Городские цветы
_ У Кольки Фёклина помирал наипервейший друг - Витька Заяц. Колька был младше Зайца лет на пятнадцать. Когда он с армии пришёл, Зайцу уже было хорошо за тридцать. А подружились они на почве любви к песне. С годами начав находить в себе общие черты - но в открытую об этом ни себе, ни кому-то ещё не говорили - продолжали дружить молча, без лишнего пафоса, с пьяным надрывом горланя любимые песни…
_ Колька служил во флоте. Три года он провёл в славном городе Севастополе на берегу Чёрного моря. Со службы вернулся в морской форме, в лихо заломленной на самую макушку бескозырке и с дребезжащей, наверное, плохо настроенной гитарой. Морская форма понравилась колхозной молодёжи. Гитара наповал сразила скучающих без женихов девчат. Мужики постарше смотрели на Колькину форму и вспоминали, как они сами по тревоге вставали, спорили, когда служить было легче: теперь или раньше. Ещё три года назад на вдовьего сына Кольку в колхозе мало кто обращал внимание, а теперь моряк-чернофлотец был радостно принят всеми. Приём Кольке понравился, хоть он и не сильно был охоч до колхозной славы. Тёплыми июньскими днями он спал до одурения на мягкой кровати в сенях родного дома. Фёкла, его мать, оставив на столе котлетки с хлебушком, заботливо накрыв их кухонным полотенцем, и топленное молоко в закутке русской печки, подоив и выгнав к стаду корову, тихонько уходила на работу в колхозную столовую. Дверь в избу Фёкла оставляла приоткрытой, чтобы Коленька, как проснётся, знал, сколько времени набежало. Колька лежал, лениво переворачивался с боку на бок, кровать скрипела, а из избы доносилось тихое пение радио: «Утренняя зарядка», «Сельский час», «Рабочий полдень», сразу же после обеда начинали читать книжки, это уже Колька слышал, старался меньше ворочаться, чтобы не заглушать звуки радио. Он любил, когда книжки читали. Послушав книжки, Колька вставал, потягивался, расправлял с вечера немытой рукой дембельский чуб и выходил во двор. Во дворе светило солнышко, куры за забором палисадника клевали траву, иногда прокашливался старый петух, кошка сидела на заборе, жмурилась от солнца. На душе было спокойно и светло, может, даже и радостно. Сделав дело, Колька возвращался домой. Из кухни он проходил в зал, где стояла аккуратно заправленная, с горой подушек у изголовья Фёклина кровать, стол, накрытый чистой цветастой скатертью, телевизор «Славутич». В углу - гордость Фёклы - новенький лаковый трельяж, который она купила, пока Колька служил. Колька подходил к трельяжу и рассматривал себя сначала в анфас, а затем в профиль, то через левое зеркало, то через правое. Налюбовавшись собой, он отправлялся в кухню обедать. Пообедав котлетками и хлебнув немного жирного с пенкой молока, он опять выходил во двор. Потянувшись, закуривал и выкатывал на улицу ещё новенький, до армии в кредит матерью купленный, чтобы сын в районное СПТУ на учёбу ездил, «Иж Планета-3». Колька садился на «Иж», наклонялся к карбюратору и подсасывал указательным пальцем бензин. Затем небрежно пинал стартёр. Заведя мотоцикл, он оборачивался назад, посмотреть, закрыты ли ворота, сплёвывал давно погасшую папиросу «Любительские»: «Пошто ж она кислятину-то купила?!» - и медленно выезжал на проезжую часть. Не торопясь, здороваясь кивками головы с прохожими, он ехал в сторону речки. На речке никого, кроме колхозных ребятишек, не было. Колька купался, валялся на траве, подстелив под себя тельняшку, на которую с уважением смотрели ребятишки, сидящие рядом у костра. Потом, лениво потягиваясь, Колька подсаживался к костру и как бы нехотя, лишь только сейчас заметив синих от долгого купания ребятишек, сквозь зубы бросал пару слов о Севастополе, о флоте: то он говорил, что Чёрное море теплее этой бурлужины, то, что в Севастополе на каждом углу тебе и пиво из бочки, а ребятишкам мороженое. От упоминания о мороженом у ребятишек глаза загорались, они с интересом слушали рассказы бывалого моряка о почти что райской жизни в приморском городе, где полно моряков и красивых девушек, которых эти моряки приглашают в кино и угощают фруктовыми соками с какао. Правда во флотские детали Колька сильно не вдавался, в основном напирал на красоты города Севастополя - вот где жизнь-то! Так проходил день. Под вечер Колька лихо, оставляя за собой на дороге струйку пыли, подкатывал на «Иже» к воротам своего дома. Фёкла, вытирая руки, заслышав мотоциклетный рокот, выходила из огорода, где она полола грядки, шла через двор, поругивая куриц, на улицу и, завидев сына, ласково говорила: «Скоро тёлку пригонють, я подою, да и ужинать будем. Я тефтелек принесла маленько». «Ой, мама, дотаскаисься, вызовут в правление, - шутя грозил матери Колька и, враз подобрев, добавлял. - Тефтельки - это хорошо. По-флотски. Иногда можно». Пошутив так с матерью, Колька скрывался за дверью дома, собираясь чистить-гладить свои дембельские брюки клёш. После девяти вечера, поужинав тефтельками из колхозной столовой, зажевав огуречиком и запив всё это чаем с молочком, он, прихватив гитару, пешком направлялся в клуб. Пешком, потому что, возможно, придётся с кем-то за встречу выпить. А в подпитии Колька за руль ни-ни. Флотская привычка. Колхозная молодёжь и мужики не спрашивали, почему привычка не садиться за руль именно флотская, лишь одобрительно качали головами и глубоко за полночь подвозили подвыпившего Кольку к воротам его дома. Колька потихоньку, из уважения к матери, чтобы не разбудить её, просовывал палочку от метлы в дверной проём, как можно аккуратнее, хоть и выпивший, сбрасывал крючок с петли и вслепую пробирался к кровати. Стащив с себя цветастую рубаху и бережно, сидя на кровати, стянув брюки клёш и флотские же носки, он сопя развешивал всё добро на головке кровати и как мог тише залезал под прохладное одеяло. Из приоткрытой двери доносился вкрадчивый голос Михаила Державина из программы «После полуночи»: «Надо мною закат горящий, звёзды пышут, как угли в огне…». Фёкла тихо, чтобы не разбудить уже захрапевшего Коленьку, вздыхала и переворачивалась на другой бок. И так каждый день. Дембельскому отпуску не было ни конца ни края.
_ В один из вечеров Колька с гитарой в руках, широким, морфлотским, как ему казалось, шагом шагал в сторону клуба и весело махал по сторонам дембельским чубом сидящим на завалинках старухам да бабам: «Здрасьти, баба Маря! Чё, тёть Нюр, Валька-то пишет? А где Серёга, дядь Вась?».
- Кольча, здорóво! Во какой, паря, вымахал! - раздалось за спиной Кольки, от чего он смутился и даже как-то сжался: росту он после флота так и не прибавил, как был метр семьдесят три, так и остался. Осторожно, ожидая насмешек, Колька повернулся через левое плечо и увидел Зайца, клубного киномеханика.
- Ты кады, паря, дембельнулся-то? - улыбаясь во весь рот, подходя к Кольке, протянул руку Заяц.
- Дык а… Вторую неделю как, - ответил слегка озадаченный Колька. Зайца, хоть он и был местным киномехаником, в колхозе особенно никто сильно и не уважал. Заяц да Заяц. Ни вреда никому от него, ни пользы. Вот и Колька меньше всего мог ожидать горячего приёма от Зайца, о котором он никогда бы и не вспомнил, не появись тот на его пути. - А ты, а… Витя, чего это? Не видно тебя чё-то эти дни. Да и кино не крутят в клубе. Танцы одни.
- А я к тёще ездил, в Осиновку. В отпуске я, до второго. Покос тёще огораживал, у неё там всё развалилось. В прошлом годе ей зарод целый поставил, а забор-то никакой, чужая скотина всё и постаскала до зимы ишо. А ты чё, на флоте?
- А… Ну да.
- А я думал ты так… Можа, тоже в Монголию тебя пульнули. Наших, колхозных, там много, пошти што все. А чё гитара-то? Увлекаешься? Раньше-то вроде не того, не? - Заяц с уважением посмотрел на Кольку и с неменьшим же почтением указал пальцем на инструмент в руках моряка.
- Да-а-а… Играю малеха. На флоте чё делать-то, - и увидев к себе неподдельный интерес и уважение, расправив плечи, добавил. - ...в походах.
- А ты куды, в клуб чё ли, на танцы? А то зашли бы к нам, поговорили бы, каво там… Музыку опять же поиграл бы. Ты как, может, и по рюмочке не против? Романсы поёшь? Или всё больше флотские темы?
Вопросы Зайца Кольку смутили, но против рюмочки перед клубом он ничего не имел. Он давно заметил, что после второй у него как-то и петь лучше получается, и аккорды лучше берутся.
- А хозяйка не против будет? - всё-таки решил он поинтересоваться, не отвечая на вопрос Зайца.
- Да не, какое против. Да мы же тебя и не выводи́ли ишо.
- Да каво выводить-то! Нынче у всех работы по горло, лето же! Мине никто пока ишо сильно-то и не выводил, - признался Колька и, вдруг смутившись своей откровенности, продолжил. - Я вот тоже, как приехал, всё без продыху… - он опять на секунду задумался и, сглотнув слюну, добавил. - Тоже у мамки делов много. За три года всё поразвалилось. Подколачивать всё надо.
- А, ну да, ну да, всё валится, без руки-то мужицкой. Ну, заходи во двор-то. Лиза, гости к нам! - войдя во двор, крикнул Заяц жену. Лиза не заставила себя долго ждать, сразу же вышла из дома на голос Зайца.
- Кого кричишь-то? А… Гости у нас! Видáла-видáла из окошка-то. Кажын вечер мимо проходить морячок, а на нас и не смотрить.
Лиза родом была из Осиновки. Раньше, ещё до службы, Колька не то чтобы не разговаривал, даже и не здоровался с ней, поэтому радушный приём его порядком смутил, но радость и интерес, исходивший от Зайца и его жены, искрились деревенской простотой, и Колька обмяк, почувствовал себя легко, свободно.
- Лиз, ты в зимовье, чё каво… Маленько там сгоноши-ка. Посидим, песни морские послухаем, - сказал, потирая руки, жене Заяц.
- Во флигеле, - почему-то поправил Колька.
- А? - переспросил его Заяц.
- В Севастополе, говорю, флигелями называют подсобные помещения, - ответил Колька, показывая головой на неказистую с виду, из горбыля сколоченную, летнюю кухню Зайца.
- А… Ну да, - согласился Заяц. Вслед за Лизой они вошли в небольшой летний домик. - Ты садись, Кольча, вон туда, гостем будешь. Щас Лизок сгоношит кого маленько. Посидим, ты и расскажешь, чё каво там.
На удивление Кольки, внутри летней кухни Зайца было довольно уютно. Беленькие шторочки с голубенькими цветочками на окне, чисто выбеленная небольшая кирпичная, ещё тёплая, печь. На кромке печи - таз со свежесваренным земляничным вареньем. От варенья в кухне сладко пахло тёплым летом. У стены, возле окна, стол и четыре табуретки, а напротив - старый комод с посудой. На другой стене, что напротив входа, висит большая красивая картина, где три охотника обедают на природе. Такие иногда в универмаг завозят.
- Чё, как в этом году ягода-то? Земляника не обтекла ишо? - покосившись на таз с вареньем, спросил Колька. Ему захотелось встать и попробовать, но он лишь сглотнул слюну, подумав, что не очень-то и прилично взрослому человеку, дембелю, есть в гостях варенье.
- А, это я с Осиновки привёз, Лизкины набрали. Мы сами-то не шибко, - отмахнулся Заяц, не понимая Колькиного намёка и продолжая грубо, по-мужски резать толстыми пластами свежий огурец.
- Да, это сёстры мне отправили аж две трёхлитровки. Студентки, им каво делать-то на каникулах, всю ночь по клубам пробегають, а с утра, мамка говорить, встануть да в лес убегають. Откуль силы тока бяруть… - ставя на стол тарелку с хлебом, тараторит Лиза. - А ты чё, Коля, в Севастополе служил? Нам-то тоже года три назад хотели путёвку на курорт дать, на ключи горячие в Дарасун, но мы чё-то не поехали, отказались. Каво ехать-то…
- Ну да, во флоте, - рассеянно ответил Колька, всё ещё думая о варенье, вкус которого он хорошо помнил.
- А какое там море-то, Коля, название какое? - спросила Лиза, отрезая большим ножом бледно-розовые ломтики сала на закуску.
Тут и Заяц не выдержал, поперхнулся огурцом.
- Ты чё, Лизок! Это же это… - Заяц задумался.
- Полуостров Крым, УССР, - как бы нехотя пояснил Колька, мол, думайте сами, какое там море.
- Какая ССР? - с детской наивностью, продолжая красиво раскладывать на тарелке пластики мелко нарезанного сала и не замечая смущения мужа, переспросила Кольку Лиза.
- Лизо-о-ок, ну ты даёшь, - так и не вспомнив, в какой республике находится полуостров Крым, заключил Заяц. - Всесоюзная здравница, ты каво спрашиваешь-то! Детей в Артек туда отправляють! У них там климат.
- Да каво там! Всё, чё ли, упомнишь! - нисколько не смутившись, отвечала Лиза, доставая из буфета початую бутылку самогона.
Заяц, опять весело потерев руки, взял бутылку из рук жены и разлил самогон по рюмкам.
- Тёщина. Ты не против? Магазинной нету.
- Не, мне своя-то даже и больше нравится. - Колька посмотрел на большие, выпирающие из-под летнего ситцевого халата груди Лизы и подумал о девчонках на колхозной танцплощадке: надо будет сегодня кого-нибудь проводить.
- Ну, поехали. Своя она завсегда луччее. За встречу, чё ли! - заключил Заяц, и все трое выпили. От выпитой рюмки, запаха земляничного варенья и от вида больших грудей Лизы, прикрытых ситцевым халатом, Колька вдруг как-то сразу подобрел. Напускная его, как бы городская, важность сошла, и неразговорчивый моряк стал самим собой. Ему вдруг захотелось, чтобы и у него дома также пахло вареньем и была жена, а может, и ребятишки, с которыми он будет жить так же хорошо, как сейчас Заяц живёт со своей Лизой. Хорошо дома-то!..
_ В тот вечер Колька до клуба не дошёл. После второй Заяц предложил спеть...
Читать продолжение на проза.ру
_ Колька служил во флоте. Три года он провёл в славном городе Севастополе на берегу Чёрного моря. Со службы вернулся в морской форме, в лихо заломленной на самую макушку бескозырке и с дребезжащей, наверное, плохо настроенной гитарой. Морская форма понравилась колхозной молодёжи. Гитара наповал сразила скучающих без женихов девчат. Мужики постарше смотрели на Колькину форму и вспоминали, как они сами по тревоге вставали, спорили, когда служить было легче: теперь или раньше. Ещё три года назад на вдовьего сына Кольку в колхозе мало кто обращал внимание, а теперь моряк-чернофлотец был радостно принят всеми. Приём Кольке понравился, хоть он и не сильно был охоч до колхозной славы. Тёплыми июньскими днями он спал до одурения на мягкой кровати в сенях родного дома. Фёкла, его мать, оставив на столе котлетки с хлебушком, заботливо накрыв их кухонным полотенцем, и топленное молоко в закутке русской печки, подоив и выгнав к стаду корову, тихонько уходила на работу в колхозную столовую. Дверь в избу Фёкла оставляла приоткрытой, чтобы Коленька, как проснётся, знал, сколько времени набежало. Колька лежал, лениво переворачивался с боку на бок, кровать скрипела, а из избы доносилось тихое пение радио: «Утренняя зарядка», «Сельский час», «Рабочий полдень», сразу же после обеда начинали читать книжки, это уже Колька слышал, старался меньше ворочаться, чтобы не заглушать звуки радио. Он любил, когда книжки читали. Послушав книжки, Колька вставал, потягивался, расправлял с вечера немытой рукой дембельский чуб и выходил во двор. Во дворе светило солнышко, куры за забором палисадника клевали траву, иногда прокашливался старый петух, кошка сидела на заборе, жмурилась от солнца. На душе было спокойно и светло, может, даже и радостно. Сделав дело, Колька возвращался домой. Из кухни он проходил в зал, где стояла аккуратно заправленная, с горой подушек у изголовья Фёклина кровать, стол, накрытый чистой цветастой скатертью, телевизор «Славутич». В углу - гордость Фёклы - новенький лаковый трельяж, который она купила, пока Колька служил. Колька подходил к трельяжу и рассматривал себя сначала в анфас, а затем в профиль, то через левое зеркало, то через правое. Налюбовавшись собой, он отправлялся в кухню обедать. Пообедав котлетками и хлебнув немного жирного с пенкой молока, он опять выходил во двор. Потянувшись, закуривал и выкатывал на улицу ещё новенький, до армии в кредит матерью купленный, чтобы сын в районное СПТУ на учёбу ездил, «Иж Планета-3». Колька садился на «Иж», наклонялся к карбюратору и подсасывал указательным пальцем бензин. Затем небрежно пинал стартёр. Заведя мотоцикл, он оборачивался назад, посмотреть, закрыты ли ворота, сплёвывал давно погасшую папиросу «Любительские»: «Пошто ж она кислятину-то купила?!» - и медленно выезжал на проезжую часть. Не торопясь, здороваясь кивками головы с прохожими, он ехал в сторону речки. На речке никого, кроме колхозных ребятишек, не было. Колька купался, валялся на траве, подстелив под себя тельняшку, на которую с уважением смотрели ребятишки, сидящие рядом у костра. Потом, лениво потягиваясь, Колька подсаживался к костру и как бы нехотя, лишь только сейчас заметив синих от долгого купания ребятишек, сквозь зубы бросал пару слов о Севастополе, о флоте: то он говорил, что Чёрное море теплее этой бурлужины, то, что в Севастополе на каждом углу тебе и пиво из бочки, а ребятишкам мороженое. От упоминания о мороженом у ребятишек глаза загорались, они с интересом слушали рассказы бывалого моряка о почти что райской жизни в приморском городе, где полно моряков и красивых девушек, которых эти моряки приглашают в кино и угощают фруктовыми соками с какао. Правда во флотские детали Колька сильно не вдавался, в основном напирал на красоты города Севастополя - вот где жизнь-то! Так проходил день. Под вечер Колька лихо, оставляя за собой на дороге струйку пыли, подкатывал на «Иже» к воротам своего дома. Фёкла, вытирая руки, заслышав мотоциклетный рокот, выходила из огорода, где она полола грядки, шла через двор, поругивая куриц, на улицу и, завидев сына, ласково говорила: «Скоро тёлку пригонють, я подою, да и ужинать будем. Я тефтелек принесла маленько». «Ой, мама, дотаскаисься, вызовут в правление, - шутя грозил матери Колька и, враз подобрев, добавлял. - Тефтельки - это хорошо. По-флотски. Иногда можно». Пошутив так с матерью, Колька скрывался за дверью дома, собираясь чистить-гладить свои дембельские брюки клёш. После девяти вечера, поужинав тефтельками из колхозной столовой, зажевав огуречиком и запив всё это чаем с молочком, он, прихватив гитару, пешком направлялся в клуб. Пешком, потому что, возможно, придётся с кем-то за встречу выпить. А в подпитии Колька за руль ни-ни. Флотская привычка. Колхозная молодёжь и мужики не спрашивали, почему привычка не садиться за руль именно флотская, лишь одобрительно качали головами и глубоко за полночь подвозили подвыпившего Кольку к воротам его дома. Колька потихоньку, из уважения к матери, чтобы не разбудить её, просовывал палочку от метлы в дверной проём, как можно аккуратнее, хоть и выпивший, сбрасывал крючок с петли и вслепую пробирался к кровати. Стащив с себя цветастую рубаху и бережно, сидя на кровати, стянув брюки клёш и флотские же носки, он сопя развешивал всё добро на головке кровати и как мог тише залезал под прохладное одеяло. Из приоткрытой двери доносился вкрадчивый голос Михаила Державина из программы «После полуночи»: «Надо мною закат горящий, звёзды пышут, как угли в огне…». Фёкла тихо, чтобы не разбудить уже захрапевшего Коленьку, вздыхала и переворачивалась на другой бок. И так каждый день. Дембельскому отпуску не было ни конца ни края.
_ В один из вечеров Колька с гитарой в руках, широким, морфлотским, как ему казалось, шагом шагал в сторону клуба и весело махал по сторонам дембельским чубом сидящим на завалинках старухам да бабам: «Здрасьти, баба Маря! Чё, тёть Нюр, Валька-то пишет? А где Серёга, дядь Вась?».
- Кольча, здорóво! Во какой, паря, вымахал! - раздалось за спиной Кольки, от чего он смутился и даже как-то сжался: росту он после флота так и не прибавил, как был метр семьдесят три, так и остался. Осторожно, ожидая насмешек, Колька повернулся через левое плечо и увидел Зайца, клубного киномеханика.
- Ты кады, паря, дембельнулся-то? - улыбаясь во весь рот, подходя к Кольке, протянул руку Заяц.
- Дык а… Вторую неделю как, - ответил слегка озадаченный Колька. Зайца, хоть он и был местным киномехаником, в колхозе особенно никто сильно и не уважал. Заяц да Заяц. Ни вреда никому от него, ни пользы. Вот и Колька меньше всего мог ожидать горячего приёма от Зайца, о котором он никогда бы и не вспомнил, не появись тот на его пути. - А ты, а… Витя, чего это? Не видно тебя чё-то эти дни. Да и кино не крутят в клубе. Танцы одни.
- А я к тёще ездил, в Осиновку. В отпуске я, до второго. Покос тёще огораживал, у неё там всё развалилось. В прошлом годе ей зарод целый поставил, а забор-то никакой, чужая скотина всё и постаскала до зимы ишо. А ты чё, на флоте?
- А… Ну да.
- А я думал ты так… Можа, тоже в Монголию тебя пульнули. Наших, колхозных, там много, пошти што все. А чё гитара-то? Увлекаешься? Раньше-то вроде не того, не? - Заяц с уважением посмотрел на Кольку и с неменьшим же почтением указал пальцем на инструмент в руках моряка.
- Да-а-а… Играю малеха. На флоте чё делать-то, - и увидев к себе неподдельный интерес и уважение, расправив плечи, добавил. - ...в походах.
- А ты куды, в клуб чё ли, на танцы? А то зашли бы к нам, поговорили бы, каво там… Музыку опять же поиграл бы. Ты как, может, и по рюмочке не против? Романсы поёшь? Или всё больше флотские темы?
Вопросы Зайца Кольку смутили, но против рюмочки перед клубом он ничего не имел. Он давно заметил, что после второй у него как-то и петь лучше получается, и аккорды лучше берутся.
- А хозяйка не против будет? - всё-таки решил он поинтересоваться, не отвечая на вопрос Зайца.
- Да не, какое против. Да мы же тебя и не выводи́ли ишо.
- Да каво выводить-то! Нынче у всех работы по горло, лето же! Мине никто пока ишо сильно-то и не выводил, - признался Колька и, вдруг смутившись своей откровенности, продолжил. - Я вот тоже, как приехал, всё без продыху… - он опять на секунду задумался и, сглотнув слюну, добавил. - Тоже у мамки делов много. За три года всё поразвалилось. Подколачивать всё надо.
- А, ну да, ну да, всё валится, без руки-то мужицкой. Ну, заходи во двор-то. Лиза, гости к нам! - войдя во двор, крикнул Заяц жену. Лиза не заставила себя долго ждать, сразу же вышла из дома на голос Зайца.
- Кого кричишь-то? А… Гости у нас! Видáла-видáла из окошка-то. Кажын вечер мимо проходить морячок, а на нас и не смотрить.
Лиза родом была из Осиновки. Раньше, ещё до службы, Колька не то чтобы не разговаривал, даже и не здоровался с ней, поэтому радушный приём его порядком смутил, но радость и интерес, исходивший от Зайца и его жены, искрились деревенской простотой, и Колька обмяк, почувствовал себя легко, свободно.
- Лиз, ты в зимовье, чё каво… Маленько там сгоноши-ка. Посидим, песни морские послухаем, - сказал, потирая руки, жене Заяц.
- Во флигеле, - почему-то поправил Колька.
- А? - переспросил его Заяц.
- В Севастополе, говорю, флигелями называют подсобные помещения, - ответил Колька, показывая головой на неказистую с виду, из горбыля сколоченную, летнюю кухню Зайца.
- А… Ну да, - согласился Заяц. Вслед за Лизой они вошли в небольшой летний домик. - Ты садись, Кольча, вон туда, гостем будешь. Щас Лизок сгоношит кого маленько. Посидим, ты и расскажешь, чё каво там.
На удивление Кольки, внутри летней кухни Зайца было довольно уютно. Беленькие шторочки с голубенькими цветочками на окне, чисто выбеленная небольшая кирпичная, ещё тёплая, печь. На кромке печи - таз со свежесваренным земляничным вареньем. От варенья в кухне сладко пахло тёплым летом. У стены, возле окна, стол и четыре табуретки, а напротив - старый комод с посудой. На другой стене, что напротив входа, висит большая красивая картина, где три охотника обедают на природе. Такие иногда в универмаг завозят.
- Чё, как в этом году ягода-то? Земляника не обтекла ишо? - покосившись на таз с вареньем, спросил Колька. Ему захотелось встать и попробовать, но он лишь сглотнул слюну, подумав, что не очень-то и прилично взрослому человеку, дембелю, есть в гостях варенье.
- А, это я с Осиновки привёз, Лизкины набрали. Мы сами-то не шибко, - отмахнулся Заяц, не понимая Колькиного намёка и продолжая грубо, по-мужски резать толстыми пластами свежий огурец.
- Да, это сёстры мне отправили аж две трёхлитровки. Студентки, им каво делать-то на каникулах, всю ночь по клубам пробегають, а с утра, мамка говорить, встануть да в лес убегають. Откуль силы тока бяруть… - ставя на стол тарелку с хлебом, тараторит Лиза. - А ты чё, Коля, в Севастополе служил? Нам-то тоже года три назад хотели путёвку на курорт дать, на ключи горячие в Дарасун, но мы чё-то не поехали, отказались. Каво ехать-то…
- Ну да, во флоте, - рассеянно ответил Колька, всё ещё думая о варенье, вкус которого он хорошо помнил.
- А какое там море-то, Коля, название какое? - спросила Лиза, отрезая большим ножом бледно-розовые ломтики сала на закуску.
Тут и Заяц не выдержал, поперхнулся огурцом.
- Ты чё, Лизок! Это же это… - Заяц задумался.
- Полуостров Крым, УССР, - как бы нехотя пояснил Колька, мол, думайте сами, какое там море.
- Какая ССР? - с детской наивностью, продолжая красиво раскладывать на тарелке пластики мелко нарезанного сала и не замечая смущения мужа, переспросила Кольку Лиза.
- Лизо-о-ок, ну ты даёшь, - так и не вспомнив, в какой республике находится полуостров Крым, заключил Заяц. - Всесоюзная здравница, ты каво спрашиваешь-то! Детей в Артек туда отправляють! У них там климат.
- Да каво там! Всё, чё ли, упомнишь! - нисколько не смутившись, отвечала Лиза, доставая из буфета початую бутылку самогона.
Заяц, опять весело потерев руки, взял бутылку из рук жены и разлил самогон по рюмкам.
- Тёщина. Ты не против? Магазинной нету.
- Не, мне своя-то даже и больше нравится. - Колька посмотрел на большие, выпирающие из-под летнего ситцевого халата груди Лизы и подумал о девчонках на колхозной танцплощадке: надо будет сегодня кого-нибудь проводить.
- Ну, поехали. Своя она завсегда луччее. За встречу, чё ли! - заключил Заяц, и все трое выпили. От выпитой рюмки, запаха земляничного варенья и от вида больших грудей Лизы, прикрытых ситцевым халатом, Колька вдруг как-то сразу подобрел. Напускная его, как бы городская, важность сошла, и неразговорчивый моряк стал самим собой. Ему вдруг захотелось, чтобы и у него дома также пахло вареньем и была жена, а может, и ребятишки, с которыми он будет жить так же хорошо, как сейчас Заяц живёт со своей Лизой. Хорошо дома-то!..
_ В тот вечер Колька до клуба не дошёл. После второй Заяц предложил спеть...
Читать продолжение на проза.ру