Мертвое и живое
Белогвардейская романтика, внедрение образа белой армии, белого офицера как позитивно-героического опасно не только сплетающимися вокруг реального эмигрантского монархизма антироссийскими элитарными схемами. Есть и другая опасность, связанная с вещами более тонкими - с политическими и историческими энергиями, с нематериальными субстанциями, заключающими в себе поражение или победу.
Белогвардейская, эмигрантская субкультура насквозь пропитана поражением и гибелью. Поражением и гибелью глубоко и остро прочувствованными, пережитыми и осмысленными - в том числе и художественно. Написано множество проникновенных, рвущих душу песен и стихов, в том числе лучшими поэтами "Серебряного века":
Когда мы в Россию вернёмся... о, Гамлет восточный, когда? -
Пешком, по размытым дорогам, в стоградусные холода,
Без всяких коней и триумфов, без всяких там кликов, пешком,
Но только наверное знать бы, что вовремя мы добредём.
Больница. Когда мы в Россию... колышется счастье в бреду,
Как будто "Коль славен" играют в каком-то приморском саду,
Как будто скозь белые стены, в морозной предутренней мгле
Колышатся тонкие свечи в морозном и спящем Кремле.
Когда мы... довольно, довольно. Он болен, измучен и наг.
Над нами трехцветным позором полощется нищенский флаг,
И слишком здесь пахнет эфиром, и душно, и слишком тепло.
Когда мы в Россию вернёмся... но снегом её замело.
Пора собираться. Светает. Пора бы и двигаться в путь.
Две медных монеты на веки. Скрещённые руки на грудь.
(Георгий Адамович)
В этих скрещенных на груди руках - вся суть белоэмигрантства. Истерик Егор Просвирнин, подобно многим истерикам, обладающий неким духовным чутьем, отлично уловил этот момент, написав о руках мертвеца, жаждавших вцепиться в красное горло. То, за что боролась Белая гвардия, умерло, было похоронено, отпето и оплакано. Это не значит, что некие политические некроманты не могут попытаться поднять мертвеца. Так уже было в Великую Отечественную, кое-кто мечтает об этой злой магии и сейчас. Но сути это не меняет.
Мертвый дух не может породить победу. Мне представляется, что человек, слишком глубоко погрузившийся в "белую" субкультуру, слишком вжившийся в роль, не может устойчиво побеждать, если не прямо обречен проигрывать. Он поневоле будет повторять судьбу тех, чей мундир лег на его плечи и, словно над толкиновскими хоббитами, попавшими во власть могильного Умертвия, над ним будет витать угроза умереть воистину не своей смертью. В этом смысле меня однажды неприятно поразила увиденная в Интернете фотография Стрелкова с прифотошопленной надписью: "Есть люди, рядом с которыми умирать не страшно..." Не сражаться, не бороться, а именно умирать. Случайность - или подсознательное чутье автора?
Почему белогвардейская романтика стала на время такой популярной у нас в начале 90-х? Смею предположить, что таким образом люди, ощущавшие гибель своей страны, пытались прожить эту катастрофу, не проживая ее на самом деле, заимствуя вместо этого чужой трагический опыт. Отсюда такое глубокое сочувствие белогвардейцам, смешанное с наивной надеждой на возвращение того, что вернуться никак не могло. И хорошо, что возвращение давно прошедшего ограничилось лишь флагом, гербом и ресторанными вывесками, что трупный яд не был впрыснут в жилы лишенного иммунитета народа, что его, вместо приобщения к энергетике смерти, просто тупо ограбили.
Но, может спросить читатель, если то, что однажды погибло, несет в себе лишь смерть и не может вернуться к жизни и побеждать, то какой смысл в пропаганде советской культуры и в мечтах о возрождении СССР? Не один ли черт? Во-первых надо различать ностальгическое чувство, желание, "чтобы все стало как было" - и построение совершенно нового общества на основе позитивного опыта Советской страны. А во-вторых, тут все куда сложнее.
Советский Союз погиб не в результате "горячей" войны. Его смерть была событием очень странным, расплывчатым и
размазанным. Что-то вроде тайного отравления или убийства под наркозом. Это была катастрофа, вызывающая не светлую скорбь, а смущение и стыд. Люди, даже непричастные напрямую к убийству СССР, в глубине души чувствовали себя кем-то вроде соучастников преступления, а такие чувства обычно стремятся вытеснить в подсознание. Потому гибель Союза не была по-настоящему прожита и осмыслена народом, не вошла в культуру, не претворилась в стихи и песни. Тем более, что интеллигенция, которая могла бы написать эти стихи и песни, скорбеть по убитой стране отнюдь не собиралась, потому что приложила руки к этой катастрофе и радовалась ей.
Потому в культурном смысле СССР, как ни странно, вовсе не мертв. Физически он исчез, но образ его в культуре никак не изменился - он остался в этом плане полным победительных, светлых, полнокровных энергий. Потому прикосновение к советскому кино, мультфильмам, книгам и песням наполняет приобщающегося не смертью, а жизнью. Осмысление гибели СССР в полной мере происходит только сейчас - и производится теми, кто питает реальную, обоснованную надежду на его возрождение в новом, оздоровленном и лишенном фатальных недостатков виде. В процессе этого осмысления смерть сразу же побеждается рождением нового проекта и не успевает укорениться. Это можно сравнить с тем, как если бы сохранилось живое и бьющееся сердце убитой страны. От белогвардейского организма, несмотря на попытки "консервации" за рубежом, ничего живого и наполняющего победительной энергией не осталось. В этом - огромная разница.
Жизненно важно, обращаясь к опыту прошлого, припадать к источнику живой, а не мертвой воды. Ошибка может быть фатальной. Нужно внимательно следить за руками тех, кто предлагает жаждущим эту самую воду и развивать в себе особое обоняние, помогающее отличить лекарство от яда.