Терситея - 4
Сперва это были те, кто участвовал в Великой охоте. Принеся тела Ификла и Плексиппа, они разбили лагерь и потребовали мести. Конечно, они были правы: поступок Мелеагра был и диким, и злым, а самое главное - неразумным. Тот, кто рассчитывал со временем стать царем Калидона и Плеврона, не должен был быть убийцей своих дядей и вождей куретов. Даже по обычаям «культурных» греков убийство кровных родичей по материнской линии требовало самого сурового наказания. Куреты же потребовали смерти Мелеагра, принесения в жертву Артемиде Ойнея, женитьбы оставшихся в живых братьев Алфеи, Токсия и Еврипила (или Евиппа - память уже не та, и те, кто мало чем ее обременяет, уже уходят из нее без возврата), на двух еще незамужних племянницах, Евримеде и Меланиппе, и избрания одного из них царем Плеврона, а другого - Калидона.
Естественно, рассуждать особо над таким требованиями было нечего. Ойней, Мелеагр, Агрий, Ликопей, я, младший брат Ойнея и моего отца Мелан вышли из города с верными нам людьми и ударили на куретов, к которым ежечасно подходили подкрепления. Многодневная битва была яростной и жестокой - противники хорошо знали друг друга, были одинаково вооружены, и никто не хотел уступать. Говорили, что на стороне плевронян был бог Аполлон. Но за нас сражался неуязвимый Мелеагр, каждый удар которого заставлял очередного курета прощаться с жизнью, и так продолжалось до тех пор, пока кузен, уметив в подбрюшье наскочившего сзади врага, не узнал в нем еще одного своего дядю - Токсия.
Эта смерть подкосила Алфею - разъяренная, с распущенными волосами и темным от гнева лицом, будто одна из Эриний, она явилась меж остановившихся в ужасе войск и громко прокричала, что если Мелеагр не прекратит истреблять ее род, не уйдет сей же час в Калидон и не запрется в собственном доме, она его проклянет. Мы тогда ничего не знали о спрятанной головне, но проклятие матери - штука страшная, и не один грек, каков бы ни был его уровень культуры, не станет искушать судьбу, нарываясь на него. Мелеагр покинул войско и заперся в своем доме.
Куреты воспряли, а нас охватило уныние. Сдержать их натиск не мог уже никто, и через несколько дней они разбили ворота Калидона, готовясь ворваться внутрь и устроить там смертельную резню. Ойней, мой отец, сестры (кроме Горги и Деяниры, которые одни еще пугали куретов, обходивших место, где они сражались, по дуге) - тщетно молили Мелеагра выйти и дать отпор врагу. Даже когда куреты ворвались в город и принялись резать жителей на улицах, Мелеагр продолжал сидеть в каком-то тупом оцепенении.
Из которого его вывел крик жены - Клеопатры. Некие особо бородатые, кривоногие, заляпанные кровью горцы схватили ее во дворе и намеревались пустить по кругу. Кузен словно сбросил с тела цепи - выскочил во двор, несколькими ударами кулака прибил напавших на Клеопатру, а потом выбежал на улицу, круша куретов подобранным с земли оружием - всем, что попалось под руку. Плевроняне, увидевшие того, кто принес им столько горя и бед, бросились бежать и не останавливались до самых ворот. Там Мелеагр, тщетно пытавшийся догнать их предводителя, вырвал из моих рук пращу и метнул камень в него. Я бы попал точнее, но сила, с которой он пустил снаряд, заменила точность - камень раздробил руку и ребра, выбив наружу сердце. Вождь куретов умер мгновенно. Когда я и Ликопей подскочили, чтобы снять с него доспех, мы узнали в нем последнего брата Алфеи - Еврипила (или Евиппа).
Это было бы слишком даже для кроткой и незлобивой женщины, которой Алфея никогда не была - в конце концов, она родилась куреткой. Все ее четыре брата были мертвы, и убийцей каждого был ее сын, первенец. Для нас, этолийцев, как и для прочих «некультурных» греков, родня по матери священнее, чем по отцу - в конце концов, Эринии карают лишь за убийство кровных родичей, в чем потом убедился на собственной шкуре сын Агамемнона Орест. Да и не только для нас - светловолосые и голубоглазые рабы, которых фракийцы покупают у жителей гиперборейских лесов, поют протяжные песни о королеве с непроизносимым именем, которая отомстила мужу за смерть братьев, убив его и своих детей.
Итак, Алфея, узнавшая о гибели последнего из братьев, впала в безумие. А может быть и то, что безумие в нее вселила Артемида - в конце концов, именно ее козни двигали всю эту историю от начала и до конца. В припадке бешенства мать Мелеагра выкопала спрятанную при его рождении головню и бросила в очаг. Когда полено догорело, величайший герой Калидона умер - в страшных мучениях, будто сгорая заживо, ужаснув нас всех, кому довелось это увидеть. Кучка пепла, которую тут же подхватил ветер и рассеял, словно дым - без следа...
Даже куреты были потрясены этим - все они рухнули на колени, как подкошенные, и битва прекратилась. Нечасто людям выпадает воочию наблюдать беспощадную волю богов, и она всегда вселяет в их души ужас, смятение и слабость. Даже мне стало не по себе, отец и Ликопей плакали, Горга с Деянирой выли, как смертельно раненые волчицы, а дядя Ойней постарел сразу лет на десять, навсегда потеряв ясный взгляд и глядя на мир все последующие годы какими-то тусклыми, будто расплавленный песок, глазами.
И всё это, как кошмар, от которого никак нельзя проснуться, продолжалось несколько дней - когда повесилась Алфея, наложившая на себя руки сразу, как только пришла в себя после приступа безумия и убийства сына; когда после погребения того, что пытались выдать за останки Мелеагра (шлем, доспех и щит, почерневшие и обугленные) зарезала себя его жена Клеопатра. Когда Артемида, явившись обессиленным от плача и скорби сестрам Мелеагра, Евримеде и Меланиппе, превратила их в цесарок и забрала на остров Лерос. Мало кто знает (а я знаю - из своих «послевещих» снов), что намерением злой божественной девственницы было сделать птицами всех четырех дочерей Ойнея и Алфеи, но за Деяниру вступился ее настоящий родитель, бог Дионис (и снова напортачил - не выйди она потом за Геракла, тот бы мог дожить до Троянской войны, и многих смертей, битв и раздоров, скорее всего, просто не было бы). Горга же уже была замужем, и Артемида не имела над ней власти - судьба лишившихся девственности женщин не решалась без богини Геры, а она Артемиду не любила - как и всех детей Зевса, рожденных не от нее.
Если и было что-то хорошее во всем этом (если вообще можно говорить о хорошем), так это то, что, полностью лишившись всего царского рода, кроме детей Алфеи, куреты и Плеврон окончательно покорились царю Калидона. Этолия стала единой, заплатив за это самую кровавую цену из тех, которые вообще можно было заплатить.
Так закончилась Великая охота на Калидонского вепря, положившая начало тем бедам, которые очень скоро истребили почти весь род Порфаона.
Естественно, рассуждать особо над таким требованиями было нечего. Ойней, Мелеагр, Агрий, Ликопей, я, младший брат Ойнея и моего отца Мелан вышли из города с верными нам людьми и ударили на куретов, к которым ежечасно подходили подкрепления. Многодневная битва была яростной и жестокой - противники хорошо знали друг друга, были одинаково вооружены, и никто не хотел уступать. Говорили, что на стороне плевронян был бог Аполлон. Но за нас сражался неуязвимый Мелеагр, каждый удар которого заставлял очередного курета прощаться с жизнью, и так продолжалось до тех пор, пока кузен, уметив в подбрюшье наскочившего сзади врага, не узнал в нем еще одного своего дядю - Токсия.
Эта смерть подкосила Алфею - разъяренная, с распущенными волосами и темным от гнева лицом, будто одна из Эриний, она явилась меж остановившихся в ужасе войск и громко прокричала, что если Мелеагр не прекратит истреблять ее род, не уйдет сей же час в Калидон и не запрется в собственном доме, она его проклянет. Мы тогда ничего не знали о спрятанной головне, но проклятие матери - штука страшная, и не один грек, каков бы ни был его уровень культуры, не станет искушать судьбу, нарываясь на него. Мелеагр покинул войско и заперся в своем доме.
Куреты воспряли, а нас охватило уныние. Сдержать их натиск не мог уже никто, и через несколько дней они разбили ворота Калидона, готовясь ворваться внутрь и устроить там смертельную резню. Ойней, мой отец, сестры (кроме Горги и Деяниры, которые одни еще пугали куретов, обходивших место, где они сражались, по дуге) - тщетно молили Мелеагра выйти и дать отпор врагу. Даже когда куреты ворвались в город и принялись резать жителей на улицах, Мелеагр продолжал сидеть в каком-то тупом оцепенении.
Из которого его вывел крик жены - Клеопатры. Некие особо бородатые, кривоногие, заляпанные кровью горцы схватили ее во дворе и намеревались пустить по кругу. Кузен словно сбросил с тела цепи - выскочил во двор, несколькими ударами кулака прибил напавших на Клеопатру, а потом выбежал на улицу, круша куретов подобранным с земли оружием - всем, что попалось под руку. Плевроняне, увидевшие того, кто принес им столько горя и бед, бросились бежать и не останавливались до самых ворот. Там Мелеагр, тщетно пытавшийся догнать их предводителя, вырвал из моих рук пращу и метнул камень в него. Я бы попал точнее, но сила, с которой он пустил снаряд, заменила точность - камень раздробил руку и ребра, выбив наружу сердце. Вождь куретов умер мгновенно. Когда я и Ликопей подскочили, чтобы снять с него доспех, мы узнали в нем последнего брата Алфеи - Еврипила (или Евиппа).
Это было бы слишком даже для кроткой и незлобивой женщины, которой Алфея никогда не была - в конце концов, она родилась куреткой. Все ее четыре брата были мертвы, и убийцей каждого был ее сын, первенец. Для нас, этолийцев, как и для прочих «некультурных» греков, родня по матери священнее, чем по отцу - в конце концов, Эринии карают лишь за убийство кровных родичей, в чем потом убедился на собственной шкуре сын Агамемнона Орест. Да и не только для нас - светловолосые и голубоглазые рабы, которых фракийцы покупают у жителей гиперборейских лесов, поют протяжные песни о королеве с непроизносимым именем, которая отомстила мужу за смерть братьев, убив его и своих детей.
Итак, Алфея, узнавшая о гибели последнего из братьев, впала в безумие. А может быть и то, что безумие в нее вселила Артемида - в конце концов, именно ее козни двигали всю эту историю от начала и до конца. В припадке бешенства мать Мелеагра выкопала спрятанную при его рождении головню и бросила в очаг. Когда полено догорело, величайший герой Калидона умер - в страшных мучениях, будто сгорая заживо, ужаснув нас всех, кому довелось это увидеть. Кучка пепла, которую тут же подхватил ветер и рассеял, словно дым - без следа...
Даже куреты были потрясены этим - все они рухнули на колени, как подкошенные, и битва прекратилась. Нечасто людям выпадает воочию наблюдать беспощадную волю богов, и она всегда вселяет в их души ужас, смятение и слабость. Даже мне стало не по себе, отец и Ликопей плакали, Горга с Деянирой выли, как смертельно раненые волчицы, а дядя Ойней постарел сразу лет на десять, навсегда потеряв ясный взгляд и глядя на мир все последующие годы какими-то тусклыми, будто расплавленный песок, глазами.
И всё это, как кошмар, от которого никак нельзя проснуться, продолжалось несколько дней - когда повесилась Алфея, наложившая на себя руки сразу, как только пришла в себя после приступа безумия и убийства сына; когда после погребения того, что пытались выдать за останки Мелеагра (шлем, доспех и щит, почерневшие и обугленные) зарезала себя его жена Клеопатра. Когда Артемида, явившись обессиленным от плача и скорби сестрам Мелеагра, Евримеде и Меланиппе, превратила их в цесарок и забрала на остров Лерос. Мало кто знает (а я знаю - из своих «послевещих» снов), что намерением злой божественной девственницы было сделать птицами всех четырех дочерей Ойнея и Алфеи, но за Деяниру вступился ее настоящий родитель, бог Дионис (и снова напортачил - не выйди она потом за Геракла, тот бы мог дожить до Троянской войны, и многих смертей, битв и раздоров, скорее всего, просто не было бы). Горга же уже была замужем, и Артемида не имела над ней власти - судьба лишившихся девственности женщин не решалась без богини Геры, а она Артемиду не любила - как и всех детей Зевса, рожденных не от нее.
Если и было что-то хорошее во всем этом (если вообще можно говорить о хорошем), так это то, что, полностью лишившись всего царского рода, кроме детей Алфеи, куреты и Плеврон окончательно покорились царю Калидона. Этолия стала единой, заплатив за это самую кровавую цену из тех, которые вообще можно было заплатить.
Так закончилась Великая охота на Калидонского вепря, положившая начало тем бедам, которые очень скоро истребили почти весь род Порфаона.