"ВОЛЫНЬ. ЛЕТО 1943" (Часть 1)
Издание "Карта" (№46, 2005 год). Страницы 98 - 121.
ВОЛЫНЬ. ЛЕТО 1943.
Барбара Одноус (Barbara Odnous).
С 1991 года длится следствие по вопросу преступлений, совершённых на Волыни в 1939-45 годы. Его проводит Филиал Комиссии по Расследованию Преступлений против польского народа ИПН в Люблине. В настоящее время документы дела насчитывают 57 томов (около 200 листов в каждом) и документы постоянно прибавляются: протоколы допросов свидетелей, донесения и воспоминания (также опубликованные), письма частных лиц, доклады подпольных организаций и немногочисленные фотографии. Представляем некоторые материалы, собранные в Институте Национальной Памяти в Люблине.
Эскалация конфликта на Волыни имела место летом 1943 года, поэтому опирались также на тексты того периода, заостряя внимание на показаниях и рассказах непосредственных участников событий. Из собранных рассказов проявляется образ не только тех соседей украинцев, которые оказались врагами, осуществляя запланированную акцию геноцида, но и тех, благодаря которым многие поляки выжили.* Однако не можем раскрыть их личность. Используя прокурорские дела, обязались не сообщать данные, позволяющие идентифицировать не только виновных, но также жертв и свидетелей. Это относится и к польским фамилиям.
* Прим. szturman - именно по этой причине несостоятельны обвинения сторонников УПА, которые заявляют, что "обвинения УПА в совершённых преступлениях оскорбляют весь украинский народ".
Порядочных украинцев исследователи темы НЕ отягащают преступлениями, которые совершили украинские националисты. И даже противопоставляют бандеровцам, так как за свою непокорность, помощь польским соседям и милосердие эти украинцы часто расплачивались своей жизнью.
3 июля 1943 (суббота)
Пётр В. (1928 г.р.)
В селении Гурна (Górna) между поляками и украинцами не было конфликтов, тем более столкновений […]. Украинцы как православные ходили в церковь в соседнем Губкове, а поляки в костёл в Людвиполе, отдалённый приблизительно на семь километров. Направляясь в Людвиполь, мы проходили через украинский Губков, но никогда там не встречались с признаками враждебности или придирками. […]
Уже было слышно об убийстве в польских сёлах на северо-западе от Людвиполя. Мы боялись нападения и на ночь прятались в полях. 3 июля также собирались идти спать в поле. […] Все были готовы, мы только хотели ещё съесть ужин (стоял на столе) и дожидались брата Ромуальда, который вот-вот должен был пригнать коров.
Почти вместе с заходом солнца поднялся крик и послышались выстрелы. Мать подбежала к окну, крикнула, что бандеровцы уже здесь и нужно убегать. Через окно выскочили с отцом в палисадник и начали убегать в горку по дороге между хлебами. Мать не успела забрать мою младшую сестру, чего я сначала не заметил.
Выбежал во двор, а там было полно украинцев. Бегали, кричали, поджигали постройки, из домов выносили имущество. Вероятно, приняли меня за украинца, потому что на мне была куртка с ремнём, похожая на армейскую, а они одевались также.
Сновал по двору в поисках укрытия и увидел, как украинец лёг на дорогу и стал стрелять в сторону убегающих родителей. […] Мать упала, подумал, что была поражена и её нет в живых, отец побежал дальше. Также заметил коров, следовательно, где-то поблизости должен быть брат.
В тот момент ко мне подбежала пятилетняя сестра, схватила меня за ногу и начала плакать. Велел ей молчать, и мы забежали в ближайший огород, где легли в высокой фасоли. Однако кто-то из украинцев, рыскавших по двору или жилищу, должно быть что-то заметил, потому что в огород прибежали двое или трое и обнаружили нас. Утверждали, что я поляк. Я отрицал, в доказательство начал молиться как православный. Один из украинцев сильно ударил меня в грудную клетку прикладом винтовки, я потерял сознание.
Когда очнулся, сумерки уже перешли в ночь. Повсюду было полно едкого дыма. Заметил, что брат убегает с огорода. Был сильно избит и окровавлен, не было сил, но взял сестру на руки и побежал за братом в направлении близлежащего пруда для гусей и простиравшегося за ним леса […] Ежеминутно приостанавливался для передышки или падал под тяжестью сестры. Добежал до леса, там снова упал, у меня не хватило сил. […]
Однако вместо того, чтобы спрятаться в том лесу, пробежал его. Когда выбежал на широкий щебёночный тракт на Людвиполь, подъехал украинец на коне и чем-то твердым ударил меня по голове. Я упал, а украинец поехал дальше. Поднялся с остатками сил и добежал до леса на другой стороне тракта. Сразу за мной прибежала сестра, нести которую уже не было сил. Спрятались под стволом упавшего дерева. Через некоторое время территорию около нас начали обшаривать украинцы. Однако нас не нашли и ушли. Вскоре потерял сознание.
Очнулся, когда уже было светло. Сестра лежала рядом и, что удивительно, не плакала. Решил пойти в село Гурбы, отдалённое от Гурной на несколько километров, в дом сестры отца […] Там никого не застал. Жители, слыша отголоски нападения на наше селение, поубегали в лес. Взял хлеб и молоко и собирался вернуться к сестре, которую раньше спрятал в лесу. Тут меня окликнул брат, он лежал в сене в овине.
Оказалось, что ночь просидел на дереве в лесу. Брат сказал, что в соседнем доме видит каких-то людей. Подполз по пшенице в том направлении и заметил несколько человек из нашего селения. Сказали мне, что мать жива, зато отец был убит. На повозках отвезли нас в Гуту Старую, где располагались отряды польской самообороны.
Kolonia Górna, gmina Ludwipol, Powiat Kostopol.
Регина Ф. (1929 г.р.)
Вечером собирались поужинать, а потом уйти в близлежащие поля […] Пошла в наш огород (500 - 700 метров от дома) сорвать на ужин овощей. Огород находился на горке, откуда открывался вид на соседние хозяйства. В какой-то момент услышала крики и выстрелы. Выпрямилась и замерла, несмотря на то, что около меня свистели пули. Внизу разыгрался кошмар. Орава украинцев поджигала дома и хозяйственные постройки, убивала людей. […]
Вскоре пришла в себя и решила убегать. Заметила дядю Яна В., живущего по соседству. Бежал в направлении горки, на которой стояла, и звал сына. Решили бежать вместе в направлении реки Случ, находящейся в километре. Когда уже переправились через реку, и находились примерно в середине её течения, увидела, что на другом берегу стоит украинец и целится в нас из винтовки. Развернулись, а он стрелял в нас, но не попал. Решили спрятаться в близлежащих оврагах.
Когда подходили к оврагам, из них вышел другой украинец, целясь в нас из винтовки. […] Увидев направленное дуло, отпрыгнула в сторону и спряталась в утёсах недалеко от врага. Украинец выстрелил и убил дядю. Потом в течение нескольких минут ходил около утёсов, желая меня найти. Потом отошёл, но я сидела в заломе до полудня следующего дня, когда вышла и побежала в своё село.
Kol. Górna
11 июля 1943 года (воскресенье)
Алина Д.:
В тот вечер мама шила мне платье и по этой причине не пошла спать в укрытие, что постоянно делали ввиду ночных нападений банд УПА и устраиваемых немцами облав на работы в Германию. Когда закончила шить, сказала, что, наверное, сегодня банда не придет, и легла спать со мной. Однако судьба оказалась безжалостна и в полночь убийцы из-под знака ОУН-УПА загрохотали в дверь. Когда им открыл дедушка Ян Р., сразу застрелили его на пороге жилища.
Мама, услышав выстрел и стон деда, вскочила с кровати и начала кричать. Я также поднялась с кровати, подбежала к маме и держалась за её юбку. Неожиданно обе упали на пол, потому что в маму через выбитое окно попала пуля. Когда стихли выстрелы, начала звать маму и тормошить её. Тогда услышала голос бабуши Марии Р.: «Не зови мамочку, мамочка убита! Посмотри, тётя Дануся тоже убита!» Уже было утро. Присмотрелась, увидела младшую сестру моей мамы, лежащую около ткацкого станка, она была вся в крови, и бабушку, сидящую, на кровати, также окровавленную. Бабушка сказала: «Алинко, иди в семью дяди, только осторожно, и скажи им, что у нас случилось».
Выбежала из жилища и, видя, что никого нет, побежала к дяде с тётей на другую сторону улицы. Убитый дядя М. лежал на кухне, мёртвая тётя Домицела, заколотая штыками или ножом, сидела, опираясь на сундук и стену. Как узнала позже, тетя спала, спрятавшись в овине, но под утро вернулась в дом, думая, что нападения не будет, и наткнулась на убийц. После осмотра дома семьи дяди, побежала к П. Там увидела молодого сына П. с младенцем на руках, оба были мертвы. Вблизи лежал её мертвый свёкор.
Вернулся к бабушке, рассказала всё, что видела. По её просьбе принесла из другой комнаты занавеску, которой бабушка обернула свои раны. Взяла подушку и противень с дрожжевыми булками, испечёнными в предыдущий день, и пошли прятаться в пшеницу за садом.
Через некоторое время к нам пришли двое сыновей бабушки, которые спали на чердаке над конюшней, пятнадцатилетний Флорек и немногим старше его Чесек. Бабушка велела им принести тулуп, чтобы могли лежать на земле. Побежали в направлении дома, а через минуту пробежали около нас, преследуемые украинцами на лошадях. Когда бабушка увидела это, сказала мне: «Убегай, Алинко, и быстро, беги к тёте Язии». Тётя жила в селении Богудзенка (Bogudzięka). Только успела спросить: «Бабушка, а ты, что с тобой?» Поколебавшись, бабушка произнесла: «Убегай, я останусь здесь с твоей мамой и твоим дедушкой», и упала на подушку.
Побежала межой в другом направлении, чем мои дяди. Подбегая к Богудзенке, должна была пройти вблизи украинского хозяйства. Там стояла группа женщин и детей. Смотрели на дорогу, по которой ехали телеги с похищенным имуществом, а банда УПА гнала стадо коров.
В дом тёти вошла незамеченной. В нём никого не было. Побежала дальше до не достроенного дома тёти Ванды Я. Там увидела свёкра тёти всего в крови. Думала, что он убит, но как позже выяснилось, был только ранен. Перепугалась и побежала к бабушке В. в Витолдовку. […]
Когда бежала через поля, меня увидел дядя Чесек, сидящий на полевом дубе. […] В хлебах сидела группа поляков, уцелевших от погрома. Также среди них находилась тётя Ванда Я. с детьми.
Ночью дядя Чесек пошёл хоронить бабушку, которую добили украинцы, и дядю Флорека, застреленного во время бегства. Хоронил их под полевой грушей. […] Дедушка, моя мама Анеля В. и тётя Дануся Р. не были похоронены, и никто не знает, где покоятся их останки.
Дядя Чесек достал коня и телегу, на которую погрузилась наша толпа, и в струях дождя полевыми дорогами и лесами поехали в сторону Сокала.
Gurów, gm. Grzybowica, pow. Włodzimierz.
Наталия О. (1936 г.р.)
В субботу 10 июля мы с отцом и сестрой Алой находились […] в селе Романовка. Когда возвращались на повозке, проехали мимо телеги с украинскими бандитами. […] Из опасения, что его могут забрать на так называемую подводу, отец на ночь пошёл в хлеба. […]
Когда 11 июля проснулась в три утра, в жилище находились шесть украинских бандитов. Всё было развалено, вещи разбросаны в центре комнаты. Украинцы всё время кричали: «Где находится хозяин»? При этом били маму, требуя ответа. Мама стала на колени и говорила, что муж не вернулся из Романовки. Тогда один из бандитов стал стрелять в неё. Была поражена семью пулями, умерла в крови на полу. Бабушка Станислава Б., которая спала у нас той ночью, также была застрелена.
Вместе с сестрой Алой, охваченные ужасом, просили о сохранении жизни. Завернулась в перину и вся сжалась. Палач выстрелил. Пуля легко задела висок и пронзила левое плечо. Ещё получила удар прикладом и потеряла сознание. Ала кричала, прикрываясь руками. Ей прострелили правую ладонь, избили прикладом, она также потеряла сознание. Семнадцатилетняя Ядия была застрелена.
Не знаю, как долго продолжалась резня. Когда пришла в себя, надо мной сидела Ала, вся в крови и на красной постели. Мы встали и пошли в дом дедушки Болеслава Б., проживавшего дальше на какие-то 150 метров. Вокруг была слышна стрельба. На дороге заметили телегу, на которой сидел вооружённый украинец. Увидев его, мы спрятались в густой полосе цветущего мака. Когда телега отъехала, вошли в жилище дедушки. Лежал убитый, а рядом с ним - его сын Зигмунт с женой Викторией и их сыновьями Вацеком и Лешеком. Также были убиты фармацевт Г. и её дочь Гиза - еврейки, которые прятались у дедушки с бабушкой. (Девятилетний Галек Г. убежал, скитался две недели и был застрелен немцем в поезде).
Из дома дедушки пошли в жилище сапожника В. Там увидели трупы: В., его жены и двоих детей - Болека (8 лет) и Адели (15 лет) […].
Дальше идти не могли, так как были замечены украинцем, который гнался за молодым мужчиной и стрелял в него. Украдкой вернулись в дом, там легли в кровать. […] Потом пришли три женщины c ружанцами* и забрали нас.
Gurów
Чеслав С. (1918 г.р.)
В три часа утра находился в своём овине, где было организовано укрытие. Услышал подъезжающую телегу. Через щель между досками увидел двоих мужчин с винтовками, которые спрыгнули с телеги в сторону дома. Третий сидел на телеге. Рядом с ней увидел парня (16 - 17 лет) […] украинской национальности, который в Витолдове (Witoldów) жил недалеко от меня. Моя собака начала страшно лаять, убийцы направили на неё стволы винтовок.
В жилище вошли через незакрытую дверь. Стреляли в головы с близкого расстояния. Мозг был на стенах комнаты. Все люди лежали в крови на полу. Чеслав З. был убит на диване. Моя жена Янина стояла на коленях со скрещенными руками. Вероятно, стала на колени, умоляя о сохранении жизни. Тёща упала под стол, опрокинув посуду и бутылки.
После убийства в жилище моей семьи, убийцы зашли в овин в поисках меня. Говорили - «Нема його, втик». […] Услышал отъезд телеги, запряжённой двумя лошадьми. Хотел убежать к соседу Константе С., но вернулся назад, потому что убийцы поехали в направлении его хозяйства. Успел увидеть, что С. выводит на луг возле сада двух лошадей и годовалого жеребёнка. […] Через несколько минут увидел, как убийцы схватили его около коней и повели в дом. Перепуганный вернулся на свой двор и спрятался в укрытии - погребе рядом с овином, где просидел до десяти часов.
[Потом] видел убитых С., застреленных и порубанных топорами. Константы лежал на полу с размозженной головой […], рядом лежала […] Бальбина С. и их дочка Вероника (11 лет).
[…] В течение трёх дней после трагедии царила тишина, никого не видел. Скрываясь в пшенице, время от времени выглядывая, что происходит около дома, мне удалось встретиться с соседями украинцами […]. Они из досок сделали гробы и выкопали яму для могилы […]. Троих убитых похоронили в саду около дома, установив на могиле крест, который сделали украинцы. Украинка принесла мне буханку хлеба в дорогу и расплакалась, говоря: «Мы совсем не виноваты перед вами, если останешься в живых, покажешь, кто убивал». […]
В тот день, когда хоронили в саду мою семью […], в хозяйство С. пришли какие-то вооружённые люди в железнодорожной форме. Украинцы оставили гробы и убежали, опасаясь, что их может постичь что-то плохое. Услышав, что действительно приехали поляки, побежал поздороваться и со слезами на глазах увидел польских железнодорожников с оружием, которые приехали из Владимира-Волынского. […]
Юлиан С. с братом Феликсом [сыновья убитых С.] и племянником Зигмунтом М. […], подготовили могилу во дворе хозяйства, недалеко от колодца. Поставили в ней три гроба и установили три креста. Сразу же после этих похорон и уходе поляков […], украинцы бегали от одного польского хозяйства к другому, устраивая пожары. Остались пепелища и выгоревшие сады.
Witoldów, gm. Poryck, pow. Włodzimierz.
Зигмунт М. (1925 г.р.):
Когда скрытно вошёл в жилище [С.], застал ужасное зрелище. Двери были открыты, куры ходили по кухне и клевали испечённый бабушкой хлеб, лежали гильзы от выстрелянных патронов. В большой комнате нашёл тела. Дедушка [Константы С.] лежал в луже крови на полу, в тулупе, босиком и практически без головы. На стенах и потолке видел остатки мозга. Часть головы была вбита в шею обухом топора, так что был виден только фрагмент подбородка. На всём теле у него были раны огнестрельные и от топора. Рядом лежали бабушка и Вероника, обе в луже крови. Имели следы от пуль и колотые раны головы и ног. Бабушка была разрублена топором вдоль груди. […]
Солнечным днём 14 июля в предобеденные часы, полевыми межами среди хлебных нив, скрытно подошли группой к хозяйству дедушки и бабушки, чтобы похоронить их тела во дворе. […]. Несли тело моего дедушки без головы. Тулуп был пропитан кровью и жижей из мозга. Мы очень спешили, потому что со стороны леса Громош были слышны первые выстрелы бандитов из УПА.
Witoldów.
Мария Б.-Ч. (1923 г.р.):
На Волыни мы жили от поколений. […] Уже была замужем и у меня была годовалая дочка Регинка. Жили с мужем в доме моих родителей. С нами ещё была Тамарка, восьмилетняя девочка, которую в 1941 году оставили русские, отступая от немцев. Не знала свою фамилию. Приютили её […].
В начале 1943 года в Тересин начали поступать мрачные слухи. […] Не хотелось в это верить […], но когда в церкви в Свойчеве освятили косы, топоры, лопаты, вилы, […] жителей прихода Свойчев (Swojczów) охватила тревога. Днём мы работали в поле и на усадьбе, ночи проводили в хлебах, в стогах сена, овинах или, собираясь по несколько семей и выставляя вахту, чтобы не дать бандитам застичь нас врасплох. […]
11 июля пришли под утро. Около трёх часов услышала пронзительный лай собак. С мужем и отцом выбежали во двор. Со стороны украинских сёл Гнойно и Могилно по широкому полю в сторону нашего селения шла как бы туча людей. Был слышен грохот шагов. […] Вернулись в дом. Схватила дочку и спряталась с ней под полом кухни - в погребе, за рядом бочек. В то время Регинка болела коклюшем и очень громко кашляла; боялась, что кашель выдаст укрытие, но ребёнок почувствовал опасность и сидел тихонько. Слышала плач и ужасные крики моих родных, которых вытаскивали из дома и убивали во дворе. Также слышала крики палачей. Не раздался ни один выстрел - убивали топорами, вилами. Испугалась, ждала своей очереди. Когда плач и просьбы моих родных прекратились, увидела, как приоткрылся люк в погреб и [услышала] мужской голос: «Никого нет».
Через какое-то время, когда полностью утихли голоса украинских бандитов, выглянула через окно на кухне. Перед моими глазами предстала ужасная картина. Мама, отец, сестра, муж, дети: Крися и Тамарка - лежали во дворе в море крови с отрубленными головами. Вернулась в укрытие. […] Просидела там целый день […]. Когда в сумерках второй раз посмотрела во двор, трупов моих родных уже не было, были закопаны на усадьбе. Всё наше имущество было разграблено.
Ночью с дочкой на руках покинула дом, как была, в одном платье, без куска хлеба в дорогу. В один момент потеряла всё - родной дом, родственников […]. Ползком удалилась в сторону поля. Ночью шла через болота, называемые рудовинами, днём сидела в лозе. Знала, чтобы жить, должна преодолеть 17 километров дороги до Владимира-Волынского.
Teresin, gm. Werba, pow. Włodzimierz.
Веслав Витольд Г. (1937 г.р.):
Шли с мамой в Гринов на богослужение к 11.00. В лесу из кустов вышел украинец и начал махать руками: «Возвращайтесь, возвращайтесь!». Мама спросила: «Так, что, в костёл нельзя идти?»; отвечал: «Не разговаривай, только возвращайся». Около 11.30 со стороны Гринова были слышны выстрелы и взрывы.
Chrynów, gm. Crzybowica, pow. Włodzimierz.
Powiat łucki. Fot. Jakub Radziewanowski, zbiory Lutosława Stachowskiego
Зигмунт А. (1925 г.р.):
В 9 утра проводил праздничное богослужение [в Гринове]. Ксёндз, обеспокоенный ситуацией, провёл службу быстро, без проповеди, и вернулся в дом. Люди вышли, а вскоре начали возвращаться испуганные, что посты бандеровцев поворачивают их в часовню. Вдобавок начали прибывать верующие на литургию в 11 часов.
Тем временем в дом приходского священника пришла госпожа П. из Стасина (хозяйства, расположенного недалеко), приглашая ксёндза исповедовать её тяжело больного мужа. Ксёндз взял вятык*, и мы пошли втроём. Недалеко от часовни из пшеницы вышли бандеровцы и не хотели нас пропускать. Однако по просьбе госпожи П. и после моих объяснений, что сразу же вернёмся на богослужение, нас пропустили. После причащения больного мы с ксёндзом вернулись в дом, уже не задерживаемые многочисленными украинскими постами.
Ксёндз начал литургию. Вместе с людьми с предыдущего богослужения в часовне находилось около двухсот человек, преимущественно женщин и детей.
С приятелем Янеком Ж. стояли за дверьми, которые открывались вовнутрь. После возношения заметил подозрительное движение около двери. Несколько бандеровцев установили ручной пулемёт и начали стрелять в людей; также бросили две гранаты, которые, к счастью, не взорвались. Спрятались с товарищем за толстые двери часовни. Началась паника, раздались громкие крики раненых. Люди убегали через боковые двери рядом с ризницей и хором. Однако часовня была вплотную окружена, выстрелы раздавались непрерывно. Крики продолжались, [слышал] стоны и душераздирающие крики детей.
Ксёндз вместе с женщинами убегал от алтаря через ризницу, но снаружи все были убиты. Мой отец, который был органистом, убегал с другими через дверь около хора. Бандеровский бандит подбежал и четырежды выстрелил, но произошли осечки и отец смог убежать.
Через некоторое время, когда в часовне уже остались только убитые и раненые, бандеровцы, видимо чем-то спугнутые, отошли в ближайший лес. Нам удалось убежать в помещение для органистов, расположенное рядом с часовней. Вокруг лежало много трупов, раненые ползли в пшеницу. Спрятались в подвале помещения для органистов, однако боялись, что украинцы могут вернуться и найти нас. Снаружи уже царила мёртвая тишина. Убедившись, что вблизи резунов нет, убежали в хлеба, попеременно ползком и бегом добрались до Октавина, отдалённого на два километра.
Chrynów
* Wiatyk (Вятык) (Лат. - viaticum - припасы, снабжение в дорогу) - причастие больного (чаще всего умирающего), которому в любой момент грозит смерть. Трактуется как пища в дорогу в вечную жизнь. (Прим. szturman).
Ян Б. (1936 г.р.):
Жили в селении Олин (Olin), расположенном на четыре километра южнее Порицка. В воскресенье мы отправились на телеге в наш приходской костёл в Порицке. Нас ехало шестеро: дедушка Юзеф Б., отец Казимеж, сёстры Валерия (9 лет), Геновефа (11 лет) и брат Юзеф (15 лет). […]
Когда мы доехали, лошадей с телегой привязали к дереву рядом с забором на прикостёльном дворе, а сами вошли в костёл. […]
Ксёндз Болеслав Ш. начал богослужение. Неожиданно услышали отзвуки выстрелов из пулемёта, доносящиеся со стороны главного входа. Папа молниеносно посадил меня в нишу от похищенной Советами фигуры Богоматери. […] Сам стал на колени рядом с исповедальней, но кто-то из бандеровцев его высмотрел. Пуля попала ему в щёку. Умер на моих глазах, ничего не говоря. Сидел окаменелый. Бандеровцы между скамьями бросали гранаты. Они вызвали страшное опустошение, разрывая тела верующих, вытекавшие внутренности источали отвратительный запах […]. Весь пол между скамьями был залит кровью. Украинцы, не имея возможности добросить гранаты до хора, обстреляли его из винтовок. Поляки открыли главную дверь, живые бежали к выходу. Но перед костёлом был установлен пулемёт. В течение минуты в проходе образовалась гора из убитых и раненых. […]
Вышел из ниши и побежал к дедушке, лежащему между скамьями. Он был ранен в колено, велел мне убегать к тёте Валерии В., которая жила недалеко от костёла.
Kościół w Porycku. Fot. Ze zbiorów Instytutu Pamięci Narodowej Oddział w Lublinie.
Пробирался через кучу убитых в главных дверях. Выходя во двор, замер, потому что увидел около пулемёта двоих украинцев. Неожиданно один другому сказал: «Отпусти, его и так волки съедят». Моя ещё утром белая одежда пропиталась кровью с тел, по которым был вынужден пробираться, чтобы выйти из костёла. Побежал в дом тётки, но не вошёл в жилище, потому что сразу же за порогом лежала женщина с размозженной головой. Мозг и кровь были разбрызганы по всему тамбуру. Отступил к дровяному сараю.
Начался ливень. Тем временем бандеровцы покинули прикостёльную территорию, начали избивать и грабить жителей Порицка. Спрятавшись за дверьми дровяного сарая, наблюдал за нашими лошадьми и телегой, ожидая, что кто-то подойдёт. Через некоторое время появился мой брат Юзек с соседом. Выжил, спрятавшись в гробнице [катакомбах под костёлом]. Выбежал к ним и сообщил, кто где лежит.
Направляясь в костёл, нашли Тошка, сына тёти Валерии. Мы отнесли его на нашу телегу, которую украинцы оставили, увидев дышло, сломанное напуганными лошадьми. Сосед решил, что папу не заберём, так как в любой момент могут вернуться украинцы, поэтому забрали только дедушку, после чего велел нам быстро трогаться. Ещё к телеге подбежала девочка А. из нашего селения. Юзек сел на сломанное дышло и оттуда управлял. На телеге мы лежали пластом, так как казалось, что лошади испуганы. Так, гоня через поля и луга, добрались до дома.
В селении Олин дома стояли покинутые. Кто-то опоздавший на богослужение вернулся в селение и сообщил о резне в Порицке. Поэтому мы не застали ни дедушку с бабушкой Ш., ни маму с остальными детьми […]. Убежали в направлении Сокала, потому что у немцев там, на Буге, был пост. Зато встретились с нашими дядями […], которые наблюдали за селом и, удивлённые нашим появлением, крикнули: «Так вы живы, а говорили, что в костёле резуны всех убили!».
Дядя Костек велел сейчас же сменить повязки раненым. Юзек намеревался помочь менять дышло, а мне выпало топить печь, чтобы подогреть воду для обмывания ран. Однако уже не смогли помыть и перевязать раны. При виде дыма, выходящего из нашей дымовой трубы, толпа украинцев из соседнего села направилась в нашу сторону.
Дядя Костек крикнул: «На телегу!», а дядя Куба перенёс Тошка. Дедушка не дал себя забрать. Сказал, что он уже старый и раненый, ему ничего не сделают. Остался дома на кровати. Юзек закончил замену дышла и поправил упряжь. Дядя Костек ещё взвалил на телегу мешок гороха, прикрыл нас сеном и велел ехать в Сокал, только лесными дорогами. Оба дяди остались, спрятавшись в саду, чтобы наблюдать за судьбой построек и имущества.
До леса было без малого 50 метров, поэтому украинские крестьяне не сумели нас догнать. Зная лесные дороги, которыми часто ходил на закупки в Сокал, Юзек благополучно довёз нас до Буга. Немцы […] направили нас в пункт медицинской помощи. […] Каково было наше удивление, когда застали там тётю Валерию. Преодолела бегом 22 километра, разделяющие Порицк от Сокала. Обрадовавшись, взяла раненого сына на руки и отнесла к врачам. Те, видя, что необходима операция, так как в голове Тошка застрял осколок гранаты, на следующий день первым поездом отправили его во Львов, отдалённый на 100 километров. После операции жил ещё месяц. Двухдневное присутствие осколка вызвало заражение крови.
Мы с Юзеком ждали в районе монастыря [бернардинов в Сокале], надеясь, что какая-нибудь из [наших] сестёр ещё доберётся, ибо ни одну из них не видели ни живой, ни убитой. Через два дня отправились в Варяж (Waręż), где жил дядя Адам Б. Рассказали ему о резунах. Он сказал нам подождать, а сам пошёл убеждать двоих немцев, чтобы поехали с ним в селение Олин. […] Ему удалось договориться за соответствующую плату. Дядя застал в селе уже только сожжённые дома и постройки, а на месте, где стояла кровать, обугленные кости деда.
Poryck, pow. Włodzimierz.
Рышард Я. (1930 г.р.):
11-го июля на богослужение в Порицк приехало очень много людей. Я участвовал в том богослужении вместе с отцом и дедушкой Юзефом Я. […]
Отец стоял в коридоре, я же, перед самым алтарём, с другими детьми. В ходе богослужения в какой-то момент открылись главные двери, и мы услышали выстрелы. Люди начали падать на землю и кричать, другие бросились к боковым дверям. Поднялся такой гвалт и суматоха, что практически ничего не было видно и слышно.
Как другие, убегал в направлении боковых дверей. Также там убегал из коридора мой отец, который схватил меня за руку и потащил за собой в сторону костёльной башни. Добрались на высоту галерей, которые проходили вокруг костёла. Вход на чердак был замурован тонким слоем кирпича. Отец знал об этом и перочинным ножом расковырял кирпичи. Внизу всё время были слышны выстрелы и крики. Когда отец сделал отверстие в стене, мы вошли на чердак. Нас там было около 10 человек. Побежали вокруг костёла до другой башни, где не было лестниц. Там спрятались. Всё время слышали выстрелы, а также взрыв внутри костёла. […]
В какой-то момент увидели двоих мужчин с винтовками. Говорили по-украински. Хотели идти дальше, но увидели, что с другой стороны нет лестницы, и отказались от этого. Нас не увидели. Мы просидели в том укрытии около четырёх часов до шестнадцати часов дня. Тем временем началась гроза и ливень. Внизу в костёле уже не раздавались выстрелы, только стоны. Решили сойти.
На лестнице миновали труп женщины, который нужно было оттащить, чтобы сойти вниз. В главной наве костёла лежало много женщин и детей. Некоторые ещё двигались и звали на помощь. Был так напуган, что поскользнулся на крови, разлитой на полу. Проходя дальше по коридору, увидел лежащих двух девочек в белых платьях и женщину всю в крови. Должны были перепрыгнуть через них. […] Выходя из костёла со стороны ризницы, за дверьми встретили дедушку Я. У него были обожжённые волосы и пиджак. Был ошеломлён, стоял неподвижно. Спросил отца, куда мы идём. Отец сказал дедушке, чтобы возвращался домой в Старый Порицк, и велел брату Генке, чтобы взял с собой всю семью и убегал в Сокал. […]
Мы с отцом домой не вернулись и также убежали в направлении Сокала. К вечеру добрались до построек нашего давнего соседа - украинца Кирика М. Он дал нам поесть и переночевать. На другой день Кирик М. поехал в наш дом в Порицке и привёз чемоданы с вещами, которые были приготовлены на всякий случай, а также спрятанные деньги и документы. Вечером 12-го июля отправились в Сокал.
Poryck.
Зофия Янина С. (1930 г.р.):
В воскресенье утром пришла группа вооружённых украинцев, ходили по домам и велели мужчинам ехать в лес на повозках. Говорили, что у них есть, что возить для украинских партизан. […] Из нашего дома никто не поехал, потому что в тот день к нам приехали гости, супруги К. с тринадцатилетним племянником.
После одиннадцати часов со стороны Порицка услышали выстрелы. […] Думали, что это тренировки партизан. На минуту мы вышли из дома и вернулись внутрь. Через минуту двери открылись, и вошло несколько вооружённых мужчин/ Один был в каске, у остальных на головах были пилотки. У того, который носил каску, через плечо был перевешен пулемёт. Сказал, чтобы мы вышли из дома. На вопрос отца - зачем, ответил, что от Грушова приближаются немцы, а они нас будут защищать. На что мой отец спросил - от кого. Тогда мужчина зарядил оружие и сказал, что если не выйдем, будет стрелять. Вышли из дома. В нашем дворе стояли другие соседи, некоторые стояли на дороге.
Господин К. подошёл к мужчине в каске и разговаривал с ним минуту. Догадалась, что выдал себя за украинца (в окрестностях его никто не знал), потому что через минуту этот в каске разрешил ему запрячь телегу. Приказал ему ехать в Самоволю, там остановиться и пойти к солтысу. Когда наш гость садился на телегу, забирая свою жену и племянника, мой отец подошёл к украинцу и попросил, чтобы он разрешил взять на телегу меня и брата. Тот раздумывал минуту, после чего разрешил. Ещё сказал господину К., чтобы, направляясь в Самоволю, остановился около фигуры [придорожном кресте] и там нас оставил. Говорил, что наши родители туда придут.
Тронулись. Когда мы доехали до фигуры, попросила господина К., чтобы высадил нас, но он ответил, что никуда не будем высаживаться, и чтобы вообще не говорили. Когда мы доехали до первой постройки за крестом (это была другая часть Орешина), из здания вышли украинцы и окружили телегу. Расспрашивали господина К., кто он и куда едет. Отвечал, что он украинец и едет к солтысу в Самоволю. Тогда заметили большую группу людей, идущую со стороны Самоволи. Также видела, что люди из нашей части Орешина были собраны в одном месте.
Украинцы велели нам слезать с телеги и распрягать лошадей. Говорили, что должны проверить, кем мы являемся. Всё время наблюдали за нами. Когда люди, идущие из Самоволи, приблизились, увидела, что их тщательно охраняли вооружённые украинцы. Свернули к лесу. Украинцы, которые нас досматривали, начали спешить. Сказали, чтобы мы ехали в Самоволю и там ждали солтыса. Когда мы немного проехали, услышали из леса выстрелы и ужасные крики.
Быстро ехали по уже пустой дороге. Приблизительно в середине пути, отделяющего Орешин от Самоволи, из пшеницы вышли двое вооружённых украинцев. Нас снова задержали и спрашивали, куда едем. Господин К. ответил, что их старшина приказал ему ехать к солтысу в Самоволю, и что раньше нас все пропустили. Всё время говорил по-украински. Велели нам ехать, но видела, что следили за нами. Когда доехали до небольшого леска, господин К. свернул к Сокалу. По дороге мы встречали людей, которые убегали с Волыни, преимущественно женщин и детей. Некоторые были ранены. Забирали беглецов на телегу.
Orzeszyn, gm. Poryck, pow. Włodzimierz