"ВОЛЫНЬ. ЛЕТО 1943". (Часть 2)
13 июля 1943 (вторник)
Францишка Б.-Дз. (1921 г.р.):
Жили в Юзефине (Józefinie) с мужем и тремя детьми: Галинкой (4 года), Геней (2 года) и Альдоной, рождённой в мае 1943 года. Также с нами проживала свекровь Мария Н. (70 лет).
В июле 1943 решила навестить в Калиновке своего отца; мать уже не жила. В воскресенье не поехали, потому что шёл сильный дождь. В понедельник сказала мужу, что после такого дождя в поле не пойду, чтобы поехать к отцу. Взяла для детей няню и поехали. Всю дорогу, около 20 километров, все населённые пункты, через которые мы проезжали, выглядели вымершими, не видели ни одного человека. […] Доехали до Белина, где жила моя старшая сестра Мария К., подъехали к её дому. Выбежала к нам, сказала, сто счастье, что мы не приехали на день раньше, так как вчера на Белин напали украинцы […].
Сестра мне рассказала, что после возвращения из костёла и кормления детей легла и читала книжку. […] В какой-то момент у окна увидела силуэт. Подумала, что может кто-то спрятался от дождя. Однако встала с кровати и посмотрела в окно на дом соседа. Увидела, что у его окон также стоят какие-то люди в сермягах. Это её поразило, открыла дверь и на пороге увидела украинца. Когда хотела выйти, он её не выпустил и сказал, чтобы не выходила, так как убьёт её. Испугалась и осталась дома. Все польские дома были так окружены. […] Когда через некоторое время украинцы отошли, оказалось, что в тот день никого не убили, но ограбили почти всё село. Приехали на повозках и брали, что им нравилось. Когда им не хватило повозок, некоторых польских хозяев заставили, чтобы они на своих телегах перевезли им награбленные вещи. […]
Решили с мужем возвращаться домой. В населённых пунктах, которые проезжали, как и прежде, не было ни одной живой души. Лишь за какой-то километр от дома увидели повозку. На ней ехали украинцы - мужчина впереди, женщина сзади. Одновременно заметили зарево над Юзефином и страшный пожар дальше на горизонте. Муж спросил украинца, что так горит. Мужчина опустил голову и не ответил, зато женщина сложила руки и сказала: «Ой, беда, панночка» - и поехали.
Приехали во двор. Там как раз был брат мужа Францишек. Показал на зарево и сказал, что там уже горят польские сёла […] Заключил, что может этой ночью до нас ещё не дойдёт, но следует поставить вахту. Муж с братом договорились, что ночью будут караулить, а женщины и дети будут спать. […] Брат пошёл в дом.
После ужина положила детей спать, а муж вышел во двор караулить. Под утро пришёл в жилище, сел за стол, закурил сигарету и сказал, что начинается день, пожалуй, уже ничего не будет. Проснулась, начали разговаривать. Вдруг открылась дверь и в дом ворвались несколько украинцев. Какой-то крикнул: «В первую очередь хозяина». Схватили мужа, выкрутили ему руки и двое забрали его во двор. Двое других подошли к свекрови, которая лежала на кровати. Ударили её прикладом и вытащили во двор. Около меня остался один парень около двадцати лет […]. Начали говорить по-польски, был вежлив. Сказал, чтобы быстрее выходила с детьми. Стала их одевать. Видя, что не справляюсь, крикнул своим, чтобы привели свекровь. Свекровь взяла Геню, я самую младшую дочку завернула в конверт и взяла в левую руку, а Галинку взяла за ручку. Галинка села на корточки и не хотела идти. Сказала ей: «Иди, так как там остался папа».
Снаружи увидела мужа, повёрнутого лицом к стене дома. Возле него стоял украинец […] и держал нацеленным ППШ. Когда мы вышли, освободил мужа, который подошёл к нам и взял на руки Галинку. Тогда заметила, что украинцев несколько. Были в гражданской одежде, не имели ни формы, ни видимых воинских знаков отличия. Часть из них обыскивала постройки. Догадалась, что сразу хотели нас поубивать, только не знали где. Жилище, овин и конюшню им было жалко. Вскоре один, который рыскал по хозяйству, сказал, показывая на сарай: «Там ничего нет». […]
Начали толкать нас к сараю. […] Спешили, нервничали, потому что уже начинался день. В сарае находилась куча кирпича. До войны мы планировали построить кирпичный завод. Встали около этой стены из кирпича, справа от меня муж, с другой стороны - свекровь. До этой минуты была уверена, что украинцы только хотят провести у нас обыск, теперь понимала, что это конец. В последнюю секунду подумала, что узнаю, как там на том свете, и увидела, что этот вежливый молодой украинец, который стоял около меня в доме, прицелился в нас из ППШ и начал стрелять.
Должно быть, муж погиб сразу, вместе с Галинкой. Я держала ребёнка в левой руке. Пуля пронзила мне руку в каких-то 15 сантиметрах от запястья. […] Пуля, которая пробила руку, стала причиной значительно большей раны в месте выхода, чем входа. Потом, вероятно, пробила тело моей дочки, после чего поверхностно разорвала мне мышцу над правой грудью. […] После выстрела потеряла сознание.
Когда очнулась, совершенно не помнила, что случилось, увидела только огонь. Сарай горел. […] На четвереньках стала отодвигаться дальше от огня. Сарай был неплотный, и я нашла отверстие, через которое вылезла в огород. Не соображала, что делаю. Упала в большую яму, в которой зимой держали жом. В яме осознала, что у меня что-то было в руке, вскоре до меня дошло, что держала дочку. Молниеносно всё мне припомнилось, и в этот момент из моей руки струёй забила кровь. Сжала свою рану покрывалом. Подумала, что если мои дети живы, то будут визжать, но сарай сгорел, а я не услышала никаких звуков. […]
Услышала речь во дворе; думала, что вернулись бандиты, но узнала голос соседа П. […] На наш двор начали сходиться немногочисленные уцелевшие. Попросила людей о поиске на пепелище останков моих близких. Свекровь, муж и самый младший ребёнок сгорели полностью. От двухмесячной Алдонки нашли только тельце, что в моей руке. Старшие девочки были целыми, волосы, кожа не сгорели. Видела места, куда получили ранения - средняя в личико, а Галинка, уже не помню, помню только, что торчал её язычок.
Трупы мы сложили в ящик из кладовки, который поставили в огороде. П. запряг наших коней - хотел убежать с семьёй и взять меня. Ещё вошла в дом, где в открытом шкафу увидела одежду детей. Была не в состоянии ничего забрать. […]
Той ночью украинцы убили почти всё польское население Юзефина и прилегающего к нему Фундума (Funduma). Остались только остатки, как я. […]
Когда украинцы не смогли убить хозяев, они сжигали их дома, но зато, когда убивали всю семью, не поджигали, так как планировали, что это будет их. Кроме сарая наше хозяйство не сожгли.
Józefin, gm. Chotiaczów, pow. Włodzimierz
14 июля 1943 (среда)
Станислав М. (1935 г.р.):
Господин Б., который дружил с соседом, украинцем И. С., сказал мне, что должны выезжать всей семьёй, потому что И. С. предупредил его, что украинцы будут убивать в Лаврове. Б. взяли на конную повозку немного одежды, еды и выехали с дочкой в Луцк. Я не поехал, так как у меня были кролики и голуби, кроме того, в Лаврове осталась бабушка Б. с дочерью калекой. Так жили ещё месяц. Потом в доме поселились […] госпожа Я. с мужем и семью детьми. Было нас в хозяйстве двенадцать человек.
14 июля начали уборку урожая. Коса была тупая, и господин Я. пошёл к И. С., чтобы выклепать её. Я сидел на дереве и рвал черешню. Увидел, что какое-то немецкое подразделение - так мне казалось, потому что видел людей в немецкой форме - идёт к нашему хозяйству. Их было шестнадцать. Антек, сын Я., говорил, что может, идут за отцом, чтобы ехал в Луцк. Я сказал, что это украинские бандиты, и будет лучше, если спрячемся. Когда эти солдаты приблизились, позвали Антека, чтобы привёл отца. Антек пошёл к И. С., я же побежал прятаться в дом.
Узнал, что двое мужчин, одетых в немецкую форму, это наши соседи, сыновья чешского хозяина […]. Им было около 25 лет, и я знал, что они вступили в украинскую банду. И. С. не присоединился к банде, потому что прострелил себе ногу, хромал, и его не взяли. […]
Rozstaje dróg w powiecie horochowskim. Fot. Adam Julian Łukaszewski / Biblioteka Jagiellońska
Бабушка, её калека дочка, Я. и её дети - все находились дома. Я вошёл и сказал, что нужно прятаться, потому что пришли украинцы. Пробрался за нары, стоящие на кухне, на которых был тюфяк из соломы, и спрятался за деревянной лоханкой. Со мной спряталась Казя, одна из дочерей Я.
Всё произошло очень быстро. Весь дом был окружён украинцами. Внутрь вошли двое […], говорили по-польски, спрашивали, кто является поляком, начали бить и приказали всем ложиться на пол кухни. Начался плач. У украинцев были винтовки со штыками. Первыми закололи бабушку Б. и госпожу Я. Дети бегали по кухне, хотели где-нибудь спрятаться, раздавались визг, крики, плач, но не было никаких шансов на побег. Украинцы всех детей закололи штыками, многократно. Потом кололи под койкой, где сидели мы с Казей. Туда ещё убежали три её младшие сестры. Это видели украинцы, один наклонился […], несколько раз ударил штыком и заколол этих детей. У Кази были исколоты руки, ноги и грудная клетка, у неё текла кровь, но эти раны не были опасными. В меня штык не попал, так как я был прикрыт лоханкой.
Когда украинцы ушли, и стало тихо, вышли с Казей из укрытия. […] Во дворе около пня увидели трупы господина Я. и Антека, которым бандиты отрубили топорами головы. Лежали возле пня. Спрятались в пшенице и решили убегать полями.
Началась ночь, пришли к какому-то дому, в котором горел свет. Оказалось, что бандеровцы проводят в нём собрание. Переночевали рядом. Казя была ранена, поэтому осталась, а я утром вернулся полями к нашему хозяйству.
Из укрытия увидел, что какие-то люди в гражданской одежде погрузили на повозки тела убитых и отъехали. Полями шёл за ними. Доехали до села Костюшки (Kościuszków), где Я. проживали прежде, там бросили убитых в колодец во дворе Я.
Вернулся в Лавров и встретил господина Б., который приехал посмотреть, что творится в хозяйстве. Вместе поехали за Казей. По дороге нас задержали немцы из отряда, сражающегося с украинцами и помогающего убегать полякам. Мы объяснили, куда и зачем едем. Немец приказал окружить дом, в котором была Казя; забрали её […]. В этом доме немцы нашли оружие, а украинцы, которые там спрятались, начали стрелять. Тогда немецкие солдаты подожгли дом, внутрь бросили гранаты, из него никто не спасся.
Ławrów, gm. Połonka, pow. Łuck
Станислав К. (1931 г.р.):
Во второй половине дня пас скот на луге около села и увидел, что люди в селе убегают в различных направлениях. Думал, что это немцы проводят облаву на работы, потому что так бывало раньше. Когда гнал скот домой и шёл около украинских построек, до меня начали доноситься отзвуки, как будто, выстрелов, но на улице ничего не было видно. Когда пришёл со скотиной во двор, подбежал поляк, не помню, как его звали, и сказал: «Убегайте, украинцы убивают!». […] Брат Антони убежал в огород и спрятался, а мама сказала, что она старая, и не будет убегать. Жена брата, Катажина, была украинкой - убежала с ребёнком в свою семью. Я остался с мамой.
Когда шли доить коров, во двор вошли трое вооружённых бандеровцев в гражданской одежде, с повязками и тризубами, и один украинец из нашего села […], который показал на нас пальцем: «Это Ляхи». […] Тогда эти трое велели нам войти в жилище, потому что, как сказали, хотели провести у нас обыск. Когда вошли, один из этих троих сразу приказал маме лечь на землю. Мама начала просить, чтобы нас не убивали. Другой сказал мне, чтобы тоже ложился. Хотел взять маму за руку, но он оттолкнул меня прикладом. Лёг первым, а мама просила дальше. Тогда один из тройки ударил маму штыком в грудь, после этого услышал четыре выстрела из винтовки. Не видел, кто стрелял, потому что со страху лежал лицом в землю. Просил Бога, чтобы не мучил. Лицо было закрыто руками, и во время выстрелов ничего не чувствовал.
Когда украинцы вышли из дома, встал и взял маму за голову. Увидел много крови и отверстие размером с кулак. Тело ещё было в судорогах. Также заметил, что у меня все штаны окровавлены, думал, что это кровь мамы. Вышел на чердак, чтобы спрятаться. Слышал стоны соседа, проживавшего в 30 метрах от нас, пожалуй, полчаса умирал на своём дворе. Вдруг увидел, что из моей левой ноги струйкой бьёт кровь, и я начал терять сознание, но одновременно подумал, что могут сжечь дом. Шёл с чердака, когда уже был в коридоре, утратил силу в ногах. Мне только удалось выйти из жилища и на дороге потерял сознание. […]
Меня нашёл сосед, украинец Антони Г., и взял домой. Его семья спрятала меня в крапиве за домом и сказала обо мне моему брату, который после нападения также пришёл к этому соседу. Брат пошёл в село Нетреба, уже в галицийской части Волыни, чтобы организовать транспорт. Попросил украинца по имени Арсен, который был в долгу, чтобы привёз меня на конной повозке. Фактически он пришёл и взял повозку Антони Г., кроме того, Антони Г. дал своего сына для управления.
По дороге нас схватили украинцы […]. Откопали меня в соломе и хотели застрелить. Слышал, как Арсен торговался за мою жизнь. Наконец, нас отпустили и меня привезли в Нетребу, а потом в больницу в Збараже. Врач, который меня перевязывал, засвидетельствовал на моей голове два следа от пуль, отсюда знаю, что два выстрела предназначались для меня. […]
Сын Антони Г., который вёз меня в Нетребу, предстал за это перед бандеровским судом, и был приговорён к смертной казни, но убежал и прятался даже после войны.
Kołodno, pow. Krzemieniec
17 июля 1943 (суббота)
Галина Т. (1929 г.р.):
В десять вечера мы услышали сигнал тревоги [били по железным брускам, подвешенным перед домами], звонили костёльные колокола. Женщины, дети и пожилые люди спрятались в костёле, мужчины заняли позиции для обороны. У моего отца была винтовка; когда услышал набат, побежал в своё отделение. Сначала мы спрятались в окопах, но мама побежала с госпожой С., чтобы вынести из дома пару вещей из опасения, что дом сожгут.
В это время вместе с тётей Ядвигой О. сидела в окопе. К нам на конях подъехали советские партизаны и сказали, чтобы спрятались в школе или в ближайших домах, потому что как подойдут украинцы, забросают окопы гранатами. Когда часть людей вышла, началась перестрелка. Спрятались с тётей вблизи какого-то дома, под остовом неоконченного крыльца. Рядом с нами лёг одиннадцатилетний незнакомый мальчик.
Появились украинцы. Не видела их, так как голова была спрятана под балкой, только слышала, как кричали: «Хлопцы, тут». Услышала выстрел, попали в тётю. […] На шее и спине почувствовала уколы, они были болезненные и глубокие. […] Мою голову прикрыла балка. […] Когда была так исколота, слышала рядом душераздирающий крик мальчика, также колотого пиками, который звал свою маму. Этот мальчик был вынужден терпеть страшные муки, оказалось, что он был ранен живот. Боже, как он кричал!
[…] Украинцы отошли. Ещё не потеряла сознание, начала шептать, чтобы тётя отозвалась. Мальчик всё время ужасно кричал, я его просила, чтобы перестал, так как они снова придут, наконец, замолчал. Тётя вообще не отзывалась. Чувствовала, как у меня по спине и шее стекает кровь.
Возможно, прошёл час, когда последовала очередная атака украинцев. Слышала, что идут. Даже пыталась не дышать, не двигалась, ничего не видела. Услышала по-украински: «Те все готовы, а эту собаку - речь шла о мальчике - застрели». Тогда один сказал другому, что он дурной, жалко патронов, и снова начали колоть этого мальчика пиками. Потеряла сознание. Когда пробудилась, уже светало. Услышала польскую речь. Этот мальчик ещё жил, умер в полдень. Тётя была мертва. Потом партизаны мне сказали, что не страдала, была поражена в сердце пулей, несмотря на это, поколота.
[…] Польские партизаны организовали транспорт, чтобы выйти из Гуты Степаньской [см. также: «Карта», 8]. Было принято решение об эвакуации на повозках детей, раненых и пожилых людей. Когда около полудня транспорт тронулся, произошла очередная атака украинцев. Лежала на повозке вместе с двумя другими детьми. Возница бросил вожжи и начал убегать. Мой папа с винтовкой допрыгнул до коня и развернул повозку. Занесло нас к школе. К повозке пришла толпа убегающих. Отец не был при мне, где-то сражался. Отбили атаку и опять организовали транспорт. Когда покидали Гуту, разразилась страшная буря, в жизни такой не видела. Тогда нам удалось отойти в лес без выстрела.
Ночевали в лесу. Жуткие ощущения. Табор простирался, сколько можно охватить глазом. Охранялись партизанами польскими и, должно быть, советскими. Матери должны были следить за детьми, чтобы не плакали и не выдали нашего месторасположения, а хозяева находились около коней, чтобы ни один не заржал. Когда мы так ехали, видела горящие польские сёла […] По дороге мама собирала яблоки, потому что я очень хотела пить. 20 июля добрались до Сарн. […] Была положена в больницу, где лежала три месяца. […] Меня лечил немец, очень заботился обо мне.
Huta Stepańska, gm. Stepań, pow. Kostopol
18 июля 1943 (воскресенье)
Веслав Витольд Г. (1937 г.р.):
Поляки ездили с оружием в свои хозяйства за продовольствием и другими вещами. Как-то мне удалось проскочить на телегу, которой мой отец ехал на вылазку. Кроме него тогда ехали восемь - десять телег соседей.
В селе [вблизи Гринова] все постройки ещё стояли, не были сожжены. Заехали в хозяйство М., потому что знали, что они не убежали. Около дома, в котором не было подвала, находился так называемый земляной погреб. В нём нашли супружескую пару. Отец меня не пускал это смотреть, но видел, как извлекали трупы. Оба были порублены топорами. На поле хозяйства был найден наш близкий сосед Б. Его с двух сторон обложили досками, в которых [торчали] гвозди, а доски обвязали колючей проволокой. Его тело было наколото на гвозди, видел его в таком положении. Знаю, что в полях и обходах найдено несколько человек с разрезанными животами.
Уже во Владимире были с родителями в Фарном костёле в одиннадцать часов. Во время богослужения в костёл забежала девочка лет двенадцати. У неё правая рука была отрублена около плеча. Подбежала к главному алтарю и кричала: «Пресвятая Матушка, спасибо тебе, что позволила мне спастись».
Позже узнал, что убили всю её семью, она одна спаслась и бежала через лес 10 километров.
19 июля 1943 (понедельник)
Ядвига Я. (1937 г.р.):
Убегали с мамой […]. За нами гнался и в нас стрелял один украинец. Попал в заднюю часть бедра. Пуля прошла насквозь, вырывая мясо, но, не повреждая кости. Моя мама взяла меня на руки, и убегали дальше. Украинец догнал нас. Мама стала перед ним на колени и просила, чтобы не мучил нас, а только застрелил.
После размышлений велел маме сесть, взять меня на руки и прижать к себе. Отошёл на несколько шагов, прицелился, выстрелил. Пуля прошла через моё правое плечо, снова повреждая плоть, но, не нарушая костей, а мама была поражена в сердце. Упала навзничь и умерла. Я упала на маму, закрыла глаза и прижалась к ней. Украинец подошёл, ударил прикладом по моей левой ладони (после этого у меня остался шрам между пальцами) и отошёл. […] После ухода украинцев меня нашла семья, притаившаяся на поле ржи, и вместе с мамой перенесли меня на межу. Осмотрели мои раны, положили на телегу и оставили.
На следующий день по той дороге проходила группа вооружённых украинцев, которые забрали с телеги всё, что оставили мои родственники. Равнодушно прошли мимо мамы и меня. Только один, идущий сзади, задержался и сказал мне по-польски, что я похожа на мать и должна сказать тёте, чтобы забрала меня отсюда, так как погибну. Через несколько дней вернулся и сказал, что знает, что осталась одна, тёти нет. Хотел, чтобы поговорила с ним. Я не отзывалась, затаивала дыхание - притворялась, что неживая. Была слишком мала, не осознавала, что живой человек - тёплый. Этот украинец отнёс меня на поле гречихи. Приходил ещё несколько раз, хотел вызвать меня на разговор, наконец, ушёл.
Через несколько дней услышала кошение близлежащих хлебов. Снова пришёл этот украинец и сказал, что заберёт меня к своим. Взял меня на руки, отнёс к тем, кто косил хлеб, положил на землю. По-прежнему не хотела говорить. Украинцы поставили рядом со мной еду и пошли. Не знала, что сзади осталась одна украинка. Когда протянула руку за едой, она крикнула, что я жива. Тогда все сбежались, и уже не могла притворяться, рассказала о себе. По-видимому, одна так лежала около десяти дней.
Wyrka, gm. Stepań, pow. Kostopol
2 августа 1943 (понедельник)
Анна О.:
Взяли детей и поехали в костёл в Тучине […]. Вернулись только под вечер, немного уставшие. Съели ужин, ещё пошли с детьми к соседу на ружанец*. Пришло почти всё село.
Вернулись домой, разговариваем с мужем так, что может, сегодня не пойдём на ночь в лес, такое мучительное это спаньё на улице. Ночи холодные, а дети маленькие, плачут, что холодно, и хотели бы спать в кроватках. Может, одну эту ночь переспим в овине, немного отдохнём…
Так и сделали. Дети очень обрадовались. В овине было немного сена, раздела детей, надела на них ночные рубашки, чтобы отдохнули, потому что в лесу или на лугу спали в одежде. […] Овин был деревянным, поэтому сзади отбили доску, чтобы в случае чего быстрее выйти. За овином была пшеница, может, удастся легче убежать.
Вошли к детям и сидим на сене. Муж начал беспокоиться, имел какое-то плохое предчувствие. Сказал, что не будет спать до двух часов, потом я буду бодрствовать. Поддакнула, но глаза не зажмурила; и меня охватил какой-то страх. Мне казалось, что около нашего дома кто-то ходит. Собака начала сильно лаять, потом завывать. Около полуночи начали выть все собаки, даже эхо куда-то отражалось.
А наши дети спят. Пытаюсь их разбудить, может, выйдем в поле, но никак не могу. «Боже, не оставляй нас!» - молюсь Божией Матери Неослабной Помощи - «Спаси нас, Госпожа!». Наступил первый час. Какая длинная ночь! Быстрее бы дождаться утра. Вдруг начали разрываться гранаты, и вспыхнул пожар. О, Боже! Стон и крик, выстрелы из винтовок, село окружено бандой украинцев с оружием - никто не убежит.
«Пресвятая Матушка, не оставляй нас» - вздохнула. Муж кричит: «Буди детей и быстро убегай, а я эти вещи из овина выкину в мешках» и крутится по полу, ничего не может найти. Я не могу разбудить детей, тормошу их, говорю мужу, что будем выносить их спящими. Муж вынес младшую, а я как-то разбудила старшую. Пробежали отрезок от дома до пшеницы. Взяла только одно одеяло, потому что со страху больше ничего не нашла. Дети дрожали в ночных рубашках, ночь была холодная. Всех укутала одеялом и велела сесть на землю, хотя она была довольно сырая, а сама смотрела, стоит ли ещё наш дом.
Куры порхают, живность мычит, ржёт, воет, а люди… кричат нечеловеческим голосом. […] Пламя полыхает до небес. Деревянные дома, соломенные крыши горят, как спички. Ах, чтобы наш дом не сожгли!
Дети начинают плакать, что долго нет папы. Я тоже беспокоюсь. Наконец, приходит муж, приносит одежду, дети быстро одеваются, и приблизительно полкилометра бежим до леса. В лесу уже собралось довольно много недобитков, рассказывают. […]
Той ночью были убито более ста человек из села Леоновка.
Рассвело, мужчины пошли на разведку. Быстро вернулись и восклицают: «Наши дома [в поселении Леоновка] стоят, лишь село сожжено дотла». Возвращаемся из леса. Как раз всходило солнце, печальное, красное, словно в крови. Нет ветра, тихо, безоблачно, только зловонный дым поднимается с пепелищ. Что делать? Куда убегать?
Быстро готовлю завтрак, но тут вбегает сын соседа и кричит «Украинцы едут на лошадях». - «Воля Божья - говорю - убежать не получится», но нас миновали. Заехали к соседу и говорят, что не будут их убивать, так как были хорошими хозяевами, но, чтобы нас здесь не было к двенадцати часам, ни одного, потому что нас убивать придут другие.
Оставляем всё имущество - новый дом, овин, коровник, бетонный колодец, сад, коров, свиней, стадо гусей […]. У нас есть только одна телега, а собираются три семьи - что можно взять? Маленьких детей также нужно посадить на телегу. Сложила в мешок лучшую одежду, немного продовольствия. Взяла образ Ченстоховской Богоматери, а детям дала по маленькому образку. Со стены сняла мессийный крест, взяла ружанец (чётки) и говорю, что уже забрала всё самое важное.
Образ Богоматери, которым мои родители благословили нас на венчание, был большим, чтобы забрать его с собой, поэтому сняла со стены, поставила на стол, прикрытый белой скатертью, убрала цветы. Все стали на колени, произнесли Под Твоей Защитой и попросили Матушку о благословении, не для венчания, как когда-то, а на скитальческую жизнь. Со слезами на глазах вышли из дома, который закрыли на висячий замок. Крестом осенила дорогу и выдвинулись.
Только Рекс остался. Не могли взять его с собой, потому что у него не было намордника, а он был очень грозный. Когда мы выезжали со двора, начал грозно выть, а дети плакать, у нас по щекам также текли слёзы. Проехали километров, но ещё было слышно его завывание.
Быстро ехали через сожжённую Леоновку. Сколько там лежало трупов, а в селе ни одной живой души. Кто остался жив, убежал, о погребении не было речи. Там и сям ещё дымились дворы. Сожжена пасека на сто пней, рои пчёл сидели на мёде из разбитых ульев. Рядом с дорогой в ниве ржи лежал восемнадцатилетний сын Миколая М. Его тело и одежда были страшно обожжены. Звал на помощь, но это было невозможно, умирал. […]
Доехали до Тучина, где был немецкий пост. Сюда съехались поляки со всей гмины. […] Немцы определили место на лугу у реки Горынь и сказали, что здесь можем переночевать, а утром ехать дальше.
Пока светили солнце, было спокойно. После заката приехали немцы и сказали, чтобы мы быстро выезжали на другую сторону реки, так как идёт множество украинцев, истребят нас или утопят, а у них нет таких сил, чтобы с ними сражаться.
Не получится описать, какая возникла паника. А когда ещё услышали выстрелы из пулемётов, как всё это двинулось […], даже были потери в людях.
Leonówka, gm. Tuczyn, pow. Równe
* Ружанец - Судя по польско-русскому словарю, по первому значению слово różaniec синонимично слову modlitwa, однако это не так. Różaniec - именно цикл, именно заданность, какие молитвы следует читать и в какой последовательности. И тогда odmawiać różaniec значит именно то, что человек читает молитвы (а не молитву) строго в определенной последовательности. Безусловно, повторяемость имеет место, но подряд читается одна определенная молитва и определенное количество раз.
Казимера Я. (1931 г.р.):
То, что украинское население убивает поляков, мы слышали во время бесед взрослых. Взрослые боялись актов насилия, несмотря на это все вели хозяйства и были вынуждены работать. Кроме того, надеялись, что в их населённом пункте нет причин, чтобы случилось что-то плохое. […]
В воскресенье ночью мы услышали приближающиеся выстрелы и крики. Мать разбудила нас и велела одеваться. Пошли к дяде Яну, проживающего недалеко. Также не спали. Дядя предположил, что, возможно, идут за мужчинами, и спрятался в овине. Мы стояли во дворе. Нас окружили десять мужчин, среди них был житель Глубочицы (Głęboczycy) […] Были вооружены молотками, косами, топорами, у одного было старое оружие. Успокаивали нас, что ничего плохого не сделают. Помню, что у их брюк были окровавлены штанины. В какой-то момент услышала громкое «Ура!» и заметила, что бьют нас тем, что каждый держал в руке. Стоящий рядом со мной украинец замахнулся на меня топором, упала и потеряла сознание.
Не знаю, сколько лежала, но достаточно долго. Слышала какой-то плач, стоны, думала, что сплю. Несколько раз приходила в чувство и теряла сознание. Припоминаю себе, что видела мать с разрубленным черепом. Лежал убитый отец, держа младшую сестру, также мёртвую. […]
Polska rodzina zabita przez Ukraińców.
Fot. IPN Oddział w Lublinie
Это мог быть третий день. Чувствовала себя очень голодной, слабой. Кое-как дошла до сада бабушки, набрала яблок и съела. Украинцы в дальнейшем свирепствовали. Решила спрятаться в копне пшеницы на поле бабушки. Не знаю, сколько там сидела, но три раза видела украинок, идущих в церковь в праздничных нарядах. Наконец, меня в этой копне нашли украинцы. Была измождённая, думали, что неживая. Выкопали яму и ругались, кто должен меня затолкнуть. Их могло быть шестеро. Один взял лопату и столкнул меня, при этом ещё ударил меня по боковой стороне головы. Чувствовала, как засыпают меня землёй. Наконец, ушли.
Мне удалось сгрести землю с лица, приподнялась. За мной наблюдал какой-то украинец, помог выйти. Очень болело. Проводил меня к реке, где обмылась, ибо всё лицо было залито кровью. Спросил, что случилось с моей семьёй. Его звали Г., мне кажется, что он был среди тех, кто напал на нас во дворе дяди. […] Проводил меня в свой дом, его сестра перевязала мне раны, и я как-то отошла.
Głęboczycа, gm. Olesk, pow. Włodzimierz
30 августа 1943 (понедельник)
Ядвига П.:
Нас погнали в сторону костёла. Когда дошли, выгнали из костёла преимущественно женщин с детьми и погнали через кусты в сторону кладбища. […] Около кладбища избили старого органиста с женой, потому что не давали возможности быстро идти. Было жарко, нас заливал пот. […]
Нас гнали через кусты несколько километров, потом началось.
Ева Ш. из села Мария Воля произнесла им: «Зачем нас убиваете, после евреев набрали золота, а после нас что возьмёте?». Мы начали читать Anioł Pański i Wieczny odpoczynek racz nam dać, Panie. Приказали ложиться семьями, потом десятками и стреляли в каждого отдельно. […] Легла как для сна. У меня был большой платок, накрыла им голову, чтобы ничего не видеть. Выстрелы приближались, ждала смерти, а тут слышу, что выстрелы удаляются, а я невредимая.
Сестра с одним братом, я с другим, голова опиралась на её ноги, должна была слышать, что дышу, и спросила, тяжело ли я ранена. Ещё не отзываюсь, боюсь, может, стоят в кустах. Спрашивает второй раз, подняла голову и говорит, что никого нет. Увидела, что ранена. Мы встали, посмотрели на братьев (9 и 13 лет), в головах отверстия от пуль. До сегодняшнего дня чувствую угрызения совести, что велела им выбросить шапки, может если были бы в шапках, то в них бы не попали.
Куда идти? Пошли через кусты в направлении Любомля. Встретили пожилого украинца с девочкой. Сестра начала просить, чтобы взял нас домой, не хотел. Мы вышли к дороге на Заполье, сестре стало плохо. Я сказала: «Подожди на дороге, а я пойду, по-украински попрошу воды». К счастью, ближайшее жилище было закрыто, попили воды из корыта, и пошли дальше. […]
Началась скитальческая жизнь.
Wola Ostrowiecka, gm. Huszca, pow. Luboml
Выбор и составление
Барбара Одноус
В тексте были использованы материалы Института Национальной Памяти, Филиала Комиссии Преследования за преступления против польского народа в Люблине, акты следствия S.1/00/2.
Редакция выражает благодарность прокурору Петру Зайцу, проводившему расследование, за помощь в доступе к материалам и их подготовке.
Wydawca: Fundacja Ośrodka KARTA
02-536, Warszawa, ul. Narbutta, 29.
Tel. (0-22) 848-07-12.
Францишка Б.-Дз. (1921 г.р.):
Жили в Юзефине (Józefinie) с мужем и тремя детьми: Галинкой (4 года), Геней (2 года) и Альдоной, рождённой в мае 1943 года. Также с нами проживала свекровь Мария Н. (70 лет).
В июле 1943 решила навестить в Калиновке своего отца; мать уже не жила. В воскресенье не поехали, потому что шёл сильный дождь. В понедельник сказала мужу, что после такого дождя в поле не пойду, чтобы поехать к отцу. Взяла для детей няню и поехали. Всю дорогу, около 20 километров, все населённые пункты, через которые мы проезжали, выглядели вымершими, не видели ни одного человека. […] Доехали до Белина, где жила моя старшая сестра Мария К., подъехали к её дому. Выбежала к нам, сказала, сто счастье, что мы не приехали на день раньше, так как вчера на Белин напали украинцы […].
Сестра мне рассказала, что после возвращения из костёла и кормления детей легла и читала книжку. […] В какой-то момент у окна увидела силуэт. Подумала, что может кто-то спрятался от дождя. Однако встала с кровати и посмотрела в окно на дом соседа. Увидела, что у его окон также стоят какие-то люди в сермягах. Это её поразило, открыла дверь и на пороге увидела украинца. Когда хотела выйти, он её не выпустил и сказал, чтобы не выходила, так как убьёт её. Испугалась и осталась дома. Все польские дома были так окружены. […] Когда через некоторое время украинцы отошли, оказалось, что в тот день никого не убили, но ограбили почти всё село. Приехали на повозках и брали, что им нравилось. Когда им не хватило повозок, некоторых польских хозяев заставили, чтобы они на своих телегах перевезли им награбленные вещи. […]
Решили с мужем возвращаться домой. В населённых пунктах, которые проезжали, как и прежде, не было ни одной живой души. Лишь за какой-то километр от дома увидели повозку. На ней ехали украинцы - мужчина впереди, женщина сзади. Одновременно заметили зарево над Юзефином и страшный пожар дальше на горизонте. Муж спросил украинца, что так горит. Мужчина опустил голову и не ответил, зато женщина сложила руки и сказала: «Ой, беда, панночка» - и поехали.
Приехали во двор. Там как раз был брат мужа Францишек. Показал на зарево и сказал, что там уже горят польские сёла […] Заключил, что может этой ночью до нас ещё не дойдёт, но следует поставить вахту. Муж с братом договорились, что ночью будут караулить, а женщины и дети будут спать. […] Брат пошёл в дом.
После ужина положила детей спать, а муж вышел во двор караулить. Под утро пришёл в жилище, сел за стол, закурил сигарету и сказал, что начинается день, пожалуй, уже ничего не будет. Проснулась, начали разговаривать. Вдруг открылась дверь и в дом ворвались несколько украинцев. Какой-то крикнул: «В первую очередь хозяина». Схватили мужа, выкрутили ему руки и двое забрали его во двор. Двое других подошли к свекрови, которая лежала на кровати. Ударили её прикладом и вытащили во двор. Около меня остался один парень около двадцати лет […]. Начали говорить по-польски, был вежлив. Сказал, чтобы быстрее выходила с детьми. Стала их одевать. Видя, что не справляюсь, крикнул своим, чтобы привели свекровь. Свекровь взяла Геню, я самую младшую дочку завернула в конверт и взяла в левую руку, а Галинку взяла за ручку. Галинка села на корточки и не хотела идти. Сказала ей: «Иди, так как там остался папа».
Снаружи увидела мужа, повёрнутого лицом к стене дома. Возле него стоял украинец […] и держал нацеленным ППШ. Когда мы вышли, освободил мужа, который подошёл к нам и взял на руки Галинку. Тогда заметила, что украинцев несколько. Были в гражданской одежде, не имели ни формы, ни видимых воинских знаков отличия. Часть из них обыскивала постройки. Догадалась, что сразу хотели нас поубивать, только не знали где. Жилище, овин и конюшню им было жалко. Вскоре один, который рыскал по хозяйству, сказал, показывая на сарай: «Там ничего нет». […]
Начали толкать нас к сараю. […] Спешили, нервничали, потому что уже начинался день. В сарае находилась куча кирпича. До войны мы планировали построить кирпичный завод. Встали около этой стены из кирпича, справа от меня муж, с другой стороны - свекровь. До этой минуты была уверена, что украинцы только хотят провести у нас обыск, теперь понимала, что это конец. В последнюю секунду подумала, что узнаю, как там на том свете, и увидела, что этот вежливый молодой украинец, который стоял около меня в доме, прицелился в нас из ППШ и начал стрелять.
Должно быть, муж погиб сразу, вместе с Галинкой. Я держала ребёнка в левой руке. Пуля пронзила мне руку в каких-то 15 сантиметрах от запястья. […] Пуля, которая пробила руку, стала причиной значительно большей раны в месте выхода, чем входа. Потом, вероятно, пробила тело моей дочки, после чего поверхностно разорвала мне мышцу над правой грудью. […] После выстрела потеряла сознание.
Когда очнулась, совершенно не помнила, что случилось, увидела только огонь. Сарай горел. […] На четвереньках стала отодвигаться дальше от огня. Сарай был неплотный, и я нашла отверстие, через которое вылезла в огород. Не соображала, что делаю. Упала в большую яму, в которой зимой держали жом. В яме осознала, что у меня что-то было в руке, вскоре до меня дошло, что держала дочку. Молниеносно всё мне припомнилось, и в этот момент из моей руки струёй забила кровь. Сжала свою рану покрывалом. Подумала, что если мои дети живы, то будут визжать, но сарай сгорел, а я не услышала никаких звуков. […]
Услышала речь во дворе; думала, что вернулись бандиты, но узнала голос соседа П. […] На наш двор начали сходиться немногочисленные уцелевшие. Попросила людей о поиске на пепелище останков моих близких. Свекровь, муж и самый младший ребёнок сгорели полностью. От двухмесячной Алдонки нашли только тельце, что в моей руке. Старшие девочки были целыми, волосы, кожа не сгорели. Видела места, куда получили ранения - средняя в личико, а Галинка, уже не помню, помню только, что торчал её язычок.
Трупы мы сложили в ящик из кладовки, который поставили в огороде. П. запряг наших коней - хотел убежать с семьёй и взять меня. Ещё вошла в дом, где в открытом шкафу увидела одежду детей. Была не в состоянии ничего забрать. […]
Той ночью украинцы убили почти всё польское население Юзефина и прилегающего к нему Фундума (Funduma). Остались только остатки, как я. […]
Когда украинцы не смогли убить хозяев, они сжигали их дома, но зато, когда убивали всю семью, не поджигали, так как планировали, что это будет их. Кроме сарая наше хозяйство не сожгли.
Józefin, gm. Chotiaczów, pow. Włodzimierz
14 июля 1943 (среда)
Станислав М. (1935 г.р.):
Господин Б., который дружил с соседом, украинцем И. С., сказал мне, что должны выезжать всей семьёй, потому что И. С. предупредил его, что украинцы будут убивать в Лаврове. Б. взяли на конную повозку немного одежды, еды и выехали с дочкой в Луцк. Я не поехал, так как у меня были кролики и голуби, кроме того, в Лаврове осталась бабушка Б. с дочерью калекой. Так жили ещё месяц. Потом в доме поселились […] госпожа Я. с мужем и семью детьми. Было нас в хозяйстве двенадцать человек.
14 июля начали уборку урожая. Коса была тупая, и господин Я. пошёл к И. С., чтобы выклепать её. Я сидел на дереве и рвал черешню. Увидел, что какое-то немецкое подразделение - так мне казалось, потому что видел людей в немецкой форме - идёт к нашему хозяйству. Их было шестнадцать. Антек, сын Я., говорил, что может, идут за отцом, чтобы ехал в Луцк. Я сказал, что это украинские бандиты, и будет лучше, если спрячемся. Когда эти солдаты приблизились, позвали Антека, чтобы привёл отца. Антек пошёл к И. С., я же побежал прятаться в дом.
Узнал, что двое мужчин, одетых в немецкую форму, это наши соседи, сыновья чешского хозяина […]. Им было около 25 лет, и я знал, что они вступили в украинскую банду. И. С. не присоединился к банде, потому что прострелил себе ногу, хромал, и его не взяли. […]
Rozstaje dróg w powiecie horochowskim. Fot. Adam Julian Łukaszewski / Biblioteka Jagiellońska
Бабушка, её калека дочка, Я. и её дети - все находились дома. Я вошёл и сказал, что нужно прятаться, потому что пришли украинцы. Пробрался за нары, стоящие на кухне, на которых был тюфяк из соломы, и спрятался за деревянной лоханкой. Со мной спряталась Казя, одна из дочерей Я.
Всё произошло очень быстро. Весь дом был окружён украинцами. Внутрь вошли двое […], говорили по-польски, спрашивали, кто является поляком, начали бить и приказали всем ложиться на пол кухни. Начался плач. У украинцев были винтовки со штыками. Первыми закололи бабушку Б. и госпожу Я. Дети бегали по кухне, хотели где-нибудь спрятаться, раздавались визг, крики, плач, но не было никаких шансов на побег. Украинцы всех детей закололи штыками, многократно. Потом кололи под койкой, где сидели мы с Казей. Туда ещё убежали три её младшие сестры. Это видели украинцы, один наклонился […], несколько раз ударил штыком и заколол этих детей. У Кази были исколоты руки, ноги и грудная клетка, у неё текла кровь, но эти раны не были опасными. В меня штык не попал, так как я был прикрыт лоханкой.
Когда украинцы ушли, и стало тихо, вышли с Казей из укрытия. […] Во дворе около пня увидели трупы господина Я. и Антека, которым бандиты отрубили топорами головы. Лежали возле пня. Спрятались в пшенице и решили убегать полями.
Началась ночь, пришли к какому-то дому, в котором горел свет. Оказалось, что бандеровцы проводят в нём собрание. Переночевали рядом. Казя была ранена, поэтому осталась, а я утром вернулся полями к нашему хозяйству.
Из укрытия увидел, что какие-то люди в гражданской одежде погрузили на повозки тела убитых и отъехали. Полями шёл за ними. Доехали до села Костюшки (Kościuszków), где Я. проживали прежде, там бросили убитых в колодец во дворе Я.
Вернулся в Лавров и встретил господина Б., который приехал посмотреть, что творится в хозяйстве. Вместе поехали за Казей. По дороге нас задержали немцы из отряда, сражающегося с украинцами и помогающего убегать полякам. Мы объяснили, куда и зачем едем. Немец приказал окружить дом, в котором была Казя; забрали её […]. В этом доме немцы нашли оружие, а украинцы, которые там спрятались, начали стрелять. Тогда немецкие солдаты подожгли дом, внутрь бросили гранаты, из него никто не спасся.
Ławrów, gm. Połonka, pow. Łuck
Станислав К. (1931 г.р.):
Во второй половине дня пас скот на луге около села и увидел, что люди в селе убегают в различных направлениях. Думал, что это немцы проводят облаву на работы, потому что так бывало раньше. Когда гнал скот домой и шёл около украинских построек, до меня начали доноситься отзвуки, как будто, выстрелов, но на улице ничего не было видно. Когда пришёл со скотиной во двор, подбежал поляк, не помню, как его звали, и сказал: «Убегайте, украинцы убивают!». […] Брат Антони убежал в огород и спрятался, а мама сказала, что она старая, и не будет убегать. Жена брата, Катажина, была украинкой - убежала с ребёнком в свою семью. Я остался с мамой.
Когда шли доить коров, во двор вошли трое вооружённых бандеровцев в гражданской одежде, с повязками и тризубами, и один украинец из нашего села […], который показал на нас пальцем: «Это Ляхи». […] Тогда эти трое велели нам войти в жилище, потому что, как сказали, хотели провести у нас обыск. Когда вошли, один из этих троих сразу приказал маме лечь на землю. Мама начала просить, чтобы нас не убивали. Другой сказал мне, чтобы тоже ложился. Хотел взять маму за руку, но он оттолкнул меня прикладом. Лёг первым, а мама просила дальше. Тогда один из тройки ударил маму штыком в грудь, после этого услышал четыре выстрела из винтовки. Не видел, кто стрелял, потому что со страху лежал лицом в землю. Просил Бога, чтобы не мучил. Лицо было закрыто руками, и во время выстрелов ничего не чувствовал.
Когда украинцы вышли из дома, встал и взял маму за голову. Увидел много крови и отверстие размером с кулак. Тело ещё было в судорогах. Также заметил, что у меня все штаны окровавлены, думал, что это кровь мамы. Вышел на чердак, чтобы спрятаться. Слышал стоны соседа, проживавшего в 30 метрах от нас, пожалуй, полчаса умирал на своём дворе. Вдруг увидел, что из моей левой ноги струйкой бьёт кровь, и я начал терять сознание, но одновременно подумал, что могут сжечь дом. Шёл с чердака, когда уже был в коридоре, утратил силу в ногах. Мне только удалось выйти из жилища и на дороге потерял сознание. […]
Меня нашёл сосед, украинец Антони Г., и взял домой. Его семья спрятала меня в крапиве за домом и сказала обо мне моему брату, который после нападения также пришёл к этому соседу. Брат пошёл в село Нетреба, уже в галицийской части Волыни, чтобы организовать транспорт. Попросил украинца по имени Арсен, который был в долгу, чтобы привёз меня на конной повозке. Фактически он пришёл и взял повозку Антони Г., кроме того, Антони Г. дал своего сына для управления.
По дороге нас схватили украинцы […]. Откопали меня в соломе и хотели застрелить. Слышал, как Арсен торговался за мою жизнь. Наконец, нас отпустили и меня привезли в Нетребу, а потом в больницу в Збараже. Врач, который меня перевязывал, засвидетельствовал на моей голове два следа от пуль, отсюда знаю, что два выстрела предназначались для меня. […]
Сын Антони Г., который вёз меня в Нетребу, предстал за это перед бандеровским судом, и был приговорён к смертной казни, но убежал и прятался даже после войны.
Kołodno, pow. Krzemieniec
17 июля 1943 (суббота)
Галина Т. (1929 г.р.):
В десять вечера мы услышали сигнал тревоги [били по железным брускам, подвешенным перед домами], звонили костёльные колокола. Женщины, дети и пожилые люди спрятались в костёле, мужчины заняли позиции для обороны. У моего отца была винтовка; когда услышал набат, побежал в своё отделение. Сначала мы спрятались в окопах, но мама побежала с госпожой С., чтобы вынести из дома пару вещей из опасения, что дом сожгут.
В это время вместе с тётей Ядвигой О. сидела в окопе. К нам на конях подъехали советские партизаны и сказали, чтобы спрятались в школе или в ближайших домах, потому что как подойдут украинцы, забросают окопы гранатами. Когда часть людей вышла, началась перестрелка. Спрятались с тётей вблизи какого-то дома, под остовом неоконченного крыльца. Рядом с нами лёг одиннадцатилетний незнакомый мальчик.
Появились украинцы. Не видела их, так как голова была спрятана под балкой, только слышала, как кричали: «Хлопцы, тут». Услышала выстрел, попали в тётю. […] На шее и спине почувствовала уколы, они были болезненные и глубокие. […] Мою голову прикрыла балка. […] Когда была так исколота, слышала рядом душераздирающий крик мальчика, также колотого пиками, который звал свою маму. Этот мальчик был вынужден терпеть страшные муки, оказалось, что он был ранен живот. Боже, как он кричал!
[…] Украинцы отошли. Ещё не потеряла сознание, начала шептать, чтобы тётя отозвалась. Мальчик всё время ужасно кричал, я его просила, чтобы перестал, так как они снова придут, наконец, замолчал. Тётя вообще не отзывалась. Чувствовала, как у меня по спине и шее стекает кровь.
Возможно, прошёл час, когда последовала очередная атака украинцев. Слышала, что идут. Даже пыталась не дышать, не двигалась, ничего не видела. Услышала по-украински: «Те все готовы, а эту собаку - речь шла о мальчике - застрели». Тогда один сказал другому, что он дурной, жалко патронов, и снова начали колоть этого мальчика пиками. Потеряла сознание. Когда пробудилась, уже светало. Услышала польскую речь. Этот мальчик ещё жил, умер в полдень. Тётя была мертва. Потом партизаны мне сказали, что не страдала, была поражена в сердце пулей, несмотря на это, поколота.
[…] Польские партизаны организовали транспорт, чтобы выйти из Гуты Степаньской [см. также: «Карта», 8]. Было принято решение об эвакуации на повозках детей, раненых и пожилых людей. Когда около полудня транспорт тронулся, произошла очередная атака украинцев. Лежала на повозке вместе с двумя другими детьми. Возница бросил вожжи и начал убегать. Мой папа с винтовкой допрыгнул до коня и развернул повозку. Занесло нас к школе. К повозке пришла толпа убегающих. Отец не был при мне, где-то сражался. Отбили атаку и опять организовали транспорт. Когда покидали Гуту, разразилась страшная буря, в жизни такой не видела. Тогда нам удалось отойти в лес без выстрела.
Ночевали в лесу. Жуткие ощущения. Табор простирался, сколько можно охватить глазом. Охранялись партизанами польскими и, должно быть, советскими. Матери должны были следить за детьми, чтобы не плакали и не выдали нашего месторасположения, а хозяева находились около коней, чтобы ни один не заржал. Когда мы так ехали, видела горящие польские сёла […] По дороге мама собирала яблоки, потому что я очень хотела пить. 20 июля добрались до Сарн. […] Была положена в больницу, где лежала три месяца. […] Меня лечил немец, очень заботился обо мне.
Huta Stepańska, gm. Stepań, pow. Kostopol
18 июля 1943 (воскресенье)
Веслав Витольд Г. (1937 г.р.):
Поляки ездили с оружием в свои хозяйства за продовольствием и другими вещами. Как-то мне удалось проскочить на телегу, которой мой отец ехал на вылазку. Кроме него тогда ехали восемь - десять телег соседей.
В селе [вблизи Гринова] все постройки ещё стояли, не были сожжены. Заехали в хозяйство М., потому что знали, что они не убежали. Около дома, в котором не было подвала, находился так называемый земляной погреб. В нём нашли супружескую пару. Отец меня не пускал это смотреть, но видел, как извлекали трупы. Оба были порублены топорами. На поле хозяйства был найден наш близкий сосед Б. Его с двух сторон обложили досками, в которых [торчали] гвозди, а доски обвязали колючей проволокой. Его тело было наколото на гвозди, видел его в таком положении. Знаю, что в полях и обходах найдено несколько человек с разрезанными животами.
Уже во Владимире были с родителями в Фарном костёле в одиннадцать часов. Во время богослужения в костёл забежала девочка лет двенадцати. У неё правая рука была отрублена около плеча. Подбежала к главному алтарю и кричала: «Пресвятая Матушка, спасибо тебе, что позволила мне спастись».
Позже узнал, что убили всю её семью, она одна спаслась и бежала через лес 10 километров.
19 июля 1943 (понедельник)
Ядвига Я. (1937 г.р.):
Убегали с мамой […]. За нами гнался и в нас стрелял один украинец. Попал в заднюю часть бедра. Пуля прошла насквозь, вырывая мясо, но, не повреждая кости. Моя мама взяла меня на руки, и убегали дальше. Украинец догнал нас. Мама стала перед ним на колени и просила, чтобы не мучил нас, а только застрелил.
После размышлений велел маме сесть, взять меня на руки и прижать к себе. Отошёл на несколько шагов, прицелился, выстрелил. Пуля прошла через моё правое плечо, снова повреждая плоть, но, не нарушая костей, а мама была поражена в сердце. Упала навзничь и умерла. Я упала на маму, закрыла глаза и прижалась к ней. Украинец подошёл, ударил прикладом по моей левой ладони (после этого у меня остался шрам между пальцами) и отошёл. […] После ухода украинцев меня нашла семья, притаившаяся на поле ржи, и вместе с мамой перенесли меня на межу. Осмотрели мои раны, положили на телегу и оставили.
На следующий день по той дороге проходила группа вооружённых украинцев, которые забрали с телеги всё, что оставили мои родственники. Равнодушно прошли мимо мамы и меня. Только один, идущий сзади, задержался и сказал мне по-польски, что я похожа на мать и должна сказать тёте, чтобы забрала меня отсюда, так как погибну. Через несколько дней вернулся и сказал, что знает, что осталась одна, тёти нет. Хотел, чтобы поговорила с ним. Я не отзывалась, затаивала дыхание - притворялась, что неживая. Была слишком мала, не осознавала, что живой человек - тёплый. Этот украинец отнёс меня на поле гречихи. Приходил ещё несколько раз, хотел вызвать меня на разговор, наконец, ушёл.
Через несколько дней услышала кошение близлежащих хлебов. Снова пришёл этот украинец и сказал, что заберёт меня к своим. Взял меня на руки, отнёс к тем, кто косил хлеб, положил на землю. По-прежнему не хотела говорить. Украинцы поставили рядом со мной еду и пошли. Не знала, что сзади осталась одна украинка. Когда протянула руку за едой, она крикнула, что я жива. Тогда все сбежались, и уже не могла притворяться, рассказала о себе. По-видимому, одна так лежала около десяти дней.
Wyrka, gm. Stepań, pow. Kostopol
2 августа 1943 (понедельник)
Анна О.:
Взяли детей и поехали в костёл в Тучине […]. Вернулись только под вечер, немного уставшие. Съели ужин, ещё пошли с детьми к соседу на ружанец*. Пришло почти всё село.
Вернулись домой, разговариваем с мужем так, что может, сегодня не пойдём на ночь в лес, такое мучительное это спаньё на улице. Ночи холодные, а дети маленькие, плачут, что холодно, и хотели бы спать в кроватках. Может, одну эту ночь переспим в овине, немного отдохнём…
Так и сделали. Дети очень обрадовались. В овине было немного сена, раздела детей, надела на них ночные рубашки, чтобы отдохнули, потому что в лесу или на лугу спали в одежде. […] Овин был деревянным, поэтому сзади отбили доску, чтобы в случае чего быстрее выйти. За овином была пшеница, может, удастся легче убежать.
Вошли к детям и сидим на сене. Муж начал беспокоиться, имел какое-то плохое предчувствие. Сказал, что не будет спать до двух часов, потом я буду бодрствовать. Поддакнула, но глаза не зажмурила; и меня охватил какой-то страх. Мне казалось, что около нашего дома кто-то ходит. Собака начала сильно лаять, потом завывать. Около полуночи начали выть все собаки, даже эхо куда-то отражалось.
А наши дети спят. Пытаюсь их разбудить, может, выйдем в поле, но никак не могу. «Боже, не оставляй нас!» - молюсь Божией Матери Неослабной Помощи - «Спаси нас, Госпожа!». Наступил первый час. Какая длинная ночь! Быстрее бы дождаться утра. Вдруг начали разрываться гранаты, и вспыхнул пожар. О, Боже! Стон и крик, выстрелы из винтовок, село окружено бандой украинцев с оружием - никто не убежит.
«Пресвятая Матушка, не оставляй нас» - вздохнула. Муж кричит: «Буди детей и быстро убегай, а я эти вещи из овина выкину в мешках» и крутится по полу, ничего не может найти. Я не могу разбудить детей, тормошу их, говорю мужу, что будем выносить их спящими. Муж вынес младшую, а я как-то разбудила старшую. Пробежали отрезок от дома до пшеницы. Взяла только одно одеяло, потому что со страху больше ничего не нашла. Дети дрожали в ночных рубашках, ночь была холодная. Всех укутала одеялом и велела сесть на землю, хотя она была довольно сырая, а сама смотрела, стоит ли ещё наш дом.
Куры порхают, живность мычит, ржёт, воет, а люди… кричат нечеловеческим голосом. […] Пламя полыхает до небес. Деревянные дома, соломенные крыши горят, как спички. Ах, чтобы наш дом не сожгли!
Дети начинают плакать, что долго нет папы. Я тоже беспокоюсь. Наконец, приходит муж, приносит одежду, дети быстро одеваются, и приблизительно полкилометра бежим до леса. В лесу уже собралось довольно много недобитков, рассказывают. […]
Той ночью были убито более ста человек из села Леоновка.
Рассвело, мужчины пошли на разведку. Быстро вернулись и восклицают: «Наши дома [в поселении Леоновка] стоят, лишь село сожжено дотла». Возвращаемся из леса. Как раз всходило солнце, печальное, красное, словно в крови. Нет ветра, тихо, безоблачно, только зловонный дым поднимается с пепелищ. Что делать? Куда убегать?
Быстро готовлю завтрак, но тут вбегает сын соседа и кричит «Украинцы едут на лошадях». - «Воля Божья - говорю - убежать не получится», но нас миновали. Заехали к соседу и говорят, что не будут их убивать, так как были хорошими хозяевами, но, чтобы нас здесь не было к двенадцати часам, ни одного, потому что нас убивать придут другие.
Оставляем всё имущество - новый дом, овин, коровник, бетонный колодец, сад, коров, свиней, стадо гусей […]. У нас есть только одна телега, а собираются три семьи - что можно взять? Маленьких детей также нужно посадить на телегу. Сложила в мешок лучшую одежду, немного продовольствия. Взяла образ Ченстоховской Богоматери, а детям дала по маленькому образку. Со стены сняла мессийный крест, взяла ружанец (чётки) и говорю, что уже забрала всё самое важное.
Образ Богоматери, которым мои родители благословили нас на венчание, был большим, чтобы забрать его с собой, поэтому сняла со стены, поставила на стол, прикрытый белой скатертью, убрала цветы. Все стали на колени, произнесли Под Твоей Защитой и попросили Матушку о благословении, не для венчания, как когда-то, а на скитальческую жизнь. Со слезами на глазах вышли из дома, который закрыли на висячий замок. Крестом осенила дорогу и выдвинулись.
Только Рекс остался. Не могли взять его с собой, потому что у него не было намордника, а он был очень грозный. Когда мы выезжали со двора, начал грозно выть, а дети плакать, у нас по щекам также текли слёзы. Проехали километров, но ещё было слышно его завывание.
Быстро ехали через сожжённую Леоновку. Сколько там лежало трупов, а в селе ни одной живой души. Кто остался жив, убежал, о погребении не было речи. Там и сям ещё дымились дворы. Сожжена пасека на сто пней, рои пчёл сидели на мёде из разбитых ульев. Рядом с дорогой в ниве ржи лежал восемнадцатилетний сын Миколая М. Его тело и одежда были страшно обожжены. Звал на помощь, но это было невозможно, умирал. […]
Доехали до Тучина, где был немецкий пост. Сюда съехались поляки со всей гмины. […] Немцы определили место на лугу у реки Горынь и сказали, что здесь можем переночевать, а утром ехать дальше.
Пока светили солнце, было спокойно. После заката приехали немцы и сказали, чтобы мы быстро выезжали на другую сторону реки, так как идёт множество украинцев, истребят нас или утопят, а у них нет таких сил, чтобы с ними сражаться.
Не получится описать, какая возникла паника. А когда ещё услышали выстрелы из пулемётов, как всё это двинулось […], даже были потери в людях.
Leonówka, gm. Tuczyn, pow. Równe
* Ружанец - Судя по польско-русскому словарю, по первому значению слово różaniec синонимично слову modlitwa, однако это не так. Różaniec - именно цикл, именно заданность, какие молитвы следует читать и в какой последовательности. И тогда odmawiać różaniec значит именно то, что человек читает молитвы (а не молитву) строго в определенной последовательности. Безусловно, повторяемость имеет место, но подряд читается одна определенная молитва и определенное количество раз.
Казимера Я. (1931 г.р.):
То, что украинское население убивает поляков, мы слышали во время бесед взрослых. Взрослые боялись актов насилия, несмотря на это все вели хозяйства и были вынуждены работать. Кроме того, надеялись, что в их населённом пункте нет причин, чтобы случилось что-то плохое. […]
В воскресенье ночью мы услышали приближающиеся выстрелы и крики. Мать разбудила нас и велела одеваться. Пошли к дяде Яну, проживающего недалеко. Также не спали. Дядя предположил, что, возможно, идут за мужчинами, и спрятался в овине. Мы стояли во дворе. Нас окружили десять мужчин, среди них был житель Глубочицы (Głęboczycy) […] Были вооружены молотками, косами, топорами, у одного было старое оружие. Успокаивали нас, что ничего плохого не сделают. Помню, что у их брюк были окровавлены штанины. В какой-то момент услышала громкое «Ура!» и заметила, что бьют нас тем, что каждый держал в руке. Стоящий рядом со мной украинец замахнулся на меня топором, упала и потеряла сознание.
Не знаю, сколько лежала, но достаточно долго. Слышала какой-то плач, стоны, думала, что сплю. Несколько раз приходила в чувство и теряла сознание. Припоминаю себе, что видела мать с разрубленным черепом. Лежал убитый отец, держа младшую сестру, также мёртвую. […]
Polska rodzina zabita przez Ukraińców.
Fot. IPN Oddział w Lublinie
Это мог быть третий день. Чувствовала себя очень голодной, слабой. Кое-как дошла до сада бабушки, набрала яблок и съела. Украинцы в дальнейшем свирепствовали. Решила спрятаться в копне пшеницы на поле бабушки. Не знаю, сколько там сидела, но три раза видела украинок, идущих в церковь в праздничных нарядах. Наконец, меня в этой копне нашли украинцы. Была измождённая, думали, что неживая. Выкопали яму и ругались, кто должен меня затолкнуть. Их могло быть шестеро. Один взял лопату и столкнул меня, при этом ещё ударил меня по боковой стороне головы. Чувствовала, как засыпают меня землёй. Наконец, ушли.
Мне удалось сгрести землю с лица, приподнялась. За мной наблюдал какой-то украинец, помог выйти. Очень болело. Проводил меня к реке, где обмылась, ибо всё лицо было залито кровью. Спросил, что случилось с моей семьёй. Его звали Г., мне кажется, что он был среди тех, кто напал на нас во дворе дяди. […] Проводил меня в свой дом, его сестра перевязала мне раны, и я как-то отошла.
Głęboczycа, gm. Olesk, pow. Włodzimierz
30 августа 1943 (понедельник)
Ядвига П.:
Нас погнали в сторону костёла. Когда дошли, выгнали из костёла преимущественно женщин с детьми и погнали через кусты в сторону кладбища. […] Около кладбища избили старого органиста с женой, потому что не давали возможности быстро идти. Было жарко, нас заливал пот. […]
Нас гнали через кусты несколько километров, потом началось.
Ева Ш. из села Мария Воля произнесла им: «Зачем нас убиваете, после евреев набрали золота, а после нас что возьмёте?». Мы начали читать Anioł Pański i Wieczny odpoczynek racz nam dać, Panie. Приказали ложиться семьями, потом десятками и стреляли в каждого отдельно. […] Легла как для сна. У меня был большой платок, накрыла им голову, чтобы ничего не видеть. Выстрелы приближались, ждала смерти, а тут слышу, что выстрелы удаляются, а я невредимая.
Сестра с одним братом, я с другим, голова опиралась на её ноги, должна была слышать, что дышу, и спросила, тяжело ли я ранена. Ещё не отзываюсь, боюсь, может, стоят в кустах. Спрашивает второй раз, подняла голову и говорит, что никого нет. Увидела, что ранена. Мы встали, посмотрели на братьев (9 и 13 лет), в головах отверстия от пуль. До сегодняшнего дня чувствую угрызения совести, что велела им выбросить шапки, может если были бы в шапках, то в них бы не попали.
Куда идти? Пошли через кусты в направлении Любомля. Встретили пожилого украинца с девочкой. Сестра начала просить, чтобы взял нас домой, не хотел. Мы вышли к дороге на Заполье, сестре стало плохо. Я сказала: «Подожди на дороге, а я пойду, по-украински попрошу воды». К счастью, ближайшее жилище было закрыто, попили воды из корыта, и пошли дальше. […]
Началась скитальческая жизнь.
Wola Ostrowiecka, gm. Huszca, pow. Luboml
Выбор и составление
Барбара Одноус
В тексте были использованы материалы Института Национальной Памяти, Филиала Комиссии Преследования за преступления против польского народа в Люблине, акты следствия S.1/00/2.
Редакция выражает благодарность прокурору Петру Зайцу, проводившему расследование, за помощь в доступе к материалам и их подготовке.
Wydawca: Fundacja Ośrodka KARTA
02-536, Warszawa, ul. Narbutta, 29.
Tel. (0-22) 848-07-12.