Аркадий Аверченко и хруст французской булки
Оригинал взят у bin_rada в Аркадий Аверченко и хруст французской булки
Аркадий Аверченко - русский писатель-сатирик, театральный критик, с 1902 года публиковал очерки, фельетоны, юморески в периодике; работал редактором в юмористических журналах, самыми известными из которых были «Сатирикон» (1908-14 гг.) и «Новый Сатирикон» (1913-18 гг.). Последний был закрыт большевиками как оппозиционный в августе 1918 года. И писатель уехал из Петрограда на родину - в Севастополь, откуда эмигрировал с войсками Врангеля, попал сначала в Турцию, затем в Болгарию, а после того в Чехию, где и умер в результате осложнения после операции в достаточно молодом возрасте - 44 года.
Политические предпочтения Аверченко были либеральными - он восторженно принял царский «Манифест 17 октября 1905 года», в 1917 году приветствовал Февральскую революцию. А вот Октябрьская революция вызвала у него совершенно противоположную реакцию. С Октября жизнь поделилась для него на дореволюционную и послереволюционную. О первой он вспоминает как о чём-то светлом и радостном. Вторая для него ужасна. В предисловии к сборнику рассказов 1921 года «Дюжина ножей в спину революции» Аверченко пишет о революции так:
«Разве та гниль, глупость, дрянь, копоть и мрак, что происходит сейчас, - разве это революция? Революция - сверкающая прекрасная молния, революция - божественно красивое лицо, озаренное гневом Рока, революция - ослепительно яркая ракета, взлетевшая радугой среди сырого мрака!..
Похоже на эти сверкающие образы то, что сейчас происходит?..
Скажу в защиту революции более того - рождение революции прекрасно, как появление на свет ребенка, его первая бессмысленная улыбка, его первые невнятные слова, трогательно умилительные, когда они произносятся с трудом лепечущим, неуверенным в себе розовым язычком...»
Один из рассказов сборника мне очень хочется привести полностью в качестве иллюстрации к «хрусту французской булки». Потом - комментарии, в том числе Владимира Ильича Ленина.
Усадьба и городская квартира Когда я начинаю думать о старой, канувшей в вечность, России, то меня больше всего умиляет одна вещь: до чего это была богатая, изобильная, роскошная страна, если последних три года повального, всеобщего, равного, тайного и явного грабежа - все-таки не могут истощить всех накопленных старой Россией богатств.
Только теперь начинаешь удивляться и разводить руками:
- Да, что ж это за хозяин такой был, у которого даже после смерти его - сколько не тащат, все растащить не могут...
Большевики считали все это "награбленным" и даже клич такой во главу угла поставили:
- Грабь награбленное.
Ой, не награбленное это было. Потому что все, что награблено, никогда впрок не идет: тут же на месте пропивается, проигрывается в карты, раздаривается дамам сердца грабителей - "марухам" и "шмарам".
А старая Россия не грабила; она накапливала.
Закрою я глаза - и чудится мне старая Россия большой помещичьей усадьбой...
Вот миновал мой возок каменные, прочно сложенные, почерневшие от столетий, ворота, и уже несут меня кони по длинной без конца-края липовой аллее, ведущей к фасаду русского, русского, русского - такого русского, близкого сердцу дома с белыми колоннами и старым-престарым фронтоном.
Солнце пробивается сквозь листву лип, и золотые пятна бегают по дорожке и колеблются, как живые...
А на террасе уже стоит вальяжный, улыбающийся хозяин и радостно приветствует меня.
Объятия, троекратные поцелуи, по русскому обычаю, и первый вопрос:
- Обедали?
И праздный вопрос, потому что мой ответ, все равно не нужен хозяину: пусть сытый гость лопнет по всем швам, но обедом он будет накормлен...
Те же золотые пятна бегают уже по белоснежной скатерти, зажигаются рубинами на домашней наливке, вспыхивают изумрудами на смородиновке, настоянной на молодых остропахнущих листьях, и уже дымится перед гостем и хозяином наваристый борщ и пыжится пухлая, как пуховая перина, кулебяка...
- А вы пока маринованных грибков - домашние! И вот рыбки этой - из собственного пруда... А квасом - прямо говорю - могу похвастаться; в нос так и шибает - сама жена у меня по этому делу ходок...
Тихо прячется за березовую рощу красное утомленное солнце. Смягченная далью, грустно и красиво доносится еле слышная песня косарей.
- Эй, - кричит кому-то вниз разошедшийся хозяин. - По случаю приезда дорогого гостя - выдать косарям по две чарки водки! А вы, голубчик, не устали ли? Может, отдохнуть хотите? Пойдемте, покажу вашу комнату...
В моей комнате уже зажжена лампа... Усталые ноги мягко ступают по толстым половикам, а взор так и тянется к свежим холодноватым простыням раскрытой постели...
- Вот вам спички, вот свеча, вот графин грушевого квасу - вдруг да пить ночью захотите. Да вы, может быть, съели бы чего-нибудь на ночь? Перепелочки есть, осетрина холодная... Нет? Ну, Господь с вами. Спите себе.
Я один... Подхожу к этажерке, что важно выпятились в углу сотней прочных кожаных книжных переплетов, начинаю перебирать книги: Гоголь, Достоевский, Толстой, Успенский...
Почитаю...
Ах, как хорошо в русской России почитать русскому человеку русского писателя, ах, как хорошо знать, что ты под гостеприимным кровом русского приветливого хлебосола, что, когда ты погасишь лампу, в окно к тебе будут заглядывать бледные русские звезды, а за окном тихо и ласково будут перешептываться о твоих делах на своем непонятном языке скромные, застенчивые русские березки и елочки...
Все задремывает... И разнокалиберная шумливая птица в птичнике, и толстая, неповоротливая, обильно кормленная и поенная скотина в хлеву, и золотой хлеб в закромах и свертки плотного домотканого полотна в темных, окованных железом укладках, и старые седые бутылки в дедовском погребе - все спит - плотное, солидное, накопленное, не в год и не на год, а так, что еще и внукам останется..
С расчетом жили люди, замахиваясь в своих делах и планах на десятки лет, жили плотно, часто лениво, иногда скучно, но всегда сытно, но всегда нося в себе эволюционные семена более горячего, более живого и бойкого будущего...
Все стояло на своем месте, и во всем был так необходимый простому русскому сердцу уют.
* * *
А теперь новая русская «власть» живет не в дедовской помещичьей усадьбе, а в городе: съехали жильцы с квартиры, так вот теперь эти новые и взяли покинутую квартиру, значит.
Ясно, что когда с квартиры съезжают, она - какой вид имеет: голые стены, с оторванными кое-где обоями, с ярко-желтыми прямоугольниками в тех местах, где стоял комод или шкаф... В выбитое окно тянет сырым ветерком, на полу обрывки веревок, окурки, какие-то рваные бумажки, два-три аптечных пузырька с выцветшим рецептом, в углу поломанный, продавленный стул, брошенный за ненадобностью.
Переехала сюда «новая власть»... Нет у нее ни мебели, ни ковров, ни портретов предков...
Переехали - даже комнат не подмели...
На окнах появились десятки опорожненных бутылок, огрызков засохшей колбасы, в угол поставили утащенный откуда-то роскошный шелковый диван с ободранным боком и около него примостили опрокинутый пивной бочонок, в виде ночного столика.
На стене на огромных крюках - ружья, в углу обрывок израсходованной пулеметной ленты и старые полуистлевшие обмотки.
Сор на полу так и не подметают, и нога все время наталкивается то на пустую консервную коробку, то на расплющенную голову селедки...
Приходит новый хозяин. В мокрой, пахнущей кислым, шинели, отяжелевший от спирта-сырца, валится прямо - на диван.
А в бывшем кабинете помещаются угрюмые латыши, а в бывшей детской, где еще валяется забытый игрушечный зайчонок с оторванными лапами, спят вонючие китайцы и "красные башкиры"...
Никто из живущих в этой квартире не интересуется ею, и никто не собирается устроиться в ней по-человечески.
Никому и в голову не придет вставить разбитые стекла, вымести сор, разостлать белые с синей каймой половички, развесить любимые портреты, застлать кровать чистой простыней.
Зачем? День прошел, и слава Интернационалу. День да ночь - сутки прочь.
Никто не верит в возможность устроиться в новой квартире хоть года на три...
Стоит ли? А вдруг придет хозяин и даст по шеям.
Так и живут. Зайдет этакий в квартиру, наследит сапогами, плюнет, бросит окурок, размажет для собственного развлечения на стене клопа и пойдет по своим делам: расстреливать контрреволюционера и пить спирт-сырец.
Неприютно живет, по-собачьему.
Таков новый хозяин новой России.
* * *
Две части рассказа замечательно точно показывают, кого из людей Аверченко считает истинно русскими, а кто не достоин упоминания в этом звании:
«Ах, как хорошо в русской России почитать русскому человеку русского писателя, ах, как хорошо знать, что ты под гостеприимным кровом русского приветливого хлебосола, что, когда ты погасишь лампу, в окно к тебе будут заглядывать бледные русские звезды, а за окном тихо и ласково будут перешептываться о твоих делах на своем непонятном языке скромные, застенчивые русские березки и елочки...»
В первой части упоминаются и другие люди: косари, где-то вдалеке поющие песню. И хозяин в честь «дорогого гостя» расщедривается, приказывает выслать им по паре чарок водки. Из контекста предполагается, что косари удовлетворятся «подарком» и не захотят «в русской России почитать русскому человеку русского писателя». То ли косари - нерусские, то ли - не люди. Как считаете?
Мясоедов Григорий Григорьевич - Страдная пора
Вторая часть описывает взгляд на Народную революцию с противоположной точки зрения. Там уже нет сусального рассказа о «русском гостеприимстве» помещиков. Со смаком рисуется не обед за богатым столом, а бесприютность и жёсткость первых революционных лет.
То-то и горе для любителей «хруста французской булки», что после Великой Октябрьской социалистической революции страна надолго перестала этой булкой хрустеть.
Андрей Алексеевич Шишкин - За обедом
Я не имею ввиду голодные годы, военные годы, годы разрухи. Я имею ввиду, что интерес был сильно смещён от французской булки в сторону других - высоких - смыслов. Пока жива была МЕЧТА о справедливом обществе - о Коммунизме, - люди интересовались булками и прочей колбасой не так уж и сильно, постольку-поскольку. В позднесоветские годы, когда МЕЧТУ убили, а её место заняли мещанские мыслишки о «доме - полной чаше», о том, чтобы «хорошо устроиться», люди опять начали смаковать «дефисит» (словечко из юморески другого Аркадия - Райкина).
Эта юмореска очень даже глубокие по нашим временам мысли вызывает. В ней Райкин говорит: «Ты купил… я купил… мы его не любим - он тоже купил… Все купили. Все ходим скучные, бледные, зеваем… … Пусть будет изобилие, пусть всё будет! Но пусть чего-то не хватает…»
Сейчас и вправду изобилие товаров. Зато же «все ходим скучные, бледные, зеваем…» Товаров - завались. Исчезла, пропала Мечта. Какая радость от мечты о дорогой тряпке или новом автомобиле? Купил - и нет мечты, опять «ходим скучные, бледные, зеваем». Отсюда - гонки за МОДНЫМИ вещичками. А чтобы не жалко было выбросить «бывшие модные вещи», их делают с минимальным запасом прочности, а то и со специальными разрушающими закладками. И «всё опять повторится сначала» - реклама создаёт моду, мода зовёт в «Торгово-Развлекательные Комплексы», новая реклама создаёт новую моду…
Впрочем, это я отвлеклась… Вернёмся к Аверченко.
Владимир Ильич Ленин после выхода в свет книги «Дюжина ножей в спину революции» написал в «Правде» рецензию на неё. Раз уж я тут делаю большие цитаты, то процитирую рецензию тоже полностью:
ТАЛАНТЛИВАЯ КНИЖКАЭто - книжка озлобленного почти до умопомрачения белогвардейца Аркадия Аверченко: «Дюжина ножей в спину революции». Париж, 1921. Интересно наблюдать, как до кипения дошедшая ненависть вызвала и замечательно сильные и замечательно слабые места этой высокоталантливой книжки. Когда автор свои рассказы посвящает теме, ему неизвестной, выходит нехудожественно. Например, рассказ, изображающий Ленина и Троцкого в домашней жизни. Злобы много, но только непохоже, любезный гражданин Аверченко! Уверяю вас, что недостатков у Ленина и Троцкого много во всякой, в том числе, значит, и в домашней жизни. Только, чтобы о них талантливо написать, надо их знать. А вы их не знаете.
Зато большая часть книжки посвящена темам, которые Аркадий Аверченко великолепно знает, пережил, передумал, перечувствовал. И с поразительным талантом изображены впечатления и настроения представителя старой, помещичьей и фабрикантской, богатой, объевшейся и объедавшейся России. Так, именно так должна казаться революция представителям командующих классов. Огнем пышущая ненависть делает рассказы Аверченко иногда - и большей частью - яркими до поразительности. Есть прямо-таки превосходные вещички, например, «Трава, примятая сапогами», о психологии детей, переживших и переживающих гражданскую войну.
До настоящего пафоса, однако, автор поднимается лишь тогда, когда говорит о еде. Как ели богатые люди в старой России, как закусывали в Петрограде - нет, не в Петрограде, а в Петербурге - за 14 с полтиной и за 50 рублей и т. д. Автор описывает это прямо со сладострастием: вот это он знает, вот это он пережил и перечувствовал, вот тут уже он ошибки не допустит. Знание дела и искренность - из ряда вон выходящие.
В последнем рассказе: «Осколки разбитого вдребезги» изображены в Крыму, в Севастополе бывший сенатор - «был богат, щедр, со связями» - «теперь на артиллерийском складе поденно разгружает и сортирует снаряды», и бывший директор «огромного металлургического завода, считавшегося первым на Выборгской стороне. Теперь он - приказчик комиссионного магазина, и в последнее время приобрел даже некоторую опытность в оценке поношенных дамских капотов и плюшевых детских медведей, приносимых на комиссию».
Оба старичка вспоминают старое, петербургские закаты, улицы, театры, конечно, еду в «Медведе», в «Вене» и в «Малом Ярославце» и т. д. И воспоминания перерываются восклицаниями: «Что мы им сделали? Кому мы мешали?»... «Чем им мешало все это?»... «За что они Россию так?»...
Аркадию Аверченко не понять, за что. Рабочие и крестьяне понимают, видимо, без труда и не нуждаются в пояснениях.
Некоторые рассказы, по-моему, заслуживают перепечатки. Талант надо поощрять.
«Правда» № 263, 22 ноября 1921 г.
Подпись: Н. Ленин
Л.В.Попов - Своя компания. 1904 г
Совершенно согласна с оценкой Владимира Ильича Ленина. Интересно почитать книги Аверченко, написаны они талантливо. Заметила важное обстоятельство: после революции книги Аверченко издавались в России/СССР примерно до 1927 года. Потом долгое время почти не издавались. А в конце 80-х годов и далее выпущено было (и выпускается) огромное количество его книг (в том числе много аудиокниг). В школьной программе его рассказы занимают почетное место, начиная с 5-го класса и до конца средней школы (про начальную школу ничего не могу сказать, не знаю). Масса рассказов издается в серии детских книг.
Книга для чтения. 9 класс. Рассказ Аверченко По ту сторону...
Такой подход к изданию произведений этого писателя вполне объясним. Пока Советская власть восстанавливала разрушенное хозяйство страны с помощью НЭПа, книги Аверченко печатались достаточно массово. Потому что «песни о вкусной еде» вполне совпадали с духом нэпманов. Когда в конце 20-х пришлось менять экономическую политику страны (иначе невозможно было бы совершить индустриализацию и промышленный рост СССР в окружении недружественных стран), то занялись идеологией. Книги Аверченко, конечно, интересные, но не про то, что тогда требовалось новому государству.
Новый «приход» Аверченко в Россию состоялся в конце 80-х, когда Советское государство планомерно разрушали, задействуя все возможные методы переформатирования советского сознания людей. Как тут не воспользоваться действительно талантливыми книгами белогвардейского писателя? Тем более, что написаны они в стиле карнавала - чего уж лучше? В школьную программу ввели этого автора с теми же целями, с какими турки делали янычар: воспитание с раннего детства без всякой памяти о своих родных, близких и о Родине делало из русских детей самых яростных бойцов с русскими (впрочем, янычары были не только из русских и воевали не только с русскими).
Если учитывать всё вышесказанное, то книги Аверченко можно рекомендовать для чтения рядом с книгами других русских писателей начала ХХ века. Познавательно для тех, кто хочет составить себе представление о жизни бомонда и «полувысшего света» того времени. Ясно видно, насколько презрительно относилась эта «публика» к тем, кого считала «ниже» себя - к рабочим, крестьянам, прислуге, ремесленникам… К трудящимся… Ну а про жизнь трудящихся надо читать у других авторов - у Чехова, Горького, Короленко, Гиляровского… И смотреть на картинах русских художников: Репина, Мясоедова, Коровина, Серова…
Напоследок: Собрание сочинений Аверченко
Аркадий Аверченко - русский писатель-сатирик, театральный критик, с 1902 года публиковал очерки, фельетоны, юморески в периодике; работал редактором в юмористических журналах, самыми известными из которых были «Сатирикон» (1908-14 гг.) и «Новый Сатирикон» (1913-18 гг.). Последний был закрыт большевиками как оппозиционный в августе 1918 года. И писатель уехал из Петрограда на родину - в Севастополь, откуда эмигрировал с войсками Врангеля, попал сначала в Турцию, затем в Болгарию, а после того в Чехию, где и умер в результате осложнения после операции в достаточно молодом возрасте - 44 года.
Политические предпочтения Аверченко были либеральными - он восторженно принял царский «Манифест 17 октября 1905 года», в 1917 году приветствовал Февральскую революцию. А вот Октябрьская революция вызвала у него совершенно противоположную реакцию. С Октября жизнь поделилась для него на дореволюционную и послереволюционную. О первой он вспоминает как о чём-то светлом и радостном. Вторая для него ужасна. В предисловии к сборнику рассказов 1921 года «Дюжина ножей в спину революции» Аверченко пишет о революции так:
«Разве та гниль, глупость, дрянь, копоть и мрак, что происходит сейчас, - разве это революция? Революция - сверкающая прекрасная молния, революция - божественно красивое лицо, озаренное гневом Рока, революция - ослепительно яркая ракета, взлетевшая радугой среди сырого мрака!..
Похоже на эти сверкающие образы то, что сейчас происходит?..
Скажу в защиту революции более того - рождение революции прекрасно, как появление на свет ребенка, его первая бессмысленная улыбка, его первые невнятные слова, трогательно умилительные, когда они произносятся с трудом лепечущим, неуверенным в себе розовым язычком...»
Один из рассказов сборника мне очень хочется привести полностью в качестве иллюстрации к «хрусту французской булки». Потом - комментарии, в том числе Владимира Ильича Ленина.
Усадьба и городская квартира Когда я начинаю думать о старой, канувшей в вечность, России, то меня больше всего умиляет одна вещь: до чего это была богатая, изобильная, роскошная страна, если последних три года повального, всеобщего, равного, тайного и явного грабежа - все-таки не могут истощить всех накопленных старой Россией богатств.
Только теперь начинаешь удивляться и разводить руками:
- Да, что ж это за хозяин такой был, у которого даже после смерти его - сколько не тащат, все растащить не могут...
Большевики считали все это "награбленным" и даже клич такой во главу угла поставили:
- Грабь награбленное.
Ой, не награбленное это было. Потому что все, что награблено, никогда впрок не идет: тут же на месте пропивается, проигрывается в карты, раздаривается дамам сердца грабителей - "марухам" и "шмарам".
А старая Россия не грабила; она накапливала.
Закрою я глаза - и чудится мне старая Россия большой помещичьей усадьбой...
Вот миновал мой возок каменные, прочно сложенные, почерневшие от столетий, ворота, и уже несут меня кони по длинной без конца-края липовой аллее, ведущей к фасаду русского, русского, русского - такого русского, близкого сердцу дома с белыми колоннами и старым-престарым фронтоном.
Солнце пробивается сквозь листву лип, и золотые пятна бегают по дорожке и колеблются, как живые...
А на террасе уже стоит вальяжный, улыбающийся хозяин и радостно приветствует меня.
Объятия, троекратные поцелуи, по русскому обычаю, и первый вопрос:
- Обедали?
И праздный вопрос, потому что мой ответ, все равно не нужен хозяину: пусть сытый гость лопнет по всем швам, но обедом он будет накормлен...
Те же золотые пятна бегают уже по белоснежной скатерти, зажигаются рубинами на домашней наливке, вспыхивают изумрудами на смородиновке, настоянной на молодых остропахнущих листьях, и уже дымится перед гостем и хозяином наваристый борщ и пыжится пухлая, как пуховая перина, кулебяка...
- А вы пока маринованных грибков - домашние! И вот рыбки этой - из собственного пруда... А квасом - прямо говорю - могу похвастаться; в нос так и шибает - сама жена у меня по этому делу ходок...
Тихо прячется за березовую рощу красное утомленное солнце. Смягченная далью, грустно и красиво доносится еле слышная песня косарей.
- Эй, - кричит кому-то вниз разошедшийся хозяин. - По случаю приезда дорогого гостя - выдать косарям по две чарки водки! А вы, голубчик, не устали ли? Может, отдохнуть хотите? Пойдемте, покажу вашу комнату...
В моей комнате уже зажжена лампа... Усталые ноги мягко ступают по толстым половикам, а взор так и тянется к свежим холодноватым простыням раскрытой постели...
- Вот вам спички, вот свеча, вот графин грушевого квасу - вдруг да пить ночью захотите. Да вы, может быть, съели бы чего-нибудь на ночь? Перепелочки есть, осетрина холодная... Нет? Ну, Господь с вами. Спите себе.
Я один... Подхожу к этажерке, что важно выпятились в углу сотней прочных кожаных книжных переплетов, начинаю перебирать книги: Гоголь, Достоевский, Толстой, Успенский...
Почитаю...
Ах, как хорошо в русской России почитать русскому человеку русского писателя, ах, как хорошо знать, что ты под гостеприимным кровом русского приветливого хлебосола, что, когда ты погасишь лампу, в окно к тебе будут заглядывать бледные русские звезды, а за окном тихо и ласково будут перешептываться о твоих делах на своем непонятном языке скромные, застенчивые русские березки и елочки...
Все задремывает... И разнокалиберная шумливая птица в птичнике, и толстая, неповоротливая, обильно кормленная и поенная скотина в хлеву, и золотой хлеб в закромах и свертки плотного домотканого полотна в темных, окованных железом укладках, и старые седые бутылки в дедовском погребе - все спит - плотное, солидное, накопленное, не в год и не на год, а так, что еще и внукам останется..
С расчетом жили люди, замахиваясь в своих делах и планах на десятки лет, жили плотно, часто лениво, иногда скучно, но всегда сытно, но всегда нося в себе эволюционные семена более горячего, более живого и бойкого будущего...
Все стояло на своем месте, и во всем был так необходимый простому русскому сердцу уют.
* * *
А теперь новая русская «власть» живет не в дедовской помещичьей усадьбе, а в городе: съехали жильцы с квартиры, так вот теперь эти новые и взяли покинутую квартиру, значит.
Ясно, что когда с квартиры съезжают, она - какой вид имеет: голые стены, с оторванными кое-где обоями, с ярко-желтыми прямоугольниками в тех местах, где стоял комод или шкаф... В выбитое окно тянет сырым ветерком, на полу обрывки веревок, окурки, какие-то рваные бумажки, два-три аптечных пузырька с выцветшим рецептом, в углу поломанный, продавленный стул, брошенный за ненадобностью.
Переехала сюда «новая власть»... Нет у нее ни мебели, ни ковров, ни портретов предков...
Переехали - даже комнат не подмели...
На окнах появились десятки опорожненных бутылок, огрызков засохшей колбасы, в угол поставили утащенный откуда-то роскошный шелковый диван с ободранным боком и около него примостили опрокинутый пивной бочонок, в виде ночного столика.
На стене на огромных крюках - ружья, в углу обрывок израсходованной пулеметной ленты и старые полуистлевшие обмотки.
Сор на полу так и не подметают, и нога все время наталкивается то на пустую консервную коробку, то на расплющенную голову селедки...
Приходит новый хозяин. В мокрой, пахнущей кислым, шинели, отяжелевший от спирта-сырца, валится прямо - на диван.
А в бывшем кабинете помещаются угрюмые латыши, а в бывшей детской, где еще валяется забытый игрушечный зайчонок с оторванными лапами, спят вонючие китайцы и "красные башкиры"...
Никто из живущих в этой квартире не интересуется ею, и никто не собирается устроиться в ней по-человечески.
Никому и в голову не придет вставить разбитые стекла, вымести сор, разостлать белые с синей каймой половички, развесить любимые портреты, застлать кровать чистой простыней.
Зачем? День прошел, и слава Интернационалу. День да ночь - сутки прочь.
Никто не верит в возможность устроиться в новой квартире хоть года на три...
Стоит ли? А вдруг придет хозяин и даст по шеям.
Так и живут. Зайдет этакий в квартиру, наследит сапогами, плюнет, бросит окурок, размажет для собственного развлечения на стене клопа и пойдет по своим делам: расстреливать контрреволюционера и пить спирт-сырец.
Неприютно живет, по-собачьему.
Таков новый хозяин новой России.
* * *
Две части рассказа замечательно точно показывают, кого из людей Аверченко считает истинно русскими, а кто не достоин упоминания в этом звании:
«Ах, как хорошо в русской России почитать русскому человеку русского писателя, ах, как хорошо знать, что ты под гостеприимным кровом русского приветливого хлебосола, что, когда ты погасишь лампу, в окно к тебе будут заглядывать бледные русские звезды, а за окном тихо и ласково будут перешептываться о твоих делах на своем непонятном языке скромные, застенчивые русские березки и елочки...»
В первой части упоминаются и другие люди: косари, где-то вдалеке поющие песню. И хозяин в честь «дорогого гостя» расщедривается, приказывает выслать им по паре чарок водки. Из контекста предполагается, что косари удовлетворятся «подарком» и не захотят «в русской России почитать русскому человеку русского писателя». То ли косари - нерусские, то ли - не люди. Как считаете?
Мясоедов Григорий Григорьевич - Страдная пора
Вторая часть описывает взгляд на Народную революцию с противоположной точки зрения. Там уже нет сусального рассказа о «русском гостеприимстве» помещиков. Со смаком рисуется не обед за богатым столом, а бесприютность и жёсткость первых революционных лет.
То-то и горе для любителей «хруста французской булки», что после Великой Октябрьской социалистической революции страна надолго перестала этой булкой хрустеть.
Андрей Алексеевич Шишкин - За обедом
Я не имею ввиду голодные годы, военные годы, годы разрухи. Я имею ввиду, что интерес был сильно смещён от французской булки в сторону других - высоких - смыслов. Пока жива была МЕЧТА о справедливом обществе - о Коммунизме, - люди интересовались булками и прочей колбасой не так уж и сильно, постольку-поскольку. В позднесоветские годы, когда МЕЧТУ убили, а её место заняли мещанские мыслишки о «доме - полной чаше», о том, чтобы «хорошо устроиться», люди опять начали смаковать «дефисит» (словечко из юморески другого Аркадия - Райкина).
Click to viewЭта юмореска очень даже глубокие по нашим временам мысли вызывает. В ней Райкин говорит: «Ты купил… я купил… мы его не любим - он тоже купил… Все купили. Все ходим скучные, бледные, зеваем… … Пусть будет изобилие, пусть всё будет! Но пусть чего-то не хватает…»
Сейчас и вправду изобилие товаров. Зато же «все ходим скучные, бледные, зеваем…» Товаров - завались. Исчезла, пропала Мечта. Какая радость от мечты о дорогой тряпке или новом автомобиле? Купил - и нет мечты, опять «ходим скучные, бледные, зеваем». Отсюда - гонки за МОДНЫМИ вещичками. А чтобы не жалко было выбросить «бывшие модные вещи», их делают с минимальным запасом прочности, а то и со специальными разрушающими закладками. И «всё опять повторится сначала» - реклама создаёт моду, мода зовёт в «Торгово-Развлекательные Комплексы», новая реклама создаёт новую моду…
Впрочем, это я отвлеклась… Вернёмся к Аверченко.
Владимир Ильич Ленин после выхода в свет книги «Дюжина ножей в спину революции» написал в «Правде» рецензию на неё. Раз уж я тут делаю большие цитаты, то процитирую рецензию тоже полностью:
ТАЛАНТЛИВАЯ КНИЖКАЭто - книжка озлобленного почти до умопомрачения белогвардейца Аркадия Аверченко: «Дюжина ножей в спину революции». Париж, 1921. Интересно наблюдать, как до кипения дошедшая ненависть вызвала и замечательно сильные и замечательно слабые места этой высокоталантливой книжки. Когда автор свои рассказы посвящает теме, ему неизвестной, выходит нехудожественно. Например, рассказ, изображающий Ленина и Троцкого в домашней жизни. Злобы много, но только непохоже, любезный гражданин Аверченко! Уверяю вас, что недостатков у Ленина и Троцкого много во всякой, в том числе, значит, и в домашней жизни. Только, чтобы о них талантливо написать, надо их знать. А вы их не знаете.
Зато большая часть книжки посвящена темам, которые Аркадий Аверченко великолепно знает, пережил, передумал, перечувствовал. И с поразительным талантом изображены впечатления и настроения представителя старой, помещичьей и фабрикантской, богатой, объевшейся и объедавшейся России. Так, именно так должна казаться революция представителям командующих классов. Огнем пышущая ненависть делает рассказы Аверченко иногда - и большей частью - яркими до поразительности. Есть прямо-таки превосходные вещички, например, «Трава, примятая сапогами», о психологии детей, переживших и переживающих гражданскую войну.
До настоящего пафоса, однако, автор поднимается лишь тогда, когда говорит о еде. Как ели богатые люди в старой России, как закусывали в Петрограде - нет, не в Петрограде, а в Петербурге - за 14 с полтиной и за 50 рублей и т. д. Автор описывает это прямо со сладострастием: вот это он знает, вот это он пережил и перечувствовал, вот тут уже он ошибки не допустит. Знание дела и искренность - из ряда вон выходящие.
В последнем рассказе: «Осколки разбитого вдребезги» изображены в Крыму, в Севастополе бывший сенатор - «был богат, щедр, со связями» - «теперь на артиллерийском складе поденно разгружает и сортирует снаряды», и бывший директор «огромного металлургического завода, считавшегося первым на Выборгской стороне. Теперь он - приказчик комиссионного магазина, и в последнее время приобрел даже некоторую опытность в оценке поношенных дамских капотов и плюшевых детских медведей, приносимых на комиссию».
Оба старичка вспоминают старое, петербургские закаты, улицы, театры, конечно, еду в «Медведе», в «Вене» и в «Малом Ярославце» и т. д. И воспоминания перерываются восклицаниями: «Что мы им сделали? Кому мы мешали?»... «Чем им мешало все это?»... «За что они Россию так?»...
Аркадию Аверченко не понять, за что. Рабочие и крестьяне понимают, видимо, без труда и не нуждаются в пояснениях.
Некоторые рассказы, по-моему, заслуживают перепечатки. Талант надо поощрять.
«Правда» № 263, 22 ноября 1921 г.
Подпись: Н. Ленин
Л.В.Попов - Своя компания. 1904 г
Совершенно согласна с оценкой Владимира Ильича Ленина. Интересно почитать книги Аверченко, написаны они талантливо. Заметила важное обстоятельство: после революции книги Аверченко издавались в России/СССР примерно до 1927 года. Потом долгое время почти не издавались. А в конце 80-х годов и далее выпущено было (и выпускается) огромное количество его книг (в том числе много аудиокниг). В школьной программе его рассказы занимают почетное место, начиная с 5-го класса и до конца средней школы (про начальную школу ничего не могу сказать, не знаю). Масса рассказов издается в серии детских книг.
Книга для чтения. 9 класс. Рассказ Аверченко По ту сторону...
Такой подход к изданию произведений этого писателя вполне объясним. Пока Советская власть восстанавливала разрушенное хозяйство страны с помощью НЭПа, книги Аверченко печатались достаточно массово. Потому что «песни о вкусной еде» вполне совпадали с духом нэпманов. Когда в конце 20-х пришлось менять экономическую политику страны (иначе невозможно было бы совершить индустриализацию и промышленный рост СССР в окружении недружественных стран), то занялись идеологией. Книги Аверченко, конечно, интересные, но не про то, что тогда требовалось новому государству.
Новый «приход» Аверченко в Россию состоялся в конце 80-х, когда Советское государство планомерно разрушали, задействуя все возможные методы переформатирования советского сознания людей. Как тут не воспользоваться действительно талантливыми книгами белогвардейского писателя? Тем более, что написаны они в стиле карнавала - чего уж лучше? В школьную программу ввели этого автора с теми же целями, с какими турки делали янычар: воспитание с раннего детства без всякой памяти о своих родных, близких и о Родине делало из русских детей самых яростных бойцов с русскими (впрочем, янычары были не только из русских и воевали не только с русскими).
Если учитывать всё вышесказанное, то книги Аверченко можно рекомендовать для чтения рядом с книгами других русских писателей начала ХХ века. Познавательно для тех, кто хочет составить себе представление о жизни бомонда и «полувысшего света» того времени. Ясно видно, насколько презрительно относилась эта «публика» к тем, кого считала «ниже» себя - к рабочим, крестьянам, прислуге, ремесленникам… К трудящимся… Ну а про жизнь трудящихся надо читать у других авторов - у Чехова, Горького, Короленко, Гиляровского… И смотреть на картинах русских художников: Репина, Мясоедова, Коровина, Серова…
Напоследок: Собрание сочинений Аверченко