Дом Нирензее в Гнездниковском
В этом году исполняется 100 лет знаменитому дому Нирензее.
Я так часто рассказываю о нём на своих экскурсиях, что начал испытывать чувство неловкости (и перед слушателями, которым могу поведать лишь малую частичку того, что знаю, и перед самим "домом холостяков", о котором сейчас вроде бы что-то пишут, но не сказать что удачно). Попробую сделать то, что в моих силах.
Тучерез
Есть особые ворота и особые дома…
Арсений Тарковский
Он появился на свет в центре столицы, в двух шагах от Пушкинской площади, благодаря человеку со странной для русского уха фамилией Нирензее. Необычная фамилия была под стать личности, от которой не осталось ни единой достоверной фотографии, чья судьба известна только по слухам и даже имя в различных источниках пишется по-разному: то Эрнст-Рихард Нирнзее, то Эрнест (Ришард) Нирензее, причём буква «е» в фамилии появляется явно лишь по той причине, что для русского человека сочетание звуков «рнз» труднопроизносимо. Поскольку правды всё равно не узнать и чтобы не мучиться, будем называть его просто Эрнест Карлович Нирензее.
Эрнст-Рихард Нирнзее... А может быть, и не он вовсе...
Неизвестно, где этот человек получил квалификацию архитектора (чертежи своих первых построек в Москве он подписывал как «техник архитектуры»), но строил он много и успешно: почти 40 домов за 14 лет. Главным образом это были доходные дома - на них в начале ХХ века существовал такой спрос, что Нирензее ежегодно выполнял два-три заказа, а в хороший год мог работать над пятью или шестью, - и это не считая тех зданий, которые Эрнест Карлович строил уже для себя.
В смысле потребительских качеств дома его настолько хороши, что больше половины из них дожили до наших дней, и квартиры в них недёшевы (правда, ещё и потому, что стоят они на Тверской-Ямской, у Патриарших и в других престижных местах).
И всё же, хотя и много в Москве его построек, но когда говорят «дом Нирензее», подразумевают именно этот.
В чём же заключалась его необычность тогда, в 1913 году?
И что ещё произошло с ним такого, от чего десятиэтажный жилой дом сделался единственным и неповторимым?..
Страстная площадь с видом на дом Нирензее, снимок до 1933 года
Первый московский небоскрёб (впрочем, во времена постройки этого дома английское слово skyscraper переводили как «тучерез») поражал воображение современников. Построенный всего за год, дом взметнулся на девять этажей, причём на его плоскую крышу хитроумный архитектор поставил ещё один этаж, десятый - не очень заметный снизу, зато со смотровой площадкой, откуда можно было обозревать практически всю Москву.
Электрические лифты, собственная телефонная подстанция, паровое отопление - оценить это по достоинству могли только люди образованные или хотя бы побывавшие внутри здания; но вот когда на город надвигались грозовые тучи, то голубоватые огоньки, мерцавшие на стальных ограждениях смотровой площадки, были видны всем. Кто из курса гимназии помнил про огни св. Эльма, те не беспокоились, зато прочую публику чрезвычайно нервировали «чёртовы фонари», мерцавшие аккурат наискосок от Страстного монастыря.
Поползли разговоры о том, будто бы иеромонахов попросили изгнать нечисть, да только не стали чернецы этим заниматься, отказались. Или же попробовали, но не вышло у них. Так или иначе, домовладельцу шумиха пошла на пользу: ведь те господа, на которых он рассчитывал в качестве квартирантов, если чего и боялись, то уж точно не Врага рода человеческого. А расчёт у Эрнеста Карловича имелся, и очень точный.
Фото 1930-х годов
Дело в том, что Нирензее был родом из Польши - а там, говорят, если на сцене висит ружьё, то стрелять в 3-м акте оно не будет, но зато улицу Маршалковскую в Варшаве непременно кому-нибудь продаст.
А если серьёзно, то в проекте здания в Гнездниковском переулке архитектор соединил два уже известных принципа, направленных на решение одной задачи: получение максимальной прибыли с каждого квадратного метра. Первый открыли американцы - высотное здание позволяет при небольшом размере земельного участка получить большие площади.
Вторая идея, «дом дешёвых квартир», тоже была реализована до Нирензее и основывалась на существовании социального слоя, готового арендовать жильё без кухни, столовой и комнат для прислуги при условии соответствующего снижения квартплаты. Взять, к примеру, студентов и прочих молодых холостяков: для них отдельное жильё площадью 30-40 метров без кухни, но с удобствами - это практически рай земной, особенно при наличии ресторана или хотя бы столовой на верхнем этаже.
Вот именно такой рай и построил для них Эрнест Карлович, даже не догадываясь, что нечаянно создал реальное воплощение идеального жилья из социалистических утопий. Однако это «попадание в яблочко» обнаружится ещё не скоро, а на первых порах дом Нирензее заселила в основном художественная богема, всегда любившая окрестности Тверского бульвара и по достоинству оценившая преимущества нового здания.
Фото 1937-38 годов
В числе первых жильцов оказался, например, недавно приехавший из Петербурга молодой адвокат Александр Таиров (уже дозревающий до решения бросить юриспруденцию и посвятить себя театру), футурист Давид Бурлюк (к нему в гости частенько будет заходить Маяковский) и художник Роберт Фальк, вокруг которого вскоре образуется художественное объединение «Бубновый валет».
Подвал, по проекту предназначавшийся для того, чтобы жильцы могли устраивать там праздники и вечеринки, вскоре занял театр-кабаре «Летучая мышь», в представлениях и капустниках которого блистали актёры и актрисы МХТ, и постепенно дом Нирензее сделался одним из центров культурной жизни Москвы. На пятом этаже в одной из квартир разместилась редакция журнала «Сине-Фоно», посвящённого новостям кинематографии и грамзаписи. По соседству открылись конторы кинопрокатчиков и продюсеров, начали селиться постановщики, операторы и артисты - в общем, здесь постоянно крутилось множество людей, желавших служить Великому Немому. В результате их встреч, случайных и не очень, могло возникнуть что угодно: идеи, скандалы, творческие союзы…
Созданное в 1915 году «Товарищество В.Венгеров и В.Гардин» объединило финансы и прокатные возможности первого с актёрским талантом и режиссёрской харизмой второго. Владимир Гардин, начинавший свою карьеру на провинциальной сцене, к моменту встречи с компаньоном успел организовать свой театр, увлечься синематографом и снять несколько лент. Возможность экранизировать русскую классику вдохновляла его ничуть не меньше, чем Венгерова увлекала перспектива заполонить кинорынок собственной продукцией. Их совместное предприятие разместилось в доме Нирензее, где Гардин сначала поселился, а потом организовал на крыше съёмочную площадку, вызывавшую у конкурентов мучительные приступы зависти. Надо сказать, что эта прекрасная идея возникла случайно - действие 10-серийного фильма «Дочь улицы» (одного из первых, снятых товариществом), происходило «в каменных джунглях», в том числе и на крышах.
Кинематограф всегда представлял собой скопление безумцев, имитирующих вменяемость лишь по мере необходимости, так что скоро дом зажил очень весело. Расположение съёмочного павильона на крыше жилого здания уже в силу самого факта вносит в ситуацию некий элемент непредсказуемости. А если учесть, что кино пока делает первые шаги и учится на ошибках, тогда вообще… Эйзенштейн ещё не сформулировал мысль о том, что «таракан крупным планом страшнее стада слонов на общем», а великий сказочник Александр Роу, заметивший, что «в кино работает только то, что на сопле и верёвочке», пока вообще под стол пешком ходит. О возможности комбинированных съёмок многие режиссёры-первопроходцы представления не имеют - у них всё на полном серьёзе.
И вот уже с восторгом жильцы рассказывают всей Москве, как акробат по имени Амо Бек спускался с крыши по водосточной трубе, а крепление не выдержало, и труба начала отрываться от стены… и он просто каким-то чудом зацепился, будто ящерица… потом перебрался по карнизу к другой трубе и по ней спустился на землю. А оператор на другой день напился в лоскуты, потому что весь отснятый материал ушёл в брак…
Надо сказать, что кино начала ХХ века - это было нечто феноменальное по силе воздействия. Публика могла без всякого 3D и Dolby Digital в панике ломануться на выход с картины «Прибытие поезда», а видовую ленту «Плавание по Нилу» смотреть так заворожено, как Камерону с его «Аватаром» даже не снилось. Говорят, что после просмотра фильма «Стрекоза и Муравей» зрители до хрипоты спорили, не понимая, как это сделано - то ли для съёмок кто-то сумел настоящих насекомых выдрессировать, то ли безупречно выполненные муляжи инсектов оживить.
Может быть, благодаря фантазёрам-киношникам, а может, тому виной сама атмосфера необычного дома, но легенды возникали здесь в изобилии, и некоторые дошли до наших дней. Рассказывали, что в ещё недостроенном доме случился пожар, причину которого так и не нашли. Хотя что тут таинственного?.. Скорее всего, какой-нибудь разгильдяй-штукатур неудачно выбросил окурок, как это обычно бывает; а застройщик и домовладелец от греха подальше постарался спрятать концы в воду, дабы не усложнять отношений с пожарными, которые и без того на высотное здание смотрели очень косо.
Ещё ходили разговоры, будто бы в семействе самого Нирензее начались несчастья, едва оно с прежней квартиры переехало в новый дом: сначала супруга Эрнеста Карловича подвернула ногу не то на лестнице, не то и вовсе на ровном месте, потом допившийся до белой горячки сын Карл бросился с крыши и разбился насмерть. Неизвестно, правда ли это или так трансформировались рассказы о трюке циркача Виталия Лазаренко, который взобрался на парапет и сначала сделал стойку на руках, непринуждённо болтая при этом с киношниками и репортёрами, а когда внизу собралась толпа, начал ей «делать ручкой», стоя на одной левой. Репортёры о случае написали и забыли, а вот в мире кино эта выходка помнилась долго и даже воскресла в фильме «Корона Российской империи»:
- Медам, мсье! Русский самоубийца! Всего за пять франков он пройдёт на руках по всему парапету!
Так или иначе, крыша дома Нирензее быстро сделалась популярной среди субъектов, вознамерившихся покончить счёты с жизнью - то ли оттого, что попасть сюда было гораздо проще, чем пробраться на какую-нибудь колокольню, то ли оттого, что на миру и смерть красна, а здесь всегда было многолюдно с тех пор, как на крыше вместо съёмочной площадки начала работу «Греческая кофейня».
Кого-то поймали буквально за полы пиджака, когда этот посетитель кофейни уже почти перелез через ограждение. Он пришёл в себя и заявил, что нашло на него некое помутнение рассудка, «услышал голос»…
Ну, после этого и некоторым из жильцов дома начали слышаться голоса, причём как на источник зла указывали на беднягу Нирензее - если уж «немец обезьяну выдумал», то спрятать в стене говорящее устройство он вполне может. И как ни старался Эрнест Карлович доказать, что распугивать квартирантов и сводить их с ума не в его интересах, никто его не слушал, тем более что кайзер Вильгельм объявил войну России, и сразу началась вакханалия: стихийно собирались толпы людей и громили магазины и прочие заведения с немецкими фамилиями на вывесках.
Нирензее понял, что оставаться в России нет резона, и начал паковать чемоданы. Свой дом в Большом Гнездниковском он продал, и весьма удачно - за 2 миллиона рублей, как если бы он стоял на Маршалковской. Покупателем стал «Митька» Рубинштейн, петербургский банкир с тёмным прошлым. Через несколько месяцев его репутация засияет новыми гранями - Рубинштейн станет личным банкиром Распутина и начнёт пробиваться на самый верх.
Как ни странно, российской кинопромышленности война пошла на пользу: перекрытые границы резко уменьшили количество импортных кинолент, от чего повысился спрос на отечественные. К тому же появился новый жанр, фронтовая кинохроника. Снимать её было хлопотно, протаскивать через военную цензуру и того сложнее, но зато и продавалась она, как блины на Масленицу… Венгеров занимался этим уже без Гардина - тот отправился на войну и вскоре стал артиллерийским офицером.
Николай II в должности главнокомандующего появлялся и в Ставке, и в кинохронике. Но ни его отрешённое лицо, ни приколотый к шинели георгиевский крестик зрителей не впечатляли. В темноте кинозалов они этот кадр комментировали так: «Царь - с егорием, а царица - с Григорием…»
Февральскую революцию дом Нирензее принял, как и вся страна, с воодушевлением, а вот октябрьский переворот не одобрил. По крайней мере, засевшие на крыше юнкера своими двумя пулемётами наглухо перекрыли и Страстную площадь, и Тверскую улицу. Выбивал их оттуда отряд эсеров под командованием Юрия Саблина.
Девятнадцатилетним этот человек ушёл добровольцем на войну, с фронта был направлен в школу прапорщиков; вступил в партию эсеров; после февральской революции он уже член ЦИК, а после октябрьских событий - военный комиссар Московского района. (Бунин об этом назначении написал в дневнике так: «Юрка Саблин, - командующий войсками! Двадцатилетний мальчишка, специалист по кэкуоку, конфектно-хорошенький…»)
Люди одного круга, они были даже знакомы, но пути себе выбрали разные. Будущий нобелевский лауреат эмигрировал, а сын книгоиздателя и внук академика нырнул в революцию, как в водоворот. Не пройдёт и полгода, как Саблин станет одним из руководителей выступления левых эсеров против Брестского мира, после разгрома мятежа будет осуждён на 1 год и сразу же помилован ввиду былых революционных заслуг; во время гражданской войны проявит себя как храбрый командир полка, потом дивизии… а ещё через год вместе с другими делегатами Х съезда партии большевиков будет штурмовать мятежный Кронштадт и стрелять по левым эсерам.
Сергей Малютин, “Портрет Ю.Саблина”, 1923
Разойдутся пути многих, кто находил в доме Нирензее стол и кров. Бурлюк уедет в Америку, Маяковский станет рупором революции. Венгеров эмигрирует, и единственное, что он сумеет вывезти - это негативы фильмов; а Гардин, повоевав за власть советов, вскоре станет первым заведующим киношколы, из которой со временем получится ВГИК. Таиров возглавит один из самых авангардных театров новой страны, а бывшему каскадёру Амо Беку придётся на время гражданской войны освоить ремесло сапожника.
А дом Нирензее не останется даже домом Рубинштейна - в 1918 году здание будет национализировано, как и «Метрополь», «Националь» и множество других помещений, нужных советской власти. Отныне его имя - «4-й Дом советов», на новоязе - «Чедомос». И ничего смешного, граждане. Обыкновенная аббревиатура, которым в те годы не было числа. Вот если бы таким способом сократили «1-й Дом советов», тогда действительно могло бы получиться комично, но там (то есть в «Национале») проживали Дзержинский, Свердлов, Троцкий - и мало кто рискнул бы зубоскалить в их адрес.
Для революционной верхушки, находившейся на полном государственном обеспечении, дома гостиничного типа подходили идеально. К чему кухня, если продуктов всё равно нет, зато в бывшем ресторане бесплатно кормят по талонам? К чему мебель, когда уже завтра ты можешь быть направлен с каким-нибудь важным заданием в другой город? Даже одежда - на что тебе запасы одежды, если при необходимости обновить гардероб достаточно написать заявку в хозупр, и тебе выдадут просимое прямо со склада вещей, реквизированных у буржуев?
План этажа
Так что «Чедомос» соответствовал запросам людей нового типа - и лаконичными планировками, и уровнем комфорта. Квартиры-«ячейки» площадью от 28 до 75 квадратных метров - вполне себе хоромы, особенно для тех, кто ещё недавно «был никем», как совершенно точно пелось в гимне.
Лифтёры и электрики, телефонистки и уборщицы, водопроводчик и столяр продолжали обслуживать дом при новой власти, как делали это при старой; часть жильцов съехала - кто сам, а кто и не по собственной воле; классово чуждое кабаре «Летучая мышь» уступило место революционному клубу; вместо кафе «Крыша» открылась социалистическая столовая. У дома, как и у всей страны, началась новая жизнь.
Вместо адъюнктов и приват-доцентов в здешние апартаменты въехали Матвей Шкирятов, член комиссии ЦК ВКП(б) по проверке и чистке рядов партии, Иван Лихачёв, директор национализированного завода АМО (будущий ЗиС, завод им. Сталина), Вадим Подбельский, народный комиссар почт и телеграфа, вступивший в эту должность, разогнав всех не поддержавших октябрьский переворот и распорядившись не пропускать «ненужных» телеграмм.
Вместо частных кинокомпаний появилась Ассоциация Революционной Кинематографии (АРК), созданная Эйзенштейном и Кулешовым. Открылось представительство берлинской газеты «Накануне» - эмигрантской, но очень лояльной по отношению к советской власти. Её воскресное литературное приложение редактировал Алексей Толстой, а московскими сотрудниками стали Михаил Булгаков, Константин Федин, Всеволод Иванов, Валентин Катаев. Почти каждый из них уже сделал себе имя в литературном мире, и влекла их сюда отнюдь не возможность заработать денег, написав за полчаса очередной фельетон, а царившая в этой редакции атмосфера своеобразного литературного клуба.
Впрочем, и сам дом, и его уникальная крыша тоже были по-своему привлекательны. Особенно в период НЭПа, когда в помещении на десятом этаже вместо советского общепита начал работу частный ресторанчик с увеселительными программами и опять же киносеансами поздним вечером, причём репертуар просмотров имел оттенок отчётливо ностальгический. Должно быть, немыслимо приятно было сидеть у парапета жарким летним днём, потягивая холодное пиво (отпускавшееся здесь не только членам профсоюза, но также и простым смертным), или в сгущающихся сумерках, распивая с приятелями напитки покрепче.
Страстная площадь, конец 1920 - начало 1930 годов (снято с крыши дома Нирензе)
Сиживал на этой крыше и Булгаков, описавший свои впечатления так: «В июльский душный вечер я вновь поднялся на кровлю того же девятиэтажного нирензеевского дома. Цепями огней светились бульварные кольца, и радиусы огней уходили к краям Москвы. Пыль не достигала сюда, но звук достиг. Теперь это был явственный звук: Москва ворчала, гудела внутри. Огни, казалось, трепетали, то желтые, то белые огни в черно-синей ночи. Скрежет шел от трамваев, они звякали внизу, и глухо, вперебой, с бульвара неслись звуки оркестров.
На вышке трепетал свет. Гудел аппарат - на экране был помещичий дом с белыми колоннами. А на нижней платформе, окаймляющей верхнюю, при набегавшем иногда ветре шелестели белые салфетки на столах и фрачные лакеи бежали с блестящими блюдами».
Ресторан «Крыша». Вид с верхней площадки
Однажды в кафе сидели за столиком трое: Владимир Маяковский, Велимир Хлебников и Юрий Саблин. Последний, хотя и был человеком весьма интересным и даже успешным, в компании двух гениальных поэтов чувствовал себя не лучшим образом. Ну кто он был, даже награждённый орденом Боевого Красного знамени за номером 005, по сравнению с ними?.. Так, всего лишь сын дореволюционного издателя. Однако очень хотелось быть со звёздами на равных, и потому Саблин не удержался и, показав на свой орден, выдал:
- Между прочим, таких, как я, всего пять человек на всю Советскую Россию.
- А таких, как я, всего один, - мгновенно отозвался Маяковский.
А Хлебников подумал и печально промолвил:
- А таких, как я, и вовсе нет…
Кстати говоря, Маяковский и Булгаков считались общепризнанными острословами тех времён, и каждая их встреча перерастала в словесную дуэль. Осколочек одной из таких пикировок сохранился в воспоминаниях Валентина Катаева:
- Владимир Владимирович, говорят, вы замечательно придумываете смешные фамилии для своих персонажей. Не поделитесь?.. Мне вот сейчас нужна типично профессорская.
- Тимерзяев, - с ходу предложил Маяковский.
Как и все присутствовавшие, Булгаков рассмеялся, но профессору дал другую фамилию - Персиков.
Отношения между Маяковским и Булгаковым были непростые. Каждый из них отдавал должное чувству юмора и признавал талант другого, но некая незримая баррикада разделяла их всегда. Возможно, это было этическое противостояние конформиста и нонконформиста. Хотя и Булгаков, конечно, пытался как-то встроиться в советскую жизнь, раз уж не имел возможности уехать, - но в отличие от Маяковского, он не пытался убедить себя и других, что живёт в самой лучшей стране.
При встречах оба писателя общались исключительно корректно, и даже могли, перебрасываясь шутливыми колкостями, сыграть партию в бильярд где-нибудь в Доме литераторов - но в своих произведениях не упускали случая приложить противника от души. Маяковский в пьесе «Клоп» внёс Булгакова в Словарь умерших слов светлого коммунистического будущего, а Булгаков образом поэта Рюхина сказал всё, что думал о Маяковском.
А будущее тем временем всё светлело и светлело.
В стране начались публичные политические процессы, а в доме появился новый жилец, для которого объединили две квартиры на 8-м этаже и выделили специальный лифт, ходивший без остановок на других этажах. (Говорили, что ради этого жильца и его безопасности даже прорубили новые окна, заложив при этом старое, выходившее на бульвар - и этот миф дожил до наших дней, поскольку окна в таком виде и сохранились.
На самом деле ещё до революции перекроил квартиру проживавший в ней художник, которому не нужно было окно, выходившее на север, ведь солнечного света оно не даёт). Так или иначе, именно в эту квартиру въехал таинственный жилец, увидеть которого соседи могли разве что выходящим из служебного лимузина, да ещё в Колонном зале Дома союзов, где он в мундире Генерального прокурора СССР поддерживал обвинение. Будучи очень квалифицированным юристом, Андрей Януарьевич Вышинский всё же не баловал своих многочисленных подсудимых разнообразием подходов, неизменно требуя для врагов народа высшей меры наказания, за что и получил прозвище «Ягуарьевич».
Андрей Януарьевич Вышинский
Газета «Накануне» давно закрылась, теперь помещение редакции занимал уголовный розыск. Правда, на десятом этаже - как раз там, где был когда-то ресторан - возникло издательство «Советский писатель». Но к тому времени некоторые из литераторов уже осознали принцип «всё вами сказанное может быть использовано против вас» и просто замолчали, другие от греха подальше нигде не появлялись в трезвом виде, многих перестали печатать, а некоторых и вовсе арестовали.
Репрессии не обошли стороной и жильцов дома, не имевших к литературе никакого отношения,- из них к концу тридцатых годов сидел каждый третий.
Пост ВНОС на крыше 4-го дома Советов, 1941 год
Во время войны в здании размещался штаб 56-й артиллерийской дивизии. Расположенная на крыше зенитная батарея отражала воздушные налёты люфтваффе так успешно, что в дом не попало ни единой бомбы. Разумеется, главной причиной этого факта являлась высота дома - бомбардировщики просто не имели возможности приблизиться, оставаясь незамеченными.
Когда враг был отброшен от столицы, бомбардировки прекратились, и зенитная батарея ушла на запад вслед за войсками. Но зато на крыше к полному восторгу местной ребятни (да и взрослых, чего уж лукавить), всё чаще стали разворачивать батарею салютную. Когда сводка Совинформбюро сообщала об освобождении очередного крупного города, жильцы уже знали, что на крышу до самого вечера никого пускать не будут, а выходить на лестницы надо осторожно, пока солдаты не прекратят таскать по ступенькам зелёные зарядные ящики и тяжеленные детали пусковых установок.
Ближе к вечеру суета прекращалась, на какое-то время дом затихал… а потом вдруг раздавался заливистый свист в четыре пальца - это сигналил кто-то из пацанов, оставленных дежурить рядом с часовым. И сразу дом оживал, будто включили фонограмму звучания сотен ног: туфли-лодочки и мужские башмаки, тапочки стариков и протезы инвалидов, подкованные сапоги демобилизованных и босые пятки ребятни - все спешили на крышу…
Крыша. Фото 2012 года
Ох, эта крыша!.. Как сладко содрогалась она от каждого залпа, как трепетало и звенело над ней многоголосое «ура!..» Словно живое существо, большое и доброе, подставляла она свою широкую плоскую спину под любые затеи здешних обитателей.
До революции здесь молодёжь каталась на роликовых коньках, в советские времена старики играли в шахматы, а подростки устраивали гонки на велосипедах, пользуясь тем, что железный мостик соединял П-образную крышу в кольцо, по которому можно было наматывать круги… На протянутых верёвках хозяйки сушили постиранное бельё, не боясь, что мальчишки залепят в него футбольным или волейбольным мячом… Если спортивный снаряд перелетал через ограждение, сразу начиналась другая игра: пацаны мчались вниз, чтобы раньше соперника найти мяч и вернуть его на площадку. Строгие лифтёрши баловства не поощряли, и мяченосцы носились по лестницам, перескакивая через ступеньки - хоть вниз, хоть вверх.
Радиолюбители установили на крыше антенны своих коротковолновых передатчиков, приспособив для этого триангуляционный знак - вышку из металлического профиля, смонтированную на верхней из крыш для того, чтобы геодезисты могли по всей Москве привязываться к данной точке при проведении топографических съёмок.
А под этим научным приспособлением собирались другие специалисты, «инженеры человеческих душ», как назвал их когда-то товарищ Сталин. Бывшее помещение ресторана пригодилось для производства пищи духовной - сюда вселилась редакция издательства «Советский Писатель». По её коридорам и кабинетам ходили Маршак, Паустовский, Катаев, Олеша, Симонов, Твардовский… а между ними без особого стеснения шныряли жильцы 9-го этажа - например, чтобы воспользоваться редакционным туалетом за неимением собственного. Дело в том, что Нирензее не снабдил удобствами служебные помещения вроде столярной мастерской - он ведь не предполагал, что все они в советское время правдами и неправдами, но будут заселены.
За тридцать лет работы издательство так разрослось, что было вынуждено подыскать себе более просторное пристанище, а в домик на крыше въехала редакция журнала «Вопросы литературы», или просто «ВопЛи». Как видно по этому сокращению, народ там подобрался душевный и не без юмора - недаром к желанию режиссёра Карена Шахназарова снимать на их территории некоторые сцены фильма «Курьер» они отнеслись с пониманием и предоставили такую возможность.
Да и как откажешь, если кино на этой крыше снималось испокон веку?.. К тому же всего несколькими годами раньше Савва Кулиш снимал здесь «Сказки... сказки... сказки... старого Арбата», а ещё до него проходили съёмки фильма «Служебный роман» Эльдара Рязанова. В этом эпизоде Алиса Фрейндлих и Андрей Мягков сидят на самой верхней крыше дома, под вышкой триангуляционного знака.
Кадр из фильма «Служебный роман»
Лет 20 спустя эту окончательно проржавевшую металлическую конструкцию демонтировали, как в своё время разобрали и мостик, соединявший в кольцо путь по крыше; потом дошла очередь и до ремонта кровли. Гидроизоляцию, выполненную при Нирензее в виде тонкого слоя свинца, спаянного в единый лист, восстанавливать не стали - зачем, когда уже есть более современные технологии?.. Однако вряд ли вы удивитесь, узнав, что после этого ремонта крыша начала протекать, чего с ней не случалось даже во времена артиллерийских салютов…
Вообще Эрнест Карлович Нирензее свой тучерез строил на совесть, он ведь полагал, что создаёт источник дохода для себя и своих потомков на много-много лет. Перекрытия хотя и деревянные, но из лиственницы - а она, как известно, гниению не подвержена и служить может хоть двести лет. О трубах такого не скажешь, они неизбежно ржавеют. В середине прошлого века проводился капитальный ремонт. Облицованные красным деревом кабины лифтов, утратившие свой лоск за 30 лет, прожитых тучерезом в шкуре Чедомса, уступили место изделиям советских лифтостроителей. Маленький лифт «имени Ягуарьевича» не так давно заменила фирма OTIS. Но отопление и прочие инженерные коммуникации снова дышат на ладан, с электропроводкой дела обстоят не лучше.
Однако ремонта жильцы и хозяева квартир боятся больше всего на свете. Причина проста и понятна: провести ремонт и реконструкцию дома под силу только мощной коммерческой структуре, а она может заняться подобным проектом исключительно в собственных интересах - например, чтобы сделать здесь хороший отель. А значит, нынешние обитатели дома ни при каких обстоятельствах вернуться сюда уже не смогут, а живущему на Пушкинской площади быть переселённым куда-нибудь в Ю-Бутово - это, что называется, нож острый.
Но нашего человека так просто не возьмёшь: какие законы ни придумывай, какие правила ни вводи, он всё равно выживет. Предки выживали при Иване Грозном и Петре Великом, при военном коммунизме и геронтократии - так неужели найдётся такая сила, на которую нам не хватит иммунитета?
Помните «Летучую мышь», поселившуюся в подвале тучереза? Революционному клубу одолеть её оказалось не по силам. Здесь всегда был театр - кабаре «Кривой Джимми», потом театр сатиры, Студия Малого театра, цыганский театр «Ромэн», потом Учебный театр ГИТИСа… а в 1989 году - вновь открылся театр «Летучая мышь». Вот так вот.
Эпилог
Нирензее после 1918 года исчез. По неподтверждённым данным, в Америке парочка небоскрёбов построена человеком по фамилии Нирензее, так что всё возможно.
Рубинштейн, как ни странно, пострадал не от революции, а от собственной наглости. Пользуясь покровительством Распутина, он начал требовать слишком больших откатов и увяз в махинациях, с которых его покровитель не имел ничего, кроме головной боли. «Старец» обозлился и велел Митьку даже на порог не пускать. В 1916 году Рубинштейн был арестован военными властями по обвинению в государственной измене. Помимо прегрешений самого Дмитрия Леоновича следователей очень интересовали дела Григория Ефимовича, но получить компромат на Распутина им не удалось - за пять месяцев знакомства «старец» не так уж близко к себе подпустил Рубинштейна. Дело закончилось высылкой банкира в Псков. Но подобные персонажи не тонут ни в каких ситуациях. В 1920-е годы Рубинштейн вынырнул в Европе, где был замечен в связях с большевиками, искавшими каналы для обмена реквизированных ценностей на свободно конвертируемую валюту.
Венгеров в эмиграции попытался наладить кинобизнес, но старания не увенчались успехом, судя по тому, что о его деятельности после 1917 года никакой информации нет.
Гардин не только стоял у истоков отечественной киношколы, но и активно участвовал в кинопроцессе. Правда, приход звука в кино поставил Владимира Ростиславовича перед вопросом: а готов ли он заново учиться ремеслу, которое так бойко осваивает молодёжь? Гардин поступил мудро - оставив режиссуру, он вернулся к первой профессии и снялся более чем в 70 фильмах, и некоторые его роли просто незабываемы. Например, граф Толстой в сцене вербовки жены царевича Алексея: «Шейка-то у тебя беленькая…» - «Не про тебя это!» - «А ну как по такой шейке… да топором тяпнуть?..»
Амо Бек, он же Амбарцум Иванович Бекназарян, кинотрюками занимался недолго. С его южным темпераментом и прекрасными внешними данными он ещё до революции сделался известным актёром немого кино. Советской власти такие перспективные нацкадры были нужны, и Амбарцум Иванович стал режиссером, а в итоге - основателем армянской кинематографии. Его имя носит студия «Арменфильм».
Саблин, как и положено герою революции, дожившему до ежовщины, был расстрелян в 1937 году.
Вышинский и Подбельский, Лихачев и Шкирятов прожили разные жизни и умерли в разное время, но упокоились все четверо у Кремлёвской стены. От первого осталась дурная слава и кабина маленького спецлифта, от второго - название улицы и станции метро, от третьего - завод, выпускающий автомобили, более пригодные для фронтовых дорог, нежели для мирной жизни, а от последнего не осталось и вовсе ничего.
P.S. Ну вот. Теперь, если вы были на этой http://peshegrad.ru/tri-doma-margarity
или на этой http://peshegrad.ru/uspjenskij-vrazhjek-muzy-i-khimjery
экскурсии, то будем считать, что информацией я вас не обделил. ))
А если ещё не были - приходите. Постараюсь, чтобы было интересно. http://peshegrad.ru/afisha
Я так часто рассказываю о нём на своих экскурсиях, что начал испытывать чувство неловкости (и перед слушателями, которым могу поведать лишь малую частичку того, что знаю, и перед самим "домом холостяков", о котором сейчас вроде бы что-то пишут, но не сказать что удачно). Попробую сделать то, что в моих силах.
Тучерез
Есть особые ворота и особые дома…
Арсений Тарковский
Он появился на свет в центре столицы, в двух шагах от Пушкинской площади, благодаря человеку со странной для русского уха фамилией Нирензее. Необычная фамилия была под стать личности, от которой не осталось ни единой достоверной фотографии, чья судьба известна только по слухам и даже имя в различных источниках пишется по-разному: то Эрнст-Рихард Нирнзее, то Эрнест (Ришард) Нирензее, причём буква «е» в фамилии появляется явно лишь по той причине, что для русского человека сочетание звуков «рнз» труднопроизносимо. Поскольку правды всё равно не узнать и чтобы не мучиться, будем называть его просто Эрнест Карлович Нирензее.
Эрнст-Рихард Нирнзее... А может быть, и не он вовсе...
Неизвестно, где этот человек получил квалификацию архитектора (чертежи своих первых построек в Москве он подписывал как «техник архитектуры»), но строил он много и успешно: почти 40 домов за 14 лет. Главным образом это были доходные дома - на них в начале ХХ века существовал такой спрос, что Нирензее ежегодно выполнял два-три заказа, а в хороший год мог работать над пятью или шестью, - и это не считая тех зданий, которые Эрнест Карлович строил уже для себя.
В смысле потребительских качеств дома его настолько хороши, что больше половины из них дожили до наших дней, и квартиры в них недёшевы (правда, ещё и потому, что стоят они на Тверской-Ямской, у Патриарших и в других престижных местах).
И всё же, хотя и много в Москве его построек, но когда говорят «дом Нирензее», подразумевают именно этот.
В чём же заключалась его необычность тогда, в 1913 году?
И что ещё произошло с ним такого, от чего десятиэтажный жилой дом сделался единственным и неповторимым?..
Страстная площадь с видом на дом Нирензее, снимок до 1933 года
Первый московский небоскрёб (впрочем, во времена постройки этого дома английское слово skyscraper переводили как «тучерез») поражал воображение современников. Построенный всего за год, дом взметнулся на девять этажей, причём на его плоскую крышу хитроумный архитектор поставил ещё один этаж, десятый - не очень заметный снизу, зато со смотровой площадкой, откуда можно было обозревать практически всю Москву.
Электрические лифты, собственная телефонная подстанция, паровое отопление - оценить это по достоинству могли только люди образованные или хотя бы побывавшие внутри здания; но вот когда на город надвигались грозовые тучи, то голубоватые огоньки, мерцавшие на стальных ограждениях смотровой площадки, были видны всем. Кто из курса гимназии помнил про огни св. Эльма, те не беспокоились, зато прочую публику чрезвычайно нервировали «чёртовы фонари», мерцавшие аккурат наискосок от Страстного монастыря.
Поползли разговоры о том, будто бы иеромонахов попросили изгнать нечисть, да только не стали чернецы этим заниматься, отказались. Или же попробовали, но не вышло у них. Так или иначе, домовладельцу шумиха пошла на пользу: ведь те господа, на которых он рассчитывал в качестве квартирантов, если чего и боялись, то уж точно не Врага рода человеческого. А расчёт у Эрнеста Карловича имелся, и очень точный.
Фото 1930-х годов
Дело в том, что Нирензее был родом из Польши - а там, говорят, если на сцене висит ружьё, то стрелять в 3-м акте оно не будет, но зато улицу Маршалковскую в Варшаве непременно кому-нибудь продаст.
А если серьёзно, то в проекте здания в Гнездниковском переулке архитектор соединил два уже известных принципа, направленных на решение одной задачи: получение максимальной прибыли с каждого квадратного метра. Первый открыли американцы - высотное здание позволяет при небольшом размере земельного участка получить большие площади.
Вторая идея, «дом дешёвых квартир», тоже была реализована до Нирензее и основывалась на существовании социального слоя, готового арендовать жильё без кухни, столовой и комнат для прислуги при условии соответствующего снижения квартплаты. Взять, к примеру, студентов и прочих молодых холостяков: для них отдельное жильё площадью 30-40 метров без кухни, но с удобствами - это практически рай земной, особенно при наличии ресторана или хотя бы столовой на верхнем этаже.
Вот именно такой рай и построил для них Эрнест Карлович, даже не догадываясь, что нечаянно создал реальное воплощение идеального жилья из социалистических утопий. Однако это «попадание в яблочко» обнаружится ещё не скоро, а на первых порах дом Нирензее заселила в основном художественная богема, всегда любившая окрестности Тверского бульвара и по достоинству оценившая преимущества нового здания.
Фото 1937-38 годов
В числе первых жильцов оказался, например, недавно приехавший из Петербурга молодой адвокат Александр Таиров (уже дозревающий до решения бросить юриспруденцию и посвятить себя театру), футурист Давид Бурлюк (к нему в гости частенько будет заходить Маяковский) и художник Роберт Фальк, вокруг которого вскоре образуется художественное объединение «Бубновый валет».
Подвал, по проекту предназначавшийся для того, чтобы жильцы могли устраивать там праздники и вечеринки, вскоре занял театр-кабаре «Летучая мышь», в представлениях и капустниках которого блистали актёры и актрисы МХТ, и постепенно дом Нирензее сделался одним из центров культурной жизни Москвы. На пятом этаже в одной из квартир разместилась редакция журнала «Сине-Фоно», посвящённого новостям кинематографии и грамзаписи. По соседству открылись конторы кинопрокатчиков и продюсеров, начали селиться постановщики, операторы и артисты - в общем, здесь постоянно крутилось множество людей, желавших служить Великому Немому. В результате их встреч, случайных и не очень, могло возникнуть что угодно: идеи, скандалы, творческие союзы…
Созданное в 1915 году «Товарищество В.Венгеров и В.Гардин» объединило финансы и прокатные возможности первого с актёрским талантом и режиссёрской харизмой второго. Владимир Гардин, начинавший свою карьеру на провинциальной сцене, к моменту встречи с компаньоном успел организовать свой театр, увлечься синематографом и снять несколько лент. Возможность экранизировать русскую классику вдохновляла его ничуть не меньше, чем Венгерова увлекала перспектива заполонить кинорынок собственной продукцией. Их совместное предприятие разместилось в доме Нирензее, где Гардин сначала поселился, а потом организовал на крыше съёмочную площадку, вызывавшую у конкурентов мучительные приступы зависти. Надо сказать, что эта прекрасная идея возникла случайно - действие 10-серийного фильма «Дочь улицы» (одного из первых, снятых товариществом), происходило «в каменных джунглях», в том числе и на крышах.
Кинематограф всегда представлял собой скопление безумцев, имитирующих вменяемость лишь по мере необходимости, так что скоро дом зажил очень весело. Расположение съёмочного павильона на крыше жилого здания уже в силу самого факта вносит в ситуацию некий элемент непредсказуемости. А если учесть, что кино пока делает первые шаги и учится на ошибках, тогда вообще… Эйзенштейн ещё не сформулировал мысль о том, что «таракан крупным планом страшнее стада слонов на общем», а великий сказочник Александр Роу, заметивший, что «в кино работает только то, что на сопле и верёвочке», пока вообще под стол пешком ходит. О возможности комбинированных съёмок многие режиссёры-первопроходцы представления не имеют - у них всё на полном серьёзе.
И вот уже с восторгом жильцы рассказывают всей Москве, как акробат по имени Амо Бек спускался с крыши по водосточной трубе, а крепление не выдержало, и труба начала отрываться от стены… и он просто каким-то чудом зацепился, будто ящерица… потом перебрался по карнизу к другой трубе и по ней спустился на землю. А оператор на другой день напился в лоскуты, потому что весь отснятый материал ушёл в брак…
Надо сказать, что кино начала ХХ века - это было нечто феноменальное по силе воздействия. Публика могла без всякого 3D и Dolby Digital в панике ломануться на выход с картины «Прибытие поезда», а видовую ленту «Плавание по Нилу» смотреть так заворожено, как Камерону с его «Аватаром» даже не снилось. Говорят, что после просмотра фильма «Стрекоза и Муравей» зрители до хрипоты спорили, не понимая, как это сделано - то ли для съёмок кто-то сумел настоящих насекомых выдрессировать, то ли безупречно выполненные муляжи инсектов оживить.
Может быть, благодаря фантазёрам-киношникам, а может, тому виной сама атмосфера необычного дома, но легенды возникали здесь в изобилии, и некоторые дошли до наших дней. Рассказывали, что в ещё недостроенном доме случился пожар, причину которого так и не нашли. Хотя что тут таинственного?.. Скорее всего, какой-нибудь разгильдяй-штукатур неудачно выбросил окурок, как это обычно бывает; а застройщик и домовладелец от греха подальше постарался спрятать концы в воду, дабы не усложнять отношений с пожарными, которые и без того на высотное здание смотрели очень косо.
Ещё ходили разговоры, будто бы в семействе самого Нирензее начались несчастья, едва оно с прежней квартиры переехало в новый дом: сначала супруга Эрнеста Карловича подвернула ногу не то на лестнице, не то и вовсе на ровном месте, потом допившийся до белой горячки сын Карл бросился с крыши и разбился насмерть. Неизвестно, правда ли это или так трансформировались рассказы о трюке циркача Виталия Лазаренко, который взобрался на парапет и сначала сделал стойку на руках, непринуждённо болтая при этом с киношниками и репортёрами, а когда внизу собралась толпа, начал ей «делать ручкой», стоя на одной левой. Репортёры о случае написали и забыли, а вот в мире кино эта выходка помнилась долго и даже воскресла в фильме «Корона Российской империи»:
- Медам, мсье! Русский самоубийца! Всего за пять франков он пройдёт на руках по всему парапету!
Так или иначе, крыша дома Нирензее быстро сделалась популярной среди субъектов, вознамерившихся покончить счёты с жизнью - то ли оттого, что попасть сюда было гораздо проще, чем пробраться на какую-нибудь колокольню, то ли оттого, что на миру и смерть красна, а здесь всегда было многолюдно с тех пор, как на крыше вместо съёмочной площадки начала работу «Греческая кофейня».
Кого-то поймали буквально за полы пиджака, когда этот посетитель кофейни уже почти перелез через ограждение. Он пришёл в себя и заявил, что нашло на него некое помутнение рассудка, «услышал голос»…
Ну, после этого и некоторым из жильцов дома начали слышаться голоса, причём как на источник зла указывали на беднягу Нирензее - если уж «немец обезьяну выдумал», то спрятать в стене говорящее устройство он вполне может. И как ни старался Эрнест Карлович доказать, что распугивать квартирантов и сводить их с ума не в его интересах, никто его не слушал, тем более что кайзер Вильгельм объявил войну России, и сразу началась вакханалия: стихийно собирались толпы людей и громили магазины и прочие заведения с немецкими фамилиями на вывесках.
Нирензее понял, что оставаться в России нет резона, и начал паковать чемоданы. Свой дом в Большом Гнездниковском он продал, и весьма удачно - за 2 миллиона рублей, как если бы он стоял на Маршалковской. Покупателем стал «Митька» Рубинштейн, петербургский банкир с тёмным прошлым. Через несколько месяцев его репутация засияет новыми гранями - Рубинштейн станет личным банкиром Распутина и начнёт пробиваться на самый верх.
Как ни странно, российской кинопромышленности война пошла на пользу: перекрытые границы резко уменьшили количество импортных кинолент, от чего повысился спрос на отечественные. К тому же появился новый жанр, фронтовая кинохроника. Снимать её было хлопотно, протаскивать через военную цензуру и того сложнее, но зато и продавалась она, как блины на Масленицу… Венгеров занимался этим уже без Гардина - тот отправился на войну и вскоре стал артиллерийским офицером.
Николай II в должности главнокомандующего появлялся и в Ставке, и в кинохронике. Но ни его отрешённое лицо, ни приколотый к шинели георгиевский крестик зрителей не впечатляли. В темноте кинозалов они этот кадр комментировали так: «Царь - с егорием, а царица - с Григорием…»
Февральскую революцию дом Нирензее принял, как и вся страна, с воодушевлением, а вот октябрьский переворот не одобрил. По крайней мере, засевшие на крыше юнкера своими двумя пулемётами наглухо перекрыли и Страстную площадь, и Тверскую улицу. Выбивал их оттуда отряд эсеров под командованием Юрия Саблина.
Девятнадцатилетним этот человек ушёл добровольцем на войну, с фронта был направлен в школу прапорщиков; вступил в партию эсеров; после февральской революции он уже член ЦИК, а после октябрьских событий - военный комиссар Московского района. (Бунин об этом назначении написал в дневнике так: «Юрка Саблин, - командующий войсками! Двадцатилетний мальчишка, специалист по кэкуоку, конфектно-хорошенький…»)
Люди одного круга, они были даже знакомы, но пути себе выбрали разные. Будущий нобелевский лауреат эмигрировал, а сын книгоиздателя и внук академика нырнул в революцию, как в водоворот. Не пройдёт и полгода, как Саблин станет одним из руководителей выступления левых эсеров против Брестского мира, после разгрома мятежа будет осуждён на 1 год и сразу же помилован ввиду былых революционных заслуг; во время гражданской войны проявит себя как храбрый командир полка, потом дивизии… а ещё через год вместе с другими делегатами Х съезда партии большевиков будет штурмовать мятежный Кронштадт и стрелять по левым эсерам.
Сергей Малютин, “Портрет Ю.Саблина”, 1923
Разойдутся пути многих, кто находил в доме Нирензее стол и кров. Бурлюк уедет в Америку, Маяковский станет рупором революции. Венгеров эмигрирует, и единственное, что он сумеет вывезти - это негативы фильмов; а Гардин, повоевав за власть советов, вскоре станет первым заведующим киношколы, из которой со временем получится ВГИК. Таиров возглавит один из самых авангардных театров новой страны, а бывшему каскадёру Амо Беку придётся на время гражданской войны освоить ремесло сапожника.
А дом Нирензее не останется даже домом Рубинштейна - в 1918 году здание будет национализировано, как и «Метрополь», «Националь» и множество других помещений, нужных советской власти. Отныне его имя - «4-й Дом советов», на новоязе - «Чедомос». И ничего смешного, граждане. Обыкновенная аббревиатура, которым в те годы не было числа. Вот если бы таким способом сократили «1-й Дом советов», тогда действительно могло бы получиться комично, но там (то есть в «Национале») проживали Дзержинский, Свердлов, Троцкий - и мало кто рискнул бы зубоскалить в их адрес.
Для революционной верхушки, находившейся на полном государственном обеспечении, дома гостиничного типа подходили идеально. К чему кухня, если продуктов всё равно нет, зато в бывшем ресторане бесплатно кормят по талонам? К чему мебель, когда уже завтра ты можешь быть направлен с каким-нибудь важным заданием в другой город? Даже одежда - на что тебе запасы одежды, если при необходимости обновить гардероб достаточно написать заявку в хозупр, и тебе выдадут просимое прямо со склада вещей, реквизированных у буржуев?
План этажа
Так что «Чедомос» соответствовал запросам людей нового типа - и лаконичными планировками, и уровнем комфорта. Квартиры-«ячейки» площадью от 28 до 75 квадратных метров - вполне себе хоромы, особенно для тех, кто ещё недавно «был никем», как совершенно точно пелось в гимне.
Лифтёры и электрики, телефонистки и уборщицы, водопроводчик и столяр продолжали обслуживать дом при новой власти, как делали это при старой; часть жильцов съехала - кто сам, а кто и не по собственной воле; классово чуждое кабаре «Летучая мышь» уступило место революционному клубу; вместо кафе «Крыша» открылась социалистическая столовая. У дома, как и у всей страны, началась новая жизнь.
Вместо адъюнктов и приват-доцентов в здешние апартаменты въехали Матвей Шкирятов, член комиссии ЦК ВКП(б) по проверке и чистке рядов партии, Иван Лихачёв, директор национализированного завода АМО (будущий ЗиС, завод им. Сталина), Вадим Подбельский, народный комиссар почт и телеграфа, вступивший в эту должность, разогнав всех не поддержавших октябрьский переворот и распорядившись не пропускать «ненужных» телеграмм.
Вместо частных кинокомпаний появилась Ассоциация Революционной Кинематографии (АРК), созданная Эйзенштейном и Кулешовым. Открылось представительство берлинской газеты «Накануне» - эмигрантской, но очень лояльной по отношению к советской власти. Её воскресное литературное приложение редактировал Алексей Толстой, а московскими сотрудниками стали Михаил Булгаков, Константин Федин, Всеволод Иванов, Валентин Катаев. Почти каждый из них уже сделал себе имя в литературном мире, и влекла их сюда отнюдь не возможность заработать денег, написав за полчаса очередной фельетон, а царившая в этой редакции атмосфера своеобразного литературного клуба.
Впрочем, и сам дом, и его уникальная крыша тоже были по-своему привлекательны. Особенно в период НЭПа, когда в помещении на десятом этаже вместо советского общепита начал работу частный ресторанчик с увеселительными программами и опять же киносеансами поздним вечером, причём репертуар просмотров имел оттенок отчётливо ностальгический. Должно быть, немыслимо приятно было сидеть у парапета жарким летним днём, потягивая холодное пиво (отпускавшееся здесь не только членам профсоюза, но также и простым смертным), или в сгущающихся сумерках, распивая с приятелями напитки покрепче.
Страстная площадь, конец 1920 - начало 1930 годов (снято с крыши дома Нирензе)
Сиживал на этой крыше и Булгаков, описавший свои впечатления так: «В июльский душный вечер я вновь поднялся на кровлю того же девятиэтажного нирензеевского дома. Цепями огней светились бульварные кольца, и радиусы огней уходили к краям Москвы. Пыль не достигала сюда, но звук достиг. Теперь это был явственный звук: Москва ворчала, гудела внутри. Огни, казалось, трепетали, то желтые, то белые огни в черно-синей ночи. Скрежет шел от трамваев, они звякали внизу, и глухо, вперебой, с бульвара неслись звуки оркестров.
На вышке трепетал свет. Гудел аппарат - на экране был помещичий дом с белыми колоннами. А на нижней платформе, окаймляющей верхнюю, при набегавшем иногда ветре шелестели белые салфетки на столах и фрачные лакеи бежали с блестящими блюдами».
Ресторан «Крыша». Вид с верхней площадки
Однажды в кафе сидели за столиком трое: Владимир Маяковский, Велимир Хлебников и Юрий Саблин. Последний, хотя и был человеком весьма интересным и даже успешным, в компании двух гениальных поэтов чувствовал себя не лучшим образом. Ну кто он был, даже награждённый орденом Боевого Красного знамени за номером 005, по сравнению с ними?.. Так, всего лишь сын дореволюционного издателя. Однако очень хотелось быть со звёздами на равных, и потому Саблин не удержался и, показав на свой орден, выдал:
- Между прочим, таких, как я, всего пять человек на всю Советскую Россию.
- А таких, как я, всего один, - мгновенно отозвался Маяковский.
А Хлебников подумал и печально промолвил:
- А таких, как я, и вовсе нет…
Кстати говоря, Маяковский и Булгаков считались общепризнанными острословами тех времён, и каждая их встреча перерастала в словесную дуэль. Осколочек одной из таких пикировок сохранился в воспоминаниях Валентина Катаева:
- Владимир Владимирович, говорят, вы замечательно придумываете смешные фамилии для своих персонажей. Не поделитесь?.. Мне вот сейчас нужна типично профессорская.
- Тимерзяев, - с ходу предложил Маяковский.
Как и все присутствовавшие, Булгаков рассмеялся, но профессору дал другую фамилию - Персиков.
Отношения между Маяковским и Булгаковым были непростые. Каждый из них отдавал должное чувству юмора и признавал талант другого, но некая незримая баррикада разделяла их всегда. Возможно, это было этическое противостояние конформиста и нонконформиста. Хотя и Булгаков, конечно, пытался как-то встроиться в советскую жизнь, раз уж не имел возможности уехать, - но в отличие от Маяковского, он не пытался убедить себя и других, что живёт в самой лучшей стране.
При встречах оба писателя общались исключительно корректно, и даже могли, перебрасываясь шутливыми колкостями, сыграть партию в бильярд где-нибудь в Доме литераторов - но в своих произведениях не упускали случая приложить противника от души. Маяковский в пьесе «Клоп» внёс Булгакова в Словарь умерших слов светлого коммунистического будущего, а Булгаков образом поэта Рюхина сказал всё, что думал о Маяковском.
А будущее тем временем всё светлело и светлело.
В стране начались публичные политические процессы, а в доме появился новый жилец, для которого объединили две квартиры на 8-м этаже и выделили специальный лифт, ходивший без остановок на других этажах. (Говорили, что ради этого жильца и его безопасности даже прорубили новые окна, заложив при этом старое, выходившее на бульвар - и этот миф дожил до наших дней, поскольку окна в таком виде и сохранились.
На самом деле ещё до революции перекроил квартиру проживавший в ней художник, которому не нужно было окно, выходившее на север, ведь солнечного света оно не даёт). Так или иначе, именно в эту квартиру въехал таинственный жилец, увидеть которого соседи могли разве что выходящим из служебного лимузина, да ещё в Колонном зале Дома союзов, где он в мундире Генерального прокурора СССР поддерживал обвинение. Будучи очень квалифицированным юристом, Андрей Януарьевич Вышинский всё же не баловал своих многочисленных подсудимых разнообразием подходов, неизменно требуя для врагов народа высшей меры наказания, за что и получил прозвище «Ягуарьевич».
Андрей Януарьевич Вышинский
Газета «Накануне» давно закрылась, теперь помещение редакции занимал уголовный розыск. Правда, на десятом этаже - как раз там, где был когда-то ресторан - возникло издательство «Советский писатель». Но к тому времени некоторые из литераторов уже осознали принцип «всё вами сказанное может быть использовано против вас» и просто замолчали, другие от греха подальше нигде не появлялись в трезвом виде, многих перестали печатать, а некоторых и вовсе арестовали.
Репрессии не обошли стороной и жильцов дома, не имевших к литературе никакого отношения,- из них к концу тридцатых годов сидел каждый третий.
Пост ВНОС на крыше 4-го дома Советов, 1941 год
Во время войны в здании размещался штаб 56-й артиллерийской дивизии. Расположенная на крыше зенитная батарея отражала воздушные налёты люфтваффе так успешно, что в дом не попало ни единой бомбы. Разумеется, главной причиной этого факта являлась высота дома - бомбардировщики просто не имели возможности приблизиться, оставаясь незамеченными.
Когда враг был отброшен от столицы, бомбардировки прекратились, и зенитная батарея ушла на запад вслед за войсками. Но зато на крыше к полному восторгу местной ребятни (да и взрослых, чего уж лукавить), всё чаще стали разворачивать батарею салютную. Когда сводка Совинформбюро сообщала об освобождении очередного крупного города, жильцы уже знали, что на крышу до самого вечера никого пускать не будут, а выходить на лестницы надо осторожно, пока солдаты не прекратят таскать по ступенькам зелёные зарядные ящики и тяжеленные детали пусковых установок.
Ближе к вечеру суета прекращалась, на какое-то время дом затихал… а потом вдруг раздавался заливистый свист в четыре пальца - это сигналил кто-то из пацанов, оставленных дежурить рядом с часовым. И сразу дом оживал, будто включили фонограмму звучания сотен ног: туфли-лодочки и мужские башмаки, тапочки стариков и протезы инвалидов, подкованные сапоги демобилизованных и босые пятки ребятни - все спешили на крышу…
Крыша. Фото 2012 года
Ох, эта крыша!.. Как сладко содрогалась она от каждого залпа, как трепетало и звенело над ней многоголосое «ура!..» Словно живое существо, большое и доброе, подставляла она свою широкую плоскую спину под любые затеи здешних обитателей.
До революции здесь молодёжь каталась на роликовых коньках, в советские времена старики играли в шахматы, а подростки устраивали гонки на велосипедах, пользуясь тем, что железный мостик соединял П-образную крышу в кольцо, по которому можно было наматывать круги… На протянутых верёвках хозяйки сушили постиранное бельё, не боясь, что мальчишки залепят в него футбольным или волейбольным мячом… Если спортивный снаряд перелетал через ограждение, сразу начиналась другая игра: пацаны мчались вниз, чтобы раньше соперника найти мяч и вернуть его на площадку. Строгие лифтёрши баловства не поощряли, и мяченосцы носились по лестницам, перескакивая через ступеньки - хоть вниз, хоть вверх.
Радиолюбители установили на крыше антенны своих коротковолновых передатчиков, приспособив для этого триангуляционный знак - вышку из металлического профиля, смонтированную на верхней из крыш для того, чтобы геодезисты могли по всей Москве привязываться к данной точке при проведении топографических съёмок.
А под этим научным приспособлением собирались другие специалисты, «инженеры человеческих душ», как назвал их когда-то товарищ Сталин. Бывшее помещение ресторана пригодилось для производства пищи духовной - сюда вселилась редакция издательства «Советский Писатель». По её коридорам и кабинетам ходили Маршак, Паустовский, Катаев, Олеша, Симонов, Твардовский… а между ними без особого стеснения шныряли жильцы 9-го этажа - например, чтобы воспользоваться редакционным туалетом за неимением собственного. Дело в том, что Нирензее не снабдил удобствами служебные помещения вроде столярной мастерской - он ведь не предполагал, что все они в советское время правдами и неправдами, но будут заселены.
За тридцать лет работы издательство так разрослось, что было вынуждено подыскать себе более просторное пристанище, а в домик на крыше въехала редакция журнала «Вопросы литературы», или просто «ВопЛи». Как видно по этому сокращению, народ там подобрался душевный и не без юмора - недаром к желанию режиссёра Карена Шахназарова снимать на их территории некоторые сцены фильма «Курьер» они отнеслись с пониманием и предоставили такую возможность.
Да и как откажешь, если кино на этой крыше снималось испокон веку?.. К тому же всего несколькими годами раньше Савва Кулиш снимал здесь «Сказки... сказки... сказки... старого Арбата», а ещё до него проходили съёмки фильма «Служебный роман» Эльдара Рязанова. В этом эпизоде Алиса Фрейндлих и Андрей Мягков сидят на самой верхней крыше дома, под вышкой триангуляционного знака.
Кадр из фильма «Служебный роман»
Лет 20 спустя эту окончательно проржавевшую металлическую конструкцию демонтировали, как в своё время разобрали и мостик, соединявший в кольцо путь по крыше; потом дошла очередь и до ремонта кровли. Гидроизоляцию, выполненную при Нирензее в виде тонкого слоя свинца, спаянного в единый лист, восстанавливать не стали - зачем, когда уже есть более современные технологии?.. Однако вряд ли вы удивитесь, узнав, что после этого ремонта крыша начала протекать, чего с ней не случалось даже во времена артиллерийских салютов…
Вообще Эрнест Карлович Нирензее свой тучерез строил на совесть, он ведь полагал, что создаёт источник дохода для себя и своих потомков на много-много лет. Перекрытия хотя и деревянные, но из лиственницы - а она, как известно, гниению не подвержена и служить может хоть двести лет. О трубах такого не скажешь, они неизбежно ржавеют. В середине прошлого века проводился капитальный ремонт. Облицованные красным деревом кабины лифтов, утратившие свой лоск за 30 лет, прожитых тучерезом в шкуре Чедомса, уступили место изделиям советских лифтостроителей. Маленький лифт «имени Ягуарьевича» не так давно заменила фирма OTIS. Но отопление и прочие инженерные коммуникации снова дышат на ладан, с электропроводкой дела обстоят не лучше.
Однако ремонта жильцы и хозяева квартир боятся больше всего на свете. Причина проста и понятна: провести ремонт и реконструкцию дома под силу только мощной коммерческой структуре, а она может заняться подобным проектом исключительно в собственных интересах - например, чтобы сделать здесь хороший отель. А значит, нынешние обитатели дома ни при каких обстоятельствах вернуться сюда уже не смогут, а живущему на Пушкинской площади быть переселённым куда-нибудь в Ю-Бутово - это, что называется, нож острый.
Но нашего человека так просто не возьмёшь: какие законы ни придумывай, какие правила ни вводи, он всё равно выживет. Предки выживали при Иване Грозном и Петре Великом, при военном коммунизме и геронтократии - так неужели найдётся такая сила, на которую нам не хватит иммунитета?
Помните «Летучую мышь», поселившуюся в подвале тучереза? Революционному клубу одолеть её оказалось не по силам. Здесь всегда был театр - кабаре «Кривой Джимми», потом театр сатиры, Студия Малого театра, цыганский театр «Ромэн», потом Учебный театр ГИТИСа… а в 1989 году - вновь открылся театр «Летучая мышь». Вот так вот.
Эпилог
Нирензее после 1918 года исчез. По неподтверждённым данным, в Америке парочка небоскрёбов построена человеком по фамилии Нирензее, так что всё возможно.
Рубинштейн, как ни странно, пострадал не от революции, а от собственной наглости. Пользуясь покровительством Распутина, он начал требовать слишком больших откатов и увяз в махинациях, с которых его покровитель не имел ничего, кроме головной боли. «Старец» обозлился и велел Митьку даже на порог не пускать. В 1916 году Рубинштейн был арестован военными властями по обвинению в государственной измене. Помимо прегрешений самого Дмитрия Леоновича следователей очень интересовали дела Григория Ефимовича, но получить компромат на Распутина им не удалось - за пять месяцев знакомства «старец» не так уж близко к себе подпустил Рубинштейна. Дело закончилось высылкой банкира в Псков. Но подобные персонажи не тонут ни в каких ситуациях. В 1920-е годы Рубинштейн вынырнул в Европе, где был замечен в связях с большевиками, искавшими каналы для обмена реквизированных ценностей на свободно конвертируемую валюту.
Венгеров в эмиграции попытался наладить кинобизнес, но старания не увенчались успехом, судя по тому, что о его деятельности после 1917 года никакой информации нет.
Гардин не только стоял у истоков отечественной киношколы, но и активно участвовал в кинопроцессе. Правда, приход звука в кино поставил Владимира Ростиславовича перед вопросом: а готов ли он заново учиться ремеслу, которое так бойко осваивает молодёжь? Гардин поступил мудро - оставив режиссуру, он вернулся к первой профессии и снялся более чем в 70 фильмах, и некоторые его роли просто незабываемы. Например, граф Толстой в сцене вербовки жены царевича Алексея: «Шейка-то у тебя беленькая…» - «Не про тебя это!» - «А ну как по такой шейке… да топором тяпнуть?..»
Амо Бек, он же Амбарцум Иванович Бекназарян, кинотрюками занимался недолго. С его южным темпераментом и прекрасными внешними данными он ещё до революции сделался известным актёром немого кино. Советской власти такие перспективные нацкадры были нужны, и Амбарцум Иванович стал режиссером, а в итоге - основателем армянской кинематографии. Его имя носит студия «Арменфильм».
Саблин, как и положено герою революции, дожившему до ежовщины, был расстрелян в 1937 году.
Вышинский и Подбельский, Лихачев и Шкирятов прожили разные жизни и умерли в разное время, но упокоились все четверо у Кремлёвской стены. От первого осталась дурная слава и кабина маленького спецлифта, от второго - название улицы и станции метро, от третьего - завод, выпускающий автомобили, более пригодные для фронтовых дорог, нежели для мирной жизни, а от последнего не осталось и вовсе ничего.
P.S. Ну вот. Теперь, если вы были на этой http://peshegrad.ru/tri-doma-margarity
или на этой http://peshegrad.ru/uspjenskij-vrazhjek-muzy-i-khimjery
экскурсии, то будем считать, что информацией я вас не обделил. ))
А если ещё не были - приходите. Постараюсь, чтобы было интересно. http://peshegrad.ru/afisha