Землевладение и земледелие Сибирского казачьего войска (2/3)
В. А. Остафьев. Землевладение и земледелие Сибирского казачьего войска // Труды Императорского Вольного экономического общества. 1897. Том 2, книга 4.
Часть 1. Часть 2. Часть 3.
Н. Г. Катанаев. Сибирские казаки на службе и дома: На покос. 1909
II
Посмотрим, насколько умело утилизируют сибирские казаки миллионные пространства земли, вполне пригодные, по своим топографическим и климатическим условиям, для всякой высшей земледельческой культуры. Усов, как бы в оправдание казака, пишет следующее: «В прямой зависимости от военно-служебной повинности, вынуждающей казака вести полуоседлый образ жизни, хлебопашество, требующее продолжительных усилий и систематического труда, не получило преобладающей роли в домашней экономии казачьей семьи. Оно развивалось в Сибирском казачьем войске очень медленно, и до сих пор казаки, занимающиеся хлебопашеством, не смотрят на последнее как на важнейший источник своего обеспечения. Тот, кто имеет возможность, всячески сам избегает возиться с сохою и плугом, пользуясь дешевою рабочею силою киргизов».
Таким образом, до шестидесятых годов сибирский казак, в силу культурно-исторических условий, а также получаемого от правительства провианта, считал для себя унизительным заниматься хозяйством. Сама жизнь казака указывала ему на более легкий жизненный заработок. Казачьи селения, расположенные на границе громадной Киргизской степи, естественно, стали посредниками между оседлым населением Тобольской губернии и кочевыми киргизами, а потому вся линия долгое время служила сплошным торжищем и главным пунктом обмена продуктов крестьянского хозяйства и киргизского скотоводства. Некультурный, дикий скотовод-киргиз, поставленный по отношению к казаку как вассал или раб к своему господину, служил последнему прекрасной почвой для эксплоатации.
Казак прекрасно знал жизнь, потребности, язык и обычаи инородца, и до шестидесятых годов был положительно господином и властителем всей степи.
Почти тождественные мысли высказывает в 1894-м году в «Степном крае» автор «Путевых набросков по Степному краю»: «Выезжая из Омска по почтовой дороге на Павлодар, вдоль Иртыша, - пишет он, - я мечтал встретить здесь кипучую жизнь, подобную той, какую привык видеть глаз в России на судоходных реках. Мне представлялись уже громадные, богатые казачьи поселения, обширные пашни, многочисленные табуны скота, снующие по реке лодки рыбаков и медленно двигающиеся барки с богатством южных степей и прибрежных поселений. Но, увы, радужные фантазии сменились серенькой действительностью. На всем пути в 400 верст 24 казачьих поселения, расположенные по правую сторону Иртыша, производят тяжелое впечатление своими маленькими, без крыш, покосившимися избенками, небрежной постройки, без всяких архитектурных прикрас. Эти серенькие домики, с полуразвалившимися вокруг плетневыми заборами, невольно говорят о материальном недостатке или большой беспечности их обывателей». Отсутствие полной жизни поражало все время путешественника, «все выходило как-то наперекор естественным удобствам». От поселка до поселка тянется свободная прекрасная степь, не тронутая плугами. Судоходный Иртыш, изобилуя рыбой, роскошными поемными лугами по низменному левому берегу, способствует развитию рыболовства и обширного скотоводства и т. д. Но казаки почти не занимаются земледелием, и на вопрос о причине этого ссылаются на неудобства почвы, говорят, будто хлеб не родится. Причину, почему казак плохой земледелец, автор видит в истории самого заселения. Была когда-то здесь стратегическая линия, необходимо было казачество для сдерживания набегов. Казенный хлебный паек кормил казаков, не нуждавшихся в собственном хлебе. Кочевник скоро усмирился, служба была нетрудная, а казенный паек продолжался; его помнят еще старики. С уничтожением пайка и полковых округов, обстоятельства изменились, но привилегированное положение казака и близость кочевника-киргиза, который позволял себя легко эксплоатировать, укоренили в казаке еще больше эту беспечность и лень. Киргиз, не зная цены продуктам, нес все казаку за бесценок. При этом он был дешевым работником: за ничтожную плату, данную вперед, он пас скот, косил сено, рубил дрова, приучался пахать землю. Казак, живя в таких благоприятных условиях, конечно, предпочитал, взамен всякого физического труда, легкую наживу вроде меновой торговли, продажи сенокосных пайков и т. д.
Тобольские и томские крестьяне считали самым лучшим и дорогим рынком для своего хлеба казачью линию, где цены стояли всегда высокие, ввиду отсутствия земледелия в степи и потребности в громадных запасах хлеба у киргизов в семь месяцев зимовки. Естественно, заработок от меновой торговли (скот меняли на хлеб), при полном произволе и господстве казака в степи, служил лучшим обеспечением, чем труд земледельца. Рядом с этим, природные богатства, а именно обилие рыбы в озерах, всякой дичи, полный простор для скотоводства, не тронутые плугом ковыльные степи, - еще более облегчали безбедную жизнь казака. Вот почему сибирские казаки, несмотря на отсутствие земледелия до шестидесятых годов, устраивались очень зажиточно, домовито и даже богато. Теперь все поселки по линиям Горькой и Иртышской свидетельствуют своими постройками, домашностью, о бывшей зажиточности, даже богатстве, сменившемся сильным обеднением за последнее время, в силу кризиса и перемены жизни, к которой исторический линейный казак не привык и к которой не может приспособиться.
Интересно проследить историю земледелия в Сибирском войске и те мероприятия администрации, которые были принимаемы с целью приучить казака к земледелию. Местная администрация, стараясь обеспечить казаков своим хлебом, неоднократно делала внушения и циркулярные предписания о необходимости и выгодности занятия хлебопашеством. Так, при Киндермане, в 1746 и 1747 годах, было посеяно по линии 1759 четвертей казенного хлеба и собрано 6176 четвертей. Каждый казак должен был посеять 3 дес. ржи и 3 дес. ярицы, для чего было выдано казакам по две пары казенных волов и все необходимые земледельческие орудия. Но хлебопашество прививалось туго: ежегодно местные коменданты доносили, что «во многих местах хлебу был недород за жарами и морозами». Казенное, так называемое палочное хлебопашество просуществовало 24 года, и наконец было отменено сенатом в 1770 году ввиду того, что отвлекло казаков от домоустройства и было для всех разорительно, а казенные пашни не принесли никаких выгод, так как хлеб обходился не дешевле привозного.
Этот опыт не отбил у администрации охоты приучить казака к земледелию, и в 1820 году генерал-губернатор Капцевич снова организует обязательное хлебопашество. Задавшись целью улучшить экономическое положение казаков, генерал-губернатор предписал завести общественные войсковые пашни. С этой целью на каждый эскадрон было отрезано по 144 дес. земли для обработки по трехпольной системе. Потребные земледельческие орудия и семена приобретались на войсковой счет, рабочими лошадьми казаки были снабжены, и каждый эскадрон обязан был посеять по 48 дес. ржи и 64 дес. овса. Вся жатва обращалась в пользу самих казаков, взамен следовавшего им казенного провианта и фуража. Просуществовав 11 лет, до 1836 года, организация эта была уничтожена, не научив казаков пахать. Таким образом, все усилия администрации не научили казака земледелию.
Главный толчок к развитию земледелия дали три факта, а именно: зачисление в 1846 г. в казачье сословие всех крестьянских селений Тобольской губернии, находившихся в черте линии; колонизация Петропавловского, Кокчетавского и других уездов выходцами из России, которая продолжалась до 1876 года, и, наконец, прекращение выдачи провианта. В 1847 г. было приписано в состав войска 42 крестьянских поселения, с населением в 1400 душ обоего пола. В 1849-1851 гг. образовалась Вознесенская станица из трех поселков, из выходцев-хохлов, харьковских и полтавских, и 15 поселков в Кокчетаве, из выходцев Воронежской, Самарской, Оренбургской и Саратовской губерний, в числе 7000 душ обоего пола.
Для колонизации, как в Петропавловском, так и Кокчетавском уездах, были выбраны самые лучшие места и образованы громадные селения в 200-300 дворов. В этом отношении казачья администрация была поставлена в самые благоприятные условия и могла широкой рукой выбирать любые места среди неограниченных пространств, где кроме кочевника никто еще не бывал, и даже еще не пробрался наш неутомимый колонизатор - серый зипун. Впрочем, для последнего Степная область была почти закрыта до настоящего времени, и нашим переселенцам-лаптям приходилось отвоевывать себе места со страшными усилиями и жертвами. Казаки же переселенцы, получив в надел прекрасные земли, массу строевого леса, прекрасные озера, берега реки Ишима, и вообще всевозможные льготы, зажили зажиточно и богато.
Природа Кокчетавского уезда, а также Петропавловского, настолько прекрасна, что эта местность была положительно олицетворением крестьянского рая. Под рукою у поселенцев были роскошнейшие и плодороднейшие долины и ковыльные степи, никогда не тронутые плугом и дававшие баснословные урожаи в 300 пудов белотурки и черноколоски. Долины были покрыты самой разнообразной и пышной растительностью, а скот по брюхо утопал в сочной траве. Склоны гор были покрыты чудным строевым сосновым бором, переполненным всевозможным ценным зверем, а у подошвы гор, в ущельях, рос прекрасный вишняк, и вишни возили возами; в таком же изобилии произрастали малина, смородина, ежевика, терн, барбарис и дикий персик. Обилие рыбы в озерах было таково, что на ловлю съезжались со всех окрестностей; местные жители даже не запрещали этой ловли.
Прибывшие переселенцы-пахари, хохлы, саратовцы и самарцы, со своими быками и плугами, сразу стали твердо на ноги. Взодрали малороссийскими плугами на своих волах целины и в один-два года окружили себя скирдами. Запашка была ведена очень значительная: некоторые отдельные хозяева засевали одной белотурки но 50-100 десятин по целине; через несколько лет у многих домохозяев паслись табуны лошадей и несколько десятков пар волов и овец. Словом, кокчетавский или вознесенский казак-переселенец стал богачом. Все это относится также и до переселенческих поселков, образовавшихся позднее в Семипалатинском, Павлодарском и Усть-Каменогорском уездах, а также до поселков Бийской линии и Алтайского округа, где природа еще богаче, а климат благодатнее [Всех окрепших и образовавшихся в последние 20 лет крестьянских селений в Степной области в Атбасарском уезде 9, Акмолинском 8, Петропавловском 5, Омском 2, Кокчетавском 18.]. О богатстве этих местностей, в особенности Алтайского округа, не раз уже писали, а среди наших крестьян ходят об этом легендарные сказания. Коренные сибирские казаки, «исторические», видя успех и выгоды земледелия, а также зажиточность новых переселенцев, увлеклись примером и взялись за земледелие. Громадный душевой надел и ковыльные степи первоначально способствовали этому увлечению. Особенно сильное увеличение запашек произошло за последние 20 лет, когда, несмотря на запрещения, в казачьи поселки и в степь разными правдами и неправдами проникли наши переселенцы-пахари, кое-как пристраиваясь на казачьих и киргизских землях. Усов указывает на тот же факт влияния крестьян-переселенцев на увеличение казачьих запашек. В Акмолинской станице, например, «казаки неоднократно делали посевы, но ряд неудач привел их к убеждению в непроизводительности земли, и только явившиеся недавно крестьяне - переселенцы из России, начав пахать вместо сохи плугами, доказали, что почва и здесь способна к плодородию». «В Павлодарском уезде крестьяне, поселившиеся лет 15 назад, также научили казаков обрабатывать места, считавшиеся чуть не с самого заселения Иртышской линии бесплодными».
Несмотря, однако, на завидный пример, исторический казак, завоеватель Горькой и Иртышской линий, все-таки не пристрастился к земледелию и не выучился пахать. «Лучшими хлебопашцами среди казачьего населения, - пишет Усов, - остались те казаки, которые зачислены в войско в разное время из крестьян, коренные же казаки терпят часто неудачу по неуменью», вернее (прибавлю от себя), по простому нежеланию.
Яркую характеристику коренного казака и его нелюбви к земледелию дал ярый защитник сибирского казака, сам казак, Катанаев, в своем докладе местному отделу Географического общества. «Все сколько-нибудь оборотистые мещане и казаки, - говорит г. Катанаев, - даже и не имеющие свободных денег, всегда прибегают к дешевым работникам из киргиз, по крайней мере на страдное время. Исключение нередко составляют лишь крестьяне, предпочитающие, при неимении лишних денег, вести пашню исключительно личным и своей семьи трудом, „своим горбом“».
По поводу наемного киргизского труда у мещан и казаков, объясняемого обыкновенно всецело леностью и эксплоататорскими наклонностями нанимателей, мне не раз доводилось разговаривать с местными казаками, и вот какое я обыкновенно слышал объяснение: «Мы давно привыкли к тому, что нас величают волками, и мало этим обижаемся, потому что те, кто дает нам такое прозвище, мало знают наше казачье житье, да и в душу нашу влезть не могут. Все сравнивают нас с мужиками. Мужик так он мужик и есть, а казак завсегда казак, слуга царев: у одного домашность, а у другого служба; одному пашню пахать, а другому шашкой владеть. Казаку, говорят, не житье, а масляница: земельный паек в 30 д., а податей не плати». Дальше идет рассуждение относительно дороговизны обмундирования и трудностей службы. «Какие уже мы работники? Да и работе ли учат казака за все время службы? Сами знаете, что такое запасной или отставной солдат; в какую он службу или на какие занятия норовит? А мы, можно сказать, все поголовно - строевые, запасные да отставные… у кого медаль на груди, у кого нашивка; этот кавалер, тот урядник, приказный, вахмистр, а то и кандидат или чиновник в отставке; не сам, так сват, иль брат, либо сын в офицерах да в полковниках… Как же нас после этого с мужиками да с киргизами верстать. Киргиз на то он и киргиз, чтобы в работниках служить, а у мужика на то руки сделаны как крюки, чтобы за сохой ходить; мужик берет горбом, а казак умом да казачьей сметкой. Нашего брата бьют на службе, коли на мужика похож. У нас во всем другая сноровка и не то на уме. Мы, слава Богу, не сиволапы, не киргизы, со свиньями да с телятами в хлевушниках жить не будем, в одной дерюжной рубахе да в портках босоногими с хохлатой головой на улицу не выходим, да и жен с дочерми тоже в чем-нибудь в люди не пустим: видывали, слава Богу, как хорошие люди живут, и нам не хуже людей быть хочется. Вот кто все это знает, знает, какое хозяйство и заворот у казака на деле, и знает, какие у него для этого силы, - тот не будет удивляться тому, что он не один с женой ведет хозяйство, а берет еще работника, и не сам в ярмо впрягается, а норовит туда впрягти вола [И жену свою, добавлю от себя, так как на казачке лежит вся тяжесть хозяйства; она является в доме первой работницей, и в то время, когда казак ничего не делает, жена не покладает рук; в доме, и на дворе, и за скотиной, и в огороде - везде она поспевает. Есть казачки, которые огородом и табаком кормят и одевают всю семью, а казак - кейфует себе. Положение женщины у казака не лучше, чем у киргизов.]. Один много не наделаешь: две-три десятины поднимешь, да и только; а что с них добудешь? Только что с голоду не умрешь, а ребятишки без сапог, жена без белой шубы, сам без выходного платья, в горницах пусто, люди добрые придут - нечем угостить. Это уж последнее дело, чтобы наравне с работником себя поставить; тут тебе гибель; до тех пор ты и силен, пока на линии хозяина себя держишь, а как дошел до борноволока, тут тебя мужик да киргиз и задушат: с ним в работе спорить нельзя, он во всем тебе поперек дороги станет, на всем цену собьет, потому, известно, киргиз - «собака». Много ли ему нужно? Конура на дворе да обглоданная кость в зубы, - а если еще и хлебцем прикормить, так он лоб себе раскроит. Целый год на кобылятине да на баранине сидит; и лошадь у него такая же: ни корму на зиму, ни приюта ей не нужно, всю зиму в степи ходит. В дорогу киргиз на ней поехал - ни себе, ни ей корму не надо, а дохнуть с голоду станет - сейчас ей нож в горло, и пища готова. Нам так нельзя, мы не киргизы, да и не мужики, чтобы в ихнюю шкуру и в ихний обиход влезть».
В этом устном монологе ярко сказалось все столетнее мировоззрение сибирского казака, все его псевдокультурное отношение к обездоленному и порабощенному дикарю, кочевнику-киргизу, вся вопиющая нравственная сторона того страшного гнета, который испытывает киргиз в течение ста лет от шашки казака, а еще больше - от его нагайки.
ОКОНЧАНИЕДругие материалы, касающиеся до Сибирского казачьего войска:
• А. Е. Новоселов (Невесов). Иртышский казак;
• И. Ф. Бабков. Воспоминания о моей службе в Западной Сибири;
• К. Ф. Ледебур. Путешествие по Алтайским горам и предгорьям Алтая;
• Г. С. Карелин. Рапорты министру финансов графу Канкрину;
• И. И. Завалишин. Описание Западной Сибири [Ишим и Петропавловск];
• И. И. Завалишин. Описание Западной Сибири [Омск];
• А. К. Гейнс. Дневник 1865 года. Путешествие по Киргизским степям [Акмолы];
• А. К. Гейнс. Дневник 1865 года. Путешествие по Киргизским степям [Семипалатинск];
• П. И. Пашино. Туркестанский край в 1866 году. Путевые заметки;
• П. К. Мартьянов. В переломе века [Омск];
• Джордж Кеннан. Сибирь и ссылка;
• А. И-ский. Г. Павлодар Семипалатинской обл.;
• В. Л. Дедлов. Панорама Сибири. (Путевые заметки);
• А. Шерстобитов. Акмолинск. (Очерк из заметок туриста).
Часть 1. Часть 2. Часть 3.
Н. Г. Катанаев. Сибирские казаки на службе и дома: На покос. 1909
II
Посмотрим, насколько умело утилизируют сибирские казаки миллионные пространства земли, вполне пригодные, по своим топографическим и климатическим условиям, для всякой высшей земледельческой культуры. Усов, как бы в оправдание казака, пишет следующее: «В прямой зависимости от военно-служебной повинности, вынуждающей казака вести полуоседлый образ жизни, хлебопашество, требующее продолжительных усилий и систематического труда, не получило преобладающей роли в домашней экономии казачьей семьи. Оно развивалось в Сибирском казачьем войске очень медленно, и до сих пор казаки, занимающиеся хлебопашеством, не смотрят на последнее как на важнейший источник своего обеспечения. Тот, кто имеет возможность, всячески сам избегает возиться с сохою и плугом, пользуясь дешевою рабочею силою киргизов».
Таким образом, до шестидесятых годов сибирский казак, в силу культурно-исторических условий, а также получаемого от правительства провианта, считал для себя унизительным заниматься хозяйством. Сама жизнь казака указывала ему на более легкий жизненный заработок. Казачьи селения, расположенные на границе громадной Киргизской степи, естественно, стали посредниками между оседлым населением Тобольской губернии и кочевыми киргизами, а потому вся линия долгое время служила сплошным торжищем и главным пунктом обмена продуктов крестьянского хозяйства и киргизского скотоводства. Некультурный, дикий скотовод-киргиз, поставленный по отношению к казаку как вассал или раб к своему господину, служил последнему прекрасной почвой для эксплоатации.
Казак прекрасно знал жизнь, потребности, язык и обычаи инородца, и до шестидесятых годов был положительно господином и властителем всей степи.
Почти тождественные мысли высказывает в 1894-м году в «Степном крае» автор «Путевых набросков по Степному краю»: «Выезжая из Омска по почтовой дороге на Павлодар, вдоль Иртыша, - пишет он, - я мечтал встретить здесь кипучую жизнь, подобную той, какую привык видеть глаз в России на судоходных реках. Мне представлялись уже громадные, богатые казачьи поселения, обширные пашни, многочисленные табуны скота, снующие по реке лодки рыбаков и медленно двигающиеся барки с богатством южных степей и прибрежных поселений. Но, увы, радужные фантазии сменились серенькой действительностью. На всем пути в 400 верст 24 казачьих поселения, расположенные по правую сторону Иртыша, производят тяжелое впечатление своими маленькими, без крыш, покосившимися избенками, небрежной постройки, без всяких архитектурных прикрас. Эти серенькие домики, с полуразвалившимися вокруг плетневыми заборами, невольно говорят о материальном недостатке или большой беспечности их обывателей». Отсутствие полной жизни поражало все время путешественника, «все выходило как-то наперекор естественным удобствам». От поселка до поселка тянется свободная прекрасная степь, не тронутая плугами. Судоходный Иртыш, изобилуя рыбой, роскошными поемными лугами по низменному левому берегу, способствует развитию рыболовства и обширного скотоводства и т. д. Но казаки почти не занимаются земледелием, и на вопрос о причине этого ссылаются на неудобства почвы, говорят, будто хлеб не родится. Причину, почему казак плохой земледелец, автор видит в истории самого заселения. Была когда-то здесь стратегическая линия, необходимо было казачество для сдерживания набегов. Казенный хлебный паек кормил казаков, не нуждавшихся в собственном хлебе. Кочевник скоро усмирился, служба была нетрудная, а казенный паек продолжался; его помнят еще старики. С уничтожением пайка и полковых округов, обстоятельства изменились, но привилегированное положение казака и близость кочевника-киргиза, который позволял себя легко эксплоатировать, укоренили в казаке еще больше эту беспечность и лень. Киргиз, не зная цены продуктам, нес все казаку за бесценок. При этом он был дешевым работником: за ничтожную плату, данную вперед, он пас скот, косил сено, рубил дрова, приучался пахать землю. Казак, живя в таких благоприятных условиях, конечно, предпочитал, взамен всякого физического труда, легкую наживу вроде меновой торговли, продажи сенокосных пайков и т. д.
Тобольские и томские крестьяне считали самым лучшим и дорогим рынком для своего хлеба казачью линию, где цены стояли всегда высокие, ввиду отсутствия земледелия в степи и потребности в громадных запасах хлеба у киргизов в семь месяцев зимовки. Естественно, заработок от меновой торговли (скот меняли на хлеб), при полном произволе и господстве казака в степи, служил лучшим обеспечением, чем труд земледельца. Рядом с этим, природные богатства, а именно обилие рыбы в озерах, всякой дичи, полный простор для скотоводства, не тронутые плугом ковыльные степи, - еще более облегчали безбедную жизнь казака. Вот почему сибирские казаки, несмотря на отсутствие земледелия до шестидесятых годов, устраивались очень зажиточно, домовито и даже богато. Теперь все поселки по линиям Горькой и Иртышской свидетельствуют своими постройками, домашностью, о бывшей зажиточности, даже богатстве, сменившемся сильным обеднением за последнее время, в силу кризиса и перемены жизни, к которой исторический линейный казак не привык и к которой не может приспособиться.
Интересно проследить историю земледелия в Сибирском войске и те мероприятия администрации, которые были принимаемы с целью приучить казака к земледелию. Местная администрация, стараясь обеспечить казаков своим хлебом, неоднократно делала внушения и циркулярные предписания о необходимости и выгодности занятия хлебопашеством. Так, при Киндермане, в 1746 и 1747 годах, было посеяно по линии 1759 четвертей казенного хлеба и собрано 6176 четвертей. Каждый казак должен был посеять 3 дес. ржи и 3 дес. ярицы, для чего было выдано казакам по две пары казенных волов и все необходимые земледельческие орудия. Но хлебопашество прививалось туго: ежегодно местные коменданты доносили, что «во многих местах хлебу был недород за жарами и морозами». Казенное, так называемое палочное хлебопашество просуществовало 24 года, и наконец было отменено сенатом в 1770 году ввиду того, что отвлекло казаков от домоустройства и было для всех разорительно, а казенные пашни не принесли никаких выгод, так как хлеб обходился не дешевле привозного.
Этот опыт не отбил у администрации охоты приучить казака к земледелию, и в 1820 году генерал-губернатор Капцевич снова организует обязательное хлебопашество. Задавшись целью улучшить экономическое положение казаков, генерал-губернатор предписал завести общественные войсковые пашни. С этой целью на каждый эскадрон было отрезано по 144 дес. земли для обработки по трехпольной системе. Потребные земледельческие орудия и семена приобретались на войсковой счет, рабочими лошадьми казаки были снабжены, и каждый эскадрон обязан был посеять по 48 дес. ржи и 64 дес. овса. Вся жатва обращалась в пользу самих казаков, взамен следовавшего им казенного провианта и фуража. Просуществовав 11 лет, до 1836 года, организация эта была уничтожена, не научив казаков пахать. Таким образом, все усилия администрации не научили казака земледелию.
Главный толчок к развитию земледелия дали три факта, а именно: зачисление в 1846 г. в казачье сословие всех крестьянских селений Тобольской губернии, находившихся в черте линии; колонизация Петропавловского, Кокчетавского и других уездов выходцами из России, которая продолжалась до 1876 года, и, наконец, прекращение выдачи провианта. В 1847 г. было приписано в состав войска 42 крестьянских поселения, с населением в 1400 душ обоего пола. В 1849-1851 гг. образовалась Вознесенская станица из трех поселков, из выходцев-хохлов, харьковских и полтавских, и 15 поселков в Кокчетаве, из выходцев Воронежской, Самарской, Оренбургской и Саратовской губерний, в числе 7000 душ обоего пола.
Для колонизации, как в Петропавловском, так и Кокчетавском уездах, были выбраны самые лучшие места и образованы громадные селения в 200-300 дворов. В этом отношении казачья администрация была поставлена в самые благоприятные условия и могла широкой рукой выбирать любые места среди неограниченных пространств, где кроме кочевника никто еще не бывал, и даже еще не пробрался наш неутомимый колонизатор - серый зипун. Впрочем, для последнего Степная область была почти закрыта до настоящего времени, и нашим переселенцам-лаптям приходилось отвоевывать себе места со страшными усилиями и жертвами. Казаки же переселенцы, получив в надел прекрасные земли, массу строевого леса, прекрасные озера, берега реки Ишима, и вообще всевозможные льготы, зажили зажиточно и богато.
Природа Кокчетавского уезда, а также Петропавловского, настолько прекрасна, что эта местность была положительно олицетворением крестьянского рая. Под рукою у поселенцев были роскошнейшие и плодороднейшие долины и ковыльные степи, никогда не тронутые плугом и дававшие баснословные урожаи в 300 пудов белотурки и черноколоски. Долины были покрыты самой разнообразной и пышной растительностью, а скот по брюхо утопал в сочной траве. Склоны гор были покрыты чудным строевым сосновым бором, переполненным всевозможным ценным зверем, а у подошвы гор, в ущельях, рос прекрасный вишняк, и вишни возили возами; в таком же изобилии произрастали малина, смородина, ежевика, терн, барбарис и дикий персик. Обилие рыбы в озерах было таково, что на ловлю съезжались со всех окрестностей; местные жители даже не запрещали этой ловли.
Прибывшие переселенцы-пахари, хохлы, саратовцы и самарцы, со своими быками и плугами, сразу стали твердо на ноги. Взодрали малороссийскими плугами на своих волах целины и в один-два года окружили себя скирдами. Запашка была ведена очень значительная: некоторые отдельные хозяева засевали одной белотурки но 50-100 десятин по целине; через несколько лет у многих домохозяев паслись табуны лошадей и несколько десятков пар волов и овец. Словом, кокчетавский или вознесенский казак-переселенец стал богачом. Все это относится также и до переселенческих поселков, образовавшихся позднее в Семипалатинском, Павлодарском и Усть-Каменогорском уездах, а также до поселков Бийской линии и Алтайского округа, где природа еще богаче, а климат благодатнее [Всех окрепших и образовавшихся в последние 20 лет крестьянских селений в Степной области в Атбасарском уезде 9, Акмолинском 8, Петропавловском 5, Омском 2, Кокчетавском 18.]. О богатстве этих местностей, в особенности Алтайского округа, не раз уже писали, а среди наших крестьян ходят об этом легендарные сказания. Коренные сибирские казаки, «исторические», видя успех и выгоды земледелия, а также зажиточность новых переселенцев, увлеклись примером и взялись за земледелие. Громадный душевой надел и ковыльные степи первоначально способствовали этому увлечению. Особенно сильное увеличение запашек произошло за последние 20 лет, когда, несмотря на запрещения, в казачьи поселки и в степь разными правдами и неправдами проникли наши переселенцы-пахари, кое-как пристраиваясь на казачьих и киргизских землях. Усов указывает на тот же факт влияния крестьян-переселенцев на увеличение казачьих запашек. В Акмолинской станице, например, «казаки неоднократно делали посевы, но ряд неудач привел их к убеждению в непроизводительности земли, и только явившиеся недавно крестьяне - переселенцы из России, начав пахать вместо сохи плугами, доказали, что почва и здесь способна к плодородию». «В Павлодарском уезде крестьяне, поселившиеся лет 15 назад, также научили казаков обрабатывать места, считавшиеся чуть не с самого заселения Иртышской линии бесплодными».
Несмотря, однако, на завидный пример, исторический казак, завоеватель Горькой и Иртышской линий, все-таки не пристрастился к земледелию и не выучился пахать. «Лучшими хлебопашцами среди казачьего населения, - пишет Усов, - остались те казаки, которые зачислены в войско в разное время из крестьян, коренные же казаки терпят часто неудачу по неуменью», вернее (прибавлю от себя), по простому нежеланию.
Яркую характеристику коренного казака и его нелюбви к земледелию дал ярый защитник сибирского казака, сам казак, Катанаев, в своем докладе местному отделу Географического общества. «Все сколько-нибудь оборотистые мещане и казаки, - говорит г. Катанаев, - даже и не имеющие свободных денег, всегда прибегают к дешевым работникам из киргиз, по крайней мере на страдное время. Исключение нередко составляют лишь крестьяне, предпочитающие, при неимении лишних денег, вести пашню исключительно личным и своей семьи трудом, „своим горбом“».
По поводу наемного киргизского труда у мещан и казаков, объясняемого обыкновенно всецело леностью и эксплоататорскими наклонностями нанимателей, мне не раз доводилось разговаривать с местными казаками, и вот какое я обыкновенно слышал объяснение: «Мы давно привыкли к тому, что нас величают волками, и мало этим обижаемся, потому что те, кто дает нам такое прозвище, мало знают наше казачье житье, да и в душу нашу влезть не могут. Все сравнивают нас с мужиками. Мужик так он мужик и есть, а казак завсегда казак, слуга царев: у одного домашность, а у другого служба; одному пашню пахать, а другому шашкой владеть. Казаку, говорят, не житье, а масляница: земельный паек в 30 д., а податей не плати». Дальше идет рассуждение относительно дороговизны обмундирования и трудностей службы. «Какие уже мы работники? Да и работе ли учат казака за все время службы? Сами знаете, что такое запасной или отставной солдат; в какую он службу или на какие занятия норовит? А мы, можно сказать, все поголовно - строевые, запасные да отставные… у кого медаль на груди, у кого нашивка; этот кавалер, тот урядник, приказный, вахмистр, а то и кандидат или чиновник в отставке; не сам, так сват, иль брат, либо сын в офицерах да в полковниках… Как же нас после этого с мужиками да с киргизами верстать. Киргиз на то он и киргиз, чтобы в работниках служить, а у мужика на то руки сделаны как крюки, чтобы за сохой ходить; мужик берет горбом, а казак умом да казачьей сметкой. Нашего брата бьют на службе, коли на мужика похож. У нас во всем другая сноровка и не то на уме. Мы, слава Богу, не сиволапы, не киргизы, со свиньями да с телятами в хлевушниках жить не будем, в одной дерюжной рубахе да в портках босоногими с хохлатой головой на улицу не выходим, да и жен с дочерми тоже в чем-нибудь в люди не пустим: видывали, слава Богу, как хорошие люди живут, и нам не хуже людей быть хочется. Вот кто все это знает, знает, какое хозяйство и заворот у казака на деле, и знает, какие у него для этого силы, - тот не будет удивляться тому, что он не один с женой ведет хозяйство, а берет еще работника, и не сам в ярмо впрягается, а норовит туда впрягти вола [И жену свою, добавлю от себя, так как на казачке лежит вся тяжесть хозяйства; она является в доме первой работницей, и в то время, когда казак ничего не делает, жена не покладает рук; в доме, и на дворе, и за скотиной, и в огороде - везде она поспевает. Есть казачки, которые огородом и табаком кормят и одевают всю семью, а казак - кейфует себе. Положение женщины у казака не лучше, чем у киргизов.]. Один много не наделаешь: две-три десятины поднимешь, да и только; а что с них добудешь? Только что с голоду не умрешь, а ребятишки без сапог, жена без белой шубы, сам без выходного платья, в горницах пусто, люди добрые придут - нечем угостить. Это уж последнее дело, чтобы наравне с работником себя поставить; тут тебе гибель; до тех пор ты и силен, пока на линии хозяина себя держишь, а как дошел до борноволока, тут тебя мужик да киргиз и задушат: с ним в работе спорить нельзя, он во всем тебе поперек дороги станет, на всем цену собьет, потому, известно, киргиз - «собака». Много ли ему нужно? Конура на дворе да обглоданная кость в зубы, - а если еще и хлебцем прикормить, так он лоб себе раскроит. Целый год на кобылятине да на баранине сидит; и лошадь у него такая же: ни корму на зиму, ни приюта ей не нужно, всю зиму в степи ходит. В дорогу киргиз на ней поехал - ни себе, ни ей корму не надо, а дохнуть с голоду станет - сейчас ей нож в горло, и пища готова. Нам так нельзя, мы не киргизы, да и не мужики, чтобы в ихнюю шкуру и в ихний обиход влезть».
В этом устном монологе ярко сказалось все столетнее мировоззрение сибирского казака, все его псевдокультурное отношение к обездоленному и порабощенному дикарю, кочевнику-киргизу, вся вопиющая нравственная сторона того страшного гнета, который испытывает киргиз в течение ста лет от шашки казака, а еще больше - от его нагайки.
ОКОНЧАНИЕДругие материалы, касающиеся до Сибирского казачьего войска:
• А. Е. Новоселов (Невесов). Иртышский казак;
• И. Ф. Бабков. Воспоминания о моей службе в Западной Сибири;
• К. Ф. Ледебур. Путешествие по Алтайским горам и предгорьям Алтая;
• Г. С. Карелин. Рапорты министру финансов графу Канкрину;
• И. И. Завалишин. Описание Западной Сибири [Ишим и Петропавловск];
• И. И. Завалишин. Описание Западной Сибири [Омск];
• А. К. Гейнс. Дневник 1865 года. Путешествие по Киргизским степям [Акмолы];
• А. К. Гейнс. Дневник 1865 года. Путешествие по Киргизским степям [Семипалатинск];
• П. И. Пашино. Туркестанский край в 1866 году. Путевые заметки;
• П. К. Мартьянов. В переломе века [Омск];
• Джордж Кеннан. Сибирь и ссылка;
• А. И-ский. Г. Павлодар Семипалатинской обл.;
• В. Л. Дедлов. Панорама Сибири. (Путевые заметки);
• А. Шерстобитов. Акмолинск. (Очерк из заметок туриста).