злобы фразу (ещё немного - и она начнёт нас бить: кулаки сжимаются, но разжимаются... она боится, она бьёт ремнём только нашего котика Снежка, который потом при звуке ремня, вдеваемого папой в брюки, убегал стремглав на улицу, стукаясь лбом о высокий порог между коридором и верандой):
- Я вам не ваша мамочка, я с вами церемониться не буду! -
и я сижу на подоконнике, смотрю в окно нашей с Лилей спальни и тихо и мерно стукаюсь лбом - точнее, правым виском об оконный «откос»: чтобы не потекли предательские слёзы и обидчица не получила полное торжество: не сдаваться, дождаться мамы! дождаться возвращения рая на кру́ги своя́...
...Мы лежим с бабушкой на какой-то лежанке - диване со спинкой и круглыми валиками, который потом переехал к бабушке Марусе? помнится что-то такое защищённое, «норкообразное», мягкое и тёплое, - я давным-давно уже сама умею читать, я изумлена и обрадована неожиданным даром небес: бабушка, как в сказках, читает мне сказку!
Бабушка запинается, то и дело останавливается, забывая сюжет... в общем, рассказывает « как зря» (по её же собственному любимому фразеологизму) - я всё терпеливо сношу, потому что здесь мне главное вовсе не сюжет, а бесценный дар отданного только мне, потраченного на меня ВРЕМЕНИ, которое есть любовь и тепло души...
Потом, кое-как доковыляв до окончания, бабушка завершает сокрушённо:
- Больше я вам сказок рассказывать не буду: вы уже в сто раз больше меня их знаете, прочитали тыщи книг...
- Бабушка! мне очень понравилось! - утешаю я, но бабушка не верит, и мы переключаемся на что-то иное - или бабушка встаёт и идёт заниматься делами... тут у меня опускается мягкий бархатный занавес забвения, потому что всё не важно - не важно, сколько книг нами прочитано (к этому времени действительно их тысячи - сказок, былин, стихов и прозы, русской и зарубежной классики), и неважно, что мой дальнейший «лексикон и тезаурус» собран мной на много третей и четвертей из книг, и лишь на десятую или сотую часть из бабушкиного живородного слова, - всё неважно!
Важно, что Слово вышло из живых уст родного и любящего человека, оно было полностью и безраздельно подарено мне (а уж время, нам с Лилей уделённое, мы ценить умели: мама то сидела над тетрадками, то стирала-готовила-мыла-чистила, то лежала больная, бабушка была далеко, только на зимних и летних каникулах я была у неё долго, но и там ведь она не сидела сложа ручки, а постоянно работала, крутясь день-деньской как белка в колесе... чтобы поставили роспись в дневнике, где были, конечно же, отличные оценки, за родителями нужно было ходить целый вечер от одного к другому; читать мы научились самостоятельно и очень рано перешли на «самообслуживание», и я не помню, читала ли нам мама книги в самом раннем детстве? Лиле, наверное, читала, да и мне, наверное, иначе откуда бы пошла традиция читать книжки нашему Серёже? и я просто уверена, что то, как он ко мне относится сейчас, целиком и полностью было «подготовлено», «посеяно» мной именно во время чтения дизицек: книжечки-книжицы он долго называл словом ди́зици), - и оно было тёплое, живое, оно дышало рядом со мной и оно любило меня...
Я потом вернула долг бабушке - моей любимой, обожаемой и любяще-обожающей бабушке Марусе, - когда, повзрослев, я стала ей читать вслух немного мной адаптируемую по ходу чтения классику: обычно я лежала читала в своей комнате (когда они зимой приезжали к нам в Сумы), бабушка деликатно входила (я просто посижу рядом с тобой, а ты чата́й, чата́й... - надевала она псевдодиалектную маску: в обычной жизни, не «сценически-игровой», явленной преимущественно в языке, - она говорила правильно, всегда помня про пётнушко) и садилась в кресло, стоявшее в углу у окна, и я, конечно же, переключалась на бабушку: давай я тебе Чехова почитаю?
И боже мой, как же ей понравилась «Анна на шее»! а «Спать хочется»? ведь бабушка моя ещё маленькой девочкой вкусила горького хлеба нянченья чужих детей...
- Да, - говорила она, - а днём работы назадают столько, что не отдохнёшь! вёдерный самовар я поднимала... а пока его начистишь кирпичом, все руки себе сотрёшь... А ночью дитё плачет, хозяйка ворчит - ругается...
- Ну ладно, хва́тить, а то ты уже устала, - робко пыталась прекратить чтение бабушка, а я не могла остановиться и читала, читала - заплетающимся уже языком и пересохшим ртом, торопясь передать бабушке ответное - живорождённое и любящее слово...
А как она смотрела «Милого друга»! какие это были комментарии!..
Нет моих слов, одни только умилительные слёзы...
- Ну всё, хва́тить, - наконец прекращала бабушка самоотверженный подвиг любящей и ещё более любимой внучки, - завтра дочитаем, - и выходила из комнаты, чтобы я и дальше могла «чата́ть», теперь уже только для себя и про себя...
И вот это завтра наступило - я «дочитываю» и дописываю про бабушку Марусю, торопясь и захлёбываясь словами, боясь не успеть «дочатать», а главное - дописать про вечно-бессмертную эту жизнь, полную любви, смысла и толка - от слова толковать: разговаривать, объясняя и понимая, укладывая слова ровненько, как поленницу, как дрова в русской, украинской и всеобщей печке, - чтобы всем стало тепло от моей Арины Родионовны, а по совместительству (или скорее «по первой профессии») Пушкина - Марии Ивановны Жмаевой, в девичестве Поповой...
Спой мне песню, как синица
Тихо за морем жила;
Спой мне песню, как девица
За водой поутру шла...
Музыкальный киоск
Click to view© Тамара Борисова
Если вы видите эту запись не на страницах моего журнала http://tamara-borisova.livejournal.com и без указания моего авторства - значит, текст уворован ботами-плагиаторами.