В стране глины и песку (4/5)
А. М. Никольский. В стране глины и песку. (Путевые очерки) // Мир Божий, 1894, № 9, 10.
Часть 1. Часть 2. Часть 3. Часть 4. Часть 5.
Н. Н. Каразин. Кызыл-Кум. Путешествие в качалках
III. В стране глины
Наставало время подумать о возвращении домой в Петербург. Спрашивается, как надо ехать, чтобы по пути завернуть в Астрахань? По карте этот вопрос решается очень просто. От Кунграда перевалить чрез степь, разделяющую Арал от Каспия, на Каспийском море сесть на судно - и прямо в Астрахань. Первоначально именно этим путем я и предполагал вернуться домой. Мне достоверно было известно, что от Кунграда до залива Яман-Айракты, на Каспийском море, прекрасно можно было бы пройти на верблюдах. Этой дорогой, только в обратном направлении, генерал Черняев проехал даже в коляске, конечно, с запасом фуража для лошадей; сюда же направляли в то время партии новобранцев, идущих в Амударьинский отдел. Правда, мне было известно и то, что на пустынном заливе Яман-Айракты я рисковал засесть на неопределенно долгое время, так как ни пароходы и никакие торговые суда туда не заходят, но я имел маленькую надежду на гурьевских и астраханских ловцов, промышляющих там рыбой; они могли бы доставить меня в Гурьев или прямо в Астрахань. Отчего бы не попытать счастья? а в случае, если бы их там не оказалось, я мог бы заставить своего возчика везти меня дальше до форта Александровского на Мангышлаке, откуда уже ходят пассажирские пароходы. Все бы, по-видимому, хорошо, да на беду в то время так называемый черняевский путь от Кунграда на Яман-Айракты был уже заброшен, и в Кунграде не нашлось ни одного возчика, который знал бы эту дорогу и взялся бы везти по ней. Мой хозяин созвал всех известных ему караванбашей - так называются лица, занимающиеся поставкой верблюдов и проводников - но ни один из них не нашел возчика, желающего везти на Каспийское море. Зато ничего не было легче нанять верблюдов на путь от Кунграда прямо на север мимо Аральского моря чрез верховья р. Эмбы по направлению к Оренбургу. На верблюдах здесь приходится идти верст 700 до Темирского укрепления, иначе называемого Каракамыш; отсюда до Оренбурга можно ехать уже на почтовых. Правда, сравнительно с черняевским путем по этой дороге на Астрахань надо сделать без малого две тысячи верст лишних, но все же это было лучше, нежели возвращаться назад в Петроалександровск, а оттуда в Казалинск: во-первых, верст на 300 ближе, а во-вторых, какой интерес тащиться знакомыми местами, да еще по кизыл-кумской песочнице?
Итак, стало быть, чрез Темирское укрепление на Оренбург! Я и подробнее отметил бы предстоящий мне маршрут названиями промежуточных пунктов, да никаких других пунктов по дороге не существует. На подробных картах, впрочем, вся степь на север от Арала испещрена тюркскими названиями, но это или колодцы, по большей части иссякшие, или просто места - так называемые урочища, т. е. участки степи, в пределах которых кочуют определенные киргизские роды. На старых картах изображены здесь даже озера, но от них не осталось и луж: все высохло, и только после таяния снегов на месяц или на два на их месте скопляется немного вешней воды. Даже Эмба в своих верховьях иссякает в конце лета. К этому надо прибавить, что и от Эмбенского укрепления не осталось и следа: оно давным-давно упразднено.
Итак, мне предстояло то же удовольствие путешествия по пустыне, какое привелось испытать в Кизыл-Кумах, с тою только разницей, что этот раз не могло быть и речи о телеге, так как в некоторых местах дорога имеет вид вьючных тропинок с крутым подъемом и спуском. Нечего было думать и о верховых лошадях, потому что на пути нет для них подножного корма. Только одни верблюды, оправдывая свою славу «кораблей пустыни», могут довольствоваться той чахлой полынью, какая растет на протяжении 10-15 дней караванной дороги. Если Кизыл-Кумы почти безлюдны в летнее время, то степь между Аралом и верховьями Эмбы в ту же пору абсолютно пуста: кроме изредка проходящих караванов, здесь, на расстоянии нескольких сот верст, не попадается ни единой живой души. В конце лета, когда высыхают хаки, или степные лужи, путешественник трое суток не встречает ни капли воды. Словом, географ, описывая эту местность, с полным правом может сказать, что там ничего нет, и этого будет достаточно, чтобы дать довольно полное представление о ней. Нет ни людей, ни животных, ни травы, ни воды, и, если хотите, нет даже настоящей земли: одна твердь поднебесная да голая, растрескавшаяся на солнце глина. И вот этим-то живописным пейзажем, с высоты верблюжьего горба, мне предстояло любоваться не менее двух недель в сообществе одного проводника киргиза. «Жутко!» - скажете вы. «Великолепно!» - подумал я, слезая с верблюда в Темирском укреплении… Однако не станем забегать вперед.
Благодаря участию моей любезной хозяйки, снаряжение по части заготовки провизии скоро было окончено. Основной продовольственный фонд и этот раз должны были составлять сухари, чай и сахар, но так как я не собирался спасаться, и так как сухари едва ли лучше акрид, а сахар, пожалуй, даже и похуже меда, хотя бы и дикого, то, очевидно, надо было позаботиться о чем-нибудь более существенном.
Вот тут-то меня выручила моя хозяйка. Она приготовила мне тоже нечто вроде пеммикана, даже двух сортов, но только не по киргизскому способу (сохрани Бог!), а по своему собственному. Один сорт приготовляется так: куски сырого мяса без жира опускают на несколько секунд в крепкий кипящий рассол, затем сушат их в духовой печке. Другой сорт представляет мясной фарш, слегка поджаренный, а потом высушенный в печке. И то, и другое мясо оказалось превосходным, в течение дороги оно нисколько не изменило своих свойств и на вкус мало чем отличалось от свежего мяса. Хивинские купцы, отправляющиеся в Оренбург, берут с собой в особых клетках живых кур, но это мне показалось слишком большой роскошью для путешествия в пустыне. Деревянную флягу для воды я оставил в Петроалександровске, так как по этой части уже там имел в виду следующую комбинацию: у меня была большая полутораведерная банка со спиртом, заделанная в толстый деревянный ящик. Это - та самая банка, куда по договору с Дарьей Сидоровной я обязан был сажать ящериц, змей и других «гнусов» немедленно по изловлении; там же лежали у меня и амударьинские рыбы. Зоологические пикули я запаял в особую жестянку, а банку, ввиду ее несомненных достоинств, а в особенности ввиду ее стеклянной притертой пробки, я произвел в звание сосуда для воды. Лично для меня со всем багажом достаточно было одного верблюда, другой нужен был для проводника с его пожитками, а третьего я взял про запас, на случай, если одному из первых вздумалось, вместо того чтобы довезти нас, покончить свое существование в дороге. Чтобы не сидеть верхом, я приобрел для себя особую корзинку с навесом, сделанную из дощечек и ивовых прутьев. В ней можно свободно сидеть, протянув ноги вперед, а если согнуться в три погибели, то можно и лежать. Такая корзинка, напоминающая по форме кузов крытых детских колясок, подвешивается сбоку верблюда, а с другой стороны горба она уравновешивается кладью. Необходимо, чтобы по обе стороны верблюда груз имел хотя бы приблизительно одинаковый вес, иначе одна сторона станет перетягивать, и на ходу весь вьюк может свалиться. Весь мой багаж вместе с банкой для воды, за исключением только ружья и кое-какой мелочи, был связан в один тюк, который своей 4-пудовой тяжестью почти как раз соответствовал весу корзинки вместе со мной, ружьем и этой самой мелочью.
Снарядившись таким образом, 12-го июля мы наконец выступили в поход вместе с проводником киргизом, молодым парнем по имени Ахмет. Проходя по базару, я захватил с собой десяток дынь, для которых здесь же купил большой очень толстый шерстяной мешок местной работы. Правда, дыни от тряски испортились уже на втором переходе, но мешок сослужил мне впоследствии тройную службу. Хозяин проводил нас до окраины города, откуда, связав верблюдов одного за другим, мы поплелись с Ахметкой вдвоем.
Если кого укачивает в море, то же самое с ним будет и на верблюде, в особенности если он едет в корзинке; другими словами, путешественник, подверженный морской болезни, будет испытывать все ее последствия среди пустыни, где на сотни верст нет ни капли воды. На меня почти не действует качка в море, но здесь первое время начинало мутить, и даже довольно ощутительно. Сначала разбирало также большое сомнение насчет устойчивости вьюка моего верблюда. «А что как вся эта история вместе с корзинкой полетит на землю!» - думалось мне. «Хорошо еще, если багаж перетянет, а что, если с высоты горба 4-пудовый тюк, да еще как раз острыми, окованными железом ребрами ящика обрушится на меня, будет история!» - думаю себе. Однако скоро все эти страхи миновали, да и всякая муть прошла, так что уже на третьем переходе я чувствовал себя, как будто родился киргизом. Медленно и методически, с правильностью метронома, шагали верблюды, и с тою же правильностью качалась моя люлька. Впереди ехал Ахметка, за ним шел мой верблюд, а сзади всех плелся запасный, и все мы были связаны друг с другом. В своей корзинке я изображал собою не больше как кладь, которую Ахметка взялся доставить в Каракамыш. Я мог только выражать свои желания, и это было единственное мое отличие от неодушевленного предмета. Самостоятельно я не мог ни остановить своего верблюда, так как он был привязан к переднему, ни тем более слезть с него, так как для этого его надо было остановить и положить. Сквозь овальное отверстие навеса я вижу кусочек степи, переднюю ногу верблюда, его шею, и от времени до времени вижу, как из-за кузова корзинки выставляется мозолистая лапа задней. Сквозь дырочки, которые я проделал по бокам крышки, слева мне представляется вид на степь, а справа столь же живописный вид на верблюжьи горбы, одетые грязной кошмой. Сначала меня сильно донимал запасный верблюд. Это было тощее животное, с кожей, покрытой какими-то болезненными чесоточными наростами. Всю дорогу он думал только о том, как бы почесаться, а так как в степи, кроме других наших верблюдов, ничего подходящего для этой цели не было, то при малейшей остановке, или даже на ходу, он норовил подобраться к моей корзинке и всякий раз начинал тереть об ее край свою корявую спину. Корзинка трещала и, что хуже всего, под напором горба поднималась кверху, а вьюк опускался вниз; одним словом, грозило сальто-мортале, которого я так боялся сначала. Шомполом от ружья я прогонял несносную животину, но, как ни в чем не бывало, верблюд переходил на другую сторону и начинал чесаться о вьюк. Еще того хуже! Тогда я опускался вниз, а тюк собирался обрушиться на меня своей 4-пудовой тяжестью. Пришлось перевести этого любителя почесаться в середину, а меня в хвост каравана, но на остановках продолжалась та же история, и вообще этот возмутительный верблюд причинил нам много хлопот, а пользы от него не было ни на грош, так как всю дорогу он только и делал, что чесался.
Первый день мы шли по дну высохшего Айбугирского залива. Еще на не очень старых картах он изображен настоящим заливом, вдающимся вглубь степи от южного конца Аральского моря в виде запятой верст 120 в длину. Теперь он высох совсем, так что там, где еще недавно жили морские ракушки и плавали рыбы, теперь растет колючка и бегают фазаны. Вообще, как известно, Аральское море сохнет, что называется, не по дням, а по часам. Если бы не Аму- и Сырдарья, по его дну давно бы ходили верблюды.
В конце 2-го дня пути по крутой узкой тропинке мы поднялись на ровное, как пол, плато Усть-Урт, отделяющее Арал от Каспия, откуда перед нами открылся вид на море. Ну уж и вид! ну уж и море! Это та же пустыня, как степи вокруг его, только пустыня водная. Когда мы взошли на Усть-Урт, было тихо. Как зеленое стекло блестела гладкая поверхность Арала. На море ни паруса, ни чайки и никакой другой птицы. Всюду пусто, мертво и тихо. Такая же мертвая однообразная пустыня подходит к берегам Арала. Насколько хватает глаз, вдоль берега тянется крутой обрыв Усть-Урта, серый, мрачный и мертвый. Нигде ни кустика, ни зеленой травы, ни ручья; не слышно ни щебетания птиц, не стрекочут кузнечики. Словом, как на море, так и на берегу нет ничего. Там одна вода, а здесь голая глина. Со времени сотворения мира, суда Аральской военной флотилии, вероятно, были первыми судами, которые стали бороздить поверхность открытого моря, а команда их была первыми людьми, которых видели антилопы и лисы, живущие на необитаемом острове Николае. Как этот остров, так и некоторые другие были открыты и названы нашими моряками, поэтому на карте Арала среди тюркских имен вроде Барса-Кельмес, Куг-Арал и других встречаются и русские: остров Лазарева, залив Чернышева и проч. С тех пор как флотилию упразднили, а пароходы и баржи ее вытащили на берег в Казалинске, море снова опустело.
В 1876 г. фирма бр. Ванюшиных с целью рыболовства снарядила было на Арале два морских судна, но дело скоро лопнуло, и суда были разобраны на дрова.
Немного позже пытался плавать по морю казалинский мещанин Кривохижин, но его затея кончилась настоящей робинзонадой, только с трагическим финалом. Эта история стоит того, чтобы ее рассказать.
Кривохижин построил морское судно по типу каспийских кусовых, с тем, чтобы доставлять пшеницу и другие произведения Хивинского оазиса с низовьев Аму в Казалинск. В один несчастный день с командой в 5 человек он отправился в Кунград за хлебом. Тот год оказался в Хиве неурожайным, пшеница была дорога, и Кривохижин, чтобы не возвращаться без всякого товара, пошел на необитаемый остров Николай за саксаулом, который продается в Казалинске на дрова по 10 коп. за пуд. В небольшой бухточке острова кусовая села на мель, и притом так крепко, что все усилия стащить ее оказались напрасными. На душегубке, состоявшей при судне в качестве подчалка, все участники плавания перебрались на берег, перевезли все, что было нужно и можно, построили шалаш и стали жить. Вскоре вышла вся провизия. По русской беспечности Кривохижин не захватил с собой ни ружья, ни удочек и никаких других орудий, которыми можно было бы промыслить пищу, поэтому нашим робинзонам оставалось только поглядывать на антилоп, из любопытства близко подходивших к их лагерю, и на рыб, плескавшихся около берега. Так как поверхность острова представляет клочок той же пустыни, какая на необозримое протяжение тянется по берегам моря, то не могло быть и речи о применении изобретательности по образцу Робинзона. Глина, песок и саксаул мало могли принести пользы в данном случае; хорошо еще, что на Николае нашлась пресная вода: могло ее и не быть. К счастью, в команде Кривохижина было двое киргиз; они-то и выручили экспедицию. Хорошо зная пустыню и ее растительность, они вспомнили об одном степном растении чочимулдуке [Megacarpaea laciniata], у которого на корнях находится по одному клубню, вполне съедобному и напоминающему по вкусу картофель. Этими-то клубнями и стали питаться Кривохижин и его рабочие, когда был съеден последний сухарь. Такое существование, конечно, не могло долго продолжаться; приходилось искать радикальное средство спасения, потому что не было ни малейшей тени надежды на помощь со стороны. Флотилию в то время уже упразднили, и на Арале, кроме той самой кусовой, которая сослужила такую скверную службу, не было ни одного судна. Поэтому Кривохижин решился на отчаянную попытку: он задумал плыть к берегу моря ни больше ни меньше, как на своей душегубке. Лодчонку покрыли сверху брезентом и, приколотив края его к бортам, устроили нечто вроде палубы. На носу против скамейки для гребца и на корме в брезенте прорезали по отверстию такой ширины, чтобы туда мог пролезть человек. Затем, когда в душегубку был положен запас чочимулдука, бочонок воды и компас, стали усаживаться люди. Двое киргиз залезли под брезент, русский рабочий сел в весла, а Кривохижин на руль, причем тот и другой привязали веревкой к поясу края отверстия в брезенте. В таком виде мореплаватели тронулись в опасный путь, придерживаясь курса на восток. Остальные двое рабочих, оба русские, не рискнули присоединиться к своим товарищам и решили остаться на острове. Впрочем, все равно кому-нибудь надо было обречь себя на это, так как в лодке было слишком тесно. Семь дней носились пловцы по морю. Уже в начале пути задул сильный ветер, волны перекатывались поверх лодки, и если бы не импровизированная палуба, первый такой вал залил бы маленькую душегубку; руль все-таки был смыт. В довершение несчастия не хватило чочимулдука, он был съеден до последнего клубня, выпита и вся вода. Как раз в то время, когда смерть от жажды была уже не за горами, выпал легкий дождь, и путешественники принялись сосать намокшее платье и брезент. Наконец на седьмые сутки они пристали к берегу где-то между Аму- и Сырдарьей, но спасение было еще далеко. Пройдя широкую полосу густых камышей, они вышли в песчаную пустыню Кизыл-Кумы. Долго тащились они по сыпучему песку, Кривохижин первый выбился из сил; изнуренный голодом и жаждой, он упал. Остальные пошли дальше и вскоре заметили вдали голову барана, торчавшую из-за верхушки холма. Там оказалась одинокая семья киргиз, приютившаяся у колодца. Наскоро утолив голод и жажду, рабочие Кривохижина захватили верблюда и отправились отыскивать своего хозяина. К их радости, он был еще жив. Ему дали немного воды, молока, затем доставили в киргизскую юрту, где он скоро поправился. Отсюда при содействии киргиз или, вернее, их верблюдов, уже нетрудно было добраться до Казалинска. Чудом избавившийся от смерти Кривохижин считал своим священным долгом употребить все усилия, чтобы спасти двух своих рабочих, остававшихся на острове.
Немедленно по прибытии в Казалинск, он телеграфировал в Петербург обществу спасания на водах; но что могло сделать общество в этом случае? Оно, конечно, ответило, что совершенно бессильно помочь горю. Кривохижин, однако, не потерялся. Так поспешно, как только было возможно, он стал строить новую кусовую. В конце осени он окончил постройку, забрал в избытке провизии и с большой командой поплыл на выручку. Еще когда судно шло Сырдарьей, по реке плавали льдины. Кое-как все-таки Кривохижин выбрался в открытое море, но скоро кусовую затерло льдом уже недалеко от Николая, именно у острова Барса-Кельмес, где и пришлось зазимовать. Ранней весной, как только позволили льды, мореплаватели пошли дальше и на другой день бросили якорь у острова Николая, но уже было поздно. Здесь на берегу бухты они увидели такую картину: все так же накренившись на бок, стояла на мели кусовая, на земле, близ моря лежал высохший труп одного из несчастных; недалеко от него на небольшом возвышении стоял саксауловый крест; под ним, очевидно, был похоронен второй рабочий. Около трупа лежала палка, на которой зарубками отмечались прожитые дни. Шесть месяцев насчитал Кривохижин на этой палке; последняя зарубка была сделана за 40 дней до прибытия запоздавшего спасения. Кривохижин похоронил несчастного подле его товарища, затем снял с мели кусовую и с двумя судами вернулся в Казалинск. С тех пор у него пропала всякая охота плавать по Аралу.
В устье Сырдарьи я видел его злосчастную кусовую: она уже была вытащена на берег. Ее ободранный вид, уныло отвисшие ванты производят удручающее впечатление. Впрочем, такому впечатлению, вероятно, больше всего способствует сознание, что это та самая кусовая, которая предала доверившихся ей людей.
Такова эта печальная история. Трагический исход ее, конечно, не больше как несчастная случайность, которая, надо думать, не остановит других предпринимателей. С увеличением русского населения в Туркестане и Закаспийской области Аральское море еще может ждать более светлой будущности. Несмотря на свой пустынный вид, оно очень богато рыбой. Правда, из осетровых здесь водится только один шип, нечто среднее между осетром и стерлядью, но частиковая рыба живет в Арале, как в садке. Сазан, усач, лещ, судак, шемая и другие наши обыкновенные породы водятся здесь в несметном числе. В настоящее время промысел сосредоточивается в устьях Аму- и Сырдарьи, откуда рыба вывозится главным образом в Оренбург. При первобытных путях сообщения, на верблюдах доставка ее обходится слишком дорого; поэтому расходы на такой путь могут окупать только наиболее ценные продукты, именно: шип, его икра, клей и вязига, а также шемая. Все остальные рыбы ловятся почти исключительно для местного потребления в количестве очень незначительном. Можно ожидать, что в недалеком будущем это нетронутое рыбное богатство найдет прекрасный сбыт среди увеличивающегося с каждым годом населения южного Туркестана и Закаспийской области. Пароходное сообщение по Аму- и Сырдарье с торговыми целями, составляющее только вопрос времени, обеспечит такое направление продуктов рыболовства.
ОКОНЧАНИЕТого же автора:
• Путешествие на озеро Балхаш и в Семиреченскую область;
• Поездка в северо-восточную Персию и Закаспийскую область;
• В Северной Персии.
Часть 1. Часть 2. Часть 3. Часть 4. Часть 5.
Н. Н. Каразин. Кызыл-Кум. Путешествие в качалках
III. В стране глины
Наставало время подумать о возвращении домой в Петербург. Спрашивается, как надо ехать, чтобы по пути завернуть в Астрахань? По карте этот вопрос решается очень просто. От Кунграда перевалить чрез степь, разделяющую Арал от Каспия, на Каспийском море сесть на судно - и прямо в Астрахань. Первоначально именно этим путем я и предполагал вернуться домой. Мне достоверно было известно, что от Кунграда до залива Яман-Айракты, на Каспийском море, прекрасно можно было бы пройти на верблюдах. Этой дорогой, только в обратном направлении, генерал Черняев проехал даже в коляске, конечно, с запасом фуража для лошадей; сюда же направляли в то время партии новобранцев, идущих в Амударьинский отдел. Правда, мне было известно и то, что на пустынном заливе Яман-Айракты я рисковал засесть на неопределенно долгое время, так как ни пароходы и никакие торговые суда туда не заходят, но я имел маленькую надежду на гурьевских и астраханских ловцов, промышляющих там рыбой; они могли бы доставить меня в Гурьев или прямо в Астрахань. Отчего бы не попытать счастья? а в случае, если бы их там не оказалось, я мог бы заставить своего возчика везти меня дальше до форта Александровского на Мангышлаке, откуда уже ходят пассажирские пароходы. Все бы, по-видимому, хорошо, да на беду в то время так называемый черняевский путь от Кунграда на Яман-Айракты был уже заброшен, и в Кунграде не нашлось ни одного возчика, который знал бы эту дорогу и взялся бы везти по ней. Мой хозяин созвал всех известных ему караванбашей - так называются лица, занимающиеся поставкой верблюдов и проводников - но ни один из них не нашел возчика, желающего везти на Каспийское море. Зато ничего не было легче нанять верблюдов на путь от Кунграда прямо на север мимо Аральского моря чрез верховья р. Эмбы по направлению к Оренбургу. На верблюдах здесь приходится идти верст 700 до Темирского укрепления, иначе называемого Каракамыш; отсюда до Оренбурга можно ехать уже на почтовых. Правда, сравнительно с черняевским путем по этой дороге на Астрахань надо сделать без малого две тысячи верст лишних, но все же это было лучше, нежели возвращаться назад в Петроалександровск, а оттуда в Казалинск: во-первых, верст на 300 ближе, а во-вторых, какой интерес тащиться знакомыми местами, да еще по кизыл-кумской песочнице?
Итак, стало быть, чрез Темирское укрепление на Оренбург! Я и подробнее отметил бы предстоящий мне маршрут названиями промежуточных пунктов, да никаких других пунктов по дороге не существует. На подробных картах, впрочем, вся степь на север от Арала испещрена тюркскими названиями, но это или колодцы, по большей части иссякшие, или просто места - так называемые урочища, т. е. участки степи, в пределах которых кочуют определенные киргизские роды. На старых картах изображены здесь даже озера, но от них не осталось и луж: все высохло, и только после таяния снегов на месяц или на два на их месте скопляется немного вешней воды. Даже Эмба в своих верховьях иссякает в конце лета. К этому надо прибавить, что и от Эмбенского укрепления не осталось и следа: оно давным-давно упразднено.
Итак, мне предстояло то же удовольствие путешествия по пустыне, какое привелось испытать в Кизыл-Кумах, с тою только разницей, что этот раз не могло быть и речи о телеге, так как в некоторых местах дорога имеет вид вьючных тропинок с крутым подъемом и спуском. Нечего было думать и о верховых лошадях, потому что на пути нет для них подножного корма. Только одни верблюды, оправдывая свою славу «кораблей пустыни», могут довольствоваться той чахлой полынью, какая растет на протяжении 10-15 дней караванной дороги. Если Кизыл-Кумы почти безлюдны в летнее время, то степь между Аралом и верховьями Эмбы в ту же пору абсолютно пуста: кроме изредка проходящих караванов, здесь, на расстоянии нескольких сот верст, не попадается ни единой живой души. В конце лета, когда высыхают хаки, или степные лужи, путешественник трое суток не встречает ни капли воды. Словом, географ, описывая эту местность, с полным правом может сказать, что там ничего нет, и этого будет достаточно, чтобы дать довольно полное представление о ней. Нет ни людей, ни животных, ни травы, ни воды, и, если хотите, нет даже настоящей земли: одна твердь поднебесная да голая, растрескавшаяся на солнце глина. И вот этим-то живописным пейзажем, с высоты верблюжьего горба, мне предстояло любоваться не менее двух недель в сообществе одного проводника киргиза. «Жутко!» - скажете вы. «Великолепно!» - подумал я, слезая с верблюда в Темирском укреплении… Однако не станем забегать вперед.
Благодаря участию моей любезной хозяйки, снаряжение по части заготовки провизии скоро было окончено. Основной продовольственный фонд и этот раз должны были составлять сухари, чай и сахар, но так как я не собирался спасаться, и так как сухари едва ли лучше акрид, а сахар, пожалуй, даже и похуже меда, хотя бы и дикого, то, очевидно, надо было позаботиться о чем-нибудь более существенном.
Вот тут-то меня выручила моя хозяйка. Она приготовила мне тоже нечто вроде пеммикана, даже двух сортов, но только не по киргизскому способу (сохрани Бог!), а по своему собственному. Один сорт приготовляется так: куски сырого мяса без жира опускают на несколько секунд в крепкий кипящий рассол, затем сушат их в духовой печке. Другой сорт представляет мясной фарш, слегка поджаренный, а потом высушенный в печке. И то, и другое мясо оказалось превосходным, в течение дороги оно нисколько не изменило своих свойств и на вкус мало чем отличалось от свежего мяса. Хивинские купцы, отправляющиеся в Оренбург, берут с собой в особых клетках живых кур, но это мне показалось слишком большой роскошью для путешествия в пустыне. Деревянную флягу для воды я оставил в Петроалександровске, так как по этой части уже там имел в виду следующую комбинацию: у меня была большая полутораведерная банка со спиртом, заделанная в толстый деревянный ящик. Это - та самая банка, куда по договору с Дарьей Сидоровной я обязан был сажать ящериц, змей и других «гнусов» немедленно по изловлении; там же лежали у меня и амударьинские рыбы. Зоологические пикули я запаял в особую жестянку, а банку, ввиду ее несомненных достоинств, а в особенности ввиду ее стеклянной притертой пробки, я произвел в звание сосуда для воды. Лично для меня со всем багажом достаточно было одного верблюда, другой нужен был для проводника с его пожитками, а третьего я взял про запас, на случай, если одному из первых вздумалось, вместо того чтобы довезти нас, покончить свое существование в дороге. Чтобы не сидеть верхом, я приобрел для себя особую корзинку с навесом, сделанную из дощечек и ивовых прутьев. В ней можно свободно сидеть, протянув ноги вперед, а если согнуться в три погибели, то можно и лежать. Такая корзинка, напоминающая по форме кузов крытых детских колясок, подвешивается сбоку верблюда, а с другой стороны горба она уравновешивается кладью. Необходимо, чтобы по обе стороны верблюда груз имел хотя бы приблизительно одинаковый вес, иначе одна сторона станет перетягивать, и на ходу весь вьюк может свалиться. Весь мой багаж вместе с банкой для воды, за исключением только ружья и кое-какой мелочи, был связан в один тюк, который своей 4-пудовой тяжестью почти как раз соответствовал весу корзинки вместе со мной, ружьем и этой самой мелочью.
Снарядившись таким образом, 12-го июля мы наконец выступили в поход вместе с проводником киргизом, молодым парнем по имени Ахмет. Проходя по базару, я захватил с собой десяток дынь, для которых здесь же купил большой очень толстый шерстяной мешок местной работы. Правда, дыни от тряски испортились уже на втором переходе, но мешок сослужил мне впоследствии тройную службу. Хозяин проводил нас до окраины города, откуда, связав верблюдов одного за другим, мы поплелись с Ахметкой вдвоем.
Если кого укачивает в море, то же самое с ним будет и на верблюде, в особенности если он едет в корзинке; другими словами, путешественник, подверженный морской болезни, будет испытывать все ее последствия среди пустыни, где на сотни верст нет ни капли воды. На меня почти не действует качка в море, но здесь первое время начинало мутить, и даже довольно ощутительно. Сначала разбирало также большое сомнение насчет устойчивости вьюка моего верблюда. «А что как вся эта история вместе с корзинкой полетит на землю!» - думалось мне. «Хорошо еще, если багаж перетянет, а что, если с высоты горба 4-пудовый тюк, да еще как раз острыми, окованными железом ребрами ящика обрушится на меня, будет история!» - думаю себе. Однако скоро все эти страхи миновали, да и всякая муть прошла, так что уже на третьем переходе я чувствовал себя, как будто родился киргизом. Медленно и методически, с правильностью метронома, шагали верблюды, и с тою же правильностью качалась моя люлька. Впереди ехал Ахметка, за ним шел мой верблюд, а сзади всех плелся запасный, и все мы были связаны друг с другом. В своей корзинке я изображал собою не больше как кладь, которую Ахметка взялся доставить в Каракамыш. Я мог только выражать свои желания, и это было единственное мое отличие от неодушевленного предмета. Самостоятельно я не мог ни остановить своего верблюда, так как он был привязан к переднему, ни тем более слезть с него, так как для этого его надо было остановить и положить. Сквозь овальное отверстие навеса я вижу кусочек степи, переднюю ногу верблюда, его шею, и от времени до времени вижу, как из-за кузова корзинки выставляется мозолистая лапа задней. Сквозь дырочки, которые я проделал по бокам крышки, слева мне представляется вид на степь, а справа столь же живописный вид на верблюжьи горбы, одетые грязной кошмой. Сначала меня сильно донимал запасный верблюд. Это было тощее животное, с кожей, покрытой какими-то болезненными чесоточными наростами. Всю дорогу он думал только о том, как бы почесаться, а так как в степи, кроме других наших верблюдов, ничего подходящего для этой цели не было, то при малейшей остановке, или даже на ходу, он норовил подобраться к моей корзинке и всякий раз начинал тереть об ее край свою корявую спину. Корзинка трещала и, что хуже всего, под напором горба поднималась кверху, а вьюк опускался вниз; одним словом, грозило сальто-мортале, которого я так боялся сначала. Шомполом от ружья я прогонял несносную животину, но, как ни в чем не бывало, верблюд переходил на другую сторону и начинал чесаться о вьюк. Еще того хуже! Тогда я опускался вниз, а тюк собирался обрушиться на меня своей 4-пудовой тяжестью. Пришлось перевести этого любителя почесаться в середину, а меня в хвост каравана, но на остановках продолжалась та же история, и вообще этот возмутительный верблюд причинил нам много хлопот, а пользы от него не было ни на грош, так как всю дорогу он только и делал, что чесался.
Первый день мы шли по дну высохшего Айбугирского залива. Еще на не очень старых картах он изображен настоящим заливом, вдающимся вглубь степи от южного конца Аральского моря в виде запятой верст 120 в длину. Теперь он высох совсем, так что там, где еще недавно жили морские ракушки и плавали рыбы, теперь растет колючка и бегают фазаны. Вообще, как известно, Аральское море сохнет, что называется, не по дням, а по часам. Если бы не Аму- и Сырдарья, по его дну давно бы ходили верблюды.
В конце 2-го дня пути по крутой узкой тропинке мы поднялись на ровное, как пол, плато Усть-Урт, отделяющее Арал от Каспия, откуда перед нами открылся вид на море. Ну уж и вид! ну уж и море! Это та же пустыня, как степи вокруг его, только пустыня водная. Когда мы взошли на Усть-Урт, было тихо. Как зеленое стекло блестела гладкая поверхность Арала. На море ни паруса, ни чайки и никакой другой птицы. Всюду пусто, мертво и тихо. Такая же мертвая однообразная пустыня подходит к берегам Арала. Насколько хватает глаз, вдоль берега тянется крутой обрыв Усть-Урта, серый, мрачный и мертвый. Нигде ни кустика, ни зеленой травы, ни ручья; не слышно ни щебетания птиц, не стрекочут кузнечики. Словом, как на море, так и на берегу нет ничего. Там одна вода, а здесь голая глина. Со времени сотворения мира, суда Аральской военной флотилии, вероятно, были первыми судами, которые стали бороздить поверхность открытого моря, а команда их была первыми людьми, которых видели антилопы и лисы, живущие на необитаемом острове Николае. Как этот остров, так и некоторые другие были открыты и названы нашими моряками, поэтому на карте Арала среди тюркских имен вроде Барса-Кельмес, Куг-Арал и других встречаются и русские: остров Лазарева, залив Чернышева и проч. С тех пор как флотилию упразднили, а пароходы и баржи ее вытащили на берег в Казалинске, море снова опустело.
В 1876 г. фирма бр. Ванюшиных с целью рыболовства снарядила было на Арале два морских судна, но дело скоро лопнуло, и суда были разобраны на дрова.
Немного позже пытался плавать по морю казалинский мещанин Кривохижин, но его затея кончилась настоящей робинзонадой, только с трагическим финалом. Эта история стоит того, чтобы ее рассказать.
Кривохижин построил морское судно по типу каспийских кусовых, с тем, чтобы доставлять пшеницу и другие произведения Хивинского оазиса с низовьев Аму в Казалинск. В один несчастный день с командой в 5 человек он отправился в Кунград за хлебом. Тот год оказался в Хиве неурожайным, пшеница была дорога, и Кривохижин, чтобы не возвращаться без всякого товара, пошел на необитаемый остров Николай за саксаулом, который продается в Казалинске на дрова по 10 коп. за пуд. В небольшой бухточке острова кусовая села на мель, и притом так крепко, что все усилия стащить ее оказались напрасными. На душегубке, состоявшей при судне в качестве подчалка, все участники плавания перебрались на берег, перевезли все, что было нужно и можно, построили шалаш и стали жить. Вскоре вышла вся провизия. По русской беспечности Кривохижин не захватил с собой ни ружья, ни удочек и никаких других орудий, которыми можно было бы промыслить пищу, поэтому нашим робинзонам оставалось только поглядывать на антилоп, из любопытства близко подходивших к их лагерю, и на рыб, плескавшихся около берега. Так как поверхность острова представляет клочок той же пустыни, какая на необозримое протяжение тянется по берегам моря, то не могло быть и речи о применении изобретательности по образцу Робинзона. Глина, песок и саксаул мало могли принести пользы в данном случае; хорошо еще, что на Николае нашлась пресная вода: могло ее и не быть. К счастью, в команде Кривохижина было двое киргиз; они-то и выручили экспедицию. Хорошо зная пустыню и ее растительность, они вспомнили об одном степном растении чочимулдуке [Megacarpaea laciniata], у которого на корнях находится по одному клубню, вполне съедобному и напоминающему по вкусу картофель. Этими-то клубнями и стали питаться Кривохижин и его рабочие, когда был съеден последний сухарь. Такое существование, конечно, не могло долго продолжаться; приходилось искать радикальное средство спасения, потому что не было ни малейшей тени надежды на помощь со стороны. Флотилию в то время уже упразднили, и на Арале, кроме той самой кусовой, которая сослужила такую скверную службу, не было ни одного судна. Поэтому Кривохижин решился на отчаянную попытку: он задумал плыть к берегу моря ни больше ни меньше, как на своей душегубке. Лодчонку покрыли сверху брезентом и, приколотив края его к бортам, устроили нечто вроде палубы. На носу против скамейки для гребца и на корме в брезенте прорезали по отверстию такой ширины, чтобы туда мог пролезть человек. Затем, когда в душегубку был положен запас чочимулдука, бочонок воды и компас, стали усаживаться люди. Двое киргиз залезли под брезент, русский рабочий сел в весла, а Кривохижин на руль, причем тот и другой привязали веревкой к поясу края отверстия в брезенте. В таком виде мореплаватели тронулись в опасный путь, придерживаясь курса на восток. Остальные двое рабочих, оба русские, не рискнули присоединиться к своим товарищам и решили остаться на острове. Впрочем, все равно кому-нибудь надо было обречь себя на это, так как в лодке было слишком тесно. Семь дней носились пловцы по морю. Уже в начале пути задул сильный ветер, волны перекатывались поверх лодки, и если бы не импровизированная палуба, первый такой вал залил бы маленькую душегубку; руль все-таки был смыт. В довершение несчастия не хватило чочимулдука, он был съеден до последнего клубня, выпита и вся вода. Как раз в то время, когда смерть от жажды была уже не за горами, выпал легкий дождь, и путешественники принялись сосать намокшее платье и брезент. Наконец на седьмые сутки они пристали к берегу где-то между Аму- и Сырдарьей, но спасение было еще далеко. Пройдя широкую полосу густых камышей, они вышли в песчаную пустыню Кизыл-Кумы. Долго тащились они по сыпучему песку, Кривохижин первый выбился из сил; изнуренный голодом и жаждой, он упал. Остальные пошли дальше и вскоре заметили вдали голову барана, торчавшую из-за верхушки холма. Там оказалась одинокая семья киргиз, приютившаяся у колодца. Наскоро утолив голод и жажду, рабочие Кривохижина захватили верблюда и отправились отыскивать своего хозяина. К их радости, он был еще жив. Ему дали немного воды, молока, затем доставили в киргизскую юрту, где он скоро поправился. Отсюда при содействии киргиз или, вернее, их верблюдов, уже нетрудно было добраться до Казалинска. Чудом избавившийся от смерти Кривохижин считал своим священным долгом употребить все усилия, чтобы спасти двух своих рабочих, остававшихся на острове.
Немедленно по прибытии в Казалинск, он телеграфировал в Петербург обществу спасания на водах; но что могло сделать общество в этом случае? Оно, конечно, ответило, что совершенно бессильно помочь горю. Кривохижин, однако, не потерялся. Так поспешно, как только было возможно, он стал строить новую кусовую. В конце осени он окончил постройку, забрал в избытке провизии и с большой командой поплыл на выручку. Еще когда судно шло Сырдарьей, по реке плавали льдины. Кое-как все-таки Кривохижин выбрался в открытое море, но скоро кусовую затерло льдом уже недалеко от Николая, именно у острова Барса-Кельмес, где и пришлось зазимовать. Ранней весной, как только позволили льды, мореплаватели пошли дальше и на другой день бросили якорь у острова Николая, но уже было поздно. Здесь на берегу бухты они увидели такую картину: все так же накренившись на бок, стояла на мели кусовая, на земле, близ моря лежал высохший труп одного из несчастных; недалеко от него на небольшом возвышении стоял саксауловый крест; под ним, очевидно, был похоронен второй рабочий. Около трупа лежала палка, на которой зарубками отмечались прожитые дни. Шесть месяцев насчитал Кривохижин на этой палке; последняя зарубка была сделана за 40 дней до прибытия запоздавшего спасения. Кривохижин похоронил несчастного подле его товарища, затем снял с мели кусовую и с двумя судами вернулся в Казалинск. С тех пор у него пропала всякая охота плавать по Аралу.
В устье Сырдарьи я видел его злосчастную кусовую: она уже была вытащена на берег. Ее ободранный вид, уныло отвисшие ванты производят удручающее впечатление. Впрочем, такому впечатлению, вероятно, больше всего способствует сознание, что это та самая кусовая, которая предала доверившихся ей людей.
Такова эта печальная история. Трагический исход ее, конечно, не больше как несчастная случайность, которая, надо думать, не остановит других предпринимателей. С увеличением русского населения в Туркестане и Закаспийской области Аральское море еще может ждать более светлой будущности. Несмотря на свой пустынный вид, оно очень богато рыбой. Правда, из осетровых здесь водится только один шип, нечто среднее между осетром и стерлядью, но частиковая рыба живет в Арале, как в садке. Сазан, усач, лещ, судак, шемая и другие наши обыкновенные породы водятся здесь в несметном числе. В настоящее время промысел сосредоточивается в устьях Аму- и Сырдарьи, откуда рыба вывозится главным образом в Оренбург. При первобытных путях сообщения, на верблюдах доставка ее обходится слишком дорого; поэтому расходы на такой путь могут окупать только наиболее ценные продукты, именно: шип, его икра, клей и вязига, а также шемая. Все остальные рыбы ловятся почти исключительно для местного потребления в количестве очень незначительном. Можно ожидать, что в недалеком будущем это нетронутое рыбное богатство найдет прекрасный сбыт среди увеличивающегося с каждым годом населения южного Туркестана и Закаспийской области. Пароходное сообщение по Аму- и Сырдарье с торговыми целями, составляющее только вопрос времени, обеспечит такое направление продуктов рыболовства.
ОКОНЧАНИЕТого же автора:
• Путешествие на озеро Балхаш и в Семиреченскую область;
• Поездка в северо-восточную Персию и Закаспийскую область;
• В Северной Персии.