Парадоксальное величие разума - часть I
В конце прошлого года Геннадий Мартович Прашкевич предложил мне выступить перед семинаром сибирских писателей, а также всеми, кто пожелает присоединиться, предложив высказаться за 20-30 минут на мою любимую космическую тему, а потом ответить на вопросы. Сегодня эта скайп-встреча состоялась при поддержке Новосибирской Областной Библиотеки. Кажется, получилось здорово. Огромное спасибо Геннадию Мартовичу - инициатору и ведущему встречи, Карине Никульниковой, взявшей на себя организационные заботы, всем сотрудникам библиотеки, содействовавшим этой встрече, а также всем, кто нашел время прийти, послушать и особенно задать вопрос. Вопросов было десятка полтора - и я благодарен за каждый из них. Ниже следует текст этого получасового выступления.
Парадоксальное величие разума
Часть I.
Все вроде понятно...
Начнем с общепринятого: наука есть одна из форм познания. Отнюдь не единственная, разумеется: можно говорить о житейском познании, гуманитарном, философском, художественном, магическом, религиозном.. Из всего этого разнообразия, наука считается наиболее ясной, отчетливой, объективной формой. И действительно - при высочайшей свободе внутринаучной критики и конкуренции в поиске истины, та мера согласия, которая царит в науке, и в малой степени не достигается ни в одном из других видов познания.
А как обстоит дело с пониманием самой науки? С ответом на вопрос - что есть наука? На первый взгляд - и здесь все более-менее ясно. Обычно, характеризуя науку, говорят об объективном знании, основанном на фактах, т.е. на универсально детектируемых наблюдениях. Также говорят о концептах, компактно описывающих факты, предсказывающих новые, а потому опровергаемых (falsified, по термину Карла Поппера).
Бесполезные “Начала”
Посмотрим с этой точки зрения на появление Евклидовой геометрии - примерно 300 г. до РХ. Что, собственно, открыл Евклид? Да вот, факт состоит в
том, что никаких новых фактов Евклид не открыл: все, что имело мало-мальски практическое значение в его результатах, было давным-давно известно и Междуречью и Египту. Тысячу лет уже все необходимые геометрические соотношения и рецепты широко использовались на практике - землемерами и архитекторами. Все практически значимые проблемы геометрии имели хорошо известные решения, которые были изложены в вавилонских и египетских справочниках. Новация Евклида, а точнее сказать, греческой математики, состояла в том, что греки зачем-то стали доказывать то, что ни малейшего сомнения не вызывало ни у кого, включая и греков. В глазах египетско-вавилонских школ это могло выглядеть в лучшем случае пустой забавой, если не вызовом здравомыслию, вроде доказательства с серьезным лицом, что Нил впадает в Средиземное море. Эта ненужная, если не абсурдная, греческая новация и была единственно новым началом практически бесполезных, перегруженных ненужными рассуждениями “Начал”. То есть, ориентируясь на ценность фактического знания, подразумеваемую вышеприведенной современной дефиницией науки, мы должны заключить, вслед за Вавилоном и Египтом, об очевидной незначительности евклидова труда.
Вместе с тем, величайшее значение “Начал”, далеко выходящее за узкие рамки науки, не подлежит сомнению. Именно это сочинение стало образцом не только для последующего развития математики и физики, но и значительно повлияло на такие области рационального мышления как теория права и теория музыки (Рассел), да и вообще на всю последующую европейскую мысль. Таким образом, “Начала” содержат нечто чрезвычайно важное, упускаемое общепринятым факто-центричным пониманием науки. Значение “Начал” состоит в том, что они явили миру первую естественнонаучную теорию. Все геометрические утверждения, теоремы, логически строго выводились из небольшого числа априорных истин, аксиом или постулатов. Истинность же самих постулатов представлялась гарантированной их очевидностью. Но зачем же потребовалось возводить эти бесчисленные доказательства, если ответы были давно известны и сомнения не вызывали?
Рождение теории из духа музыки
Часто говорят, что наукой движет любопытство ученых. Верно ли это? Любопытство - качество вечное и повсеместное, всегда находящее себе массу житейских приложений, ориентированных на те или иные факты. А вот наука, особенно теоретическая, евклидовского типа наука, развивается очень неравномерно, как в плане истории, так и в плане географии. Вдобавок, в данном случае мы видим не интерес к открытию новых фактов, не любопытство к ним, но напротив - безразличие к практической стороне дела самой по себе. Что же двигало создателями теории?
Первым пророком теории, ее провозвестником, был, судя по всему, орфический жрец Пифагор. Пифагор учил, что в основе явлений и под их покровом лежит божественный порядок, совершенная гармония - Логос. Благодаря Логосу Вселенная есть Космос - Прекрасное (та же греческая этимология, что и в слове косметика). Высшей задачей человека есть приближение к Богу, что требует постижения Логоса, как доступной человеку сферы божественного. Логос подлежит от-крытию, dis-covery, αλήθεια, достигаемому путем медитативного созерцания, соединяющего внутреннюю строгость, дерзновение к истине и благочестие, θεωρία. То есть, античная теория ориентирована не на землю, а на небо. Теория не есть средство получше узнать мир фактов, дольний мир; она лишь отталкивается от известных фактов, но направлена на горние цели, она есть путь к Богу. Согласно пифагорейскому учению, доказательство теоремы есть ступень на пути к спасению души. Потому и было начертано над входом в платонову Академию, в основе своей пифагорейскую: "Не геометр да не войдет". Жрец культа Орфея Пифагор был музыкантом и мыслителем; за гармонией аккордов он увидел гармонию чисел, пронизывающих Логос. Ницше увидел, что греческая трагедия родилась из духа музыки. Если так, то не она одна: из духа музыки родилась и греческая теория.
“..первоочередное внимание в пифагорействе уделялось не характерному для традиционной религии улаживанию взаимоотношений с божеством путём вопрошания оракулов и совершения жертвоприношений, но спасению души путём сосредоточенного собирания её в сознающее себя целое.” - пишет Андрей Щетников в своем историко-научном трактате “Возникновение теоретической математики и пифагорейская сотериология воспоминания”.
Отсылая за детальным описанием появления теоретического познания к этой прекрасной статье, перейдем на два тысячелетия позже, к эпохе Коперника, Кеплера, Галилея, Декарта, Лейбница, Спинозы и Ньютона.
Коперник, Кеплер
С античных времен, классическим трудом по астрономии был "Альмагест" александрийского астронома Птолемея (150 г. н.э.). Будучи основан на геоцентрической идее, Альмагест описывал движение планет как одновременное вращение по двум кругам - эпициклам и дифферентам. Радиусы и частоты вращений по этим кругам были прекрасно подогнаны к наблюдениям, поэтому птолемеева модель их великолепно описывала и предсказывала. Ко времени Коперника (начало XVI века) никакой практической необходимости в улучшении предсказаний "Альмагеста" не было. Практиками - или "практиками" - заинтересованными в хорошем описании движения планет, были исключительно астрологи; за долгие века использования книга Птолемея была прекрасно освоена астрологическими школами. Несмотря на полное согласие с наблюдениями и на общепризнанность "Альмагеста", Коперник был убежден в ложности этого описания неба. Причина была лишь одна - картина Птолемея представляла собой набор неких произвольных конструкций, она не была внутренне-элегантной. Коперник же почему-то верил, что фактической точности недостаточно, что истина должна сиять красотой разума, какового он в системе Птолемея не усматривал. По сути дела, отношение Коперника к "Альмагесту" повторило отношение Евклида к вавилоно-египетским школам. Пифагорейская вера в космический Логос отвергала факто-центризм и практичность как достаточный критерий истины, объявляя ложным всякое учение, пусть безукоризненное с фактической точки зрения, если в таковом не усматривалась интеллектуальная красота. В отличие от Евклида, однако, Коперника ждала не победа, но поражение. Коперник видел только один образ божественно-прекрасных орбит - круг; круг представлялся Копернику наиболее адекватным геометрическим воплощением Абсолюта. Сравнение же с данными наблюдений показывали, что подлинные орбиты отклоняются от окружностей. Реальность потребовала от Коперника вернуться к отвергнутым было нагромождениям эпициклов, хотя и заметно меньших размеров, чем у Птолемея. Радости такое решение нести не могло - письмена Бога прочтены явно не были. Думается, что именно это глубокое разочарование и долгие безуспешные попытки найти выход из обнаружившегося тупика и были подлинной причиной, по которой Коперник оттягивал публикацию своей системы. Свидетельствуя скорее о поражении, чем о победе, она не могла его радовать. Говорят, что первый печатный экземпляр своей книги (1543г.) каноник фромборкского собора, доктор права и медицины Николаус Коперникус то-ли не увидел вовсе, то-ли увидел, уже находясь при смерти. Вера Коперника в скрытую красоту законов движения планет, несмотря на кажущееся ее поражение, ставшее со временем еще более очевидным, была столетие спустя героически разделена Кеплером. Кеплер заменил коперниковы круги на несколько иные, не менее прекрасные фигуры - эллипсы, и обнаружил великолепное согласие этой гипотезы с лучшими на то время наблюдениями Тихо Браге, унаследованные Кеплером вместе с основанной Тихо пражской обсерваторией. Помимо этого закона, Кеплер установил еще два, касающиеся связей между пространственными и временными характеристиками планетарных орбит. Эти открытия стали триумфом пифагорейства. Кеплер адресовал свой труд вечности. "Неважно, будет ли моя книга прочтена современниками или людьми будущего; она может и подождать своего читателя сотню лет. Сам Бог ждал шесть тысяч лет, пока его работа не была увидена." - писал Иоганн Кеплер, увидевший "работу Бога".
Следующим великим торжеством пифагорейской веры явилась небесная механика Ньютона.
Галилей, Ньютон, Декарт
Приведем пару высказываний, дающих представление о взглядах отца экспериментальной физики Галилея:
“Вселенная есть Великая книга, постоянно открытая нашему взору. Эта книга написана на языке математики, без знания которого она предстает тёмным лабиринтом”.
И другое:
“Не думаю, что Создатель Вселенной наделил нас чувствами, разумом и интеллектом, чтобы мы отвергали их, стремясь постигнуть Его Творение."
Эти слова Галилея - чистое пифагорейство. Его взгляд на мир - взгляд математика и художника. Кстати, художником Галилео Галилей был не только в переносном, но и в прямом смысле слова - в возрасте 24 лет он получил должность преподавателя перспективы и контрастной живописи chiaro-scuro в Академии Искусств Флоренции. Процитированные слова Галилея выражают кредо пифагорейского учения, соединяющего восхищение Вселенной, веру в математическую красоту и в познание ее законов как путь приближения к Богу.
Для Декарта познание приобретало смысл и значение только в силу доверия Творцу - вере в Его мудрость и любовь к человеку. На своих высотах, познание требует героизма и настойчивости в поиске святого Грааля, сокрытого пеленой явлений. Но в мире, где нет Всеблагого Бога, нет и никаких оснований верить в такой Грааль, нет источника для этого высокого вдохновения. Мир, в котором нет Бога, тонет в бессмысленности, скорее отталкивая мудреца, чем привлекая его. Примерно так рассуждал Декарт, заключая, что Бог есть основание познания.
Ньютона вдохновляла вера в красоту замысла Божьего о Мире, в элегантную простоту законов природы. Он утверждал, что Творец продолжает участвовать в делах мира. Корпус теологических текстов Ньютона превосходит по объему корпус его трудов по физике. Среди его обширного теологического наследия уместно выделить напоминание об опасности кумиротворения: "The sin consists first in omitting the service of the true God" - "Грех состоит, прежде всего, в пренебрежении служению истинному Богу"
Лейбниц, Спиноза, Просвещение
В то же время, формировался иной взгляд на отношение законов природы и Творца. Восхищение логической стройностью законов переходило в предельное обожествление этих законов самих по себе, затмевавшее и отменявшее их Автора. Среди пророков этой внутри-пифагорейской ереси следует назвать два великих имени - Лейбница и Спинозы. Лейбниц был убежден, что фундаментальные истины вошли в ум Бога помимо Его воли, вошли, не испросив дозволения. Творец низводился до уровня работника по инструкции - если даже не робота. Философия же Спинозы вообще упраздняла Личность Бога, сводя Его к безличному Логосу, подобному некоей гигантской вечной программе, задающей движение Вселенной. "Этика" Спинозы написана на языке теорем - разница между людьми и треугольниками для Спинозы не была уж так принципиальна. Абсурдность этической проповеди одного треугольника другим как-то прошла мимо внимания Спинозы.
В XVIII веке фантастический успех ньютоновой физики обернулся против метафизики ее автора. Всеохватность, элегантность и логическая стройность Ньютоновой механики произвели громадное впечатление, перешедшее в идолизацию разума, в то, что Мартин Бубер назвал “Затмением Бога”. Уверовав во всесилие разума, старого Бога отправили в Парижскую Академию за справкой о существовании. Справка была выдана, но с сильным понижением в статусе, получившем, словно в насмешку, название “деизма”. Академия оставила за Творцом ранг Часовщика, смастерившего и пустившего Часы, и более их уже не трогающего. Вопрос о Личности Мастера снимался этим отказом в последующем вмешательстве, поэтому проблема отношения Бога и Разума, о которой Лейбниц спорил с Декартом, сама собой ушла для “просвещенных граждан” на второй план.
После того, как Дарвин предположил самопроизвольное возникновение и развитие всего богатства жизни (1859), Бог был окончательно отправлен на покой; для просвещенной общественности наступило время “научной картины мира”, где все происходящее всецело определялось совместным действием законов природы и хаоса.
Максвелл
Во второй половине XIX века в области фундаментальной физики произошло открытие высшего ранга, того же, что и Механика Ньютона - появилась Электродинамика Максвелла (1831-1879). Имеет смысл сказать о мировоззрении автора. Дж. К. Максвелл был глубоко верующим христианином, знатоком Библии, старейшиной Пресвитерианской Церкви. Приведем с этой целью пару цитат.
“Я верю, вместе с Вестминстерскими Теологами и их предшественниками, что высшим предназначением человека является восславление Бога и доставление ему радости. Именно ради этого человек получает растущую мощь в коммуникации со всем сотворенным.”- писал двадцатилетний Максвелл в частном письме.
А вот другое его высказывание, написанное за три года до смерти: “Полагаю, что долгом каждого является делать все возможное ради восприятия величия, порядка и единства Вселенной, и помнить об этом, читая такие места Св. Писания как Псалом 8, 1ю главу “Послания Колоссянам”, Евр. 2:6 и другие подобные им.” (1876)
Откроем восьмой псалом, упомянутый здесь Максвеллом дважды - напрямую и как внутренняя цитата в павловом "Послании к Евреям" 2:6 - и прочтем там следующее:
“Когда увижу небеса - дела перстов Твоих, луну и звёзды, которые Ты утвердил, то что - человек, что Ты помнишь его, или сын человеческий, что посещаешь его?”
(Продолжение в следущем посте - ЖЖ, даже платный, не дозволяет пост выше некоего скудного лимита)