Записки сумасшедшего. Часть 2.
Продолжаю публиковать дневник человека проведщего пять лет в советской психиатрической спец больнице. Начало дневника можно посмотреть ЗДЕСЬ.
«Главный повар»
Заведующий кухней числился Саша, но это было все формально, так как он был ненормальный - дебил и числился на работе только потому, что его папа был полковником где-то в УВД города Могилева. Он устроил своего сына на это место. Когда приезжала какая-нибудь комиссия из Минска или из Москвы этого Сашу куда-нибудь прятали. Очень часто мы видели из окон как этот Саша игрался, и дурачился с санитарами, как маленький ребенок. В 1984 году разогнали всю администрацию тюрьмы, потому что главный бухгалтер не поделил что-то с начальником тюрьмы, написал куда-то в верха письмо, где описал, что происходит в ней.
Витамины
В первый год, когда я попал туда, нам давали витамины, не жалея их - Ренит, Ундевид и витамин С, а потом перестали давать совсем, растаскивая все по домам. Старшая медсестра Клименкова Людмила Александровна ходила по отделению и щелкала их, как семечки. Если больные спрашивали про витамины у врача, то врач отвечал, что витамины кладут в пищу, но это было вранье.
Из-за нехватки витаминов у больных болели и выпадали зубы. К зубному врачу нас не водили, так как он был на главном корпусе и не занимался больными - хватало халтуры. Я за это время потерял половину всех зубов, их выплевывал как горох. И так многие из больных.
Ларек и продукты которые были там
Ларек с продуктами выписывали где-то раз в три месяца. Мог это сделать тот больной, у которого были на счету деньги. К нам поступали продукты, у которых были сильно просрочены сроки хранения или очень низкого качества. Пряники и сухари пересохшие.
Где-то видимо, скупались дешевые и некачественные продукты - больные-дураки все съедят.
Банки с консервами были, вздуты, это также являлось одной из причин массового отравления. Это еще одна из причин из-за чего больные мучились от поносов. На спецбольнице несколько раз устраивались голодовки, а в 1986 году даже был бунт из-за нечеловеческих условий.
Банный день и зараза, которую мы цепляли там
Санитарные условия в этой “Больнице” были очень плохие. Баня происходила так: первые месяцы банные дни были раз в десять дней, потом их стали делать реже и реже. Стали мыть раз в четырнадцать дней, а потом и раз в месяц. Но какая это была баня? Загоняли, как скот в баню по 25 - 30 человек, а было всего семь душей, да и то порой половина не работала. Давали мыться всего пару минут, намылишься всего один раз и не успеваешь подчас хорошо смыть с себя мыло. Часто вода была прохладная. Очень часто баня служила разносчиком заразы. Придешь после бани, а через день - два на ногах появляется грибок или чесотка. Это случалось из-за того, что после мытья вновь поступивших заключенных или больных, баня не дезинфицировалась, а нас загоняли туда мыться. У меня после таких бань постоянно был грибок на ногах, и я замучился его лечить, а в июле 1982 года и в августе 1984 года была чесотка, приходилось целую неделю мазаться с ног до головы серной мазью. Вообще снабжение водой было препоганое.
Больные вообще отвыкали мыться, так как воды в умывальнике и туалете не было по несколько дней, и часто с утра из кранов текла ржавая жижа.
Разговаривая со своим лечащим врачом - Валерием Ивановичем Кожевниковым - “Клоуном”, в марте 1982 года, я сказал ему о том, что редко бывает баня. На что он мне ответил, что когда он служил в армии, их мыли раз в месяц и жаловаться не на что, что нас даже моют очень часто. Не знаю, в какие годы он служил в армии. Может быть, он служил во времена “ царя ГОРОХА ” или служил где-то в Африке, где не хватает воды, только в армии моют не реже раза в неделю.
По поводу бани в книге Г.Метельского ”Доленго ” стр. 303 сказано, что когда Сигизмунд Сираковский (герой) делал ревизию, как содержатся заключенные, то коменданты крепостей говорили, что их моют раз в неделю, хорошо кормят и чисто одевают. Это было сто тридцать лет назад, а сейчас ХХ век и наша страна. Конечно, можно принять во внимание то, что в Могилеве плохо с водой. У нас бывают перерывы с водой в умывальнике. Вообще про то, что в Могилеве плохо с водой писалось в журнале ”Крокодил ”№ 19 за 1982 год стр. 5. И там рассказывалось об одной могилевской гостинице.
Когда мы моемся в бане, то часто вода еле течет и бывает холодная. Моемся несколько минут, а санитары сколько хотят. Постирать носки тоже проблема: надо вырваться из камеры, найти сестру-хозяйку и выпросить разрешение. Даст ли она его или нет. Вообще какой-то скотный двор, не больница.
За полгода с марта по сентябрь 1982 года на нашем отделении 7 (семь) раз появлялись вши, и два раза была чесотка.
«Петухи»
На нашем отделении в этой психбольнице было очень много “голубых - петухов”. У всех этих педиков были женские имена - “Машка”, “Зойка”, “Маринка” и другие имена, всех не упомнишь. В списке больных я перечислил всех легальных “петухов”, тех, кто не скрывал своих “политических” убеждений - своих увлечений. Они подчас сами предлагали себя тем, кто пользовался их услугами. Если про это узнавал врач, то за это строго наказывали. Еще было два больных, которые встретились на спецбольнице, и у них возникла любовь, они влюбились друг в друга и не могли ни дня побыть один без другого. Они гладили друг друга, целовались и ласкались, как маленькие дети у всех на виду. Это были больные по фамилии Орлов и Андрейчик. Если кого-то из них переводили в другую палату, то это была трагедия. Из-за этого они неоднократно бегали к заведующему отделением, чтобы тот отменил это решение.
Работа больных на отделении
На отделении больные работали. Врачи постоянно повторяли, кто не будет работать, того не выпишем. Почти также было написано на воротах концентрационного лагеря Освенцим - ”Arbeit macht Frei” - “Труд делает свободным”.
Но работали не все, и, хотя врачи грозили, некоторые больные оставались, спокойны к этим предупреждениям. Например, больной по фамилии Зохарев. Сколько с ним не беседовали врачи, сколько не наказывали уколами, но он оставался, непреклонен. И его выписали года через два. Так что “Jedem das Seine” - “Каждому свое “ 0б этом также было написано, но на печи в Освенциме. Одна из работ была клейка конвертов под шнуры питания, другая работа - вязание сеток под продукты питания.
Моя работа бригадиром
С 1981 года меня поставили бригадиром, кем, я был до моей выписки в марте 1985 года. В мою обязанность входило подготовить рабочие места, разложить бумажные заготовки, разлить клей. Потом я должен был составлять список больных, которые будут работать. Потом санитары выпускали больных по спискам. После этого я должен был принимать склеенные конверты, пересчитывать их и записывать их в ведомость. После окончания работы я должен был собрать все заготовки, кисточки, пересчитать их, пересчитать склеенные конверты, разложить их стопками и связать. В ведомости пересчитать, сколько, кто сдал и занести это в тетрадь. Конверты забирали санитары и уносили куда-то. Работа была очень тяжелая для одного человека, как физически, так и из-за того, что приходилось быть все время в нервном напряжении. Ведь основная масса были больные люди с шизофренией, и не дай бог с ними спорить, они сразу лезли драться. Например: пересчитаешь конверты у больного на глазах и говоришь ему, что их 50 штук, а он говорит, что нет их 150 штук. Тогда отдаешь ему самому пересчитывать, и только когда он убедится в этом, только тогда он успокоится. Сколько раз больные лезли драться, сколько оскорблений я услышал в свой адрес, но приходилось сдерживать свои эмоции, так как малейший конфликт сказывался на моей выписке.
Моим помощником в работе все эти годы был Романенко Сергей, которому я очень благодарен. Он был, трудолюбив, смышлен и исполнял все, о чем его попросишь. Благодаря этому больному, я смог достать стержни от авторучек, которыми я писал нелегальные письма домой и передавал их своей маме
Когда появлялись нитки, мы вязали сетки для продуктов. Нитки надо было намотать на челноки, до того, как выпускали больных. Потом принимать сетки, после работы принимать челноки и строго контролировать наличие челноков. Не дай бог, пропадет хоть один, тогда будет целое ЧП - произведут шмон во всем отделении. Потом пересчитать связанные сетки и занести это в ведомость.
В конце месяца надо было подать ведомость врачам с количеством связанных сеток и склеенных конвертов каждым больным. Они за сделанную работу начисляли деньги. Работа на отделении была не постоянно, а где-то неделю в месяц.
Перед выпиской я попроси поставить на мое место самого смышленого из больных, который мог хорошо считать и был сдержанным. Этим больным был Саша Совца, который работал до своей выписки. На воле он работал бухгалтером и хорошо считал.
Оплата труда
В этой психиатрической спецбольнице оплата труда была мизерная. В 1980 году нам платили за это копейки, и максимальный заработок был от 1 рубля до 6 рублей в месяц. В 1980 году больной Андрейчик клеил в день по 1500 штук конвертов и получил за месяц работы всего от 3 (трех) до 6 (шести) рублей. Только в 1981 году, когда дали другую работу - вязать сетки, тогда стали платить больше по расценкам, и когда стали опять клеить конверты, то тоже стали платить больше по расценкам. Только в 1981 году расценки стали 1000 штук - 3 рубля.
За все годы моей работы на спецбольнице мной заработано:
1980 год - 19 рублей,
1981 год - август -1рубль 12 копеек,
сентябрь - 27 рублей 91 копеек,
октябрь - 34 рубля,
ноябрь - 30 рублей,
декабрь - 20 рублей,
1982 год - январь - 20 рублей,
февраль - 13 рублей,
апрель - 4 рубля,
май - 5 рублей,
июнь - 2 рубля,
август - 4рубля,
сентябрь - 13 рублей,
октябрь - 10 рублей.
За 1983 - 1984 год и до выписки в марте 1985 года я еще заработал 248 рублей 97 копеек. Общая сумма, которую я заработал за все пять лет, была 452 рубля.
На досуге - телевизор
Нащ досуг мы проводили так: или у телевизора, или читали, или слушали трансляцию. По трансляции шли очень часто передачи на белорусском языке, а на русском шли новости колхозной жизни, так что его почти никто не слушал. Первые годы на телевизор пускали только две палаты из шести, да и то ходили не все больные, так как часть были дебилы, часть была на таблетках и уколах и не в силах была дойти. Ходили эти палаты потому, что их считали рабочими палатами. Больных других палат не пускали. Только с осени 1981 года стали пускать всех желающих, кроме наблюдательной палаты.
Телевизор мы смотрели после ужина, но ужин всегда задерживался до 20 часов, и мы всегда смотрели какое-нибудь кино с середины. Телевизор выключали в 21.00 и мы не могли посмотреть даже программу “Время”, не говоря вообще о чем-то другом. Заведующий отделением мог разрешить посмотреть после 21 часа только футбол или хоккей, когда он дежурил, так как он был страстным болельщиком минского “Динамо”. Телевизор у нас был сильно поношенный, так как новый телевизор, когда его выписали для вновь открывающегося отделения, отдали в школу милиции, а нам отдали оттуда рухлядь. Он очень много раз ремонтировался и очень долго стоял у нас сломанный, не могли найти машину, чтобы отвезти его в ремонт. Один раз во время просмотра какой-то передачи после ужина, он загорелся, и мы долго ждали, когда его заменят. Так что и этой радости мы часто были лишены.
Еще из наших развлечений были игры в шахматы или в домино. Пытались, проводит турнир по шахматам по отделению несколько раз.
После этих лет я не могу даже смотреть на шахматы и домино - они вызывают отвращение, и несколько раз при взгляде на игру в шахматы я чуть не потерял сознание, из-за воспоминаний о тех страшных годах. Все это отложилось в подсознании.
Библиотека и как ее использовали врачи
Наша библиотека была очень плохая, потому что, когда уезжала очередная партия больных, после выписки, врачи ходили по палатам и собирали оставшиеся книги по тумбочкам. Забрав их в свой кабинет, они сортировали их, и выбрав из них лучшие, забирали к себе домой.
Вместо них они приносили какие-то справочники, учебники из средней школы, сочинения Ленина, Маркса или какие-то рваные книги без конца и без начала. Те книги, которые присылали или привозились больным, тоже отбирались врачами.
Например, Липкину Г.С. прислали книгу “ Последний из могикан ” золотую серию и прочитали ее только он и я, а на обходе, заведующий отделением Подобед В.С, заметив ее забрал, и пропала она безвозвратно. У меня тот же заведующий взял прочитать “Пособие начинающему шахматисту” и все никак не прочтет - читает, по сей день. Очень много книг присылали больному по фамилии Хило Э.С., их тоже не стало. Все они пропали во врачебном кабинете. Я называю только нескольких человек, их были десятки, всех не упомнишь. Вместо того чтобы отдать их в нашу библиотеку, заведующий отделением Подобед В.С. и другие врачи забрали все себе для своих домашних библиотек
Где же совесть у этих врачей? Где была совесть там кое-что выросло. Даже библиотекарь Валентина Владимировна сказала, что больше не принесет ни одной книги, так как когда открыли отделение, была такая хорошая библиотека, а теперь все пропало. Очень многое хотели списать за счет больных, вроде бы они рвут и теряют книги, но это ложь. В библиотеке к тому времени, когда мне выписываться, остались только книги про белорусских партизан, разные порванные книги без страниц, справочники, да старые журналы.
Переписка с родными
На психиатрической спецбольнице связь с родными мы поддерживали или через письмо или через свидания, если приехали родные. Писали письма, первое время, раз в неделю. Письма проходили строгую цензуру врачей. Кто хотел написать письмо, того выпускали в столовую, там давали листок бумаги, ручку и конверт, которые покупались заранее. После того, как мы написали письмо, их собирали, относили во врачебный кабинет, там врачи их читали и отправляли на почту.
Получая письма из дома их, тоже вскрывали и проверяли. Если письма, которые приходили больным или которые мы писали своим родным, чем-то не нравились врачам, то эти письма уничтожали. Я вынужден был в каждом письме просить свою маму о том, получила ли она письмо или нет. Сейчас просматривая старые письма, я вижу, что многих моих писем нет, их не пропустил мой лечащий врач - “Клоун” - Кожевников Валерий Иванович.
Одному больному пришло письмо о том, что у него умерла его мать. Это письмо не дошло до адресата, и он узнал об этом, спустя несколько месяцев.
Подготовить черновик письма было невозможно, так как нельзя было достать даже огрызка карандаша, не то, что ручку. Врачи боялись, что больные будут писать о том беспределе, который происходил в больнице, но об этом позже. Всех больных заставляли выписывать ручки и тетради на письмо, но когда подходило время писать письма, то они очень быстро кончались.
Их всегда не хватало, хотя каждый больной выписывал такое количество тетрадей, что хватило бы на всех с лихвой надолго. Особенно это часто происходило во время начала учебного года, но конечно можно же понять медперсонал, проще взять у больных, все равно концов не найдешь. На других спецах разрешалось иметь хотя бы одну тетрадь для записей. У нас же за маленький листочек бумажки или огрызок карандаша, найденный на шмоне кололи уколы аминазина сильной дозы, от которой теряешь сознание. Хотя везде писалось, что у нас в стране все грамотные, среди больных этой больницы находилось очень много неграмотных. Очень часто мне и другим больным приходилось писать за них письма.
Свидания с родными
Если приезжали родители к кому-то из больных, то с центрального корпуса этого следственного изолятора приходил вольный санитар и забирал с собой этого больного. Нас вели через тюремный двор в центральный корпус этого следственного изолятора. В центральном корпусе отводили в специальную комнату на первом этаже. В этой комнате стоял длинный широкий стол с перегородкой и две длинные скамейки, а по торцам этого стола стояли стулья, все это было закреплено к полу. На стулья садились вольные санитары. На скамейки садились с одной стороны два или три больных, а с другой их родители. Свидание длилось минут 30 - 40, хотя должно было, длится один час. Вольные санитары тоже торопились, чтобы скорее закончить свою работу.
Матери этих больных, ради этих мимолетных встреч ехали со всех концов света. После свидания передачу, которую привозили родители, проверили санитары и после этого ее забирали больные. Потом больные под конвоем возвращались тем же путем в отделение. Одно время было свидание через стекло по телефонному аппарату, но слышно было очень плохо.
Гравврач больницы
ГГлавврачом в этой психиатрической спецбольнице в то время был Колодко М.Е. Его я видел за пять лет всего несколько раз: один раз, когда нас перевели на новое отделение.
Он произнес “торжественную” речь, в которой сказал, как нам будет хорошо, и чтобы мы писали своим родным и те присылали нам тапочки и носки, так как многие больные ходили в таких рваных тапочках и носках, а порой даже без носок. В спецбольнице тапочки нам выдали в первый раз в 1982 году, перед приездом из Москвы главного психиатра Союза - полковника Рыбкина. Деньги, которые выделялись на тапочки и носки уходили не известно куда.
Еще несколько раз Главврача я видел из глазка тюремной двери, когда к нам приходила очередная комиссия из Москвы или из Минска из-за жалоб больных на питание или содержание. Больные жаловались своим родным, а те жаловались в вышестоящие инстанции. Больных ни о чем приезжающая комиссия не спрашивала, что с дураками разговаривать.
Приезд в спецбольницу главного психиатра из Москвы
Весной 1982 года к нам в психиатрическую спецбольницу из Москвы, из МВД приехал Главный психиатр - полковник Рыбкин. К его приезду тщательно готовились: везде все вылизали, палаты, в которых были стены черные от плесени - побелили. Полковник Рыбкин прошел в отделении по коридору и заглянул только в одну палату. К нему на прием удалось прорваться всего трем больным, одним из которых был я, другим был Петрашов И.Ф. - диссидент. Я смог попроситься на прием к полковнику Рыбкину, когда он проходил мимо нашей столовой, в которой я задержался после работы, пересчитывая и связывая конверты. Когда меня вызвали на прием к Главному психиатру, я пошел под конвоем санитара-зэка во врачебный кабинет. Там сидел полковник Рыбкин, а по бокам у него сидели “Поник” - Кухаренко Николай Владимирович и “Боксер” - Подобед Владимир Семенович. Сзади же меня стояли “Клоун” - Кожевников Валерий Иванович - мой лечащий врач и зэк-санитар.
Полковник Рыбкин задал вопрос мне, какая причина заставила меня попроситься к нему на встречу. Я ответил, что очень прошу его перевести меня на спецбольницу в Сычевку, под Смоленском. Он ответил, что там мне придется начинать мой срок с нуля и там может быть хуже, чем здесь. Я ответил, что ”волков боятся - в лес не ходить”. Он записал мою фамилию и обещал помочь. Эту помощь я прождал все эти годы. Потом он задал еще пару вопросов про спецбольницу, на которые я ответил уклончиво. Говорить что-то о недостатках было нельзя, так как сразу бы мой лечащий врач, сказал бы, что у меня изменилось состояние. Меня бы потом закололи за критику.
Последний год у нас врачами были:
”Боксер” - Подобед Владимир Семенович;
”Пони” - Кухаренко Николай Владимирович
“Клоун” - Кожевников Валерий Иванович.
Наши медсестры
Медсестры, которые были и запомнились мне:
Волкова Тамара Лазаревна
Тарасова Зинаида Аксеновна
Букатай Евдокия Игнатьевна
Кротова Любовь Семеновна
Базылева Галина Васильевна
Мариничева Раиса Ивановна
На медсестрах я не буду заострять свое внимание, так как они выполняли то, что им приказывали, так как они были военнообязанные.
В обязанности медсестер входило следить за состоянием больных и записывать все изменения, происходящие с больными на отделении. После отбоя они ночью по несколько раз обходили отделение, заглядывая в глазок дверей камеры, и наблюдали, что происходит в палатах, чтобы не случилось какого-то ЧП. После того, как наступал подъем, они следили за тем, чтобы не случилось чего, ведь состояние больных шизофренией менялось за минуты. Во время приема пищи (в завтрак, обед и ужин) они присутствовали в столовой, так же наблюдая за больными. После приема пищи, они разносили по палатам лекарства, больным, сопровождаемые двумя санитарами-зэками. Если у нас была работа, с нами находилась медсестра и санитары-зэки. Все фиксировалось в журнал наблюдений, малейший шаг больного, который не понравился сестре. Помимо этого к ней прибегали санитары-зэки, которые наговаривали на не понравившегося больного черте что. Все эти записи потом ложились на стол врачей, которые прочитывали это и решали судьбу больного: то назначали уколы одним, то изменяли одни лекарства другими. Все зависело от личной симпатии к больному и настроения медсестры.
Все зависит от Бога
Мне очень понравились, как медсестры и как люди три медсестры. Они очень часто выручали меня от гнева, как врачей, так и зэков-санитаров.
Фамилии этих медсестер:
Волкова Тамара Лазаревна,
Тарасова Зинаида Аксеновна,
Букатая Евдокия Игнатьевна.
«Главный повар»
Заведующий кухней числился Саша, но это было все формально, так как он был ненормальный - дебил и числился на работе только потому, что его папа был полковником где-то в УВД города Могилева. Он устроил своего сына на это место. Когда приезжала какая-нибудь комиссия из Минска или из Москвы этого Сашу куда-нибудь прятали. Очень часто мы видели из окон как этот Саша игрался, и дурачился с санитарами, как маленький ребенок. В 1984 году разогнали всю администрацию тюрьмы, потому что главный бухгалтер не поделил что-то с начальником тюрьмы, написал куда-то в верха письмо, где описал, что происходит в ней.
Витамины
В первый год, когда я попал туда, нам давали витамины, не жалея их - Ренит, Ундевид и витамин С, а потом перестали давать совсем, растаскивая все по домам. Старшая медсестра Клименкова Людмила Александровна ходила по отделению и щелкала их, как семечки. Если больные спрашивали про витамины у врача, то врач отвечал, что витамины кладут в пищу, но это было вранье.
Из-за нехватки витаминов у больных болели и выпадали зубы. К зубному врачу нас не водили, так как он был на главном корпусе и не занимался больными - хватало халтуры. Я за это время потерял половину всех зубов, их выплевывал как горох. И так многие из больных.
Ларек и продукты которые были там
Ларек с продуктами выписывали где-то раз в три месяца. Мог это сделать тот больной, у которого были на счету деньги. К нам поступали продукты, у которых были сильно просрочены сроки хранения или очень низкого качества. Пряники и сухари пересохшие.
Где-то видимо, скупались дешевые и некачественные продукты - больные-дураки все съедят.
Банки с консервами были, вздуты, это также являлось одной из причин массового отравления. Это еще одна из причин из-за чего больные мучились от поносов. На спецбольнице несколько раз устраивались голодовки, а в 1986 году даже был бунт из-за нечеловеческих условий.
Банный день и зараза, которую мы цепляли там
Санитарные условия в этой “Больнице” были очень плохие. Баня происходила так: первые месяцы банные дни были раз в десять дней, потом их стали делать реже и реже. Стали мыть раз в четырнадцать дней, а потом и раз в месяц. Но какая это была баня? Загоняли, как скот в баню по 25 - 30 человек, а было всего семь душей, да и то порой половина не работала. Давали мыться всего пару минут, намылишься всего один раз и не успеваешь подчас хорошо смыть с себя мыло. Часто вода была прохладная. Очень часто баня служила разносчиком заразы. Придешь после бани, а через день - два на ногах появляется грибок или чесотка. Это случалось из-за того, что после мытья вновь поступивших заключенных или больных, баня не дезинфицировалась, а нас загоняли туда мыться. У меня после таких бань постоянно был грибок на ногах, и я замучился его лечить, а в июле 1982 года и в августе 1984 года была чесотка, приходилось целую неделю мазаться с ног до головы серной мазью. Вообще снабжение водой было препоганое.
Больные вообще отвыкали мыться, так как воды в умывальнике и туалете не было по несколько дней, и часто с утра из кранов текла ржавая жижа.
Разговаривая со своим лечащим врачом - Валерием Ивановичем Кожевниковым - “Клоуном”, в марте 1982 года, я сказал ему о том, что редко бывает баня. На что он мне ответил, что когда он служил в армии, их мыли раз в месяц и жаловаться не на что, что нас даже моют очень часто. Не знаю, в какие годы он служил в армии. Может быть, он служил во времена “ царя ГОРОХА ” или служил где-то в Африке, где не хватает воды, только в армии моют не реже раза в неделю.
По поводу бани в книге Г.Метельского ”Доленго ” стр. 303 сказано, что когда Сигизмунд Сираковский (герой) делал ревизию, как содержатся заключенные, то коменданты крепостей говорили, что их моют раз в неделю, хорошо кормят и чисто одевают. Это было сто тридцать лет назад, а сейчас ХХ век и наша страна. Конечно, можно принять во внимание то, что в Могилеве плохо с водой. У нас бывают перерывы с водой в умывальнике. Вообще про то, что в Могилеве плохо с водой писалось в журнале ”Крокодил ”№ 19 за 1982 год стр. 5. И там рассказывалось об одной могилевской гостинице.
Когда мы моемся в бане, то часто вода еле течет и бывает холодная. Моемся несколько минут, а санитары сколько хотят. Постирать носки тоже проблема: надо вырваться из камеры, найти сестру-хозяйку и выпросить разрешение. Даст ли она его или нет. Вообще какой-то скотный двор, не больница.
За полгода с марта по сентябрь 1982 года на нашем отделении 7 (семь) раз появлялись вши, и два раза была чесотка.
«Петухи»
На нашем отделении в этой психбольнице было очень много “голубых - петухов”. У всех этих педиков были женские имена - “Машка”, “Зойка”, “Маринка” и другие имена, всех не упомнишь. В списке больных я перечислил всех легальных “петухов”, тех, кто не скрывал своих “политических” убеждений - своих увлечений. Они подчас сами предлагали себя тем, кто пользовался их услугами. Если про это узнавал врач, то за это строго наказывали. Еще было два больных, которые встретились на спецбольнице, и у них возникла любовь, они влюбились друг в друга и не могли ни дня побыть один без другого. Они гладили друг друга, целовались и ласкались, как маленькие дети у всех на виду. Это были больные по фамилии Орлов и Андрейчик. Если кого-то из них переводили в другую палату, то это была трагедия. Из-за этого они неоднократно бегали к заведующему отделением, чтобы тот отменил это решение.
Работа больных на отделении
На отделении больные работали. Врачи постоянно повторяли, кто не будет работать, того не выпишем. Почти также было написано на воротах концентрационного лагеря Освенцим - ”Arbeit macht Frei” - “Труд делает свободным”.
Но работали не все, и, хотя врачи грозили, некоторые больные оставались, спокойны к этим предупреждениям. Например, больной по фамилии Зохарев. Сколько с ним не беседовали врачи, сколько не наказывали уколами, но он оставался, непреклонен. И его выписали года через два. Так что “Jedem das Seine” - “Каждому свое “ 0б этом также было написано, но на печи в Освенциме. Одна из работ была клейка конвертов под шнуры питания, другая работа - вязание сеток под продукты питания.
Моя работа бригадиром
С 1981 года меня поставили бригадиром, кем, я был до моей выписки в марте 1985 года. В мою обязанность входило подготовить рабочие места, разложить бумажные заготовки, разлить клей. Потом я должен был составлять список больных, которые будут работать. Потом санитары выпускали больных по спискам. После этого я должен был принимать склеенные конверты, пересчитывать их и записывать их в ведомость. После окончания работы я должен был собрать все заготовки, кисточки, пересчитать их, пересчитать склеенные конверты, разложить их стопками и связать. В ведомости пересчитать, сколько, кто сдал и занести это в тетрадь. Конверты забирали санитары и уносили куда-то. Работа была очень тяжелая для одного человека, как физически, так и из-за того, что приходилось быть все время в нервном напряжении. Ведь основная масса были больные люди с шизофренией, и не дай бог с ними спорить, они сразу лезли драться. Например: пересчитаешь конверты у больного на глазах и говоришь ему, что их 50 штук, а он говорит, что нет их 150 штук. Тогда отдаешь ему самому пересчитывать, и только когда он убедится в этом, только тогда он успокоится. Сколько раз больные лезли драться, сколько оскорблений я услышал в свой адрес, но приходилось сдерживать свои эмоции, так как малейший конфликт сказывался на моей выписке.
Моим помощником в работе все эти годы был Романенко Сергей, которому я очень благодарен. Он был, трудолюбив, смышлен и исполнял все, о чем его попросишь. Благодаря этому больному, я смог достать стержни от авторучек, которыми я писал нелегальные письма домой и передавал их своей маме
Когда появлялись нитки, мы вязали сетки для продуктов. Нитки надо было намотать на челноки, до того, как выпускали больных. Потом принимать сетки, после работы принимать челноки и строго контролировать наличие челноков. Не дай бог, пропадет хоть один, тогда будет целое ЧП - произведут шмон во всем отделении. Потом пересчитать связанные сетки и занести это в ведомость.
В конце месяца надо было подать ведомость врачам с количеством связанных сеток и склеенных конвертов каждым больным. Они за сделанную работу начисляли деньги. Работа на отделении была не постоянно, а где-то неделю в месяц.
Перед выпиской я попроси поставить на мое место самого смышленого из больных, который мог хорошо считать и был сдержанным. Этим больным был Саша Совца, который работал до своей выписки. На воле он работал бухгалтером и хорошо считал.
Оплата труда
В этой психиатрической спецбольнице оплата труда была мизерная. В 1980 году нам платили за это копейки, и максимальный заработок был от 1 рубля до 6 рублей в месяц. В 1980 году больной Андрейчик клеил в день по 1500 штук конвертов и получил за месяц работы всего от 3 (трех) до 6 (шести) рублей. Только в 1981 году, когда дали другую работу - вязать сетки, тогда стали платить больше по расценкам, и когда стали опять клеить конверты, то тоже стали платить больше по расценкам. Только в 1981 году расценки стали 1000 штук - 3 рубля.
За все годы моей работы на спецбольнице мной заработано:
1980 год - 19 рублей,
1981 год - август -1рубль 12 копеек,
сентябрь - 27 рублей 91 копеек,
октябрь - 34 рубля,
ноябрь - 30 рублей,
декабрь - 20 рублей,
1982 год - январь - 20 рублей,
февраль - 13 рублей,
апрель - 4 рубля,
май - 5 рублей,
июнь - 2 рубля,
август - 4рубля,
сентябрь - 13 рублей,
октябрь - 10 рублей.
За 1983 - 1984 год и до выписки в марте 1985 года я еще заработал 248 рублей 97 копеек. Общая сумма, которую я заработал за все пять лет, была 452 рубля.
На досуге - телевизор
Нащ досуг мы проводили так: или у телевизора, или читали, или слушали трансляцию. По трансляции шли очень часто передачи на белорусском языке, а на русском шли новости колхозной жизни, так что его почти никто не слушал. Первые годы на телевизор пускали только две палаты из шести, да и то ходили не все больные, так как часть были дебилы, часть была на таблетках и уколах и не в силах была дойти. Ходили эти палаты потому, что их считали рабочими палатами. Больных других палат не пускали. Только с осени 1981 года стали пускать всех желающих, кроме наблюдательной палаты.
Телевизор мы смотрели после ужина, но ужин всегда задерживался до 20 часов, и мы всегда смотрели какое-нибудь кино с середины. Телевизор выключали в 21.00 и мы не могли посмотреть даже программу “Время”, не говоря вообще о чем-то другом. Заведующий отделением мог разрешить посмотреть после 21 часа только футбол или хоккей, когда он дежурил, так как он был страстным болельщиком минского “Динамо”. Телевизор у нас был сильно поношенный, так как новый телевизор, когда его выписали для вновь открывающегося отделения, отдали в школу милиции, а нам отдали оттуда рухлядь. Он очень много раз ремонтировался и очень долго стоял у нас сломанный, не могли найти машину, чтобы отвезти его в ремонт. Один раз во время просмотра какой-то передачи после ужина, он загорелся, и мы долго ждали, когда его заменят. Так что и этой радости мы часто были лишены.
Еще из наших развлечений были игры в шахматы или в домино. Пытались, проводит турнир по шахматам по отделению несколько раз.
После этих лет я не могу даже смотреть на шахматы и домино - они вызывают отвращение, и несколько раз при взгляде на игру в шахматы я чуть не потерял сознание, из-за воспоминаний о тех страшных годах. Все это отложилось в подсознании.
Библиотека и как ее использовали врачи
Наша библиотека была очень плохая, потому что, когда уезжала очередная партия больных, после выписки, врачи ходили по палатам и собирали оставшиеся книги по тумбочкам. Забрав их в свой кабинет, они сортировали их, и выбрав из них лучшие, забирали к себе домой.
Вместо них они приносили какие-то справочники, учебники из средней школы, сочинения Ленина, Маркса или какие-то рваные книги без конца и без начала. Те книги, которые присылали или привозились больным, тоже отбирались врачами.
Например, Липкину Г.С. прислали книгу “ Последний из могикан ” золотую серию и прочитали ее только он и я, а на обходе, заведующий отделением Подобед В.С, заметив ее забрал, и пропала она безвозвратно. У меня тот же заведующий взял прочитать “Пособие начинающему шахматисту” и все никак не прочтет - читает, по сей день. Очень много книг присылали больному по фамилии Хило Э.С., их тоже не стало. Все они пропали во врачебном кабинете. Я называю только нескольких человек, их были десятки, всех не упомнишь. Вместо того чтобы отдать их в нашу библиотеку, заведующий отделением Подобед В.С. и другие врачи забрали все себе для своих домашних библиотек
Где же совесть у этих врачей? Где была совесть там кое-что выросло. Даже библиотекарь Валентина Владимировна сказала, что больше не принесет ни одной книги, так как когда открыли отделение, была такая хорошая библиотека, а теперь все пропало. Очень многое хотели списать за счет больных, вроде бы они рвут и теряют книги, но это ложь. В библиотеке к тому времени, когда мне выписываться, остались только книги про белорусских партизан, разные порванные книги без страниц, справочники, да старые журналы.
Переписка с родными
На психиатрической спецбольнице связь с родными мы поддерживали или через письмо или через свидания, если приехали родные. Писали письма, первое время, раз в неделю. Письма проходили строгую цензуру врачей. Кто хотел написать письмо, того выпускали в столовую, там давали листок бумаги, ручку и конверт, которые покупались заранее. После того, как мы написали письмо, их собирали, относили во врачебный кабинет, там врачи их читали и отправляли на почту.
Получая письма из дома их, тоже вскрывали и проверяли. Если письма, которые приходили больным или которые мы писали своим родным, чем-то не нравились врачам, то эти письма уничтожали. Я вынужден был в каждом письме просить свою маму о том, получила ли она письмо или нет. Сейчас просматривая старые письма, я вижу, что многих моих писем нет, их не пропустил мой лечащий врач - “Клоун” - Кожевников Валерий Иванович.
Одному больному пришло письмо о том, что у него умерла его мать. Это письмо не дошло до адресата, и он узнал об этом, спустя несколько месяцев.
Подготовить черновик письма было невозможно, так как нельзя было достать даже огрызка карандаша, не то, что ручку. Врачи боялись, что больные будут писать о том беспределе, который происходил в больнице, но об этом позже. Всех больных заставляли выписывать ручки и тетради на письмо, но когда подходило время писать письма, то они очень быстро кончались.
Их всегда не хватало, хотя каждый больной выписывал такое количество тетрадей, что хватило бы на всех с лихвой надолго. Особенно это часто происходило во время начала учебного года, но конечно можно же понять медперсонал, проще взять у больных, все равно концов не найдешь. На других спецах разрешалось иметь хотя бы одну тетрадь для записей. У нас же за маленький листочек бумажки или огрызок карандаша, найденный на шмоне кололи уколы аминазина сильной дозы, от которой теряешь сознание. Хотя везде писалось, что у нас в стране все грамотные, среди больных этой больницы находилось очень много неграмотных. Очень часто мне и другим больным приходилось писать за них письма.
Свидания с родными
Если приезжали родители к кому-то из больных, то с центрального корпуса этого следственного изолятора приходил вольный санитар и забирал с собой этого больного. Нас вели через тюремный двор в центральный корпус этого следственного изолятора. В центральном корпусе отводили в специальную комнату на первом этаже. В этой комнате стоял длинный широкий стол с перегородкой и две длинные скамейки, а по торцам этого стола стояли стулья, все это было закреплено к полу. На стулья садились вольные санитары. На скамейки садились с одной стороны два или три больных, а с другой их родители. Свидание длилось минут 30 - 40, хотя должно было, длится один час. Вольные санитары тоже торопились, чтобы скорее закончить свою работу.
Матери этих больных, ради этих мимолетных встреч ехали со всех концов света. После свидания передачу, которую привозили родители, проверили санитары и после этого ее забирали больные. Потом больные под конвоем возвращались тем же путем в отделение. Одно время было свидание через стекло по телефонному аппарату, но слышно было очень плохо.
Гравврач больницы
ГГлавврачом в этой психиатрической спецбольнице в то время был Колодко М.Е. Его я видел за пять лет всего несколько раз: один раз, когда нас перевели на новое отделение.
Он произнес “торжественную” речь, в которой сказал, как нам будет хорошо, и чтобы мы писали своим родным и те присылали нам тапочки и носки, так как многие больные ходили в таких рваных тапочках и носках, а порой даже без носок. В спецбольнице тапочки нам выдали в первый раз в 1982 году, перед приездом из Москвы главного психиатра Союза - полковника Рыбкина. Деньги, которые выделялись на тапочки и носки уходили не известно куда.
Еще несколько раз Главврача я видел из глазка тюремной двери, когда к нам приходила очередная комиссия из Москвы или из Минска из-за жалоб больных на питание или содержание. Больные жаловались своим родным, а те жаловались в вышестоящие инстанции. Больных ни о чем приезжающая комиссия не спрашивала, что с дураками разговаривать.
Приезд в спецбольницу главного психиатра из Москвы
Весной 1982 года к нам в психиатрическую спецбольницу из Москвы, из МВД приехал Главный психиатр - полковник Рыбкин. К его приезду тщательно готовились: везде все вылизали, палаты, в которых были стены черные от плесени - побелили. Полковник Рыбкин прошел в отделении по коридору и заглянул только в одну палату. К нему на прием удалось прорваться всего трем больным, одним из которых был я, другим был Петрашов И.Ф. - диссидент. Я смог попроситься на прием к полковнику Рыбкину, когда он проходил мимо нашей столовой, в которой я задержался после работы, пересчитывая и связывая конверты. Когда меня вызвали на прием к Главному психиатру, я пошел под конвоем санитара-зэка во врачебный кабинет. Там сидел полковник Рыбкин, а по бокам у него сидели “Поник” - Кухаренко Николай Владимирович и “Боксер” - Подобед Владимир Семенович. Сзади же меня стояли “Клоун” - Кожевников Валерий Иванович - мой лечащий врач и зэк-санитар.
Полковник Рыбкин задал вопрос мне, какая причина заставила меня попроситься к нему на встречу. Я ответил, что очень прошу его перевести меня на спецбольницу в Сычевку, под Смоленском. Он ответил, что там мне придется начинать мой срок с нуля и там может быть хуже, чем здесь. Я ответил, что ”волков боятся - в лес не ходить”. Он записал мою фамилию и обещал помочь. Эту помощь я прождал все эти годы. Потом он задал еще пару вопросов про спецбольницу, на которые я ответил уклончиво. Говорить что-то о недостатках было нельзя, так как сразу бы мой лечащий врач, сказал бы, что у меня изменилось состояние. Меня бы потом закололи за критику.
Последний год у нас врачами были:
”Боксер” - Подобед Владимир Семенович;
”Пони” - Кухаренко Николай Владимирович
“Клоун” - Кожевников Валерий Иванович.
Наши медсестры
Медсестры, которые были и запомнились мне:
Волкова Тамара Лазаревна
Тарасова Зинаида Аксеновна
Букатай Евдокия Игнатьевна
Кротова Любовь Семеновна
Базылева Галина Васильевна
Мариничева Раиса Ивановна
На медсестрах я не буду заострять свое внимание, так как они выполняли то, что им приказывали, так как они были военнообязанные.
В обязанности медсестер входило следить за состоянием больных и записывать все изменения, происходящие с больными на отделении. После отбоя они ночью по несколько раз обходили отделение, заглядывая в глазок дверей камеры, и наблюдали, что происходит в палатах, чтобы не случилось какого-то ЧП. После того, как наступал подъем, они следили за тем, чтобы не случилось чего, ведь состояние больных шизофренией менялось за минуты. Во время приема пищи (в завтрак, обед и ужин) они присутствовали в столовой, так же наблюдая за больными. После приема пищи, они разносили по палатам лекарства, больным, сопровождаемые двумя санитарами-зэками. Если у нас была работа, с нами находилась медсестра и санитары-зэки. Все фиксировалось в журнал наблюдений, малейший шаг больного, который не понравился сестре. Помимо этого к ней прибегали санитары-зэки, которые наговаривали на не понравившегося больного черте что. Все эти записи потом ложились на стол врачей, которые прочитывали это и решали судьбу больного: то назначали уколы одним, то изменяли одни лекарства другими. Все зависело от личной симпатии к больному и настроения медсестры.
Все зависит от Бога
Мне очень понравились, как медсестры и как люди три медсестры. Они очень часто выручали меня от гнева, как врачей, так и зэков-санитаров.
Фамилии этих медсестер:
Волкова Тамара Лазаревна,
Тарасова Зинаида Аксеновна,
Букатая Евдокия Игнатьевна.