Антидот. Глава 15-В. Свидетельства о 1920-1930 в художественной литературе.
Странная книга -Антидот-В. Про то, что в истории 20-го века (точней 1920-30) нет сведений за 10 лет, а те, что есть - повторы. https://radmirkilmatov.livejournal.com/184774.html
Почему современники того страшного времени не замечали странных повторов в своем настоящем, и не делали выводов по поводу «повторов» в истории? Как подлог мог пройти мимо них?
Но современники никогда не пишут Историю своего времени. Ее пишут Академики. Они не любят извиняться за ошибки - да и никто не любит. Потому Историю для любого времени составляют тогда, когда современники событий, в основном, уже повымерли.
Во многих произведениях той эпохи остались упоминания того, как кроили календарь после революции. Неделя была десятидневной и шестидневной... менялось число месяцев в году... все успокоилось только незадолго перед войной. «В 1929-м в СССР году празднование Нового года было вообще запрещено... и было вновь возобновлено не ранее в 1935-го года,» - говорят об этом времени литературоведы.
Если искать следы «Игр с правдой и временем», то этих следов можно найти удивительно много.
Борис Пастернак. «Доктор Живаго».
Когда в 1989-м году когда роман был опубликован, критики и читатели обращали внимание на актуальные в тот момент анти-сталинские разоблачения. Но Пастернак (говоря прямо) был скорей сталинистом, чем борцом с его режимом. И ждать обличений от него не следовало. В обличительной истерии мы прошли мимо других пронзительных свидетельств. Роман оказался скандальным, прежде всего, потому что писать без цензуры - было преступлением.
Уход от цензуры представлял угрозу для «хрущевской номенклатурной хунты». Состарившихся шакалов, взявших Власть незадолго перед войной, и ценой большой крови ее удержавших.
В романе оказалось очень много - про повседневное насилие, смену вех и эпох, уничтожение элиты... Там оказалось много сказано прямым текстом и не меньше «метафор», которые академическая история предпочла бы не заметить, спрятать и забыть. Вроде бы вскользь, мимоходом, но -
«Так или иначе Стрельников скрывал какую-то важную, тяготившую его тайну, предаваясь во всем остальном тем более расточительным душевным излияниям.
Это была болезнь века, революционное помешательство эпохи. В помыслах все были другими, чем на словах и во внешних проявлениях. Совесть ни у кого не была чиста. Каждый с основанием мог чувствовать себя во всем виноватым, тайным преступником, неизобличенным обманщиком. Едва являлся повод, разгул самобичующего воображения разыгрывался до последних пределов. Люди фантазировали, наговаривали на себя не только под действием страха, но и вследствие разрушительного болезненного влечения, по доброй воле, в состоянии метафизического транса и той страсти самообсуждения, которой дай только волю, и её не остановишь.
Сколько таких предсмертных показаний, письменных и устных прочел и выслушал в свое время крупный военный, а иногда и военно-судный деятель Стрельников. Теперь сам он был одержим сходным припадком саморазоблачения, всего себя переоценивал, всему подводил итог, все видел в жаровом, изуродованном, бредовом извращении....»
«Все это не для вас. Вам этого не понять. Вы росли по-другому. Был мир городских окраин, мир железнодорожных путей и рабочих казарм. Грязь, теснота, нищета, поругание человека в труженике, поругание женщины. Была смеющаяся, безнаказанная наглость разврата, маменькиных сынков, студентов белоподкладочников и купчиков. Шуткою или вспышкой пренебрежительного раздражения отделывались от слез и жалоб обобранных, обиженных, обольщенных. Какое олимпийство тунеядцев, замечательных только тем, что они ничем себя не утрудили, ничего не искали, ничего миру не дали и не оставили!
А мы жизнь приняли, как военный поход, мы камни ворочали ради тех, кого любили. И хотя мы не принесли им ничего, кроме горя, мы волоском их не обидели, потому что оказались еще большими мучениками, чем они.
Однако перед тем как продолжать, считаю долгом сказать вам вот что. Дело в следующем. Вам надо уходить отсюда, не откладывая, если только жизнь дорога вам. Облава на меня стягивается, и чем бы она ни кончилась, вас ко мне припутают, вы уже в мои дела замешаны фактом нашего разговора...»
…
"""Он снова думал, что историю, то, что называется ходом истории, он представляет себе совсем не так, как принято, и ему она рисуется наподобие жизни растительного царства. Зимою под снегом оголенные прутья лиственного леса тощи и жалки, как волоски на старческой бородавке. Весной в несколько дней лес преображается, подымается до облаков, в его покрытых листьями дебрях можно затеряться, спрятаться. Это превращение достигается движением, по стремительности превосходящим движения животных, потому что животное не растет так быстро, как растение, и которого никогда нельзя подсмотреть. Лес не передвигается, мы не можем его накрыть, подстеречь за переменою места. Мы всегда застаем его в неподвижности. И в такой же неподвижности застигаем мы вечно растущую, вечно меняющуюся, неуследимую в своих превращениях жизнь общества, историю.
Толстой не довел своей мысли до конца, когда отрицал роль зачинателей за Наполеоном, правителями, полководцами. Он думал именно то же самое, но не договорил этого со всею ясностью.
Истории никто не делает, её не видно, как нельзя увидать, как трава растет. Войны, революции, цари, Робеспьеры это её органические возбудители, её бродильные дрожжи. Революции производят люди действенные, односторонние фанатики, гении самоограничения. Они в несколько часов или дней опрокидывают старый порядок. Перевороты длятся недели, много годы, а потом десятилетиями, веками поклоняются духу ограниченности, приведшей к перевороту, как святыне...»
«В наше время очень участились микроскопические формы сердечных кровоизлияний. Они не все смертельны. В некоторых случаях люди выживают. Это болезнь новейшего времени. Я думаю, ее причины нравственного порядка. От огромного большинства из нас требуют постоянного, в систему возведенного криводушия. Нельзя без последствий для здоровья изо дня в день проявлять себя противно тому, что чувствуешь; распинаться перед тем, чего не любишь, радоваться тому, что приносит тебе несчастие. Наша нервная система не пустой звук, не выдумка. Она - состоящее из волокон физическое тело. Наша душа занимает место в пространстве и помещается в нас, как зубы во рту. Ее нельзя без конца насиловать безнаказанно.»
«Я думаю, коллективизация была ложной, неудавшейся мерою, и в ошибке нельзя было признаться. Чтобы скрыть неудачу, надо было всеми средствами устрашения отучить людей судить и думать и принудить их видеть несуществующее и доказывать обратное очевидности. Отсюда беспримерная жестокость ежовщины, обнародование не рассчитанной на применение конституции, введение выборов, не основанных на выборном начале.
И когда разгорелась война, ее реальные ужасы, реальная опасность и угроза реальной смерти были благом по сравнению с бесчеловечным владычеством выдумки, и несли облегчение, потому что ограничивали колдовскую силу мертвой буквы.
Люди не только в твоем положении, на каторге, но все решительно, в тылу и на фронте, вздохнули свободнее, всею грудью, и упоенно, с чувством истинного счастья бросились в горнило грозной борьбы, смертельной и спасительной.
- Война - особое звено в цепи революционных десятилетий.
Кончилось действие причин, прямо лежавших в природе переворота. Стали сказываться итоги косвенные, плоды плодов, последствия последствий. Извлеченная из бедствий закалка характеров, неизбалованность, героизм, готовность к крупному, отчаянному, небывалому. Это качества сказочные, ошеломляющие, и они составляют нравственный цвет поколения.»
Как играют в бисер...
"""Индустриализованную Европу постигла духовная катастрофа. В то время авторитетность любых суждений перестала подвергаться критической оценке. Об экономике судили артисты, о философии - журналисты. Наука перестала быть серьёзным исследованием. Классическое искусство выродилось в масскульт. Любые публикации стали просто развлечением для читающей публики. Основным жанром стал фельетон - отсюда родилось название «фельетонистическая эпоха».
Через несколько сот лет после фельетонной эпохи будет создана страна интеллектуалов Касталия. В этой стране проходят долгий цикл обучения специально отобранные ученики. Определенная часть учеников находится в Касталии на правах временных поселенцев, поскольку образование в её учреждениях очень престижно. Но большинство учеников остаются в Касталии пожизненно. Эта провинция, отдаленно напоминающая новоевропейский идеал «республики ученых», отдаленно - утопию Платона, управляется коллегией ученых-магистров, и подчинено принципу строгой иерархии.
Главным достижением касталийской интеллектуальной жизни является «игра в бисер», давшая заглавие самому произведению. По сути своей, «игра в бисер» представляет собой искусство сочинения метатекста, синтез всех отраслей искусства в одно, универсальное искусство...."""
Это краткое содержание романа Германа Гессе (1877-1962) «Игра в бисер» (1943). Редко бывает, чтобы путанный многозначительный текст получал Нобелевскую премию - практически сразу после публикации (1946). Но книга, похоже, была на тему, актуальную для элиты. И название, связанное с латинской поговоркой ""Margaritas ante porcos"" (метать) бисер перед свиньями - говорило о важности (и неблагодарности) работы по осмыслению Истории, которой была занята культурная элита эпохи.
Гессе описывал будущее, чужое культурное наследие. Но писал про современный ему мир, понятными образованному читателю образами. И «Игра в бисер» - была про изменение культурно-исторического поля, которое должно сделать человека лучше. Неблагодарная работа - для свиней... Разве фальшивые ценности - могут сделать кого-то богаче? Скорей наоборот... теряются цели Игры, а остается только самообман.
Хорхе Луис Борхес - как создаются параллельные реальности.
Проблема того, как создаются химеры и как развиваются «альтернативные» реальности - забавно описана в рассказе Хорхе Луиса Борхеса «Тлён, Укбар, Орбис Терциус» («Tlön, Uqbar, Orbis Tertius», 1940 год, сборник «Сад расходящихся тропок»).
Борхес рассказывает про шутку группы «посвященных», в результате которой создается вымышленная страна, о реальности которой знают единицы.
С годами придуманный интеллектуалами миф становится все более и более реальным. Появляются артефакты, связанные с придуманной реальностью. В итоге, вымысел заполняет собой все пространство, и уже реальность становится более похожа на какой-то миф. И в новой реальности все меньше тех, кто знает о правде. Небольшая вымышленная страна за 10 страниц рассказа - вырастает до размеров планеты - а реальный мир «свертывается» до размеров вымысла в головах немногих посвященных.
Когда Борхес писал эту историю, он еще мог видеть. К своему следующему сборнику - он ослеп. Так же как спустя полвека братья Вачовски заглянули за границы реальности - и стали «сестрами Вачовски». Так герой «Пиковой дамы» столкнулся с ценой, о которой не подозревал. Неужели такова оплата выхода за границы реального? Расплата за то, что человек начинает видеть мир иначе?
Рассказ построен как детективное расследование. История рассказывается от лица самого Борхеса, упоминаются реально жившие мыслители, в том числе, из окружения Борхеса, что запутывает читателя и делает границу между реальностью и вымыслом - еле уловимой. События подаются приблизительно в том же порядке, в котором автор узнаёт о них или осознаёт их значение, приблизительно с 1935 по 1947.
Все начинается с энциклопедической статьи о загадочной стране - Укбар, которая является первым упоминанием не известного мира, где действуют особые физические и метафизические законы...
Первоначально Укбар считают областью Ирака или Малой Азии. В разговоре с Борхесом (соавтор его многих рассказов) Биой Касарес вспоминает некоего философа из Укбара. Борхес, удивленный цитатой, хочет узнать, где Касарес это взял. Тот отсылает его к энциклопедической статье об Укбаре из Англо-американской энциклопедии, «буквальной, но запоздалой перепечатке» Британской энциклопедии 1902 года.
Рассказчик, пытаясь выяснить, что из себя представляет неизвестный ему Укбар, проводит библиографическое расследование. Выясняется, что Укбар упоминается только в одной статье Англо-американской энциклопедии, и что страницы со статьей есть только в некоторых копиях этой книги.
Рассказчика особенно привлекает указанный в энциклопедии факт, что «литература Укбара имела фантастический характер и что тамошние эпопеи и легенды никогда не отражали действительность, но описывали воображаемые страны Млёхнас и Тлен».
Затем идет история друга отца Борхеса Герберта Эша, как к Борхесу попал гораздо более значительный артефакт (один из всё более необычных объектов, упоминаемых в рассказе): одиннадцатый том (тоже непонятно существующей на само деле - или нет) «Первой энциклопедии Тлёна». В книге в двух местах напечатан «голубой овал со следующей надписью: „Orbis Tertius“» (третий мир), в ней говорится о реалиях неведомой планеты.
Потом история Тлёна и Укбара выходит за рамки знакомых Борхеса. Учёные, имена которых русскому читателю ничего не скажут, ведут обсуждение, возможно ли отдельное существование одиннадцатого тома, или оно предполагает наличие всей энциклопедии. Предлагается восстановить историю, культуру и даже языки этого мира. Потому что свое наследие нельзя забывать, и забытую культуру - надо изучать и поддерживать.
Приводится подробное описание языков и философии Тлёна, которая становится одной из важных тем рассказа. Жители Тлёна, как и подобает вымышленным обитателям вымышленного мира, придерживаются крайних форм идеализма, не признавая реальность мира. Они воспринимают мир не как «собрание предметов в пространстве», а скорей как «пестрый ряд отдельных поступков».
В одном из вымышленных языков Тлёна нет существительных, наиболее часто используемыми частями речи являются безличные глаголы с определениями в виде односложных суффиксов или префиксов) с адвербиальным значением». Борхес приводит фразу «хлёр у фанг аксаксаксас млё» - «луна поднялась над рекой» или, переводя слово за словом, „вверх над постоянным течь залунело“». Один из переводчиков Борхеса на английский язык писал, что слова «аксаксаксас млё» можно воспринимать как издевательский смех автора. В другом языке Тлёна «первичной клеткой является не глагол, а односложное прилагательное. Существительное образуется путем накопления прилагательных. Не говорят „луна“, но „воздушное-светлое на темном-круглом“ или „нежном-оранжевом“ вместо „неба“».
Нереально и волшебно? Но строение семитских языков или китайской речи для человека западной культуры - тоже более, чем странно.
Оказывается, что в мире, где в языках нет существительных (или они образуются путём сочетания других частей речи по прихоти говорящего) - нет объектов как таковых. Там оказывается невозможным возникновение большинства направлений западной философии.
Без существительных - основы суждений - невозможно осмысление знаний. Без существования истории невозможно существование телеологии, демонстрирующей наличие разумной творческой воли и целесообразности бытия. Если один и тот же объект воспринимается в различные моменты времени как различные объекты, то невозможно осмыслить знания на основе опыта. Онтология, раздел философии, изучающей бытие, является для такого мира не нужным понятием.
К слову, в нашем языке такая же ситуация. Шутка, но слово «ж...» в нашем языке - тоже, не столько часть тела, сколько событие, а иногда еще и «комплекс мероприятий».
Но вернемся к Борхесу: Тлён, как один из миров, о котором говорится в рассказе - это мир идеализма и субъективности, за одним исключением - в том мире нет вездесущего Божества, воспринимающего мир и обеспечивающего единообразность вселенной. Бесконечно меняющийся мир Тлёна привлекает людей с игривым склоном ума, «прозрачные тигры и кровавые башни» восхищают обывателей, но при этом принятие мировосприятия жителей Тлёна требует отказа от большей части положений, которые считаются само собой разумеющимися.
Вы еще здесь? Когда я читал этот рассказ Борхеса в первый раз, я «отключился» раньше... Но это пока не «клиника». Подождите - клиника будет, когда рассказ закончится - и Вы иначе задумаетесь об окружающем мире.
Продолжаем.
В эпилоге (будущее по отношению ко времени написания рассказа) рассказчик уже знает о том, что Укбар и Тлён - вымысел, результат трудов «тайного благорасположенного общества», созданного в начале XVII в., членом которого являлся даже ирландский филосов епископ Беркли (хотя общество и вымысел, но упоминаемые участники являются действительными историческими фигурами. Словом, понять, где Борхес пересекает границу реального, а где находится «в рамках» реальности - невозможно).
Борхес развивает мысль Джорджа Беркли, что объект не может существовать независимо от воспринимающего его субъекта. Беркли верил в восприятие, отрицал независимое существование «вещи в себе». (Поздней Иммануил Кант обвинял его в ошибке отрицания объективной действительности).
Новые сведения о проекте (и обществе его создателей) появляются только через два столетия, в 1824 году, когда в общество вступает Эзра Бакли (вымышленный персонаж), эксцентричный миллионер из Мемфиса (Теннесси), который высмеял скромный масштаб деятельности общества и предложил сделать работу «по американским» масштабам: вместо страны - создать целую планету, Тлён, разумеется, при условии, что проект останется в тайне.
Предполагается, что будет написана энциклопедия, посвящённая вымышленной планете, и что «это произведение не вступит в союз с обманщиком Иисусом Христом» (и, соответственно, с Божеством епископа Беркли). То есть, развитие проекта уже идет на отрицании первоначальной цели. И Эзра Бакли намерен доказать несуществующему Богу, что смертные способны не хуже Его создать целый мир.
Когда оказывается очевидным, что одному поколению не под силу создать целую страну (Укбар), каждый из основателей согласился найти ученика, который бы продолжал работу и также с течением времени нашёл бы себе преемника.
В начале 1940-х годов (будущее по отношению ко времени написания рассказа) проект Тлёна перестал быть секретным и начинает влиять на наш мир. Начиная с приблизительно 1942 года объекты с Тлёна как по волшебству начинают появляться в нашем (реальном) мире. Хотя позднее у нас и появляются основания считать их подделками, они всё равно должны были быть продуктами тайной технологии и неизвестных широкой общественности научных достижений.
После того, как все 40 томов полного издания «Первой энциклопедии Тлёна» найдены в Мемфисе, воображаемый Тлён начинает вытеснять культуры, существующие в действительности (кстати, одиннадцатый том полного издания отличается от более раннего, отдельного, тома: там нет таких невероятных деталей, как «размножение „хрениров“»: «можно предположить, что эти исправления внесены согласно с планом изобразить мир, который бы не был слишком уж несовместим с миром реальным». Очевидно, идеи могут менять материальный мир только до определённых пределов).
Жители Тлёна верят в реальность восприятия, а не воспринимаемой действительности. И «хрёниры», о которых идет речь, это ментальные копии объектов, существование которых было обусловлено незнанием или надеждой, причём «в хрёнирах одиннадцатой степени наблюдается чистота линий, которой нет у оригиналов».
«Orbis Tertius» («Третий мир») - это рабочее название нового, более детального выпуска сорока томов энциклопедии «благонамеренного общества». Это уже издается на одном из языков Тлёна.
В то время как рассказчик и его учёные коллеги продолжают заниматься исследованиями философии, языка и литературы Тлёна, обыватели постепенно начинают узнавать детали проекта и - крайний пример влияния идей на физический мир - перенимать культуру Тлёна.
Определить на котором уровне реальности и вымысла находится рассказчик, где в рассказе правда, а где вымысел - задача невозможная. Ещё более усложняет задачу то, что другие авторы поздней тоже приняли участие в литературной игре - мистификации Борхеса.
Рассказ был написан, когда в Европе шла война, а в Аргентине новые правила игры формировало фашистское правительство Хуана Перона и популистские лозунги, которые деформировали представления о реальности, Добре и Зле.
В эпилоге, действие которого разворачивается в 1947 году, говорится, что Земля становится Тлёном. Создаётся впечатление, что рассказчика пугает подобное развитие событий, что позволяет некоторым критикам утверждать, что рассказ является метафорой тоталитаризма, который на момент написания рассказа уже охватил Европу. Обоснованность их теории подтверждает отрывок из эпилога:
Борхес-рассказчик в последних строках рассказа пишет, что сам он предпочитает следовать своим собственным увлечениям: заниматься переложением на испанский «Погребения в урнах» малоизвестного британского мистика 17-го века Томаса Брауна. Возможно, этот перевод и не важнее Тлёна, но он по крайней мере, из этого мира.
Этот Томас Браун до 20-го века был практически нигде не известен. И автор не собирается публиковать эту работу. И вопрос, который возникает у читателя - насколько эта тема отличается от темы «Тлена» - и не является ли вся жизнь и творчество героя Борхеса - работай по освещению, развенчанию и созданию подобных проектов.
И рассказ окончен, и пробиваясь сквозь идеи Борхеса и собственные мысли по этому поводу - читатель осознает новые реальности, начиная сомневаться в том, не является ли существующие имена «Шекспира», «Пушкина», «современная История» - грандиозными культурными проектами, которые родились и развивались по правилам «Тлена»?
К чему это - Тема параллельных реальностей и культурных мистификаций - была актуальной для того времени. И сколько подобных проектов на самом деле являются каркасом, на который сегодня оказались натянуты наши представления о реальности, истории, культуре - и мире вокруг?
Почему современники того страшного времени не замечали странных повторов в своем настоящем, и не делали выводов по поводу «повторов» в истории? Как подлог мог пройти мимо них?
Но современники никогда не пишут Историю своего времени. Ее пишут Академики. Они не любят извиняться за ошибки - да и никто не любит. Потому Историю для любого времени составляют тогда, когда современники событий, в основном, уже повымерли.
Во многих произведениях той эпохи остались упоминания того, как кроили календарь после революции. Неделя была десятидневной и шестидневной... менялось число месяцев в году... все успокоилось только незадолго перед войной. «В 1929-м в СССР году празднование Нового года было вообще запрещено... и было вновь возобновлено не ранее в 1935-го года,» - говорят об этом времени литературоведы.
Если искать следы «Игр с правдой и временем», то этих следов можно найти удивительно много.
Борис Пастернак. «Доктор Живаго».
Когда в 1989-м году когда роман был опубликован, критики и читатели обращали внимание на актуальные в тот момент анти-сталинские разоблачения. Но Пастернак (говоря прямо) был скорей сталинистом, чем борцом с его режимом. И ждать обличений от него не следовало. В обличительной истерии мы прошли мимо других пронзительных свидетельств. Роман оказался скандальным, прежде всего, потому что писать без цензуры - было преступлением.
Уход от цензуры представлял угрозу для «хрущевской номенклатурной хунты». Состарившихся шакалов, взявших Власть незадолго перед войной, и ценой большой крови ее удержавших.
В романе оказалось очень много - про повседневное насилие, смену вех и эпох, уничтожение элиты... Там оказалось много сказано прямым текстом и не меньше «метафор», которые академическая история предпочла бы не заметить, спрятать и забыть. Вроде бы вскользь, мимоходом, но -
«Так или иначе Стрельников скрывал какую-то важную, тяготившую его тайну, предаваясь во всем остальном тем более расточительным душевным излияниям.
Это была болезнь века, революционное помешательство эпохи. В помыслах все были другими, чем на словах и во внешних проявлениях. Совесть ни у кого не была чиста. Каждый с основанием мог чувствовать себя во всем виноватым, тайным преступником, неизобличенным обманщиком. Едва являлся повод, разгул самобичующего воображения разыгрывался до последних пределов. Люди фантазировали, наговаривали на себя не только под действием страха, но и вследствие разрушительного болезненного влечения, по доброй воле, в состоянии метафизического транса и той страсти самообсуждения, которой дай только волю, и её не остановишь.
Сколько таких предсмертных показаний, письменных и устных прочел и выслушал в свое время крупный военный, а иногда и военно-судный деятель Стрельников. Теперь сам он был одержим сходным припадком саморазоблачения, всего себя переоценивал, всему подводил итог, все видел в жаровом, изуродованном, бредовом извращении....»
«Все это не для вас. Вам этого не понять. Вы росли по-другому. Был мир городских окраин, мир железнодорожных путей и рабочих казарм. Грязь, теснота, нищета, поругание человека в труженике, поругание женщины. Была смеющаяся, безнаказанная наглость разврата, маменькиных сынков, студентов белоподкладочников и купчиков. Шуткою или вспышкой пренебрежительного раздражения отделывались от слез и жалоб обобранных, обиженных, обольщенных. Какое олимпийство тунеядцев, замечательных только тем, что они ничем себя не утрудили, ничего не искали, ничего миру не дали и не оставили!
А мы жизнь приняли, как военный поход, мы камни ворочали ради тех, кого любили. И хотя мы не принесли им ничего, кроме горя, мы волоском их не обидели, потому что оказались еще большими мучениками, чем они.
Однако перед тем как продолжать, считаю долгом сказать вам вот что. Дело в следующем. Вам надо уходить отсюда, не откладывая, если только жизнь дорога вам. Облава на меня стягивается, и чем бы она ни кончилась, вас ко мне припутают, вы уже в мои дела замешаны фактом нашего разговора...»
…
"""Он снова думал, что историю, то, что называется ходом истории, он представляет себе совсем не так, как принято, и ему она рисуется наподобие жизни растительного царства. Зимою под снегом оголенные прутья лиственного леса тощи и жалки, как волоски на старческой бородавке. Весной в несколько дней лес преображается, подымается до облаков, в его покрытых листьями дебрях можно затеряться, спрятаться. Это превращение достигается движением, по стремительности превосходящим движения животных, потому что животное не растет так быстро, как растение, и которого никогда нельзя подсмотреть. Лес не передвигается, мы не можем его накрыть, подстеречь за переменою места. Мы всегда застаем его в неподвижности. И в такой же неподвижности застигаем мы вечно растущую, вечно меняющуюся, неуследимую в своих превращениях жизнь общества, историю.
Толстой не довел своей мысли до конца, когда отрицал роль зачинателей за Наполеоном, правителями, полководцами. Он думал именно то же самое, но не договорил этого со всею ясностью.
Истории никто не делает, её не видно, как нельзя увидать, как трава растет. Войны, революции, цари, Робеспьеры это её органические возбудители, её бродильные дрожжи. Революции производят люди действенные, односторонние фанатики, гении самоограничения. Они в несколько часов или дней опрокидывают старый порядок. Перевороты длятся недели, много годы, а потом десятилетиями, веками поклоняются духу ограниченности, приведшей к перевороту, как святыне...»
«В наше время очень участились микроскопические формы сердечных кровоизлияний. Они не все смертельны. В некоторых случаях люди выживают. Это болезнь новейшего времени. Я думаю, ее причины нравственного порядка. От огромного большинства из нас требуют постоянного, в систему возведенного криводушия. Нельзя без последствий для здоровья изо дня в день проявлять себя противно тому, что чувствуешь; распинаться перед тем, чего не любишь, радоваться тому, что приносит тебе несчастие. Наша нервная система не пустой звук, не выдумка. Она - состоящее из волокон физическое тело. Наша душа занимает место в пространстве и помещается в нас, как зубы во рту. Ее нельзя без конца насиловать безнаказанно.»
«Я думаю, коллективизация была ложной, неудавшейся мерою, и в ошибке нельзя было признаться. Чтобы скрыть неудачу, надо было всеми средствами устрашения отучить людей судить и думать и принудить их видеть несуществующее и доказывать обратное очевидности. Отсюда беспримерная жестокость ежовщины, обнародование не рассчитанной на применение конституции, введение выборов, не основанных на выборном начале.
И когда разгорелась война, ее реальные ужасы, реальная опасность и угроза реальной смерти были благом по сравнению с бесчеловечным владычеством выдумки, и несли облегчение, потому что ограничивали колдовскую силу мертвой буквы.
Люди не только в твоем положении, на каторге, но все решительно, в тылу и на фронте, вздохнули свободнее, всею грудью, и упоенно, с чувством истинного счастья бросились в горнило грозной борьбы, смертельной и спасительной.
- Война - особое звено в цепи революционных десятилетий.
Кончилось действие причин, прямо лежавших в природе переворота. Стали сказываться итоги косвенные, плоды плодов, последствия последствий. Извлеченная из бедствий закалка характеров, неизбалованность, героизм, готовность к крупному, отчаянному, небывалому. Это качества сказочные, ошеломляющие, и они составляют нравственный цвет поколения.»
Как играют в бисер...
"""Индустриализованную Европу постигла духовная катастрофа. В то время авторитетность любых суждений перестала подвергаться критической оценке. Об экономике судили артисты, о философии - журналисты. Наука перестала быть серьёзным исследованием. Классическое искусство выродилось в масскульт. Любые публикации стали просто развлечением для читающей публики. Основным жанром стал фельетон - отсюда родилось название «фельетонистическая эпоха».
Через несколько сот лет после фельетонной эпохи будет создана страна интеллектуалов Касталия. В этой стране проходят долгий цикл обучения специально отобранные ученики. Определенная часть учеников находится в Касталии на правах временных поселенцев, поскольку образование в её учреждениях очень престижно. Но большинство учеников остаются в Касталии пожизненно. Эта провинция, отдаленно напоминающая новоевропейский идеал «республики ученых», отдаленно - утопию Платона, управляется коллегией ученых-магистров, и подчинено принципу строгой иерархии.
Главным достижением касталийской интеллектуальной жизни является «игра в бисер», давшая заглавие самому произведению. По сути своей, «игра в бисер» представляет собой искусство сочинения метатекста, синтез всех отраслей искусства в одно, универсальное искусство...."""
Это краткое содержание романа Германа Гессе (1877-1962) «Игра в бисер» (1943). Редко бывает, чтобы путанный многозначительный текст получал Нобелевскую премию - практически сразу после публикации (1946). Но книга, похоже, была на тему, актуальную для элиты. И название, связанное с латинской поговоркой ""Margaritas ante porcos"" (метать) бисер перед свиньями - говорило о важности (и неблагодарности) работы по осмыслению Истории, которой была занята культурная элита эпохи.
Гессе описывал будущее, чужое культурное наследие. Но писал про современный ему мир, понятными образованному читателю образами. И «Игра в бисер» - была про изменение культурно-исторического поля, которое должно сделать человека лучше. Неблагодарная работа - для свиней... Разве фальшивые ценности - могут сделать кого-то богаче? Скорей наоборот... теряются цели Игры, а остается только самообман.
Хорхе Луис Борхес - как создаются параллельные реальности.
Проблема того, как создаются химеры и как развиваются «альтернативные» реальности - забавно описана в рассказе Хорхе Луиса Борхеса «Тлён, Укбар, Орбис Терциус» («Tlön, Uqbar, Orbis Tertius», 1940 год, сборник «Сад расходящихся тропок»).
Борхес рассказывает про шутку группы «посвященных», в результате которой создается вымышленная страна, о реальности которой знают единицы.
С годами придуманный интеллектуалами миф становится все более и более реальным. Появляются артефакты, связанные с придуманной реальностью. В итоге, вымысел заполняет собой все пространство, и уже реальность становится более похожа на какой-то миф. И в новой реальности все меньше тех, кто знает о правде. Небольшая вымышленная страна за 10 страниц рассказа - вырастает до размеров планеты - а реальный мир «свертывается» до размеров вымысла в головах немногих посвященных.
Когда Борхес писал эту историю, он еще мог видеть. К своему следующему сборнику - он ослеп. Так же как спустя полвека братья Вачовски заглянули за границы реальности - и стали «сестрами Вачовски». Так герой «Пиковой дамы» столкнулся с ценой, о которой не подозревал. Неужели такова оплата выхода за границы реального? Расплата за то, что человек начинает видеть мир иначе?
Рассказ построен как детективное расследование. История рассказывается от лица самого Борхеса, упоминаются реально жившие мыслители, в том числе, из окружения Борхеса, что запутывает читателя и делает границу между реальностью и вымыслом - еле уловимой. События подаются приблизительно в том же порядке, в котором автор узнаёт о них или осознаёт их значение, приблизительно с 1935 по 1947.
Все начинается с энциклопедической статьи о загадочной стране - Укбар, которая является первым упоминанием не известного мира, где действуют особые физические и метафизические законы...
Первоначально Укбар считают областью Ирака или Малой Азии. В разговоре с Борхесом (соавтор его многих рассказов) Биой Касарес вспоминает некоего философа из Укбара. Борхес, удивленный цитатой, хочет узнать, где Касарес это взял. Тот отсылает его к энциклопедической статье об Укбаре из Англо-американской энциклопедии, «буквальной, но запоздалой перепечатке» Британской энциклопедии 1902 года.
Рассказчик, пытаясь выяснить, что из себя представляет неизвестный ему Укбар, проводит библиографическое расследование. Выясняется, что Укбар упоминается только в одной статье Англо-американской энциклопедии, и что страницы со статьей есть только в некоторых копиях этой книги.
Рассказчика особенно привлекает указанный в энциклопедии факт, что «литература Укбара имела фантастический характер и что тамошние эпопеи и легенды никогда не отражали действительность, но описывали воображаемые страны Млёхнас и Тлен».
Затем идет история друга отца Борхеса Герберта Эша, как к Борхесу попал гораздо более значительный артефакт (один из всё более необычных объектов, упоминаемых в рассказе): одиннадцатый том (тоже непонятно существующей на само деле - или нет) «Первой энциклопедии Тлёна». В книге в двух местах напечатан «голубой овал со следующей надписью: „Orbis Tertius“» (третий мир), в ней говорится о реалиях неведомой планеты.
Потом история Тлёна и Укбара выходит за рамки знакомых Борхеса. Учёные, имена которых русскому читателю ничего не скажут, ведут обсуждение, возможно ли отдельное существование одиннадцатого тома, или оно предполагает наличие всей энциклопедии. Предлагается восстановить историю, культуру и даже языки этого мира. Потому что свое наследие нельзя забывать, и забытую культуру - надо изучать и поддерживать.
Приводится подробное описание языков и философии Тлёна, которая становится одной из важных тем рассказа. Жители Тлёна, как и подобает вымышленным обитателям вымышленного мира, придерживаются крайних форм идеализма, не признавая реальность мира. Они воспринимают мир не как «собрание предметов в пространстве», а скорей как «пестрый ряд отдельных поступков».
В одном из вымышленных языков Тлёна нет существительных, наиболее часто используемыми частями речи являются безличные глаголы с определениями в виде односложных суффиксов или префиксов) с адвербиальным значением». Борхес приводит фразу «хлёр у фанг аксаксаксас млё» - «луна поднялась над рекой» или, переводя слово за словом, „вверх над постоянным течь залунело“». Один из переводчиков Борхеса на английский язык писал, что слова «аксаксаксас млё» можно воспринимать как издевательский смех автора. В другом языке Тлёна «первичной клеткой является не глагол, а односложное прилагательное. Существительное образуется путем накопления прилагательных. Не говорят „луна“, но „воздушное-светлое на темном-круглом“ или „нежном-оранжевом“ вместо „неба“».
Нереально и волшебно? Но строение семитских языков или китайской речи для человека западной культуры - тоже более, чем странно.
Оказывается, что в мире, где в языках нет существительных (или они образуются путём сочетания других частей речи по прихоти говорящего) - нет объектов как таковых. Там оказывается невозможным возникновение большинства направлений западной философии.
Без существительных - основы суждений - невозможно осмысление знаний. Без существования истории невозможно существование телеологии, демонстрирующей наличие разумной творческой воли и целесообразности бытия. Если один и тот же объект воспринимается в различные моменты времени как различные объекты, то невозможно осмыслить знания на основе опыта. Онтология, раздел философии, изучающей бытие, является для такого мира не нужным понятием.
К слову, в нашем языке такая же ситуация. Шутка, но слово «ж...» в нашем языке - тоже, не столько часть тела, сколько событие, а иногда еще и «комплекс мероприятий».
Но вернемся к Борхесу: Тлён, как один из миров, о котором говорится в рассказе - это мир идеализма и субъективности, за одним исключением - в том мире нет вездесущего Божества, воспринимающего мир и обеспечивающего единообразность вселенной. Бесконечно меняющийся мир Тлёна привлекает людей с игривым склоном ума, «прозрачные тигры и кровавые башни» восхищают обывателей, но при этом принятие мировосприятия жителей Тлёна требует отказа от большей части положений, которые считаются само собой разумеющимися.
Вы еще здесь? Когда я читал этот рассказ Борхеса в первый раз, я «отключился» раньше... Но это пока не «клиника». Подождите - клиника будет, когда рассказ закончится - и Вы иначе задумаетесь об окружающем мире.
Продолжаем.
В эпилоге (будущее по отношению ко времени написания рассказа) рассказчик уже знает о том, что Укбар и Тлён - вымысел, результат трудов «тайного благорасположенного общества», созданного в начале XVII в., членом которого являлся даже ирландский филосов епископ Беркли (хотя общество и вымысел, но упоминаемые участники являются действительными историческими фигурами. Словом, понять, где Борхес пересекает границу реального, а где находится «в рамках» реальности - невозможно).
Борхес развивает мысль Джорджа Беркли, что объект не может существовать независимо от воспринимающего его субъекта. Беркли верил в восприятие, отрицал независимое существование «вещи в себе». (Поздней Иммануил Кант обвинял его в ошибке отрицания объективной действительности).
Новые сведения о проекте (и обществе его создателей) появляются только через два столетия, в 1824 году, когда в общество вступает Эзра Бакли (вымышленный персонаж), эксцентричный миллионер из Мемфиса (Теннесси), который высмеял скромный масштаб деятельности общества и предложил сделать работу «по американским» масштабам: вместо страны - создать целую планету, Тлён, разумеется, при условии, что проект останется в тайне.
Предполагается, что будет написана энциклопедия, посвящённая вымышленной планете, и что «это произведение не вступит в союз с обманщиком Иисусом Христом» (и, соответственно, с Божеством епископа Беркли). То есть, развитие проекта уже идет на отрицании первоначальной цели. И Эзра Бакли намерен доказать несуществующему Богу, что смертные способны не хуже Его создать целый мир.
Когда оказывается очевидным, что одному поколению не под силу создать целую страну (Укбар), каждый из основателей согласился найти ученика, который бы продолжал работу и также с течением времени нашёл бы себе преемника.
В начале 1940-х годов (будущее по отношению ко времени написания рассказа) проект Тлёна перестал быть секретным и начинает влиять на наш мир. Начиная с приблизительно 1942 года объекты с Тлёна как по волшебству начинают появляться в нашем (реальном) мире. Хотя позднее у нас и появляются основания считать их подделками, они всё равно должны были быть продуктами тайной технологии и неизвестных широкой общественности научных достижений.
После того, как все 40 томов полного издания «Первой энциклопедии Тлёна» найдены в Мемфисе, воображаемый Тлён начинает вытеснять культуры, существующие в действительности (кстати, одиннадцатый том полного издания отличается от более раннего, отдельного, тома: там нет таких невероятных деталей, как «размножение „хрениров“»: «можно предположить, что эти исправления внесены согласно с планом изобразить мир, который бы не был слишком уж несовместим с миром реальным». Очевидно, идеи могут менять материальный мир только до определённых пределов).
Жители Тлёна верят в реальность восприятия, а не воспринимаемой действительности. И «хрёниры», о которых идет речь, это ментальные копии объектов, существование которых было обусловлено незнанием или надеждой, причём «в хрёнирах одиннадцатой степени наблюдается чистота линий, которой нет у оригиналов».
«Orbis Tertius» («Третий мир») - это рабочее название нового, более детального выпуска сорока томов энциклопедии «благонамеренного общества». Это уже издается на одном из языков Тлёна.
В то время как рассказчик и его учёные коллеги продолжают заниматься исследованиями философии, языка и литературы Тлёна, обыватели постепенно начинают узнавать детали проекта и - крайний пример влияния идей на физический мир - перенимать культуру Тлёна.
Определить на котором уровне реальности и вымысла находится рассказчик, где в рассказе правда, а где вымысел - задача невозможная. Ещё более усложняет задачу то, что другие авторы поздней тоже приняли участие в литературной игре - мистификации Борхеса.
Рассказ был написан, когда в Европе шла война, а в Аргентине новые правила игры формировало фашистское правительство Хуана Перона и популистские лозунги, которые деформировали представления о реальности, Добре и Зле.
В эпилоге, действие которого разворачивается в 1947 году, говорится, что Земля становится Тлёном. Создаётся впечатление, что рассказчика пугает подобное развитие событий, что позволяет некоторым критикам утверждать, что рассказ является метафорой тоталитаризма, который на момент написания рассказа уже охватил Европу. Обоснованность их теории подтверждает отрывок из эпилога:
Борхес-рассказчик в последних строках рассказа пишет, что сам он предпочитает следовать своим собственным увлечениям: заниматься переложением на испанский «Погребения в урнах» малоизвестного британского мистика 17-го века Томаса Брауна. Возможно, этот перевод и не важнее Тлёна, но он по крайней мере, из этого мира.
Этот Томас Браун до 20-го века был практически нигде не известен. И автор не собирается публиковать эту работу. И вопрос, который возникает у читателя - насколько эта тема отличается от темы «Тлена» - и не является ли вся жизнь и творчество героя Борхеса - работай по освещению, развенчанию и созданию подобных проектов.
И рассказ окончен, и пробиваясь сквозь идеи Борхеса и собственные мысли по этому поводу - читатель осознает новые реальности, начиная сомневаться в том, не является ли существующие имена «Шекспира», «Пушкина», «современная История» - грандиозными культурными проектами, которые родились и развивались по правилам «Тлена»?
К чему это - Тема параллельных реальностей и культурных мистификаций - была актуальной для того времени. И сколько подобных проектов на самом деле являются каркасом, на который сегодня оказались натянуты наши представления о реальности, истории, культуре - и мире вокруг?