Парадоксальное величие разума - часть II
первая часть - чуть ниже.
Дирак
В молодости отец релятивистской квантовой теории Поль Дирак был решительным атеистом, разделяя во многом марксистские взгляды. Гейзенберг сообщает о весьма резкой атеистической атаке Дирака в ответ на завязавшийся на сольвеевском конгрессе 1927 года разговор о Боге:
"Если мы будем честны - а ученые должны быть таковы - мы обязаны признать, что религия есть ворох ложных утверждений, не имеющих отношения к реальности. Сама идея Бога есть продукт человеческого воображения." Далее Дирак делился с коллегами такими хорошо известными советскому человеку суждениями, как религия - опиум народа, орудие его эксплуатации попами и богачами, выражение его страхов перед еще не познанной природой - все хорошо знакомые тезисы. Вплоть до конца 30х годов Дирак был большим другом СССР, часто его посещая. Судя по всему, в конце тридцатых годов он пережил духовную революцию, кардинально пересмотрев картину мира. С этих пор Дирак перестал выказывать коммунистические симпатии, расстался с атеизмом, его метафизические суждения приобрели достаточно отчетливый теистический пифагорейский характер. С начала 60х годов Дирак - член папской Академии.
Именно в эти философски-зрелые годы, когда его как-то спросили о самом глубоком убеждении, он подошел к доске и написал: “Фундаментальные законы природы выражаются прекрасными уравнениями”. Впоследствии он неоднократно оставлял эту фразу, когда коллеги просили классика написать что-нибудь важное на память о его посещении. В другом месте Дирак выразил свое кредо подробнее: "Кажется, что одним из основных качеств природы является то, что фундаментальные физические законы описываются математической теорией величайшей красоты и мощи, требующей для своего постижения весьма высокого уровня владения математикой. Возможно, вы удивитесь: почему природа устроена таким образом? Можно только ответить, что современное знание показывает, что природа, кажется, устроена именно так. Мы просто должны принять это. Эта ситуация, по-видимому, могла бы быть описана утверждением, что Бог есть математик высочайшего класса, использовавший при сотворении вселенной весьма изощренную математику." (1963)
Следующую цитату Дирака можно рассматривать как драгоценнейшее свидетельств религиозного опыта гения: "Если Вы восприимчивы и кротки, сама математика поведет Вас за руку. Снова и снова, когда я терял путь и не знал, как двигаться дальше, я должен был всего лишь подождать пока почувствую, что математика повела меня за руку. Я следовал ей по неожиданным тропам, выводившим к новым горизонтам, к новым землям."
Философская судьба Дирака показывает, что научный гений не вполне тождествен мудрости - последняя может приходить позже основных научных свершений, складываясь в процессе их глубокого осознания.
Эйнштейн
Ощущение и переживание "возвышенности и чудесного порядка, проявляющегося в природе и в мире идей", которым "были отмечены религиозные гении всех времен", Эйнштейн назвал "космическим религиозным чувством". В науке он увидел выражение и утверждение этого чувства:
"Как же может космическое религиозное чувство передаваться от человека к человеку, если оно не приводит ни к сколько-нибудь завершенной концепции Бога, ни к теологии? Мне кажется, что в пробуждении и поддержании этого чувства у тех, кто способен его переживать, и состоит важнейшая функция искусства и науки."
Обратите внимание - Эйнштейн указывает здесь на науку как на средство утверждения "религии космоса" - не наоборот! Впрочем, далее и обратная связь им также указывается:
"... я утверждаю, что космическое религиозное чувство является сильнейшей и благороднейшей из пружин научного исследования. Только те, кто сможет по достоинству оценить чудовищные усилия и, кроме того, самоотверженность, без которых не могла бы появиться ни одна научная работа, открывающая новые пути, сумеют понять, каким сильным должно быть чувство, способное само по себе вызвать к жизни работу, столь далекую от обычной практической жизни. Какой глубокой уверенностью в рациональном устройстве мира и какой жаждой познания даже мельчайших отблесков рациональности, проявляющейся в этом мире, должны были обладать Кеплер и Ньютон, если она позволила им затратить многие годы упорного труда на распутывание основных принципов небесной механики! Тем же, кто судит о научном исследовании главным образом по его результатам, нетрудно составить совершенно неверное представление о духовном мире людей, которые, находясь в скептически относящемся к ним окружении, сумели указать путь своим единомышленникам, рассеянным по всем землям и странам. Только тот, кто сам посвятил свою жизнь аналогичным целям, сумеет понять, что вдохновляет таких людей и дает им силы сохранять верность поставленной перед собой цели, несмотря на бесчисленные неудачи. Люди такого склада черпают силу в космическом религиозном чувстве. Один из наших современников сказал, и не без основания, что в наш материалистический век серьезными учеными могут быть только глубоко религиозные люди." ("Религия и Наука", 1930 г.)
Сходные идеи высказывались, так или иначе, и другими отцами физики XX века - Гейзенбергом, Паули, Шредингером, Вигнером, Фейнманом.
Эйнштейн, как видно, был пифагорейцем, но было бы неверно отождествлять его взгляды с классическим пифагорейством Декарта или Ньютона. Эйнштейн неоднократно подчеркивал, что разделяет философию Спинозы, упразднившую личность Бога, объявившую "Богом" космический разум, воплощенный в законах, вечных истинах. Будучи столь же последователен, как и Спиноза, в следовании этому воззрению, Эйнштейн приходил к отрицанию свободы воли, о чем и высказывался иногда вполне однозначно. Иллюстрируя иллюзорность свободы воли (а значит - и мысли), он, в частности, писал Рабиндранату Тагору: "If the moon, in the act of completing its eternal way around the earth, were gifted with self-consciousness, it would feel thoroughly convinced that it was travelling its way of its own accord on the strength of a resolution taken once and for all." - "Если бы Луна, совершая свое вечное обращение вокруг Земли, была бы одарена самосознанием, она бы чувствовала себя совершенно убежденной, что совершает свой путь в полном согласии с собой и в силу решения, принятого раз и навсегда". В предисловии к биографии своего философского наставника Эйнштейн совершенно ясно подчеркнул, что человек обладает не большей свободой воли, чем явления природы: "Убежденность Спинозы в причинной зависимости всех явлений относилась не только к неодушевленной природе, но и к человеческим чувствам и поступкам. У него не было никаких сомнений относительно того, что наша свободная (т. е. неподчиняющаяся причинности) воля является иллюзией, обусловленной тем, что мы не принимаем во внимание причины, действующие внутри нас." Тут возникает вопрос, на который Эйнштейн, кажется, никогда не отвечал: если его собственная мысль столь же задана порядком природы, как движение Луны, то на каком основании можно надеяться на ее хоть какую-то истинность? На ее хоть какое-то соответствие тому космическому разуму, в который Эйнштейн так свято верил, и постижение которого составляло смысл его жизни? И в частности - на каком основании можно допускать истинность именно той мысли, что утверждает о своей полной обусловленности чем-то внешним по отношению к разуму? Мысль, вполне обусловленная физическими факторами, не отличается от бреда - и бредовой в квадрате была бы затея искать истину мироздания, вслушиваясь в чей-то бред. Неужели этот напрашивающийся вопрос ни разу не пришел в голову великому физику? Неужели никому не пришло в голову его об этом спросить? Неужели Эйнштейн, регулярно беседовавший с Гёделем во время их принстонских прогулок, не видел, что в ядре разделявшейся им философии Спинозы сидит фундаментальный логический порок, называемый "парадоксом лжеца"?
Самой старой формой "парадокса лжеца" является "парадокс Эпименида": "Критянин Эпименид утверждал, что все критяне лжецы". Утверждение Эпименида не может быть истинным, ибо из предположения его истинности следует его ложность. Неужели даже Гёдель не сказал Эйнштейну, что Спиноза, не заметив того, повторил Эпименида?
45 порядков
Научное познание, таким образом, живет верой в единосущность разума человека и Сверхразума, воплощенного во Вселенной. Это можно выразить библейски: человек есть сын Божий, способный видеть дела Отца и радоваться сему высшею радостью. Таков живой корень фундаментального научного познания, его пифагорейско-платоническая - а также и библейская - вера. Сказать, что эта вера движет горами - сильно преуменьшить ее дела. Факт в том, что сегодня перед человеческим взглядом раскрыты 45 порядков Вселенной, 10^45. Девятнадцать порядков вниз, от размера человека до масштаба Хиггс-бозона, и двадцать шесть порядков вверх, от человека до самой Вселенной - таковы сегодняшние границы научной мысли, синтезирующей теорию и наблюдения. Таков раскрывшийся на сегодня масштаб самого человека. За прошедшее столетие число порядков примерно удвоилось: мы живем в уникальную эпоху. Всякая серьезная философия должна увидеть этот факт, оценить его значение, ответить на него, соотнести со своим учением о мире и человеке, их происхождении и смысле существования. Вот есть два утверждения о происхождении человека: от обезьяны - и от Творца. Одно принято считать твердой научной истиной, другое - махровым предрассудком. Стараясь, в самом деле, не быть рабами предрассудков, спросим себя: которое же из этих представлений адекватнее раскрывшемуся космическому масштабу человека?
Принято считать религиозный опыт строго субъективным, в отличие от научного. Слова "религиозный опыт" рождают ассоциацию об уникальных непередаваемых личных переживаниях, видениях и откровениях. А нет ли здесь заблуждения, нет ли неоправданного сужения религиозного опыта? Неужели история в своих известных фактах не может ничего сказать об истинности или ложности тех или иных религиозных идей? Разве история не есть развернутый религиозный опыт, порожденный теми религиями, что лежат в основе цивилизаций?
Рассматривая историю величайших научных открытий, обращая внимание на взгляды тех, кто совершал эти научные революции - от Пифагора до Дирака и Эйнштейна - мы видели, что эти взгляды характеризуются определенной тождественностью их ядер, тем, что справедливо называть "пифагорейством". Раскрывшиеся 45 порядков познания есть не что иное, как плод пифагорейской веры. Истина и заблуждение веры, как и науки, познается в опыте - и личном, и историческом. В истории человечества нет опыта веры, более величественного и одновременно совершенно объективного, как опыт фундаментальной науки, как опыт космического роста самого человека. Этот рост произошел не благодаря практическим нуждам, экономическим интересам, воле к власти, не благодаря общечеловеческому качеству любопытства. Все эти факторы - универсальны, а рост до 45 порядков происходил только в очень и очень специальных исторических и духовных обстоятельствах. Выслушайте тех, кто сам был на Олимпе, кому посчастливилось прочесть письмена Бога, и они не оставят сомнений - этот космический рост человека есть следствие вдохновенного огня весьма особой веры - пифагорейства. И если для кого-то этот опыт не свидетельствует об истине пифагорейства, то позволительно спросить: а что вообще могло бы свидетельствовать о ней - или против нее - с большей силой?
Демон Лапласа
Вернемся к проблеме трансформации пифагорейства, возвещенной Лейбницем и Спинозой - восхищения космическим разумом, переросшего в его идолизацию как единого безличного начала Вселенной. Идолизация разума упразднила не только личность Бога - она упразднила и личность человека. Если движение материи исчерпывающе объясняется законами природы, то и познающий субъект со всеми его теориями, поэмами, подвигами, прозрениями, всей красотой и мощью его духа есть не что иное, как следствие неумолимых законов природы. Свобода воли оказывается иллюзорной - вслед за Богом, роботом предстает и человек. Таковое откровение о человеке по сути дела было провозглашено Лапласом, явившим миру своего космического демона. Демон Лапласа есть воображаемый сверх-интеллект, способный мгновенно решать уравнения движения Вселенной. Зная детальное состояние Вселенной в некий момент времени, демон может тут же сказать, что случится в будущем и что было в прошлом. В том числе, он предскажет любые человеческие действия, сколь бы свободными таковые ни казались. Свобода воли еще раз была обличена как иллюзия. Спиноза, отрицавший свободу воли, лишь предвозвещал тотальность законов природы, определяющих движение материи. Лаплас же увидел эту тотальность в законах Ньютона - подтвердивших, как стало казаться, прозрение Спинозы. Чего Лаплас, судя по всему, не заметил - вслед за Спинозой, предшествуя Эйнштейну - что и само его размышление, и то, что кажется ему стремлением к истине, есть в таком случае не более чем следствие начальных условий Вселенной, эпифеномен движения атомов, в узоре которых нет никаких оснований видеть сообщение об истине. Лежащий на поверхности парадокс Эпименида был загадочным образом не замечен еще одним гениальным ученым.
Возвращение Хаоса
Платон писал, что Творец сформировал мир на основе предвечного бесформенного начала, называемого им “восприемницей и кормилицей мира”, которую можно пытаться понять как то, что останется от материи физиков, если у нее отнять все регулярные свойства. Представление о присутствующем в мире «ничто» отстаивалось атомистом Эпикуром как условие свободы воли - отсюда он заключал о необходимости хаотических скачков в состояниях атомов, выпадающих иногда из-под власти регулярности в “ничто”, неопределенное само по себе, но могущее быть определенным мыслью. Здесь мы видим созвучие эпикуровского хаоса платоновской “восприемнице”. Мысль, новое бытие, невозможна без «ничто», где она могла бы проявиться - подобно тому, как атомы не могут двигаться, если нет окружающей их пустоты. Так думал Эпикур, признаваясь, что скорее согласится с существованием злых демонов, дотоле им отрицавшимся, чем с глухим всевластием рока физиков. Идея о предвечной бесструктурной материи как первоосновы мира, принявшей формы божественного разума, и принимающей человеческую мысль, удерживалось античной философией на всем ее многовековом развитии. В средние века идея хаоса, небытия, сохранялась в связи с проблемой свободы воли и повреждения мира в результате грехопадения. Так или иначе, она всегда стояла за вопросом - как зло могло войти в мир и человека, сотворенных всеблагим Богом? Предвечная бездна «ничто» составляла одну из главных тем визионеров и мистиков - Экхарта, Бёме, святого Иоанна Креста. Проблема фундаментального «ничто» была, однако, утрачена рационалистической философией и физикой Нового Времени и не замечена Просвещением. Беспокойство о “ничто” еще слышно в знаменитом вопросе Лейбница “почему есть нечто а не ничто?”, но далее мысль о “ничто” надолго забывается. Хаосу было отказано в бытии, но оставлено место в познании, в виде математической теории вероятности. Возвращение хаоса в физическую картину мира произошло благодаря Дарвину, Больцману, Пирсу, Пуанкаре, отцам квантовой физики. Здесь следует также назвать имя классика неравновесной термодинамики Ильи Пригожина. В философии, Гегель рассматривал рождение нового, становление, как синтез фундаментальной пары бытие-ничто. Необходимость индетерминизма для свободы воли подчеркивалась Джемсом, Пуанкаре, Комптоном. О «ничто» как условии бытийной свободы, с неизбежностью порождающем абсурд и трагичность бытия, много писал Бердяев.
Самоубийство Разума
Дарвин ввел представление, что совместное действие отбора и случайных изменений наследуемых признаков, законов и хаоса, само по себе может быть источником жизни и разума. Возвращение хаоса в картину мира, введение его в эволюционный контекст, имело огромное значение, не только биологическое, но и общефилософское. Несомненно, дарвинизм проливает свет на эволюцию, но столь же несомненно, что он ее и затемняет иллюзорным “объяснением”. Распространившееся понимание дарвинизма как чуть ли не доказательства неучастия Бога в происхождении видов, как строго-научного объяснения происхождения жизни есть заблуждение. Не только дарвинизм, но и никакая наука никогда не будет в силах объяснить возникновение и развитие новых форм бытия вообще, и жизни в частности. Эволюция жизни, как и мысли, есть творчество, о чем глубоко писал Бергсон, - наука же всегда рассматривает только ту реальность, что предстает как однообразие и повторение. Наука именно тем и отличается от иных форм познания, что опирается на универсально детектируемые, воспроизводимые множественные наблюдения, каковые только и есть научные факты. Наука есть высокое творчество, но спрашивать науку о тайне творчества, верить в ее способность разрешить эту тайну, есть полное недоразумение, непонимание характера научного познания.
Дарвинизм полагает, что хаос и законы могут быть ответственны за спонтанное, без божественного вмешательства, зарождение и эволюцию жизни. В этом плане дарвинизм выступает как нелепый предрассудок. Ни в хаосе, ни в законах нет источника новизны. Хаос есть начало чисто негативное, хаос есть ничто. Ожидать от хаоса зарождения и развития жизни и разума - значит ожидать самопроизвольное рождение бытия из ничто. Положим даже, что такое возможно, что долгая работа арифмометра и датчика случайных чисел может превратить кашу элементарных частиц не только в ягуаров, но и в группу дарвинистов - но ведь такое явилось бы величайшим чудом. Чудо же, даже безбожное, лежит за пределами науки. Запрограммированный механизм может быть и несколько хаотичен, но в любом случае безумно ожидать от него мысли, да еще и связывать таковое ожидание не с верой в чудо, а с чем-то научным. Но что является наивысшим безумием, далеко превосходящим все образы великих абсурдистов - утверждать, что блок арифмометров и датчиков случайных чисел породил адекватную мысль в масштабе 45 порядков Вселенной, да еще и называть этот мега-абсурд наукой.
Ни хаос, ни законы не могут быть источниками мысли. Мысль самозаконна, имея свободно избранной целью еще неведомую истину, реализуя свою сущность лишь по мере успеха в следовании этой цели; порядок же природы, как он рассматривается наукой, полностью подчинен внешним силам, законам природы и хаосу, в нем нет свободы целеполагания. Сведение мысли к порядку природы требует рассматривать мысль как всецело определяемую законами и хаосом движения атомов, требует объявить иллюзией свободу и самозаконность мысли, отрицая подлинность стремления к истине. Но это и есть ложь критянина Эпименида: тем самым, это сведение, будучи мыслью, полностью приравнивает и себя к явлениям физиологического порядка, отказывая и себе в подлинном стремлении к истине, опровергая тем самым само себя. Идолизация космического разума приводит к отрицанию разума человеческого, а значит, и всего им усматриваемого, в том числе, и разума космического.
Разум, попытавшийся стать Богом, в итоге совершает самоубийство.
Этика: следствия
Перейдем от метафизики к этике. Было бы заблуждением полагать, что этика не зависит от метафизики. Зависимость эта сильна, но как тенденция, а не как обязательная связь в каждом индивидуальном случае. Человек, приравненный роботу, утрачивает смысл и достоинство - вот плата за идолопоклонство. Императивы этики на роботов не распространяются - все становится столь же дозволенным, сколь и бессмысленным. Самоубийства, наркомании, тоталитарные диктатуры, геноцид, разнообразные формы деградации - все эти формы зла коренятся, в том числе, и в той убийственной метафизике человека, которой оборачивается поклонение идолизированному разуму.
В чем спасение?
Этот вывод ни в малейшей степени не означает, что в разуме есть зло или порок. Космический разум, Логос, и величествен и спасителен, достоин восхищения и постижения - но как сфера божественного творчества, а не как обожествленная слепая программа, чья власть над миром ограничена лишь слепым же хаосом. Всякое доброе начало, превращенное в кумир, оборачивается злом. Логос прекрасен как величественное божье творение - но как высшая святыня, как кумир, он уже есть зло. “Не сотвори себе кумира” - гласит вторая заповедь. “Дети! Храните себя от идолов” - заканчивает послание Иоанн.
Именно этот культ, культ космического разума, требовал устранения живой связи человека с Богом. Наука об этой связи ничего сказать не может и не сможет: этот вопрос находится вне ее сферы познания. Связь человека с Богом личностна, творчески-уникальна, пронизана мыслью - мысли же научно ненаблюдаемы. Есть только один путь избавления от метафизического и этического абсурда: надо понять, что при всем величии Логоса Творец выше его, что Он жив и с нами, что пришло время заканчивать с идолопоклонством, выходить из затмения Бога - к Богу. Безбожный гуманизм метафизически, логически, этически и социально несостоятелен. Личность человека может обрести значение лишь в том случае, если Личность есть высший космический принцип. А для этого в центре мироздания должна быть Сверхличность, находящаяся в отношении отеческой любви и уважения к человеку, а не безликое соединение законов и хаоса. Пришло время преодолеть укоренившуюся ересь Лейбница и Спинозы. Это преодоление не есть своевольный вызов науке и объективному знанию; напротив, это есть как их следствие, так и спасение. Европейская цивилизация и человечество в целом несомненно идут к новым вызовам и испытаниям. С эпохи, самохвально назвавшей себя "Просвещением", культ разума выражался в отрицании живого Бога. Можно допустить, что при всей ложности этого отрицания, в нем был некий смысл необходимого зла, болезни роста, подросткового бунта. Подростковый бунт, однако, должен закончиться при достижении более зрелого возраста, когда подросток перестает быть столь озабоченным доказательством своей самостоятельности, становясь способным видеть далее этой озабоченности. Блудный сын, пройдя параболу бунта, дойдя до свиных объедков, возвращается в дом отца. Кажется, парабола разума уже проявила себя во всей своей высоте и низости для возвращения домой. Или 45 порядков - еще недостаточная высота? Или геноциды прошлого века - еще не недостаточно "объедки"? Или то унижение человека, о котором возвещает культ разума, еще неясно? Или человечеству требуются еще более страшные катастрофы, чтобы ужаснуться безумию бунта и вернуться к Отцу Небесному? Но тогда может так случиться, что не только обожествление разума будет отброшено, но и всякое почтение к нему - человечество может вернуться не к Богу, а к великому инквизитору, к тоталитарной архаике. Разум, стоящий во враждебности к Богу, будет отброшен как сатанинское искушение, каковым он в этой враждебности и является. Неспособность переосмысления бытия разума ведет к катастрофам и новому средневековью. Сегодня, однако, помощь в этом переосмыслении исходит уже от самого разума в лице науки. Сама наука, ее космический размах, свидетельствуют о ложности т. н. “научной картины мира”, на деле представляющей абсурдную смесь науки и кумиротворения. Сама наука с космической силой свидетельствует о богосыновстве как о действительном отношении между человеком и Богом.
Именно эта чудесная связь и есть глубочайшее основание мира.