Командировка на чуму в Уральскую область
А. Ф. Пальмов. Моя командировка на чуму в Уральскую область в последнюю эпидемию // Русский врач. 1912. № 7.
В ½-не августа 1911 г. я был командирован от Высочайше утвержденной противучумной комиссии в Уральскую область «для участия в противучумных мероприятиях». 21-го августа я прибыл в Уральск. К этому времени чумная вспышка в местности Шорман, начавшаяся 7-го августа, уже закончилась. Однако Джамбейтинская санитарно-исполнительная комиссия не нашла возможным считать настоящую противучумную кампанию законченной без обследования примыкающей к бывшему чумному очагу местности.
Поэтому, по распоряжению военного губернатора, я вместе с 2-мя другими врачами, прибывшими вместе со мною из Петербурга, был командирован в Джамбейту, где председатель комиссии полк. В. С. Юркевич должен был дать нам точные указания относительно нашей деятельности.
28-го августа в сопровождении ф-ра Лостонина я выехал на обследование 3-х доставшихся мне волостей: Кураильской, Чарлкарской и Урюктюхульской.
Обычно я делал так. Составив при участии фельдшера маршрут на весь день, рано утром я отправлялся в путь, производя обследование всех встречавшихся аулов, отдельных кибиток и землянок. Все время, за исключением 1-го дня, меня сопровождал управитель с писарем, ибо опыт 1-го дня показал, что без управителя трудно находить лошадей. С заходом солнца, иногда же и гораздо позднее, проехав за день верст 70-80, я останавливался на ночлег у кого-либо из более состоятельных киргиз. Здесь составлял я маршрут на следующий день, а наутро все начиналось сначала.
В целях выяснения степени санитарного благополучия местности я в начале прибегал к поголовному осмотру населения. Но скоро пришлось убедиться, что в 2-недельный срок, который был предоставлен нам для обследования, я не осмотрю и 1/10 всего населения. С другой стороны, несомненно, что мера эта осуществима лишь при активном и сознательном содействии населения; без этого же она превращается в фикцию, ибо ускользнуть от осмотра в. нетрудно. Исходя из этих соображений, я стал пользоваться поголовным осмотром лишь в тех случаях, когда имелись определенные указания на неблагополучие данного аула, данной землянки или кибитки. В остальных же случаях довольствовался опросом управителей, старшин и мулл.
Много времени и внимания я посвятил беседам с киргизами на тему об эпидемических болезнях. Для этих бесед я пользовался всяким случаем - чаепитием, ужином и всякой остановкой для перемены лошадей. Размерами аудитории я не стеснялся: иногда слушателей было чел. 5, иногда до 20. Центральной темой бесед была, конечно, чума и все вопросы к ней относящиеся; так, пришлось говорить о признаках чумы; о роли зараженных вещей, грызунов и насекомых в ее распространении; о личном и общественном предохранении от чумы; об образе действий до прибытия медицинского персонала в случае ее появления, т. е. о немедленном отделении больного и его семейства, об экстренном уведомлении врача или фельдшера и т. д. Считая зараженные вещи в. важным обстоятельством в деле возникновения новых чумных вспышек, я обращал особое внимание киргиз на вред сокрытия вещей от зачумленных; при этом существенное влияние на убедительность моих слов, несомненно, имело постановление Уральской санитарно-исполнительной комиссии об уплате за сжигаемые вещи их покупной стоимости, о чем я сообщал киргизам при всяком удобном случае. Наряду с беседами шло лечение больных и оспопрививание. Впрочем, число больных, обращавшихся за помощью, было невелико. Очевидно, здесь играло роль незнакомство со мною населения. Что касается общего впечатления, которое киргизы произвели на меня как врача, то его нужно признать в. благоприятным. Везде я встречал внимание и доверие, которых не всегда встретишь среди русского простого народа, особенно в эпидемическое время. И, по-видимому, здесь играет роль не только киргизская забитость и безответность; вероятнее, что киргизы сознательно, на основании горького опыта пришли к выводу, что при чуме вне врачебной помощи искать спасения негде. Если это так, то этот вывод нужно поставить киргизам в большой плюс, ибо русский простой народ, имея за собою еще более горький и несравненно более продолжительный эпидемический опыт, никак не может придти к такому же выводу.
Внешние условия, в которых велось обследование, были в. тяжелые. Не говоря уже о крайней утомительности бесконечной езды на лошадях, пришлось терпеть лишения в самом необходимом; так, из-за неимоверного количества блох в киргизских жилищах на первых порах я совершенно не мог спать. Получалось совершенное всенощное бдение, тем более досадное, что тут же у меня под боком храпели хозяева. Немалым источником горестей был и вопрос о продовольствии. Дело обстояло так: или пользуйся консервами, или голодай, или питайся с киргизского стола. Все эти 3 стадии я и проделал. Сначала сидел на консервах; получил желудочно-кишечное расстройство; пришлось обратиться к помощи товарища. Затем поневоле должен был голодать. А в конце концов, не мудрствуя лукаво, перешел на киргизский столь.
Мой объезд близился к концу. Оставалось посетить каких-нибудь 2-3 аула. Чумы я нигде не нашел. Но окончить обследование мне так и не удалось. 7-го сентября в 7-м ауле Чарлкарской волости совершенно неожиданно я получил точные сведения, что в 5-м ауле Чедыртинской волости обнаружены чумные заболевания со смертельными исходами. Узнав от управителя Кураильской волости, что в не посещенных мною аулах все обстоит благополучно, я немедленно отправился в Джамбейту.
Приехав 8-го сентября вечером в Джамбейту, я узнал от полк. Юркевича следующее. В ночь на 6-ое сентября старшина 5-го аула Чедыртинской волости рапортом донес ему, что в его ауле было несколько подозрительных заболеваний и что некоторые из них быстро закончились смертью; так, еще 25-го августа умер старый киргиз М., содержатель харчевни, помещавшейся в 20 верст. от Джамбейти на главном тракте в Уральск, в местности Акмола-сай; того же числа умерла его родственница Б., жившая неподалеку в другой землянке; 3-го сентября заболел рвотой и поносом и 5-го сентября умер сын М. Г., 33 л., 4-го сентября заболели тесть умершей Б. М. С., 78 л., и дочь последнего Т., 15 л., а 5-го сентября «заболело под мышкой» у X. - жены умершего Г. Нужно заметить, что в день получения от старшины вышеупомянутого донесения аул этот посетил врач специально для обследования и ничего подозрительного там не обнаружил. Почему так вышло, - потому ли, что врач случайно не посетил как раз неблагополучные семьи, потому ли, что он не навел справок у старшины, потому ли, наконец, что все это было скрыто от него умышленно, сказать не могу. Для меня этот факт интересен тем, что он служит яркой иллюстрацией правильности положения, которое я высказал раньше, и именно, что поголовный осмотр населения врачом в условиях данного времени и места - способ в. ненадежный для обнаружения санитарного неблагополучия и что пригоден он лишь при установленном неблагополучии для подробного выяснения его степени и характера.
Немедленно по получении донесения полк. Юркевич и д-р А. С. Оницканский с ф-ром Маликовым отправились на место. На основании клинической картины было установлено подозрительное по чуме заболевание; местность была оцеплена, и в оцеплении остались прибывшие врач и фельдшер. Дальнейшие события были таковы. В ночь на 8-ое умерла заболевшая 5-го сентября X., причем в последний день у нее наблюдались понос с кровью и рвота. В ночь на 9-ое умер сын ее А. Ч., 10 л., заболевший 7-го сентября; у него была боль под мышкой, а под конец тоже присоединилось желудочно-кишечное расстройство. Кроме того, 6-го сентября заболела дочь И. Д. - Л., 13 л., мать которой Б. ходила обмывать умершую 25-го августа Б., а 7-го сентября заболел сын умершего Г. - ребенок 1½ л. Х.-М., у обоих найдены бубоны - у Л. справа под мышкой, а у Х.-М. в левом паху. Того же 7-го сентября заболела Т. - внучка М., 3 л., у ней обнаружен бубон под мышкой слева.
9-го сентября прибывшим из Уральска с лабораторией ветеринарным врачом Богословским было произведено вскрытие трупа А.-Ч. Это вскрытие в связи с бактериоскопическим исследованием содержимого кишечника и наблюдавшейся клинической картиной дало возможность точно установить распознавание чумы в кишечной и бубонной форме.
Было бы, конечно, в. интересно выяснить: какова же была причина этой последней вспышки? Если понимать этот вопрос в общей форме, то ответ на него не представить затруднений. В окрестностях Джамбейты это уже 4-ая эпидемия. За это время здесь накопилось столько заразного материала в форме ли зараженных вещей, или в виде живых носителей чумы - грызунов, насекомых и людей (чумоносов), что дальнейшие вспышки чумы в этой местности не представляют ничего удивительного. Другое дело, если бы мы попытались точно и определенно ответить, когда, где, как и от чего именно заразился 1-ый в эту вспышку больной М. Тогда нужно признаться, что данных для такого ответа в нашем распоряжении нет, точно так же, как нет их и у большинства исследователей относительно возникновения других эпидемий, как это видно из докладов врачей, участвовавших в Астраханском противучумном съезде 1910 г. Поневоле приходится довольствоваться лишь более или менее вероятными предположениями на этот счет. Так, известно, что из чумного очага на урочище Торман в ночь с 4-го на 5-ое августа скрылся, неизвестно куда, живший в семье умершего от чумы Ч. Ж. его родственник К. Ж., 63 л. Гонимый страхом смерти и, очевидно, совершенно обезумевший, он бешено помчался по степи на своем скакуне - лучшем, как говорили, по всей округе. В погоню за ним бросилось несколько человек, в том числе один из местных врачей. Некоторое время они преследовали его по пятам, но вскоре он скрылся из вида. А потом была молва, что его видели под Уральском. Если последнее верно, то в таком случае возможно построить следующую в. вероятную гипотезу: так как вся округа была оповещена о бегстве зачумленного К. и о том, что его следует задержать, то беглец, направляясь к Уральску и зная о разосланном насчет его приказе, считал для себя более безопасным делать привалы не в частных кибитках и землянках, а в харчевнях, где он мог затеряться в общей массе; как раз ему встретилась харчевня старика М., он вошел в нее, может быть, переночевал, посеял здесь заразу, а затем скрылся. Но, конечно, это только гипотеза…
Отдохнув в Джамбейте 1½ суток, 10-го сентября по указанию полк. Юркевича я вступил в оцепление для заведывания чумным очагом, взамен А. С. Оницканского, который должен был уехать в Петербург.
В момент моего вступления в очаг в нем оказались 5 больных. Помещались они в 3-х кибитках, отстоявших одна от другой на ½ версты и на версту. В одной кибитке лежали: М. Р. 78 л., его дочь Т., 15 л., и внучка Т., 3 л. В другой кибитке помещалась Л. - дочь И. Д. - 13 л., а в особой кошарке были помещены Х.-М. 1½ л., сын умершего Г., и его здоровая бабка М. - жена умершего М. При осмотре больных 11-го сентября состояние их было таково. М. с левосторонним паховым бубоном был уже в агонии и к вечеру умер. В крайне тяжелом состоянии при 36°,5 была и Т., у которой тоже определялся паховый бубон слева. 3-летняя Т. с большим подмышковым бубоном слева и с нормальной температурой была в нисколько лучшем положении. Но все вместе они представляли крайне тяжелую картину. Совсем другой вид имела Л.; несмотря на громадный бубон под мышкой справа при 36°,5, она чувствовала себя настолько хорошо, что свободно ходила, кипятила себе чай и варила обед. У Х.-М. имелась некоторая припухлость под мышкой слева, был кашель, 39°, но общее состояние его было удовлетворительно. Здоровое население очага состояло: 1) из семейств М. и Л. в числе 14 чел., которые были выделены в 2 чистых кибитки; 2) из 38 лиц, оставленных под наблюдением, ибо часть их имела то или иное соприкосновение с умершими и больными; эти лица были оставлены в их собственных 5 землянках и 3-х кибитках; 3) из 5 лиц медицинского персонала - 3-х врачей и 2-х фельдшеров, поместившихся в 2 кибитках, и 4) из 10 санитаров, (считая в их числе 1 санитарку), которые были размещены в 1 большой кибитке. Для нужд очага имелась пара лошадей с упряжью, экипажем и телегой.
11-го сентября я формально вступил в заведывание очагом.
Сознавая, что главным условием успеха всякой работы является ее планомерность, я прежде всего обратил внимание на эту сторону дела. С этою целью мною был заведен такой порядок. Ежедневно вечером ко мне являлись оба фельдшера и старший санитар Рытов. При их участии составлялось подробное расписание работ на следующий день, при чем точно указывалось, кто именно, что и когда должен делать. Тут же составлялось требование на провиант и на все предметы, необходимые для очага. О выполнении каждой работы и каждого моего распоряжения мне немедленно докладывалось; в противном случае считалось, что работа не исполнена. Благодаря этому, я всегда был в курсе дела. Что касается очередных работ, которые повторялись изо дня в день, то они раз навсегда были разделены между определенными лицами; изменения делались лишь в случае необходимости. Так, по выбору санитаров мною был назначен для них особый кашевар и истопник. Для фельдшеров и меня готовила пищу санитарка. Она же заведывала цейхгаузом, ежедневно обеззараживала «чумное» платье, бывшее за день в употреблении, прибирала мою кибитку и мыла больных. Санитар-киргиз Илимисов 3 раза в день - утром, днем и вечером - навещал больных, поил, кормил их, переворачивал на другой бок, расспрашивал об их нуждах, словом, исполнял обязанности брата милосердия. О результатах каждого визита он аккуратно докладывал мне. На попечении другого санитара были лошади; он же развозил по очагу воду, кизяк (топливо) и провизию. В случае надобности каждому из перечисленных лиц назначался помощник. На ночь 4 санитара отправлялись по 2-ое в 2 кошарки, поставленные вблизи кибиток Л. и М. Здесь они посменно дежурили всю ночь и по первому зову больных должны были входить к ним в кибитку, надевая при этом «чумные» костюмы и соблюдая все предосторожности. Из фельдшеров один ежедневно присутствовал на более серьезных работах санитаров, при чем или принимал в них непосредственное участие, или только наблюдал, но всегда являлся ответственным лицом; другой, фельдшер Маликов, прекрасно говоривший по-киргизски и «бравший», как он выражался, уже 3-ью чуму, участвовал в моих ежедневных объездах очага. Кроме того, на фельдшерах лежало исполнение других, более мелких обязанностей, как, напр., приема ежедневного транспорта провианта и вещей для очага, сдача требования на следующий день, распределение провизии и вещей между населением очага, всякого рода переговоры с отделенными, с карантинным фельдшером и т. д. Сам я ежедневно утром вместе с Маликовым посещал больных и отделенных, присутствовал на всех более ответственных работах, вел переговоры о положении и нуждах очага с полк. Юркевичем или его помощником, принимал доклады фельдшеров и санитаров об исполненных работах и входил во все мелочи очаговой жизни. День заканчивался вышеупомянутым распределением работ и составлением требования на завтра.
Приведу истории болезни тех 5 больных, которых я застал в очаге.
<…>
Таким образом, из 5 больных с бубонной формой чумы, которых я нашел в очаге, 1, бывший уже в агонии, умер, остальные выздоровели. Из последних у 2-х бубоны рассосались, у 1 вскрылся сам и у 1 был вскрыт мною, благодаря чему процесс заживления сократился по крайней мере на неделю.
Лечение было исключительно диэтетическо-гигиэническое, насколько это было возможно в условиях степной жизни. Лечения сывороткой не применялось.
Самое строгое внимание я обращал на соблюдение мер личной предосторожности всеми, кто работал в очаге. Во время работ каждый должен был надевать особый «чумный» костюм, состоявший из халата, шаровар и колпака, закрывавшего всю голову, шею и бо́льшую часть лица. На руки надевались кожаные рукавицы, а рот и нос в особых случаях, напр., при входе в зараженную кибитку, завязывались полотенцем, смоченным в спирте или сулеме. Все это по окончании работы сбрасывалось в котел с карболовым раствором и подвергалось кипячению; обувь обливалась раствором сулемы и карболовой кислоты, а руки, лицо и голова тщательно вымывались мылом, а затем спиртом и раствором сулемы или карболовой кислоты. Если во время работы приходилось касаться зараженных предметов голыми руками, то немедленно их мыли водой с мылом, спиртом и обеззараживающими растворами, всегда имевшимися в запасе. Для уяснения смысла всех этих мер пришлось вести с санитарами специальные беседы, ибо только 3-ое из них (и среди них санитарка) были уже раньше на чуме, остальные были новички. Тем не менее, благодаря постоянному надзору, дело шло гладко, и никто из работавших в очаге не заболел.
Для уничтожения заразы единственно надежным способом было признано сожжение всего зараженного материала, ибо обеззараживающей камеры на месте не имелось, а химический способ был отвергнут, отчасти как неосуществимый в данных условиях, отчасти же как не достигающий цели. К такому именно решению вопроса побуждала и практика предыдущих эпидемий в Уральской области, во время которой все предметы, находившиеся в очаге, т. е. кибитки, землянки и имущество как киргиз, так и лиц медицинского персонала, исключая металлических и стеклянных предметов, подвергались уничтожению огнем [Из казенных вещей все, что можно было уничтожить - даже валеные сапоги, - кипятились, а такие вещи, как тулупы или ватные пиджаки, погружались в карболовый раствор до полного намокания и затем просушивались на воздухе.].
Так как оснований к изменению уже установившегося порядка не было, то со 2-го дня моего пребывания в очаге было начато постепенное уничтожение всего его содержимого, начиная с кибиток и землянок. Все предварительно обливалось мазутом и зажигалось. Кибитки сгорали быстро - в час, землянки же приходилось дожигать еще раз чрез день или 2. Пред сожжением все имущество переписывалось и оценивалось, согласно постановлению Уральской санитарно-исполнительной комиссии от 10-го августа 1911 г., «применительно к стоимости вещей при их приобретении». Так как вводить в оцепление для участия в оценке посторонних киргиз и полицейских чинов было признано Уральской санитарно-исполнительной комиссией излишним, то оценочная комиссия все время состояла из врача, фельдшера и 2-х санитаров. Но всякий раз по поводу оценки я запрашивал мнения заведующего административной частью по чуме полк. Юркевича, управителя Чедыртинской волости и др. киргиз, которым подлежавшее оценке имущество было более или менее известно. Окрестности сожженных землянок и кибиток и вся вообще территория очага была постепенно осмотрена; все нечистоты, тряпки и отбросы хозяйства собраны и уничтожены; все подозрительные места были вскопаны, облиты мазутом и обожжены. Следует отметить, что раскопки на этот раз дали в. скудные результаты: были найдены лишь 2 шапки и железная лопата в куче золы около землянки старухи М. Как они туда попали, М. объяснить не могла, но всякий умысел отвергла. Пред выходом из очага последних обитателей были закопаны все колодцы и сожжены кибитки медицинского персонала, так что в бывшем очаге не осталось ничего, кроме развалин сожженных землянок и высокого белого холма над братской могилой.
Единственные при мне похороны были произведены следующим образом. Труп умершего был завернут в сулемовые простыни и опущен в могилу 3-аршинной глубины. Дно могилы, не доходившее до уровня почвенной воды, было предварительно засыпано известью. Над трупом, прежде земли, также был насыпан слой извести. Эта могила была вырыта рядом с другими, где уже были похоронены те, что умерли от чумы раньше, так что получилось целое чумное кладбище. Кругом этого кладбища постепенно был вырыт широкий и глубокий ров, а сверху насыпан высокий курган и все это засыпано известью. Со стороны родственников отношение к обряду похорон было совершенно пассивное, они лишь выразили желание, чтобы покойник был положен в могиле по магометанскому обычаю не на спину, а на правой бок, головой - если не ошибаюсь - к югу.
Срок обсервации лиц, бывших в соприкосновении с больными, согласно постановлению Астраханского противучумного съезда 1910 г. был определен в 5 дней. Поэтому вышеупомянутые 38 лиц 11-го и 12-го сентября после предварительного обмывания и обеззараживания были приведены в карантин как здоровые. По отношению к жилищам и имуществу этих лиц было применено химическое обеззараживание сулемой и карболовой кислотой, ибо их соприкосновение с больными и умершими точно установлено не было, а лишь подозревалось. Вместе с ними было отпущено 207 голов скота, который , согласно постановлению Уральской комиссии от 10-го августа 1911 г. и вопреки постановлению Астраханского съезда, был подвергнут осторожному обеззараживанию. Карантином для этих 38 киргиз послужили те же 5 землянок и 3 кибитки, в которых они помещались и ранее и которые теперь были лишь обеззаражены. Семейства М. и Л. пришлось задержать несколько дольше, ибо у некоторых из малолетних членов их наблюдались повышения температуры до 37°,7, по-видимому, на почве желудочно-кишечного расстройства. Семья Л. из 8 чел. была переведена в карантин 16-го, а семья М. из 6 чел. - 21-го сентября.
Процедура перевода в карантин была обставлена так. Предварительно все подлежавшие переводу лица мылись в своих кибитках водой с мылом, как в бане, при накаленной докрасна железной печке. Затем они вторично мылись и окатывались теплой сулемой в кошарке, поставленной на границе очага. Отсюда, накинув чистую простыню, они переходили в кошарку, поставленную рядом в пределах нейтральной полосы между очагом и территорией карантина. Простыня сбрасывалась у входа, а сами они входили в кошарку, где карантинный фельдшер или сантарка еще раз обмывали их теплой сулемой и одевали в чистое платье. После осмотра их карантинным врачом и измерения у них температуры они водворялись наконец в чистые карантинные кибитки.
В течение 1½ недель со дня моего вступления в очаг служебный персонал был завален работой; все работали буквально не покладая рук. 20-ое сентября было 1-м днем, когда я нашел возможным разрешить санитарам послеобеденный отдых, а с 21-го сентября количество работы так пало, что пришлось начать постепенный перевод санитаров в карантин. К этому времени после всех произведенных работ и перевода в карантин семьи М. мне удалось сконцентрировать весь очаг на небольшом квадрате в 80-90 саж. в длину и ширину, на котором помещались: 3 кибитки с служебным персоналом, 3 кошарки с больными и 1 кошарка, поставленная вблизи больных, для ночных дежурных. С 23-го сентября, когда количество работы стало еще меньше, а бывшие больные почти все уже выздоровели, в очаге воцарилась большая скука. Все жизненные неудобства, которые раньше маскировались лихорадочной работой, выступили наружу. Неприятно давали себя знать и однообразный стол, состоявший исключительно из баранины, хлеба и картофеля, и убогая бивуачная обстановка, и полная обособленность от мира. На беду стояла отвратительная погода. Вступив в очаг при летней погоде, мы последовательно перенесли самую ужасную осень и дов. суровую зиму. Ветер и холод начались приблизительно с ½-ны сентября, а с 27-го сентября подул такой ураган, что пришлось все время следить, как бы не снесло чьей-либо кибитки или кошарки. 30-го сентября при страшном ветре выпал снег слоем приблизительно в 3 вершка, и на целую неделю установилась настоящая зима с морозами до 7°. Хорошо еще, что в очаге было достаточное количество железных печей, кизяка и мазута. Под конец и больные, и мы только и делали, что сидели и грелись у накаленных до́красна железных печей.
2-го октября я сообщил заведующему административной частью, что со вчерашнего дня выделение гноя из бубонов у больных прекратилось, раны совершенно зарубцевались и что я нахожу возможным чрез несколько дней очаг ликвидировать. 3-го октября состоялось заседание Джамбейтинской санитарно-исполнительной комиссии, и по ее постановлению на другой день я вошел в карантин. Для заключительных работ в очаге остались - фельдшер Маликов, 3-ое санитаров и санитарка, действиями которых я продолжал руководить из карантина.
8-го октября, по постановлению Джамбейтинской санитарной комиссии от 7-го октября, в присутствии 3-х врачей - карантинного врача, врача Джамбейтинской больницы и меня - после обычной процедуры были переведены в пределы карантина все 4 выздоровевших больных и старуха К. М.; при этом среди врачей возник интересный вопрос, можно ли всех этих лиц считать переведенными в карантин на общих основаниях, т. е. можно ли по истечении 5-дневной обсервации отпустить их в свои семьи? Единогласно было решено, что хотя эти лица, а в том числе и Т. и Л. с зарубцевавшимися бубонами, уже не представляют опасности в смысле возможности непосредственного распространения заразы, но, так как известно, что чумные микробы могут иногда оч. долго оставаться в организме выздоровевших от чумы, то будет безопаснее оставить всех их на некоторое время в изоляционном помещении под наблюдением врача. Некоторое разногласие возбудил лишь вопрос о сроке отделения и наблюдения. Карантинный врач считал возможным прекратить изоляцию тогда, «когда остатки бубонов рассосутся и рубцовая ткань в должной мере оплотнеет». Я же находил, что в вопросе о сроке изоляции «остатки» бубонов или - вернее - уплотнения на месте бывших бубонов никакой роли играть не могут, ибо они и в данный момент покрыты дов. плотной рубцовой тканью и, след., источником заразы служить не могут. Опасность могут представлять, по-моему, лишь кровь бывших больных, если она изливается наружу, их отделения и выделения, поскольку все эти среды могут быть носителями чумных микробов. Поэтому решить вопрос о сроке изоляции научно возможно лишь путем повторного бактериологического исследования крови, выделений и отделений выздоровевших; а так как по местным условиям производство бактериологического исследования представляет большие трудности, то вопрос должен быть решен в административном порядке. В этом смысле было сообщено Уральской санитарно-исполнительной комиссии, и она определила срок изоляции, если не ошибаюсь, в 7 дней.
9-го октября были закончены последние работы по ликвидации очага. Все, кроме металлических, стеклянных и казенных вещей, было предано сожжению. Все колодцы были зарыты; местность осмотрена еще раз, и, наконец, последние обитатели очага - фельдшер, 3 санитара и санитарка после обычной процедуры перешли в карантин. В тот же день относительно меня кончился срок 5-дневной обсервации и вечером я покинул урочище Акмола-сай.
Если теперь бросить взгляд на те мероприятия, которые были применены в описанную вспышку чумы, то нельзя не заметить, что они были оч. строги. В этом отношении они значительно отличаются от соответствующих постановлений Астраханского противучумного съезда. Так, по постановлению этого съезда, «врачи, работающие в очагах заразы, не должны заключаться в карантине, и для пользы дела им должна быть предоставлена свобода передвижения; что касается низшего персонала, то входящие в него лица могут выходить с разрешения врача, при чем врач обязан принять все меры, чтобы персонал не служил источником заразы»; между тем в нашем очаге мы были совершенно обособлены, и не только низший персонал, но даже и врач не имел права выйти из оцепления. От 5-дневного карантина врачи тоже не были освобождены, и я, и мой предшественник по заведыванию очагом, и ветеринарный врач, приезжавший для вскрытия и бактериоскопического исследования - все подверглись 5-дневной обсервации. Мало того; я хорошо знаю, что уральский врачебный инспектор, посетивший в предшествовавшую вспышку чумную кибитку и не подвергший затем себя карантированию, произвел неблагоприятное впечатление. Показателем той строгости чумного режима, в которой воспитались местная администрация и население, может служить такой случай. На глазах помощника заведующего административной частью и 3-х врачей, карантинный врач верхом на лошади, по ошибке, проехал чрез территорию очага, никуда не входя и никого не касаясь. Этого было достаточно, чтобы помощник заведующего административной частью задержал врача, экстренно сообщил о случае полк. Юркевичу и возбудил вопрос о том, не следует ли этого врача подвергнуть 5-дневной обсервации. Лишь благодаря энергичному протесту, карантинный врач избежал неприятной и бессмысленной в данном случае процедуры. В более строгом смысле был решен и вопрос об обеззараживании. Астраханский съезд признал обеззараживание скота излишним, у нас же по специальному постановлению Уральской санитарно-исполнительной комиссии скот был подвергнут обеззараживанию. Относительно имущества постановление съезда гласит, что оно «как общее правило, должно подвергаться обеззараживанию, и только при выяснившейся невозможности последнего - предаваться сожжению», у нас же сжигалось все, исключая металлических и стеклянных предметов; если казенные вещи и подвергались химическому обеззараживанию, то оно применялось в такой форме (напр., сплошное погружение в карболовый раствор), которая недопустимо по отношению и к частному имуществу. Все эти строгости производились в согласии с установившимися в Уральский области традициями и с практикой предыдущих эпидемий. Конечно, многое здесь можно изменить, ослабить и даже совсем отменить; но сделать это единолично я не считал полезным ни для себя, ни для дела, ибо это могло произвести соблазн как среди администрации, так и среди населения, которое оч. боится чумы и зорко следит, между прочим, за тем, чтобы не вынесли чего-либо из очага «на волю».
Остальные меры, напр., эвакуация здоровых лиц из зараженных помещений, срок обсервации, способ погребения трупов и пр., проводились в согласии с постановлениями Астраханского съезда.
В заключение считаю возможным высказать следующие положения.
1. В настоящее время коренным образом уничтожить чуму в Уральской области и где бы то ни было невозможно, ибо мы не владеем еще всей полнотой знания ни относительно возможных носителей и передатчиков чумной заразы, ни относительно способов ее сохранения, ни относительно пути ее распространения.
2. Отдельные вспышки чумы легко подавляются мерами, подобными тем, которые применены нами и которые предложены Астраханским противучумным съездом 1910 г.
3. Для скорейшего получения сведений о появлении чумы при настоящих условиях рациональнее всего возложить обязанности осведомления на административных лиц степи - управителей, старшин, мулл и, пожалуй, почетных стариков.
4. Поголовные осмотры населения врачом в целях обнаружения чумных случаев, как чрезвычайно громоздкий и не достигающий цели прием, уместны лишь при несомненной наличности чумных заболеваний и должны быть ограничены в. тесными территориальными рамками.
5. Врачебные объезды степи должны быть использованы в целях культурно-просветительного воздействия на киргиз применительно к потребностям борьбы с эпидемическими болезнями, и особенно с чумой.
6. В числе мер, облегчающих дело борьбы с чумой в Уральской области, в первую очередь следует поставить постепенное увеличение числа врачебных участков, ибо в настоящее время население, даже при желании, не имеет возможности пользоваться медицинской помощью.
7. Необходимо обратить самое серьезное внимание на разрешение вопроса о сроке, в течение которого чумные микробы могут оставаться в теле выздоровевших от чумы больных.
8. Необходимо иметь для Уральской области хотя бы 2 передвижных паровых камеры для обеззараживания зараженных предметов и имущества; пока же приходится мириться с необходимостью выжигать весь очаг со всем его содержимым.
9. Необходимо обеспечить немедленную уплату киргизам стоимости сжигаемого у них имущества, ибо наблюдаемая в настоящее время бесконечная волокита с этой уплатой приносит существенный вред делу борьбы с чумой в степи.
10. На основании 10 случаев чумы трудно делать какие-либо выводы относительно % смертности; но все же небезынтересно отметить, что из 5 больных с бубонной формой чумы при гигиэническо-диэтетическом лечении выздоровели 4. Умер только 1, которого я принял уже умиравшим.
11. Желательно ввести государственное страхование всех лиц, работающих на чуме, ибо даже земства, т. е. несравненно более слабые экономически единицы, и те по мере сил страхуют своих служащих, занятых на эпидемиях.
См. также:
Стенографический отчет: Государственная Дума. Четвертый созыв, сессия II, заседание 28, 21.I.1914.
В ½-не августа 1911 г. я был командирован от Высочайше утвержденной противучумной комиссии в Уральскую область «для участия в противучумных мероприятиях». 21-го августа я прибыл в Уральск. К этому времени чумная вспышка в местности Шорман, начавшаяся 7-го августа, уже закончилась. Однако Джамбейтинская санитарно-исполнительная комиссия не нашла возможным считать настоящую противучумную кампанию законченной без обследования примыкающей к бывшему чумному очагу местности.
Поэтому, по распоряжению военного губернатора, я вместе с 2-мя другими врачами, прибывшими вместе со мною из Петербурга, был командирован в Джамбейту, где председатель комиссии полк. В. С. Юркевич должен был дать нам точные указания относительно нашей деятельности.
28-го августа в сопровождении ф-ра Лостонина я выехал на обследование 3-х доставшихся мне волостей: Кураильской, Чарлкарской и Урюктюхульской.
Обычно я делал так. Составив при участии фельдшера маршрут на весь день, рано утром я отправлялся в путь, производя обследование всех встречавшихся аулов, отдельных кибиток и землянок. Все время, за исключением 1-го дня, меня сопровождал управитель с писарем, ибо опыт 1-го дня показал, что без управителя трудно находить лошадей. С заходом солнца, иногда же и гораздо позднее, проехав за день верст 70-80, я останавливался на ночлег у кого-либо из более состоятельных киргиз. Здесь составлял я маршрут на следующий день, а наутро все начиналось сначала.
В целях выяснения степени санитарного благополучия местности я в начале прибегал к поголовному осмотру населения. Но скоро пришлось убедиться, что в 2-недельный срок, который был предоставлен нам для обследования, я не осмотрю и 1/10 всего населения. С другой стороны, несомненно, что мера эта осуществима лишь при активном и сознательном содействии населения; без этого же она превращается в фикцию, ибо ускользнуть от осмотра в. нетрудно. Исходя из этих соображений, я стал пользоваться поголовным осмотром лишь в тех случаях, когда имелись определенные указания на неблагополучие данного аула, данной землянки или кибитки. В остальных же случаях довольствовался опросом управителей, старшин и мулл.
Много времени и внимания я посвятил беседам с киргизами на тему об эпидемических болезнях. Для этих бесед я пользовался всяким случаем - чаепитием, ужином и всякой остановкой для перемены лошадей. Размерами аудитории я не стеснялся: иногда слушателей было чел. 5, иногда до 20. Центральной темой бесед была, конечно, чума и все вопросы к ней относящиеся; так, пришлось говорить о признаках чумы; о роли зараженных вещей, грызунов и насекомых в ее распространении; о личном и общественном предохранении от чумы; об образе действий до прибытия медицинского персонала в случае ее появления, т. е. о немедленном отделении больного и его семейства, об экстренном уведомлении врача или фельдшера и т. д. Считая зараженные вещи в. важным обстоятельством в деле возникновения новых чумных вспышек, я обращал особое внимание киргиз на вред сокрытия вещей от зачумленных; при этом существенное влияние на убедительность моих слов, несомненно, имело постановление Уральской санитарно-исполнительной комиссии об уплате за сжигаемые вещи их покупной стоимости, о чем я сообщал киргизам при всяком удобном случае. Наряду с беседами шло лечение больных и оспопрививание. Впрочем, число больных, обращавшихся за помощью, было невелико. Очевидно, здесь играло роль незнакомство со мною населения. Что касается общего впечатления, которое киргизы произвели на меня как врача, то его нужно признать в. благоприятным. Везде я встречал внимание и доверие, которых не всегда встретишь среди русского простого народа, особенно в эпидемическое время. И, по-видимому, здесь играет роль не только киргизская забитость и безответность; вероятнее, что киргизы сознательно, на основании горького опыта пришли к выводу, что при чуме вне врачебной помощи искать спасения негде. Если это так, то этот вывод нужно поставить киргизам в большой плюс, ибо русский простой народ, имея за собою еще более горький и несравненно более продолжительный эпидемический опыт, никак не может придти к такому же выводу.
Внешние условия, в которых велось обследование, были в. тяжелые. Не говоря уже о крайней утомительности бесконечной езды на лошадях, пришлось терпеть лишения в самом необходимом; так, из-за неимоверного количества блох в киргизских жилищах на первых порах я совершенно не мог спать. Получалось совершенное всенощное бдение, тем более досадное, что тут же у меня под боком храпели хозяева. Немалым источником горестей был и вопрос о продовольствии. Дело обстояло так: или пользуйся консервами, или голодай, или питайся с киргизского стола. Все эти 3 стадии я и проделал. Сначала сидел на консервах; получил желудочно-кишечное расстройство; пришлось обратиться к помощи товарища. Затем поневоле должен был голодать. А в конце концов, не мудрствуя лукаво, перешел на киргизский столь.
Мой объезд близился к концу. Оставалось посетить каких-нибудь 2-3 аула. Чумы я нигде не нашел. Но окончить обследование мне так и не удалось. 7-го сентября в 7-м ауле Чарлкарской волости совершенно неожиданно я получил точные сведения, что в 5-м ауле Чедыртинской волости обнаружены чумные заболевания со смертельными исходами. Узнав от управителя Кураильской волости, что в не посещенных мною аулах все обстоит благополучно, я немедленно отправился в Джамбейту.
Приехав 8-го сентября вечером в Джамбейту, я узнал от полк. Юркевича следующее. В ночь на 6-ое сентября старшина 5-го аула Чедыртинской волости рапортом донес ему, что в его ауле было несколько подозрительных заболеваний и что некоторые из них быстро закончились смертью; так, еще 25-го августа умер старый киргиз М., содержатель харчевни, помещавшейся в 20 верст. от Джамбейти на главном тракте в Уральск, в местности Акмола-сай; того же числа умерла его родственница Б., жившая неподалеку в другой землянке; 3-го сентября заболел рвотой и поносом и 5-го сентября умер сын М. Г., 33 л., 4-го сентября заболели тесть умершей Б. М. С., 78 л., и дочь последнего Т., 15 л., а 5-го сентября «заболело под мышкой» у X. - жены умершего Г. Нужно заметить, что в день получения от старшины вышеупомянутого донесения аул этот посетил врач специально для обследования и ничего подозрительного там не обнаружил. Почему так вышло, - потому ли, что врач случайно не посетил как раз неблагополучные семьи, потому ли, что он не навел справок у старшины, потому ли, наконец, что все это было скрыто от него умышленно, сказать не могу. Для меня этот факт интересен тем, что он служит яркой иллюстрацией правильности положения, которое я высказал раньше, и именно, что поголовный осмотр населения врачом в условиях данного времени и места - способ в. ненадежный для обнаружения санитарного неблагополучия и что пригоден он лишь при установленном неблагополучии для подробного выяснения его степени и характера.
Немедленно по получении донесения полк. Юркевич и д-р А. С. Оницканский с ф-ром Маликовым отправились на место. На основании клинической картины было установлено подозрительное по чуме заболевание; местность была оцеплена, и в оцеплении остались прибывшие врач и фельдшер. Дальнейшие события были таковы. В ночь на 8-ое умерла заболевшая 5-го сентября X., причем в последний день у нее наблюдались понос с кровью и рвота. В ночь на 9-ое умер сын ее А. Ч., 10 л., заболевший 7-го сентября; у него была боль под мышкой, а под конец тоже присоединилось желудочно-кишечное расстройство. Кроме того, 6-го сентября заболела дочь И. Д. - Л., 13 л., мать которой Б. ходила обмывать умершую 25-го августа Б., а 7-го сентября заболел сын умершего Г. - ребенок 1½ л. Х.-М., у обоих найдены бубоны - у Л. справа под мышкой, а у Х.-М. в левом паху. Того же 7-го сентября заболела Т. - внучка М., 3 л., у ней обнаружен бубон под мышкой слева.
9-го сентября прибывшим из Уральска с лабораторией ветеринарным врачом Богословским было произведено вскрытие трупа А.-Ч. Это вскрытие в связи с бактериоскопическим исследованием содержимого кишечника и наблюдавшейся клинической картиной дало возможность точно установить распознавание чумы в кишечной и бубонной форме.
Было бы, конечно, в. интересно выяснить: какова же была причина этой последней вспышки? Если понимать этот вопрос в общей форме, то ответ на него не представить затруднений. В окрестностях Джамбейты это уже 4-ая эпидемия. За это время здесь накопилось столько заразного материала в форме ли зараженных вещей, или в виде живых носителей чумы - грызунов, насекомых и людей (чумоносов), что дальнейшие вспышки чумы в этой местности не представляют ничего удивительного. Другое дело, если бы мы попытались точно и определенно ответить, когда, где, как и от чего именно заразился 1-ый в эту вспышку больной М. Тогда нужно признаться, что данных для такого ответа в нашем распоряжении нет, точно так же, как нет их и у большинства исследователей относительно возникновения других эпидемий, как это видно из докладов врачей, участвовавших в Астраханском противучумном съезде 1910 г. Поневоле приходится довольствоваться лишь более или менее вероятными предположениями на этот счет. Так, известно, что из чумного очага на урочище Торман в ночь с 4-го на 5-ое августа скрылся, неизвестно куда, живший в семье умершего от чумы Ч. Ж. его родственник К. Ж., 63 л. Гонимый страхом смерти и, очевидно, совершенно обезумевший, он бешено помчался по степи на своем скакуне - лучшем, как говорили, по всей округе. В погоню за ним бросилось несколько человек, в том числе один из местных врачей. Некоторое время они преследовали его по пятам, но вскоре он скрылся из вида. А потом была молва, что его видели под Уральском. Если последнее верно, то в таком случае возможно построить следующую в. вероятную гипотезу: так как вся округа была оповещена о бегстве зачумленного К. и о том, что его следует задержать, то беглец, направляясь к Уральску и зная о разосланном насчет его приказе, считал для себя более безопасным делать привалы не в частных кибитках и землянках, а в харчевнях, где он мог затеряться в общей массе; как раз ему встретилась харчевня старика М., он вошел в нее, может быть, переночевал, посеял здесь заразу, а затем скрылся. Но, конечно, это только гипотеза…
Отдохнув в Джамбейте 1½ суток, 10-го сентября по указанию полк. Юркевича я вступил в оцепление для заведывания чумным очагом, взамен А. С. Оницканского, который должен был уехать в Петербург.
В момент моего вступления в очаг в нем оказались 5 больных. Помещались они в 3-х кибитках, отстоявших одна от другой на ½ версты и на версту. В одной кибитке лежали: М. Р. 78 л., его дочь Т., 15 л., и внучка Т., 3 л. В другой кибитке помещалась Л. - дочь И. Д. - 13 л., а в особой кошарке были помещены Х.-М. 1½ л., сын умершего Г., и его здоровая бабка М. - жена умершего М. При осмотре больных 11-го сентября состояние их было таково. М. с левосторонним паховым бубоном был уже в агонии и к вечеру умер. В крайне тяжелом состоянии при 36°,5 была и Т., у которой тоже определялся паховый бубон слева. 3-летняя Т. с большим подмышковым бубоном слева и с нормальной температурой была в нисколько лучшем положении. Но все вместе они представляли крайне тяжелую картину. Совсем другой вид имела Л.; несмотря на громадный бубон под мышкой справа при 36°,5, она чувствовала себя настолько хорошо, что свободно ходила, кипятила себе чай и варила обед. У Х.-М. имелась некоторая припухлость под мышкой слева, был кашель, 39°, но общее состояние его было удовлетворительно. Здоровое население очага состояло: 1) из семейств М. и Л. в числе 14 чел., которые были выделены в 2 чистых кибитки; 2) из 38 лиц, оставленных под наблюдением, ибо часть их имела то или иное соприкосновение с умершими и больными; эти лица были оставлены в их собственных 5 землянках и 3-х кибитках; 3) из 5 лиц медицинского персонала - 3-х врачей и 2-х фельдшеров, поместившихся в 2 кибитках, и 4) из 10 санитаров, (считая в их числе 1 санитарку), которые были размещены в 1 большой кибитке. Для нужд очага имелась пара лошадей с упряжью, экипажем и телегой.
11-го сентября я формально вступил в заведывание очагом.
Сознавая, что главным условием успеха всякой работы является ее планомерность, я прежде всего обратил внимание на эту сторону дела. С этою целью мною был заведен такой порядок. Ежедневно вечером ко мне являлись оба фельдшера и старший санитар Рытов. При их участии составлялось подробное расписание работ на следующий день, при чем точно указывалось, кто именно, что и когда должен делать. Тут же составлялось требование на провиант и на все предметы, необходимые для очага. О выполнении каждой работы и каждого моего распоряжения мне немедленно докладывалось; в противном случае считалось, что работа не исполнена. Благодаря этому, я всегда был в курсе дела. Что касается очередных работ, которые повторялись изо дня в день, то они раз навсегда были разделены между определенными лицами; изменения делались лишь в случае необходимости. Так, по выбору санитаров мною был назначен для них особый кашевар и истопник. Для фельдшеров и меня готовила пищу санитарка. Она же заведывала цейхгаузом, ежедневно обеззараживала «чумное» платье, бывшее за день в употреблении, прибирала мою кибитку и мыла больных. Санитар-киргиз Илимисов 3 раза в день - утром, днем и вечером - навещал больных, поил, кормил их, переворачивал на другой бок, расспрашивал об их нуждах, словом, исполнял обязанности брата милосердия. О результатах каждого визита он аккуратно докладывал мне. На попечении другого санитара были лошади; он же развозил по очагу воду, кизяк (топливо) и провизию. В случае надобности каждому из перечисленных лиц назначался помощник. На ночь 4 санитара отправлялись по 2-ое в 2 кошарки, поставленные вблизи кибиток Л. и М. Здесь они посменно дежурили всю ночь и по первому зову больных должны были входить к ним в кибитку, надевая при этом «чумные» костюмы и соблюдая все предосторожности. Из фельдшеров один ежедневно присутствовал на более серьезных работах санитаров, при чем или принимал в них непосредственное участие, или только наблюдал, но всегда являлся ответственным лицом; другой, фельдшер Маликов, прекрасно говоривший по-киргизски и «бравший», как он выражался, уже 3-ью чуму, участвовал в моих ежедневных объездах очага. Кроме того, на фельдшерах лежало исполнение других, более мелких обязанностей, как, напр., приема ежедневного транспорта провианта и вещей для очага, сдача требования на следующий день, распределение провизии и вещей между населением очага, всякого рода переговоры с отделенными, с карантинным фельдшером и т. д. Сам я ежедневно утром вместе с Маликовым посещал больных и отделенных, присутствовал на всех более ответственных работах, вел переговоры о положении и нуждах очага с полк. Юркевичем или его помощником, принимал доклады фельдшеров и санитаров об исполненных работах и входил во все мелочи очаговой жизни. День заканчивался вышеупомянутым распределением работ и составлением требования на завтра.
Приведу истории болезни тех 5 больных, которых я застал в очаге.
<…>
Таким образом, из 5 больных с бубонной формой чумы, которых я нашел в очаге, 1, бывший уже в агонии, умер, остальные выздоровели. Из последних у 2-х бубоны рассосались, у 1 вскрылся сам и у 1 был вскрыт мною, благодаря чему процесс заживления сократился по крайней мере на неделю.
Лечение было исключительно диэтетическо-гигиэническое, насколько это было возможно в условиях степной жизни. Лечения сывороткой не применялось.
Самое строгое внимание я обращал на соблюдение мер личной предосторожности всеми, кто работал в очаге. Во время работ каждый должен был надевать особый «чумный» костюм, состоявший из халата, шаровар и колпака, закрывавшего всю голову, шею и бо́льшую часть лица. На руки надевались кожаные рукавицы, а рот и нос в особых случаях, напр., при входе в зараженную кибитку, завязывались полотенцем, смоченным в спирте или сулеме. Все это по окончании работы сбрасывалось в котел с карболовым раствором и подвергалось кипячению; обувь обливалась раствором сулемы и карболовой кислоты, а руки, лицо и голова тщательно вымывались мылом, а затем спиртом и раствором сулемы или карболовой кислоты. Если во время работы приходилось касаться зараженных предметов голыми руками, то немедленно их мыли водой с мылом, спиртом и обеззараживающими растворами, всегда имевшимися в запасе. Для уяснения смысла всех этих мер пришлось вести с санитарами специальные беседы, ибо только 3-ое из них (и среди них санитарка) были уже раньше на чуме, остальные были новички. Тем не менее, благодаря постоянному надзору, дело шло гладко, и никто из работавших в очаге не заболел.
Для уничтожения заразы единственно надежным способом было признано сожжение всего зараженного материала, ибо обеззараживающей камеры на месте не имелось, а химический способ был отвергнут, отчасти как неосуществимый в данных условиях, отчасти же как не достигающий цели. К такому именно решению вопроса побуждала и практика предыдущих эпидемий в Уральской области, во время которой все предметы, находившиеся в очаге, т. е. кибитки, землянки и имущество как киргиз, так и лиц медицинского персонала, исключая металлических и стеклянных предметов, подвергались уничтожению огнем [Из казенных вещей все, что можно было уничтожить - даже валеные сапоги, - кипятились, а такие вещи, как тулупы или ватные пиджаки, погружались в карболовый раствор до полного намокания и затем просушивались на воздухе.].
Так как оснований к изменению уже установившегося порядка не было, то со 2-го дня моего пребывания в очаге было начато постепенное уничтожение всего его содержимого, начиная с кибиток и землянок. Все предварительно обливалось мазутом и зажигалось. Кибитки сгорали быстро - в час, землянки же приходилось дожигать еще раз чрез день или 2. Пред сожжением все имущество переписывалось и оценивалось, согласно постановлению Уральской санитарно-исполнительной комиссии от 10-го августа 1911 г., «применительно к стоимости вещей при их приобретении». Так как вводить в оцепление для участия в оценке посторонних киргиз и полицейских чинов было признано Уральской санитарно-исполнительной комиссией излишним, то оценочная комиссия все время состояла из врача, фельдшера и 2-х санитаров. Но всякий раз по поводу оценки я запрашивал мнения заведующего административной частью по чуме полк. Юркевича, управителя Чедыртинской волости и др. киргиз, которым подлежавшее оценке имущество было более или менее известно. Окрестности сожженных землянок и кибиток и вся вообще территория очага была постепенно осмотрена; все нечистоты, тряпки и отбросы хозяйства собраны и уничтожены; все подозрительные места были вскопаны, облиты мазутом и обожжены. Следует отметить, что раскопки на этот раз дали в. скудные результаты: были найдены лишь 2 шапки и железная лопата в куче золы около землянки старухи М. Как они туда попали, М. объяснить не могла, но всякий умысел отвергла. Пред выходом из очага последних обитателей были закопаны все колодцы и сожжены кибитки медицинского персонала, так что в бывшем очаге не осталось ничего, кроме развалин сожженных землянок и высокого белого холма над братской могилой.
Единственные при мне похороны были произведены следующим образом. Труп умершего был завернут в сулемовые простыни и опущен в могилу 3-аршинной глубины. Дно могилы, не доходившее до уровня почвенной воды, было предварительно засыпано известью. Над трупом, прежде земли, также был насыпан слой извести. Эта могила была вырыта рядом с другими, где уже были похоронены те, что умерли от чумы раньше, так что получилось целое чумное кладбище. Кругом этого кладбища постепенно был вырыт широкий и глубокий ров, а сверху насыпан высокий курган и все это засыпано известью. Со стороны родственников отношение к обряду похорон было совершенно пассивное, они лишь выразили желание, чтобы покойник был положен в могиле по магометанскому обычаю не на спину, а на правой бок, головой - если не ошибаюсь - к югу.
Срок обсервации лиц, бывших в соприкосновении с больными, согласно постановлению Астраханского противучумного съезда 1910 г. был определен в 5 дней. Поэтому вышеупомянутые 38 лиц 11-го и 12-го сентября после предварительного обмывания и обеззараживания были приведены в карантин как здоровые. По отношению к жилищам и имуществу этих лиц было применено химическое обеззараживание сулемой и карболовой кислотой, ибо их соприкосновение с больными и умершими точно установлено не было, а лишь подозревалось. Вместе с ними было отпущено 207 голов скота, который , согласно постановлению Уральской комиссии от 10-го августа 1911 г. и вопреки постановлению Астраханского съезда, был подвергнут осторожному обеззараживанию. Карантином для этих 38 киргиз послужили те же 5 землянок и 3 кибитки, в которых они помещались и ранее и которые теперь были лишь обеззаражены. Семейства М. и Л. пришлось задержать несколько дольше, ибо у некоторых из малолетних членов их наблюдались повышения температуры до 37°,7, по-видимому, на почве желудочно-кишечного расстройства. Семья Л. из 8 чел. была переведена в карантин 16-го, а семья М. из 6 чел. - 21-го сентября.
Процедура перевода в карантин была обставлена так. Предварительно все подлежавшие переводу лица мылись в своих кибитках водой с мылом, как в бане, при накаленной докрасна железной печке. Затем они вторично мылись и окатывались теплой сулемой в кошарке, поставленной на границе очага. Отсюда, накинув чистую простыню, они переходили в кошарку, поставленную рядом в пределах нейтральной полосы между очагом и территорией карантина. Простыня сбрасывалась у входа, а сами они входили в кошарку, где карантинный фельдшер или сантарка еще раз обмывали их теплой сулемой и одевали в чистое платье. После осмотра их карантинным врачом и измерения у них температуры они водворялись наконец в чистые карантинные кибитки.
В течение 1½ недель со дня моего вступления в очаг служебный персонал был завален работой; все работали буквально не покладая рук. 20-ое сентября было 1-м днем, когда я нашел возможным разрешить санитарам послеобеденный отдых, а с 21-го сентября количество работы так пало, что пришлось начать постепенный перевод санитаров в карантин. К этому времени после всех произведенных работ и перевода в карантин семьи М. мне удалось сконцентрировать весь очаг на небольшом квадрате в 80-90 саж. в длину и ширину, на котором помещались: 3 кибитки с служебным персоналом, 3 кошарки с больными и 1 кошарка, поставленная вблизи больных, для ночных дежурных. С 23-го сентября, когда количество работы стало еще меньше, а бывшие больные почти все уже выздоровели, в очаге воцарилась большая скука. Все жизненные неудобства, которые раньше маскировались лихорадочной работой, выступили наружу. Неприятно давали себя знать и однообразный стол, состоявший исключительно из баранины, хлеба и картофеля, и убогая бивуачная обстановка, и полная обособленность от мира. На беду стояла отвратительная погода. Вступив в очаг при летней погоде, мы последовательно перенесли самую ужасную осень и дов. суровую зиму. Ветер и холод начались приблизительно с ½-ны сентября, а с 27-го сентября подул такой ураган, что пришлось все время следить, как бы не снесло чьей-либо кибитки или кошарки. 30-го сентября при страшном ветре выпал снег слоем приблизительно в 3 вершка, и на целую неделю установилась настоящая зима с морозами до 7°. Хорошо еще, что в очаге было достаточное количество железных печей, кизяка и мазута. Под конец и больные, и мы только и делали, что сидели и грелись у накаленных до́красна железных печей.
2-го октября я сообщил заведующему административной частью, что со вчерашнего дня выделение гноя из бубонов у больных прекратилось, раны совершенно зарубцевались и что я нахожу возможным чрез несколько дней очаг ликвидировать. 3-го октября состоялось заседание Джамбейтинской санитарно-исполнительной комиссии, и по ее постановлению на другой день я вошел в карантин. Для заключительных работ в очаге остались - фельдшер Маликов, 3-ое санитаров и санитарка, действиями которых я продолжал руководить из карантина.
8-го октября, по постановлению Джамбейтинской санитарной комиссии от 7-го октября, в присутствии 3-х врачей - карантинного врача, врача Джамбейтинской больницы и меня - после обычной процедуры были переведены в пределы карантина все 4 выздоровевших больных и старуха К. М.; при этом среди врачей возник интересный вопрос, можно ли всех этих лиц считать переведенными в карантин на общих основаниях, т. е. можно ли по истечении 5-дневной обсервации отпустить их в свои семьи? Единогласно было решено, что хотя эти лица, а в том числе и Т. и Л. с зарубцевавшимися бубонами, уже не представляют опасности в смысле возможности непосредственного распространения заразы, но, так как известно, что чумные микробы могут иногда оч. долго оставаться в организме выздоровевших от чумы, то будет безопаснее оставить всех их на некоторое время в изоляционном помещении под наблюдением врача. Некоторое разногласие возбудил лишь вопрос о сроке отделения и наблюдения. Карантинный врач считал возможным прекратить изоляцию тогда, «когда остатки бубонов рассосутся и рубцовая ткань в должной мере оплотнеет». Я же находил, что в вопросе о сроке изоляции «остатки» бубонов или - вернее - уплотнения на месте бывших бубонов никакой роли играть не могут, ибо они и в данный момент покрыты дов. плотной рубцовой тканью и, след., источником заразы служить не могут. Опасность могут представлять, по-моему, лишь кровь бывших больных, если она изливается наружу, их отделения и выделения, поскольку все эти среды могут быть носителями чумных микробов. Поэтому решить вопрос о сроке изоляции научно возможно лишь путем повторного бактериологического исследования крови, выделений и отделений выздоровевших; а так как по местным условиям производство бактериологического исследования представляет большие трудности, то вопрос должен быть решен в административном порядке. В этом смысле было сообщено Уральской санитарно-исполнительной комиссии, и она определила срок изоляции, если не ошибаюсь, в 7 дней.
9-го октября были закончены последние работы по ликвидации очага. Все, кроме металлических, стеклянных и казенных вещей, было предано сожжению. Все колодцы были зарыты; местность осмотрена еще раз, и, наконец, последние обитатели очага - фельдшер, 3 санитара и санитарка после обычной процедуры перешли в карантин. В тот же день относительно меня кончился срок 5-дневной обсервации и вечером я покинул урочище Акмола-сай.
Если теперь бросить взгляд на те мероприятия, которые были применены в описанную вспышку чумы, то нельзя не заметить, что они были оч. строги. В этом отношении они значительно отличаются от соответствующих постановлений Астраханского противучумного съезда. Так, по постановлению этого съезда, «врачи, работающие в очагах заразы, не должны заключаться в карантине, и для пользы дела им должна быть предоставлена свобода передвижения; что касается низшего персонала, то входящие в него лица могут выходить с разрешения врача, при чем врач обязан принять все меры, чтобы персонал не служил источником заразы»; между тем в нашем очаге мы были совершенно обособлены, и не только низший персонал, но даже и врач не имел права выйти из оцепления. От 5-дневного карантина врачи тоже не были освобождены, и я, и мой предшественник по заведыванию очагом, и ветеринарный врач, приезжавший для вскрытия и бактериоскопического исследования - все подверглись 5-дневной обсервации. Мало того; я хорошо знаю, что уральский врачебный инспектор, посетивший в предшествовавшую вспышку чумную кибитку и не подвергший затем себя карантированию, произвел неблагоприятное впечатление. Показателем той строгости чумного режима, в которой воспитались местная администрация и население, может служить такой случай. На глазах помощника заведующего административной частью и 3-х врачей, карантинный врач верхом на лошади, по ошибке, проехал чрез территорию очага, никуда не входя и никого не касаясь. Этого было достаточно, чтобы помощник заведующего административной частью задержал врача, экстренно сообщил о случае полк. Юркевичу и возбудил вопрос о том, не следует ли этого врача подвергнуть 5-дневной обсервации. Лишь благодаря энергичному протесту, карантинный врач избежал неприятной и бессмысленной в данном случае процедуры. В более строгом смысле был решен и вопрос об обеззараживании. Астраханский съезд признал обеззараживание скота излишним, у нас же по специальному постановлению Уральской санитарно-исполнительной комиссии скот был подвергнут обеззараживанию. Относительно имущества постановление съезда гласит, что оно «как общее правило, должно подвергаться обеззараживанию, и только при выяснившейся невозможности последнего - предаваться сожжению», у нас же сжигалось все, исключая металлических и стеклянных предметов; если казенные вещи и подвергались химическому обеззараживанию, то оно применялось в такой форме (напр., сплошное погружение в карболовый раствор), которая недопустимо по отношению и к частному имуществу. Все эти строгости производились в согласии с установившимися в Уральский области традициями и с практикой предыдущих эпидемий. Конечно, многое здесь можно изменить, ослабить и даже совсем отменить; но сделать это единолично я не считал полезным ни для себя, ни для дела, ибо это могло произвести соблазн как среди администрации, так и среди населения, которое оч. боится чумы и зорко следит, между прочим, за тем, чтобы не вынесли чего-либо из очага «на волю».
Остальные меры, напр., эвакуация здоровых лиц из зараженных помещений, срок обсервации, способ погребения трупов и пр., проводились в согласии с постановлениями Астраханского съезда.
В заключение считаю возможным высказать следующие положения.
1. В настоящее время коренным образом уничтожить чуму в Уральской области и где бы то ни было невозможно, ибо мы не владеем еще всей полнотой знания ни относительно возможных носителей и передатчиков чумной заразы, ни относительно способов ее сохранения, ни относительно пути ее распространения.
2. Отдельные вспышки чумы легко подавляются мерами, подобными тем, которые применены нами и которые предложены Астраханским противучумным съездом 1910 г.
3. Для скорейшего получения сведений о появлении чумы при настоящих условиях рациональнее всего возложить обязанности осведомления на административных лиц степи - управителей, старшин, мулл и, пожалуй, почетных стариков.
4. Поголовные осмотры населения врачом в целях обнаружения чумных случаев, как чрезвычайно громоздкий и не достигающий цели прием, уместны лишь при несомненной наличности чумных заболеваний и должны быть ограничены в. тесными территориальными рамками.
5. Врачебные объезды степи должны быть использованы в целях культурно-просветительного воздействия на киргиз применительно к потребностям борьбы с эпидемическими болезнями, и особенно с чумой.
6. В числе мер, облегчающих дело борьбы с чумой в Уральской области, в первую очередь следует поставить постепенное увеличение числа врачебных участков, ибо в настоящее время население, даже при желании, не имеет возможности пользоваться медицинской помощью.
7. Необходимо обратить самое серьезное внимание на разрешение вопроса о сроке, в течение которого чумные микробы могут оставаться в теле выздоровевших от чумы больных.
8. Необходимо иметь для Уральской области хотя бы 2 передвижных паровых камеры для обеззараживания зараженных предметов и имущества; пока же приходится мириться с необходимостью выжигать весь очаг со всем его содержимым.
9. Необходимо обеспечить немедленную уплату киргизам стоимости сжигаемого у них имущества, ибо наблюдаемая в настоящее время бесконечная волокита с этой уплатой приносит существенный вред делу борьбы с чумой в степи.
10. На основании 10 случаев чумы трудно делать какие-либо выводы относительно % смертности; но все же небезынтересно отметить, что из 5 больных с бубонной формой чумы при гигиэническо-диэтетическом лечении выздоровели 4. Умер только 1, которого я принял уже умиравшим.
11. Желательно ввести государственное страхование всех лиц, работающих на чуме, ибо даже земства, т. е. несравненно более слабые экономически единицы, и те по мере сил страхуют своих служащих, занятых на эпидемиях.
См. также:
Стенографический отчет: Государственная Дума. Четвертый созыв, сессия II, заседание 28, 21.I.1914.