Бунт на корабле. 4
В моей семье пять поколений химиков; считая фармацевтов, все семь будут. Если я и выламываюсь в этой процессии, то лишь тем, что и мама и папа были химиками. Пожалуй, это перебор, но так вышло. Про обстоятельства жизни родоначальников мне известно мало, но, начиная с прадедушки (за исключением отца), никто из нас химиком становиться не собирался. Напротив, родные надеялись: возможно, ребеночек вырвется из заколдованного круга. Верили в это мало, но чего не бывает. "Посторонние" увлечения всячески поощрялись.
У каждого была мечта стать кем-то другим. Прадедушка мечтал стать заводчиком-магнатом, бабушка - профессиональной пианисткой, ее брат - первопроходцем телевидения. Но все надежды кончались ничем. События развивались по иному сценарию. Все достигали определенных высот на избранном поприще, пока их не настигала злодейка-судьба. Прадедушка стал инженером и совладельцем завода; бабушка окончила консерваторию; ее брат создал первые иконоскопы. Осуществление мечты требовало героических усилий и работы, преодоления многочисленных препятствий. Всей кожею чувствовалось сопротивление материала. На это накладывались внутренние терзания: есть ли к выбранному делу талант, что оно требует таких жертв и усилий? За этой стадией наступала развязка: поленом по физиономии. Драма заканчивалась катарсисом: если все равно не жить, не все ли равно, как жить? - А не стать ли химиком? - Bсе равно пропадать...
И тогда начиналась чертовщина. Те способности и таланты, которые отнюдь не помогли нам подняться до высот на желанном пути, оказывались именно тем, что было более всего нужно в той области химии, которую мы выбирали наугад, лишь бы чем-нибудь заняться. Сопротивления материала не чувствовалось; наоборот, казалось, будто ветер дул в паруса. Терзания о наличии таланта проходили: оказывается, это не имело значения. Не все рыбы плавают с рекордной скоростью, но вода - это их стихия, родная среда. Химия была нашим призванием, не мы находили ее, а она нас - как бы мы от нее не отбрыкивались и что бы о себе не мнили.
Бунт на корабле был необходимой частью подготовки: невозможно иначе было понять разницу, они постигалась по контрасту. Отец - единственный, кто из нас хотел быть химиком с младых ногтей; я бы не сказал, что это ему помогло. В юности он этим гордился, потом локти кусал, и потому решительно не желал, чтобы я повторил его опыт. Из-за однобокости увлечений, отцу тяжело давались нехимические способы мышления. Все остальные были профессиональными дилетантами. Рыба сама шла на живца.
***
Я когда-то читал у Аверроэса: в юности он учил философию, но потом решил выучить медицину, чтобы был заработок. Медицину он ни в грош не ставил. Как и нынешние студенты, медики испокон веков жаловались на трудность учения. Аверроэс не мог даже разобрать, на что они жалуются: после философии медицина казалась детской игрушкой. Бабушка то же самое говорила про свои химические курсы: невозможно было сравнить их с пятью-семью часами игры на рояле и двумя часами композиции каждый день. Аверроэса до сих пор помнят более как великого врача, чем философа.
***
Катарсис переживался в разном возрасте; опять-таки, я выламываюсь из общего ряда лишь ранним его наступлением. Самый грандиозный бунт - но и самый тяжелый катарсис - достался моей бабушке в 20-х годах прошлого века. Поставив на себе крест как пианистке, бабушка сильно переживала. Дело могло кончится трагедией, но тут бабушка всех удивила, сделав неожиданный ход, который, казалось бы, д.б. раз и навсегда перечеркнуть ее химическое будущее.
Бабушка вышла замуж за богемного петербургского поэта.
***
После смерти от бабушки осталось много бумаг. Возможно, она собиралась их уничтожить, но, увы, с ней случился удар; так до меня дошла пачка любовных писем ее первого мужа, Георгия Львовича Френкеля.
Ф. был, согласно обложкам его книг, "поэт и библиофил, составивший библиотеку по вопросам медицины, спорта, по изобразительному и прикладному искусству и др." Писал он под псевдонимом Георг Нордбарн (он был автором двух стихотворных сборников, "Паутинка" и "Два Монокля"). Ф. действительно был библиофил, хотя чисто умозрительно, т.к. библиотека осталась на даче в недоступной Финляндии. Он так же увлекался экслибрисами; их можно найти в сети (см. ниже). Некоторые из них, работы Чeхонина и Doddy (Григорьева), входят во многие экслибрисные альманахи; это классика жанра. Мне особенно нравится один из них, где Ф. изображен в костюме Пьеро напротив раскрытой книжки, изрекающей Qui bene diagnoscit, bene me debitur - вероятно, игра на Qui bene distinguit, bene docet. Я нашел это изречение (с помощью гугла) в учебнике патологоанатомии фон Вогена издания 1890х годов.
Да, о проницательный читатель: бедовый Пьеро имел неромантическую профессию; Любовь, Смерть и Поэзия заключались в одном флаконе; когда поэта не звали к треножнику музы, он занимался патологической физиологией. Любовные письма были написаны Ф. на бланке соответствующей кафедры Ленинградского медицинского института (зав. С. С. Халатов), что на ул. Льва Толстого, дом 6/8, Телеф. 92-20, где Ф. был профессором. Одновременно Ф. преподавал в Военно-Морской Академии и через нее стал заядлым яхтсменом. Он и бабушку втянул в это дело; вместе они даже написали книжку по парусному спорту.
http://xn--90ax2c.xn--p1ai/catalog/002676_000027_IRKNB-RU_%D0%98%D0%9E%D0%93%D0%A3%D0%9D%D0%91_HOBBIT_91_%D0%A4+87-000000-463596/
Дальнейшая судьба Ф. сложилась неудачно, так как годы были аховые (в экслибрисных книгах написано, что он погиб в 1938-м году). Однако, Ф. выжил и после войны стал профессором медицины в Киргизии, дожив до 70-ти лет. Я его никогда не встречал; их брак с бабушкой распался после четырех бурных лет.
Бабушку Ф. увлек, разумеется, в своей богемно-поэтически-спортивной, а не патофизиологической ипостаси. Какой он был молодец, как хорош! А какие ей писал стихи, какие стихи... "Мне хочется ласки, до дна, до бесстыдства // Но только, но только твоей!" Мне бы кто-нибудь когда-нибудь написал такие стихи... Прадедушку от Ф. буквально трясло, но все лучше замуж, чем в Лебяжью канавку.
И того не ведал прадедушка, что бабушкин путь в химию лежал именно через поэта-физиолога. Помимо консерватории бабушка закончила химфак Политехнического института - на всякий случай; химию она терпеть не могла и химиком становиться не собиралась. Однако, как полагается влюбленному поэту, Ф. не мог прожить без бабушки ни минуты. По причине столь ненасытной страсти, Ф. устроил ее лаборанткой к себе в институт на ул. Льва Толстого. Профессор Халатов поручил ей разработать способ определения метаболитов в крови - ныне это деятельность называется forensic sciences, a тогда никак не называлaсь. Бабушка ничего этого не знала, но ударить лицом в грязь перед возлюбленным не могла. Она изобрела несколько новых методов анализа. Роман пышно цвел среди пробирок и штативов ее лаборатории. Это ли было причиной или пресловутый ветер, дующий в паруса, о котором я писал выше, но уже через год у нее вышла статья в Biochemische Zeitschrift (будущий FEBS J.) по ее варианту реакции Сальковского; оттуда пошло-поехало.
Если уж у бабушки не получилось обмануть судьбу с богемным поэтом, куда там мне с математикой...
У каждого была мечта стать кем-то другим. Прадедушка мечтал стать заводчиком-магнатом, бабушка - профессиональной пианисткой, ее брат - первопроходцем телевидения. Но все надежды кончались ничем. События развивались по иному сценарию. Все достигали определенных высот на избранном поприще, пока их не настигала злодейка-судьба. Прадедушка стал инженером и совладельцем завода; бабушка окончила консерваторию; ее брат создал первые иконоскопы. Осуществление мечты требовало героических усилий и работы, преодоления многочисленных препятствий. Всей кожею чувствовалось сопротивление материала. На это накладывались внутренние терзания: есть ли к выбранному делу талант, что оно требует таких жертв и усилий? За этой стадией наступала развязка: поленом по физиономии. Драма заканчивалась катарсисом: если все равно не жить, не все ли равно, как жить? - А не стать ли химиком? - Bсе равно пропадать...
И тогда начиналась чертовщина. Те способности и таланты, которые отнюдь не помогли нам подняться до высот на желанном пути, оказывались именно тем, что было более всего нужно в той области химии, которую мы выбирали наугад, лишь бы чем-нибудь заняться. Сопротивления материала не чувствовалось; наоборот, казалось, будто ветер дул в паруса. Терзания о наличии таланта проходили: оказывается, это не имело значения. Не все рыбы плавают с рекордной скоростью, но вода - это их стихия, родная среда. Химия была нашим призванием, не мы находили ее, а она нас - как бы мы от нее не отбрыкивались и что бы о себе не мнили.
Бунт на корабле был необходимой частью подготовки: невозможно иначе было понять разницу, они постигалась по контрасту. Отец - единственный, кто из нас хотел быть химиком с младых ногтей; я бы не сказал, что это ему помогло. В юности он этим гордился, потом локти кусал, и потому решительно не желал, чтобы я повторил его опыт. Из-за однобокости увлечений, отцу тяжело давались нехимические способы мышления. Все остальные были профессиональными дилетантами. Рыба сама шла на живца.
***
Я когда-то читал у Аверроэса: в юности он учил философию, но потом решил выучить медицину, чтобы был заработок. Медицину он ни в грош не ставил. Как и нынешние студенты, медики испокон веков жаловались на трудность учения. Аверроэс не мог даже разобрать, на что они жалуются: после философии медицина казалась детской игрушкой. Бабушка то же самое говорила про свои химические курсы: невозможно было сравнить их с пятью-семью часами игры на рояле и двумя часами композиции каждый день. Аверроэса до сих пор помнят более как великого врача, чем философа.
***
Катарсис переживался в разном возрасте; опять-таки, я выламываюсь из общего ряда лишь ранним его наступлением. Самый грандиозный бунт - но и самый тяжелый катарсис - достался моей бабушке в 20-х годах прошлого века. Поставив на себе крест как пианистке, бабушка сильно переживала. Дело могло кончится трагедией, но тут бабушка всех удивила, сделав неожиданный ход, который, казалось бы, д.б. раз и навсегда перечеркнуть ее химическое будущее.
Бабушка вышла замуж за богемного петербургского поэта.
***
После смерти от бабушки осталось много бумаг. Возможно, она собиралась их уничтожить, но, увы, с ней случился удар; так до меня дошла пачка любовных писем ее первого мужа, Георгия Львовича Френкеля.
Ф. был, согласно обложкам его книг, "поэт и библиофил, составивший библиотеку по вопросам медицины, спорта, по изобразительному и прикладному искусству и др." Писал он под псевдонимом Георг Нордбарн (он был автором двух стихотворных сборников, "Паутинка" и "Два Монокля"). Ф. действительно был библиофил, хотя чисто умозрительно, т.к. библиотека осталась на даче в недоступной Финляндии. Он так же увлекался экслибрисами; их можно найти в сети (см. ниже). Некоторые из них, работы Чeхонина и Doddy (Григорьева), входят во многие экслибрисные альманахи; это классика жанра. Мне особенно нравится один из них, где Ф. изображен в костюме Пьеро напротив раскрытой книжки, изрекающей Qui bene diagnoscit, bene me debitur - вероятно, игра на Qui bene distinguit, bene docet. Я нашел это изречение (с помощью гугла) в учебнике патологоанатомии фон Вогена издания 1890х годов.
Да, о проницательный читатель: бедовый Пьеро имел неромантическую профессию; Любовь, Смерть и Поэзия заключались в одном флаконе; когда поэта не звали к треножнику музы, он занимался патологической физиологией. Любовные письма были написаны Ф. на бланке соответствующей кафедры Ленинградского медицинского института (зав. С. С. Халатов), что на ул. Льва Толстого, дом 6/8, Телеф. 92-20, где Ф. был профессором. Одновременно Ф. преподавал в Военно-Морской Академии и через нее стал заядлым яхтсменом. Он и бабушку втянул в это дело; вместе они даже написали книжку по парусному спорту.
http://xn--90ax2c.xn--p1ai/catalog/002676_000027_IRKNB-RU_%D0%98%D0%9E%D0%93%D0%A3%D0%9D%D0%91_HOBBIT_91_%D0%A4+87-000000-463596/
Дальнейшая судьба Ф. сложилась неудачно, так как годы были аховые (в экслибрисных книгах написано, что он погиб в 1938-м году). Однако, Ф. выжил и после войны стал профессором медицины в Киргизии, дожив до 70-ти лет. Я его никогда не встречал; их брак с бабушкой распался после четырех бурных лет.
Бабушку Ф. увлек, разумеется, в своей богемно-поэтически-спортивной, а не патофизиологической ипостаси. Какой он был молодец, как хорош! А какие ей писал стихи, какие стихи... "Мне хочется ласки, до дна, до бесстыдства // Но только, но только твоей!" Мне бы кто-нибудь когда-нибудь написал такие стихи... Прадедушку от Ф. буквально трясло, но все лучше замуж, чем в Лебяжью канавку.
И того не ведал прадедушка, что бабушкин путь в химию лежал именно через поэта-физиолога. Помимо консерватории бабушка закончила химфак Политехнического института - на всякий случай; химию она терпеть не могла и химиком становиться не собиралась. Однако, как полагается влюбленному поэту, Ф. не мог прожить без бабушки ни минуты. По причине столь ненасытной страсти, Ф. устроил ее лаборанткой к себе в институт на ул. Льва Толстого. Профессор Халатов поручил ей разработать способ определения метаболитов в крови - ныне это деятельность называется forensic sciences, a тогда никак не называлaсь. Бабушка ничего этого не знала, но ударить лицом в грязь перед возлюбленным не могла. Она изобрела несколько новых методов анализа. Роман пышно цвел среди пробирок и штативов ее лаборатории. Это ли было причиной или пресловутый ветер, дующий в паруса, о котором я писал выше, но уже через год у нее вышла статья в Biochemische Zeitschrift (будущий FEBS J.) по ее варианту реакции Сальковского; оттуда пошло-поехало.
Если уж у бабушки не получилось обмануть судьбу с богемным поэтом, куда там мне с математикой...