Новая красота - это уродство
"Едва ли сегодня к западной культуре применимы те слова, которые в 1835 году о ней писал славянофил Алексей Хомяков: «Сияла там любовь в невинной красоте». Современная повестка невинности предпочитает пошлость, красоте - уродство всевозможных форм и пропорций. По европейским подиумам гордо шагают трансгендеры, а фасад здания Гранд-оперы в Париже, чудесного памятника архитектуры в стиле Второго ампира, перекрыт танцующей негритянкой с явными признаками ожирения." Никита Сюндюков.
"Впрочем, если мы посмеем возмутиться чем-то подобным, то идеологи либерализма не преминут достать из кармана свой излюбленный аргумент: «Красота в глазах смотрящего, кому-то нравится, а кому-то - нет». Возможно, вам и самим случалось говорить нечто в таком духе. В таком случае у меня для вас печальные новости: если вы отрицаете объективность красоты, вы уже находитесь в повестке.
Однако выявление симптомов - лишь первый шаг к излечению от болезни. Для того, чтобы устранить ее на корню, мы должны обратиться к самому ее источнику.
Эстетическая хворь Запада началась не вчера и даже не в прошлом веке. Она берет свое начало в эпохе, которую мы привыкли считать апогеем европейской культуры, включая русскую, - в XIX столетии. Семена будущих «цветов зла» были посеяны именно в это время.
Точную характеристику только-только намечающейся болезни дал Пушкин:
«На жертву прихоти моей
Гляжу, упившись наслажденьем,
С неодолимым отвращеньем».
«Жертва прихоти» - это красота и вся классическая культура, что развивалась на Западе начиная со времен античности вплоть до XIX века. «Неодолимое отвращенье» - симптом пресыщенности: развитие искусства, науки, философии достигло своего предела, все темы исчерпаны, все значительное, что могло случиться, - случилось. У западного человека есть великое богатство прошлого, которым он волен упиваться, но нет никакого будущего. Нынешним и грядущим поколениям остается лишь воспроизводить те образцы, что были сотворены гигантами прошлого.
В то время европейскую культуру охватывала мертвящая скука. И здесь, посреди всеобщего кризиса, зародился декаданс.
Декаденты полагали, что у красоты нет и не может быть никаких границ, которые ей обычно выставляло академическое искусство. Красота всевластна и вездесуща. А потому художники эпохи отправлялись на ее поиски туда, куда не смела ступать нога их более благонравных товарищей: на базарные площади, в кабаки и бордели, где естество человека было неотделимо от его порочности.
Отныне поэзии стали достойны не только героизм, гармония, нравственность, но и уродство, болезни, грех. Так, в одном из самых видных литературных памятников культуры декаданса, в стихотворении «Падаль», Бодлер воспевает труп лошади:
«Полуистлевшая, она, раскинув ноги,
Подобно девке площадной,
Бесстыдно, брюхом вверх лежала у дороги,
Зловонный выделяя гной».
Опьяненная пороком, классическая культура переходит к культуре XX века, к модерну. Прежде единые этика и эстетика отделяются друг от друга: нравственность скучна, а потому не может быть прекрасна; красота же не терпит никаких ограничений - она попросту безразлична к нравственности.
Однако декаданс - дело давно минувших дней, середины XIX - начала XX веков. Сегодня же происходит нечто иное: критерии красоты отходят на задний план, уступая место критериям этики, причем в леволиберальном духе. Как произошел этот странный переворот?
Схожим вопросом задается современный французский историк и публицист Жак Жульяр: «Отчего минувшие века, обладая столь скудным набором средств, породили такое обилие красоты, в то время как настоящая эпоха со всеми ее техническими богатствами способна производить одно лишь уродство?
Описываемый переворот - подмена эстетики этикой - происходит в середине XX века, в послевоенную пору. С лицемерным ужасом европейцы вдруг обнаружили, что красота безразлична к требованиям нравственности, а принцип «красота прежде всего» способен оправдать самые ужасные преступления. Всем понятным примером служила нацистская пропаганда. Например, фильм «Триумф воли», вдохновленный классическими образцами античности с их культом красивого, сильного, гармонично развитого тела.
Используя этот аргумент, европейские левые убеждают публику, что публичная демонстрация образцов традиционной красоты - верный признак фашизма и дискриминации, ведь прекрасное тело белого человека ущемляет тех, кто не способен достичь аналогичных пропорций. Кроме того, понятие красоты не может быть объективно, ведь оно зависит от стереотипов национальной культуры. А мир ведь уже видел, до каких ужасов может довести апогей оной!..
Дальше левые производят нехитрые расчеты: коль скоро красота относительна, ее необходимо подвергнуть переоценке, дабы обезопасить будущие прогрессивные поколения от тлетворного влияния эстетики.
Но каков критерий переоценки? Здесь на первый план и выдвигается этика. При этом право на определение ее границ присваивают себе все те же левые: этичным, а следовательно, и прекрасным признается то, что способствует укреплению демократических настроений.
Так возникают два рода эстетики, которые и формируют уродство современной эпохи.
Во-первых, это эстетика утилитаризма, или пользы: красота должна быть понятна всем и требовать минимума средств для своего воплощения. Самый близкий пример подобного подхода - дизайн, его плоды мы видим в визуальном коде современных IT-гигантов.
Во-вторых, это эстетика принятия и экологичности: бесконечные требования бодипозитива и репрезентации меньшинств.
Так в современном глобальном мире этика безоговорочно победила эстетику.
Мы выявили симптомы болезни - поняли, чем именно она грозит человечеству. Выявили и причину - разрыв этики и эстетики, красоты и нравственности. Самое время предложить способы лечения.
Прежде всего это - обращение к классической культуре. Ее существование - весомый аргумент против леволиберальной софистики: если красота относительна, то как возможно существование общепризнанных образцов прекрасного? Почему большая часть людей на Земле, вне зависимости от культурных и индивидуальных особенностей, восхищаются полотнами Рембрандта и кантатами Баха? Ответ лежит на поверхности: классические произведения задействуют универсальные представления о прекрасном, которые понятны всему образованному человечеству.
Есть и другие свидетельства того, что объективность красоты не может кануть в Лету. Недавно бренд Victoria’s Secret был вынужден свернуть свою «инклюзивную» рекламную кампанию - белье, надетое на трансгендеров и моделей plus-size, не вызвало большого ажиотажа среди покупателей. Менеджмент компании пообещал вернуть бренду «сексуальность». И пускай это не то чтобы близко к образцу идиллической красоты XIX века, все же здоровая сексуальность куда больше соответствует естественным представлениям о прекрасном, нежели пресловутая инклюзивность.
Как и в этике, в эстетике существуют объективные интуиции. Их можно на время заглушить средствами либеральной повестки и культурного марксизма, но полностью устранить - невозможно. Человек чувствует естественное отвращение, когда в качестве образца красоты ему подсовывают мужчину с искалеченным половым органом, - точно так же, как он чувствует естественное возмущение, когда узнает о преступлении над детьми. Уничтожить эти объективные интуиции - значит уничтожить самую суть человека."
"Впрочем, если мы посмеем возмутиться чем-то подобным, то идеологи либерализма не преминут достать из кармана свой излюбленный аргумент: «Красота в глазах смотрящего, кому-то нравится, а кому-то - нет». Возможно, вам и самим случалось говорить нечто в таком духе. В таком случае у меня для вас печальные новости: если вы отрицаете объективность красоты, вы уже находитесь в повестке.
Однако выявление симптомов - лишь первый шаг к излечению от болезни. Для того, чтобы устранить ее на корню, мы должны обратиться к самому ее источнику.
Эстетическая хворь Запада началась не вчера и даже не в прошлом веке. Она берет свое начало в эпохе, которую мы привыкли считать апогеем европейской культуры, включая русскую, - в XIX столетии. Семена будущих «цветов зла» были посеяны именно в это время.
Точную характеристику только-только намечающейся болезни дал Пушкин:
«На жертву прихоти моей
Гляжу, упившись наслажденьем,
С неодолимым отвращеньем».
«Жертва прихоти» - это красота и вся классическая культура, что развивалась на Западе начиная со времен античности вплоть до XIX века. «Неодолимое отвращенье» - симптом пресыщенности: развитие искусства, науки, философии достигло своего предела, все темы исчерпаны, все значительное, что могло случиться, - случилось. У западного человека есть великое богатство прошлого, которым он волен упиваться, но нет никакого будущего. Нынешним и грядущим поколениям остается лишь воспроизводить те образцы, что были сотворены гигантами прошлого.
В то время европейскую культуру охватывала мертвящая скука. И здесь, посреди всеобщего кризиса, зародился декаданс.
Декаденты полагали, что у красоты нет и не может быть никаких границ, которые ей обычно выставляло академическое искусство. Красота всевластна и вездесуща. А потому художники эпохи отправлялись на ее поиски туда, куда не смела ступать нога их более благонравных товарищей: на базарные площади, в кабаки и бордели, где естество человека было неотделимо от его порочности.
Отныне поэзии стали достойны не только героизм, гармония, нравственность, но и уродство, болезни, грех. Так, в одном из самых видных литературных памятников культуры декаданса, в стихотворении «Падаль», Бодлер воспевает труп лошади:
«Полуистлевшая, она, раскинув ноги,
Подобно девке площадной,
Бесстыдно, брюхом вверх лежала у дороги,
Зловонный выделяя гной».
Опьяненная пороком, классическая культура переходит к культуре XX века, к модерну. Прежде единые этика и эстетика отделяются друг от друга: нравственность скучна, а потому не может быть прекрасна; красота же не терпит никаких ограничений - она попросту безразлична к нравственности.
Однако декаданс - дело давно минувших дней, середины XIX - начала XX веков. Сегодня же происходит нечто иное: критерии красоты отходят на задний план, уступая место критериям этики, причем в леволиберальном духе. Как произошел этот странный переворот?
Схожим вопросом задается современный французский историк и публицист Жак Жульяр: «Отчего минувшие века, обладая столь скудным набором средств, породили такое обилие красоты, в то время как настоящая эпоха со всеми ее техническими богатствами способна производить одно лишь уродство?
Описываемый переворот - подмена эстетики этикой - происходит в середине XX века, в послевоенную пору. С лицемерным ужасом европейцы вдруг обнаружили, что красота безразлична к требованиям нравственности, а принцип «красота прежде всего» способен оправдать самые ужасные преступления. Всем понятным примером служила нацистская пропаганда. Например, фильм «Триумф воли», вдохновленный классическими образцами античности с их культом красивого, сильного, гармонично развитого тела.
Используя этот аргумент, европейские левые убеждают публику, что публичная демонстрация образцов традиционной красоты - верный признак фашизма и дискриминации, ведь прекрасное тело белого человека ущемляет тех, кто не способен достичь аналогичных пропорций. Кроме того, понятие красоты не может быть объективно, ведь оно зависит от стереотипов национальной культуры. А мир ведь уже видел, до каких ужасов может довести апогей оной!..
Дальше левые производят нехитрые расчеты: коль скоро красота относительна, ее необходимо подвергнуть переоценке, дабы обезопасить будущие прогрессивные поколения от тлетворного влияния эстетики.
Но каков критерий переоценки? Здесь на первый план и выдвигается этика. При этом право на определение ее границ присваивают себе все те же левые: этичным, а следовательно, и прекрасным признается то, что способствует укреплению демократических настроений.
Так возникают два рода эстетики, которые и формируют уродство современной эпохи.
Во-первых, это эстетика утилитаризма, или пользы: красота должна быть понятна всем и требовать минимума средств для своего воплощения. Самый близкий пример подобного подхода - дизайн, его плоды мы видим в визуальном коде современных IT-гигантов.
Во-вторых, это эстетика принятия и экологичности: бесконечные требования бодипозитива и репрезентации меньшинств.
Так в современном глобальном мире этика безоговорочно победила эстетику.
Мы выявили симптомы болезни - поняли, чем именно она грозит человечеству. Выявили и причину - разрыв этики и эстетики, красоты и нравственности. Самое время предложить способы лечения.
Прежде всего это - обращение к классической культуре. Ее существование - весомый аргумент против леволиберальной софистики: если красота относительна, то как возможно существование общепризнанных образцов прекрасного? Почему большая часть людей на Земле, вне зависимости от культурных и индивидуальных особенностей, восхищаются полотнами Рембрандта и кантатами Баха? Ответ лежит на поверхности: классические произведения задействуют универсальные представления о прекрасном, которые понятны всему образованному человечеству.
Есть и другие свидетельства того, что объективность красоты не может кануть в Лету. Недавно бренд Victoria’s Secret был вынужден свернуть свою «инклюзивную» рекламную кампанию - белье, надетое на трансгендеров и моделей plus-size, не вызвало большого ажиотажа среди покупателей. Менеджмент компании пообещал вернуть бренду «сексуальность». И пускай это не то чтобы близко к образцу идиллической красоты XIX века, все же здоровая сексуальность куда больше соответствует естественным представлениям о прекрасном, нежели пресловутая инклюзивность.
Как и в этике, в эстетике существуют объективные интуиции. Их можно на время заглушить средствами либеральной повестки и культурного марксизма, но полностью устранить - невозможно. Человек чувствует естественное отвращение, когда в качестве образца красоты ему подсовывают мужчину с искалеченным половым органом, - точно так же, как он чувствует естественное возмущение, когда узнает о преступлении над детьми. Уничтожить эти объективные интуиции - значит уничтожить самую суть человека."