Работа за зарплату как отсроченная смерть
"Деньги на современной стадии существования ни к чему не привязаны. Не обеспечены чем-то физическим - золотым запасом. Не связаны напрямую с производством и затратами труда. Мы не знаем, как сейчас функционируют деньги в мировой финансовой системе. Если бы кто-то понял это, процесс можно было бы уверенно регулировать. Но вмешаться невозможно. Деньги живут своей жизнью. Поэтому они могут «надуться» (инфляция), ими можно спекулировать. Спекулянт - продает дороже, чем стоит. Никакой привязки цены к тому, что продается.
(И опять-таки: каждый раз, когда что-то покупаете, думайте: это вы покупаете или покупает ваш двойник-симулякр, занявший ваше место?)
Именно это Бодрийяр называет «структурным законом ценности». Есть только структура - без содержания. Мог бы быть «естественный» закон при натуральном обмене. И рыночный закон ценности. Весь мир - рынок до сих пор. Хотя Бодрийяр и это, кажется, ставит под сомнение. Жизнь уже нечто большее, чем просто рынок. Вещи существуют только как могущие быть купленными или проданными." Олег Комков.
"Структурный закон ценности приходит на смену всему существующему. Ценность базируется на структуре, на каком-то отношении, ни на чем реальном. Ценность не определяется больше ничем, кроме как пустой структурой взаимодействия знаков.
Труд в этой системе:
«Такой труд - также и в форме досуга - заполоняет всю нашу жизнь как фундаментальная репрессия и контроль, как необходимость постоянно чем-то заниматься во время и в месте, предписанных вездесущим кодом. Люди всюду должны быть приставлены к делу - в школе, на заводе, на пляже, у телевизора или же при переобучении: режим постоянной всеобщей мобилизации. Но подобный труд не является производительным в исходном смысле слова: это не более чем зеркальное отражение общества, его воображаемое, его фантастический принцип реальности. А может, и влечение к смерти».
Бодрийяр показывает, что речь идет о том, что все предписано вездесущим кодом. Есть, например, «дресс-код». С какого перепугу я должен так, а не иначе одеваться, входя в это или другое место? Понятно, что ни с какого. Так принято. Кем принято? Можно указать, кем, но это ни к чему не ведет. Дурная бесконечность. Код властвует, ничего не означая. Чистое царство знака.
Труд как непроизводство:
«На это и направлена вся нынешняя стратегия по отношению к труду: job enrichment, гибкое рабочее расписание, подвижность кадров, переквалификация, постоянное профессиональное обучение, автономия и самоуправление, децентрализация трудового процесса - вплоть до калифорнийской утопии кибернетизированного труда, выполняемого на дому. Вас больше не отрывают грубо от обычной жизни, чтобы бросить во власть машины, - вас встраивают в эту машину вместе с вашим детством, вашими привычками, знакомствами, бессознательными влечениями и даже вместе с вашим нежеланием работать; при любых этих обстоятельствах вам подыщут подходящее место, персонализированный job - a нет, так назначат пособие по безработице, рассчитанное по вашим личным параметрам; как бы то ни было, вас уже больше не оставят, главное, чтобы каждый являлся окончанием [terminal] целой сети, окончанием ничтожно малым, но все же включенным в сеть, - ни в коем случае не нечленораздельным криком, по языковым элементом [terme], появляющимся на выходе [au terme] всей структурной сети языка. Сама возможность выбирать работу, утопия соразмерного каждому труда означает, что игра окончена, что структура интеграции приняла тотальный характер. Рабочая сила больше не подвергается грубой купле-продаже, теперь она служит объектом дизайна, маркетинга, мерчендайзинга; производство включается в знаковую систему потребления.»
Мы встроены в машину воспроизводства труда, поэтому сам труд в современном обществе - симулякр. Он не то, чем его воображал Маркс. Творческая деятельность, культивирование себя - культура, может, и есть, но теперь труд - симулякр культуры.
Из этих фрагментов мозаики складывается внятная картинка. Речь идет о погружении в определенный режим мысли.
Маркс назвал деньги «товаром товаров» - универсальный товар, который только в системе капиталистического производства начинает торжествовать.
«Деньги - это первый «товар», получающий статус знака и неподвластный потребительной стоимости. В них система меновой стоимости оказывается продублирована видимым знаком, и таким образом они делают видимым сам рынок (а значит, и дефицит) в его прозрачности. Но сегодня деньги делают новый шаг - становятся неподвластны даже и меновой стоимости. Освободившись от самого рынка, они превращаются в автономный симулякр, не отягощенный никакими сообщениями и никаким меновым значением, ставший сам по себе сообщением и обменивающийся сам в себе. При этом они больше не являются товаром, поскольку у них больше нет ни потребительной, ни меновой стоимости. Они больше не являются всеобщим эквивалентом, то есть все еще опосредующей абстракцией рынка».
Деньги могут быть обменены на что угодно в любом количестве. И эти принципы обмена могут в любой момент измениться. Какая реальность определяет стоимость национальных валют? Какая - покажите, я пойду посмотрю, потрогаю. Никакая, поэтому они самодостаточны. Потеря деньгами меновой стоимости не означает, что их нельзя обменивать на что-то. А означает, что возможность их на что-то обменивать может бесконечно и непредсказуемо изменяться. И, однако, они остаются тем единственным, что необходимо многим людям в жизни. Потому что пока еще на них что-то можно купить и пока еще их нельзя есть.
Глава «Труд и смерть» - ярчайшая в книге «Символический обмен и смерть».
Категория рабочей силы зиждется на смерти. Образ отсроченной смерти. Бодрийяр обращается к генеалогии раба:
«Первоначально военнопленного просто-напросто умерщвляли (тем самым делая ему честь). Потом его начинают «щадить» и сохранять (conserver - поэтому он servus [раб]) в качестве добычи и престижного имущества; он становится рабом и занимает место среди предметов домашней роскоши. Лишь много позже его приставляют к подневольной работе. Однако он еще не «трудящийся», так как труд появляется лишь на стадии крепостного или же раба-отпущенника, который наконец-то освобожден от нависающей угрозы смертной казни; зачем освобожден? а вот именно для труда».
Освобожден для труда. Раб становится рабом благодаря тому, что ему дали пожить. Это отсроченная смерть. Симулякр. Он еще не трудящийся, потому что труд возникает тогда, когда раба отпустили и больше ему никак не выжить, кроме как трудиться. Состояние трудящегося отлично от состояния раба. Но все же раб - уже трудящийся, потому что в его случае имеет место отсроченная смерть в чистом виде. Ему дали жизнь при условии, что будет работать. Тема рабства в марксовом масштабе. «Чтобы выжить», человек должен кому-то отдавать плоды своего труда в обмен на зарплату. Она является продолжением дара жизни. Власть имущий дарует человеку жизнь, чтобы тот жил постольку, поскольку ему нужно работать. Разница между рабом и трудящимся на самом деле не принципиальна.
Дальше Бодрийяр сопоставляет раба в рабовладельческом обществе и работника в современном обществе. Связывает это с феноменом власти. Что дает человеку власть над другим? Что делает человека властвующим? Дар. Когда ты кого-то одарил возможностью что-то делать. Военнопленного одаривают жизнью вместо того, чтобы убить. Тогда он должен служить. В нашей действительности поддерживает этот дар жизни как труда зарплата. Ее дают. Сущность дара в том, что он создает власть одного над другим. Власть, которую ничем нельзя уничтожить, отменить, кроме как умерев. Мы до конца жизни обречены работать. Бодрийяр исходит из концепции дара, которая не является ни общепринятой, ни обязательно верной, но она распространена и имеет свои основания: дар требует отдаривания. На этом уровне разворачиваются у него самые интересные критические мысли. Почему дар - любой дар - дает власть, закабаляет того, кому что-то подарили, кого одарили? Потому что всегда необходим ответный дар. Необходим символический обмен. Обмен дарами лежит у истоков человеческой культуры. Потлатч и другие формы обмена дарами в архаических и не очень архаических культурах - вы об этом читали у Мосса, Леви-Стросса и в других контекстах.
Дар как будто бы становится бескорыстным тогда, когда он предполагает отдаривание. На этом зиждется гомеостаз, равновесие и благосостояние человеческого общества. Как только возникает невозможность отдариться - плохо. Когда дарят жизнь вместо смерти. Как жизнь работника. Отдариться нельзя. Нечего дать в ответ тому, кто дарит тебе зарплату. Бодрийяр имеет в виду все пространство культуры. Отказаться от зарплаты - мощнейший удар по системе. Это нарушило бы новый сложившийся гомеостаз системы, стабильность отношений господина и раба. И для того, и для другого все это - реальности виртуального порядка. Но без них давно уже никто не мыслит ни себя, ни жизнь. Оптимизма в конце главы нет, кроме указания на то, что можно увидеть сущность экономики во взаимосвязи труда и смерти. Труд - медленная смерть. Он истощает. Лучше не работать, здоровее будешь.
В какой-то момент это всегда возможно. На уровне отдельного шага. Можно отказаться от премии. Если ее дает тот, кто заведомо нечист на руку. Но мы редко это делаем…"
(И опять-таки: каждый раз, когда что-то покупаете, думайте: это вы покупаете или покупает ваш двойник-симулякр, занявший ваше место?)
Именно это Бодрийяр называет «структурным законом ценности». Есть только структура - без содержания. Мог бы быть «естественный» закон при натуральном обмене. И рыночный закон ценности. Весь мир - рынок до сих пор. Хотя Бодрийяр и это, кажется, ставит под сомнение. Жизнь уже нечто большее, чем просто рынок. Вещи существуют только как могущие быть купленными или проданными." Олег Комков.
"Структурный закон ценности приходит на смену всему существующему. Ценность базируется на структуре, на каком-то отношении, ни на чем реальном. Ценность не определяется больше ничем, кроме как пустой структурой взаимодействия знаков.
Труд в этой системе:
«Такой труд - также и в форме досуга - заполоняет всю нашу жизнь как фундаментальная репрессия и контроль, как необходимость постоянно чем-то заниматься во время и в месте, предписанных вездесущим кодом. Люди всюду должны быть приставлены к делу - в школе, на заводе, на пляже, у телевизора или же при переобучении: режим постоянной всеобщей мобилизации. Но подобный труд не является производительным в исходном смысле слова: это не более чем зеркальное отражение общества, его воображаемое, его фантастический принцип реальности. А может, и влечение к смерти».
Бодрийяр показывает, что речь идет о том, что все предписано вездесущим кодом. Есть, например, «дресс-код». С какого перепугу я должен так, а не иначе одеваться, входя в это или другое место? Понятно, что ни с какого. Так принято. Кем принято? Можно указать, кем, но это ни к чему не ведет. Дурная бесконечность. Код властвует, ничего не означая. Чистое царство знака.
Труд как непроизводство:
«На это и направлена вся нынешняя стратегия по отношению к труду: job enrichment, гибкое рабочее расписание, подвижность кадров, переквалификация, постоянное профессиональное обучение, автономия и самоуправление, децентрализация трудового процесса - вплоть до калифорнийской утопии кибернетизированного труда, выполняемого на дому. Вас больше не отрывают грубо от обычной жизни, чтобы бросить во власть машины, - вас встраивают в эту машину вместе с вашим детством, вашими привычками, знакомствами, бессознательными влечениями и даже вместе с вашим нежеланием работать; при любых этих обстоятельствах вам подыщут подходящее место, персонализированный job - a нет, так назначат пособие по безработице, рассчитанное по вашим личным параметрам; как бы то ни было, вас уже больше не оставят, главное, чтобы каждый являлся окончанием [terminal] целой сети, окончанием ничтожно малым, но все же включенным в сеть, - ни в коем случае не нечленораздельным криком, по языковым элементом [terme], появляющимся на выходе [au terme] всей структурной сети языка. Сама возможность выбирать работу, утопия соразмерного каждому труда означает, что игра окончена, что структура интеграции приняла тотальный характер. Рабочая сила больше не подвергается грубой купле-продаже, теперь она служит объектом дизайна, маркетинга, мерчендайзинга; производство включается в знаковую систему потребления.»
Мы встроены в машину воспроизводства труда, поэтому сам труд в современном обществе - симулякр. Он не то, чем его воображал Маркс. Творческая деятельность, культивирование себя - культура, может, и есть, но теперь труд - симулякр культуры.
Из этих фрагментов мозаики складывается внятная картинка. Речь идет о погружении в определенный режим мысли.
Маркс назвал деньги «товаром товаров» - универсальный товар, который только в системе капиталистического производства начинает торжествовать.
«Деньги - это первый «товар», получающий статус знака и неподвластный потребительной стоимости. В них система меновой стоимости оказывается продублирована видимым знаком, и таким образом они делают видимым сам рынок (а значит, и дефицит) в его прозрачности. Но сегодня деньги делают новый шаг - становятся неподвластны даже и меновой стоимости. Освободившись от самого рынка, они превращаются в автономный симулякр, не отягощенный никакими сообщениями и никаким меновым значением, ставший сам по себе сообщением и обменивающийся сам в себе. При этом они больше не являются товаром, поскольку у них больше нет ни потребительной, ни меновой стоимости. Они больше не являются всеобщим эквивалентом, то есть все еще опосредующей абстракцией рынка».
Деньги могут быть обменены на что угодно в любом количестве. И эти принципы обмена могут в любой момент измениться. Какая реальность определяет стоимость национальных валют? Какая - покажите, я пойду посмотрю, потрогаю. Никакая, поэтому они самодостаточны. Потеря деньгами меновой стоимости не означает, что их нельзя обменивать на что-то. А означает, что возможность их на что-то обменивать может бесконечно и непредсказуемо изменяться. И, однако, они остаются тем единственным, что необходимо многим людям в жизни. Потому что пока еще на них что-то можно купить и пока еще их нельзя есть.
Глава «Труд и смерть» - ярчайшая в книге «Символический обмен и смерть».
Категория рабочей силы зиждется на смерти. Образ отсроченной смерти. Бодрийяр обращается к генеалогии раба:
«Первоначально военнопленного просто-напросто умерщвляли (тем самым делая ему честь). Потом его начинают «щадить» и сохранять (conserver - поэтому он servus [раб]) в качестве добычи и престижного имущества; он становится рабом и занимает место среди предметов домашней роскоши. Лишь много позже его приставляют к подневольной работе. Однако он еще не «трудящийся», так как труд появляется лишь на стадии крепостного или же раба-отпущенника, который наконец-то освобожден от нависающей угрозы смертной казни; зачем освобожден? а вот именно для труда».
Освобожден для труда. Раб становится рабом благодаря тому, что ему дали пожить. Это отсроченная смерть. Симулякр. Он еще не трудящийся, потому что труд возникает тогда, когда раба отпустили и больше ему никак не выжить, кроме как трудиться. Состояние трудящегося отлично от состояния раба. Но все же раб - уже трудящийся, потому что в его случае имеет место отсроченная смерть в чистом виде. Ему дали жизнь при условии, что будет работать. Тема рабства в марксовом масштабе. «Чтобы выжить», человек должен кому-то отдавать плоды своего труда в обмен на зарплату. Она является продолжением дара жизни. Власть имущий дарует человеку жизнь, чтобы тот жил постольку, поскольку ему нужно работать. Разница между рабом и трудящимся на самом деле не принципиальна.
Дальше Бодрийяр сопоставляет раба в рабовладельческом обществе и работника в современном обществе. Связывает это с феноменом власти. Что дает человеку власть над другим? Что делает человека властвующим? Дар. Когда ты кого-то одарил возможностью что-то делать. Военнопленного одаривают жизнью вместо того, чтобы убить. Тогда он должен служить. В нашей действительности поддерживает этот дар жизни как труда зарплата. Ее дают. Сущность дара в том, что он создает власть одного над другим. Власть, которую ничем нельзя уничтожить, отменить, кроме как умерев. Мы до конца жизни обречены работать. Бодрийяр исходит из концепции дара, которая не является ни общепринятой, ни обязательно верной, но она распространена и имеет свои основания: дар требует отдаривания. На этом уровне разворачиваются у него самые интересные критические мысли. Почему дар - любой дар - дает власть, закабаляет того, кому что-то подарили, кого одарили? Потому что всегда необходим ответный дар. Необходим символический обмен. Обмен дарами лежит у истоков человеческой культуры. Потлатч и другие формы обмена дарами в архаических и не очень архаических культурах - вы об этом читали у Мосса, Леви-Стросса и в других контекстах.
Дар как будто бы становится бескорыстным тогда, когда он предполагает отдаривание. На этом зиждется гомеостаз, равновесие и благосостояние человеческого общества. Как только возникает невозможность отдариться - плохо. Когда дарят жизнь вместо смерти. Как жизнь работника. Отдариться нельзя. Нечего дать в ответ тому, кто дарит тебе зарплату. Бодрийяр имеет в виду все пространство культуры. Отказаться от зарплаты - мощнейший удар по системе. Это нарушило бы новый сложившийся гомеостаз системы, стабильность отношений господина и раба. И для того, и для другого все это - реальности виртуального порядка. Но без них давно уже никто не мыслит ни себя, ни жизнь. Оптимизма в конце главы нет, кроме указания на то, что можно увидеть сущность экономики во взаимосвязи труда и смерти. Труд - медленная смерть. Он истощает. Лучше не работать, здоровее будешь.
В какой-то момент это всегда возможно. На уровне отдельного шага. Можно отказаться от премии. Если ее дает тот, кто заведомо нечист на руку. Но мы редко это делаем…"