На свидание - с апостолами, пророками и мучениками...
Оригинал взят у pochta_polevaya в На свидание - с апостолами, пророками и мучениками...
Мария Сергеевна Желнавакова (1931-2011)
Из писем брату, Николаю Сергеевичу Фуделю
1988
Сегодня Таня 1 перебирала наши семейные карточки и нашла там - папа и мама на крылечке в Покрове 2. Папа такой хороший, смеется, радуется. Это папа-то? После всей его жизни! На 75-м году, с тысячью болезней. Посмотри на его лицо, оно светом наполнено. Хочешь, я тебе пришлю эту фотокарточку? Именно светом. А все потому, что он черпал свои силы из бездонного источника. Уж он знал, где брать. Бежит, бывало, в Усмани 3 ко всенощной, лицо такое отрешенное, полное внутренней светлой работы - он идет в Храм! А я со стороны смотрю на него и думаю (по глупости), что это такое? Как это? Почему человек, идя в этот убогий маленький храм - церковку с толпой старушек, почему он так окрылен, так рад, несется туда просто, как по воздуху. А он шел - домой. В преддверие своего Дома, на свидание со своими близкими. С кем? С апостолами, пророками, мучениками, преподобными. Ибо они все там общаются во время службы с нами и кто это чувствует, тот и мчится туда, как папа.
1991-92
…Служба очень хорошая у нас тут и необыкновенный настоятель отец Петр.
Он и правда похож на Петра своим пламенным горячим служением и верой. Говорят, он очень болен, это неудивительно. В маленькой, одной из двух на полумиллионный город церкви, в ужасающей тесноте и при бестолковости этой массы людей вести ежедневно такую пламенную проповедь христианства - это апостольское подвижничество. Вот и тема для повести. Я, к сожалению, не обладаю талантом, а то бы посвятила себя этому. Да разве он один сейчас на Руси, сколько голов поднялось отовсюду. Если встать на амвон и оглянуться на толпу молящихся, какие лица, какие глаза, какое выражение - не выражение, а преображение на них, нет слов, чтобы описать. Идет процесс общения с Вечностью, идет прямая трансляция в надкосмическую Вечность, безмолвная внешне для земли, но, Боже мой, если бы это, то что идет в душах этих людей, те вопли, мольбы, “Гимн”, как говорил Федор Михайлович, все это озвучить. Я не могу долго смотреть на эти лица, один раз мельком - и сила отворачивает взгляд, в эту лабораторию нельзя вторгаться, а ведь священник всю жизнь стоит лицом к лицу к людям, поэтому неверующий священник - невозможное явление, это нереальность.
* * *
Читаю, вот, в журнале “Огонек” о церковных делах, кто где служил, кто чем грешен из священнослужителей высшего ранга церковного, и думаю: придите сюда, встаньте среди толпы молящихся, посмотрите на чернорабочих Церкви, на ее опору, на нашего хотя бы отца Петра среди массы людей. И все эти “разоблачения” сразу окажутся совершенно ненужными. Один грешен, другой рядом с ним плечо к плечу - праведник, мученик. Это Бог рассудит там.
1992
Когда я ходила в храм 2-го февраля на Лялин 4 день (смерти) и стояла в очень тесной нашей маленькой церкви, в толпе около меня слева как-то вдруг раздался шепот: “Слышь, чего они там говорят?” - Я посмотрела слегка влево (повернуться было невозможно) и увидела около своего плеча клетчатый старинный платок, немного ниже - длинный плюшевый жакет, а еще ниже - сатиновая юбка, из-под которой выглядывали огромные валенки в еще более огромных калошах. “Апостола читают”, - сказала я платку и валенкам и тут, извернувшись слегка, увидела немного ниже моего плеча из-под платка серые глаза. Меня что-то толкнуло в сердце. Это были глаза Муни, глаза бабушки Зины, глаза отца Серафима (Битюкова), глаза всех православных христиан, живых и усопших. Голова в клетчатом старом платке склонилась. “Слышь, - немного погодя, - чего они там говорят?” - “Евангелие читают”, - говорю. И так всю обедню время от времени она спрашивала меня, отвечая коротким - “а!”, потому что видеть и слышать ей что-либо было невозможно по причине толпы и ее маленького роста. Что же пришлось на долю этой крошечной деревенской старушки в этих старинных одеждах, убогих и ветхих, откуда она пришла и откуда у нее такие глаза?
Так вот: ее “мешки” очевидно, не такие, как наши, а более еще тяжелые, и папы такого у нее не было и ничего не было такого, что нам дано было, и вот пожалуйста - глаза и взгляд святого человека. Внутренняя сила исходила из ее взгляда, сила мудрой, кроткой, верующей души, достигшей уже определенной высоты святости. Стоять около нее было необыкновенно радостно. Служба кончилась и она исчезла, растворилась в толпе. Как жалко мне было.
* * *
…“Во едину святую Соборную…” Именно соборность, то есть собор всех вместе, собор молящихся, это совсем другое, молитва в одиночестве - это великий подвиг и Чудо, которое присуще только великим Духом, как преподобный Сергий и прочие прославленные святые наши. Молитва одинокого скоро иссякает. И представь, как это выглядит - душа не закаленная устает быстро, а в соборе, сборе - одна душа устанет, другая подключается и так далее и идет непрестанный зов человека, людей к Богу. Гигантская волна как бы возносится непрестанно ввысь. И когда просто стоишь в этой среде, даже отключаясь совершенно по разным причинам, то окружающее тебя увлекает с собой как бы уже механически, пока душа, отдохнув, не подключится опять к этому потоку…
* * *
…Вчера было Воздвиженье, я ездила в церковь первый раз в открывшийся в центре собор. Народу было много, но все уместились, не было ни тесноты, ни давки. Наша жизнь - это сплошное чудо, сплошные чудеса и никак не зависит от нас, она идет как бы своим течением, как река, и несет нас в своих водах, влекомых чьей-то волей. Пишу коряво, так как руки болят после рытья картошки.
Около собора монашки из Соловков собирают на монастырь и дают такие бумажечки с изображением святых Зосимы и Савватия, бабки недоумевают: “Это чегой-то, как это, зачем?” - Это подаяние на Соловецкий монастырь, а на листочках как бы благословение от святых основателей; “ах!”, умиляются старушки и, вынимая рубли, устремляются назад на ступеньки жертвовать, двоих я едва сводила со ступеней. Сзади огромная площадь с огромной статуей вождя, толпа обтекает эту площадь и спускается по крутому спуску вниз к остановкам, собор стоит в центре города, внизу течет река Воронеж, очень в этом месте широкая. Внутри собора почти пусто, роспись стен была сбита, после открытия его просто побелили внутри, кое-где висят по стенам небольшие иконы от жертвователей, на стенах видны еще везде гвозди от музейных, бывших здесь экспозиций. Да, папа не дожил, вот была бы ему пища для его пламенной веры. С годами образ папы как бы возрастает в моем сознании, одновременно удаляется и приближается, но уже по-другому, не как человеческое, а как нечто из Вечного. Образ человека, не отступившего ни на иоту от своих убеждений в страшнейшие времена.
1993
…На Крещенье, вернее под Крещенье, я отправилась в церковь, а там, стоя за водой, простудилась и морально и физически пришла в упадок. Святили воду на улице около храма в огромной емкости, народу было очень много, масса, и вся эта масса не хотела стоять, а хотела скорее набрать воды и уйти. Как они вели себя, один грех, лезли вперед, тесня друг друга, над головой держа бидоны и банки. Я уходила два раза греться, очередь теряла, потом, когда пришла, - шум, возмущение масс; смотрю, две крошечные посиневшие старушки, прислонились как-то странно к каменной стене, а их отчитывают. Слышу, они оправдываются - “да мы же не лезли, мы просили нас пропустить”, - а говорят - еле пищат, шепотом, и синие совсем. Я разозлилась (стараясь себя сдерживать), говорю старушкам - “стойте, где стоите, я дойду до вас и поставлю вас впереди себя”, одна мне отвечает - “да как же нам не стоять, когда мы и ходить одни совсем не можем, только с кем-нибудь, вот нас поставили, мы и стоим”. Я дошла до них (при всеобщем молчании!), поставила их (они держались друг за друга) впереди себя и еще по пути прихватила третью старуху, у которой тряслись голова и руки, державшие бидон, она безрезультатно взывала вокруг себя: “Ну пропустите меня ради Бога - кто-нибудь!”. “Кто-нибудь” стояли с каменными лицами и трясущаяся бабуля слонялась вдоль очереди впустую. Я ее поставила впереди себя и она благополучно воду налила. В результате я простудилась и что-то сделалось с моей головой, видимо, на нервной почве, так как я страшно разозлилась. “Люди, - все же сказала я толпе, - где же будет эта вода святой, когда вы таких старух отталкиваете”! Промолчали. Ночью я не могла заснуть и вертелась, как на горячей сковородке. Папа и мама никогда бы в такую толпу не лезли и обходили это стороной. Я забыла это. Но воды все же привезла, стоит. Четвертая старуха, которая налила воду без меня, стоит у меня в глазах: когда она выскочила, вылезла с водой из очереди и со своей палкой, сумкой, бидоном оказалась вне толпы на гололедице, ей надо было быстро опереться на что-нибудь, поднять палку, засунуть свой бидон в сумку и уйти, но она ничего этого сделать не могла, так как если у третьей старухи тряслись голова и руки, то у этой, четвертой, тряслось все, и ноги в том числе, и НИКТО, НИКТО не вышел из очереди и не помог ей, все стояли и смотрели. Ну, я подошла, все ей подала не сразу, я ждала, думала, ну, неужели никто не подойдет! Никто. Эта трясущаяся бабулька оказалась сильной духом, она, ничуть не унывая, призвала на мою голову все благословения и мне твердым, ясным, молодым, почти маминым голосом сказала: “О, как я рада, какое счастье, теперь я всем своим раздам водички - и соседке больной…”. А что ее могли растоптать, она и не подумала. Вот эта вода была Иорданская истинно.
* * *
Русский православный храм и люди, там стоящие (великое сейчас множество), - это нечто такое, что еще нигде не обозначено, никакими словами и определениями не очерчено и не моей слабой руке это сделать. Нет в мире более светлого и великого очага, костра, горящего перед лицем Господа. Я это знаю, не знаю, почему, но знаю. Отлученные столько лет от храмов, осмеянные, боящиеся явно надеть кресты, перекреститься, идущие мимо разрушенных, поруганных церквей, не поднимая глаз, - как они сумели воспитать детей своим примером и твердой верой так, что эти дети идут сейчас восстанавливать храмы, петь в хоры, стоят на службе.
* * *
…Получила журнал (“Новая Европа” с воспоминаниями об С. И. Фуделе) 5. С большим волнением прочитала и не могла заснуть до утра. Когда читаешь нечто подобное о судьбах этого трагического поколения, то иногда не можешь удержаться от слез, а здесь о своих родителях и своей судьбе. Ты, когда писал, то все это постепенно переживал, а на меня обрушилось сразу. У печатного слова очень большая сила, ведь одновременно с тобой читают тысячи и их как бы ощущаешь, их дыхание на своем затылке <…> Папа как живой на твоих страницах, смотрит своим страдающим взглядом, такой же, как все, и одновременно совсем не такой. Ведь и у апостолов были дети. Тещу Петра исцелил Господь. Страшно думать, что мы жили рядом с праведником и не понимали этого, лишний раз понимаешь ошибочность своей жизни. Не надо было выходить на улицы и бороться “за свободу”, надо было уйти в Церковь. Там все, там истина. А мы теперь и сходить не можем иногда от всего того, что мы сами на себя навесили. Мы ушли в суету жизни и суетой была наполнена наша жизнь.
Ты получил письмо мое, где я пишу, как видела папу после Родительской? Он был успокоенный. Я еще думала, почему он такой, а оказывается, вот почему, потому, что он, видно, беспокоился, чтобы о нем не написали и не наговорили чего-то лишнего, а теперь, после выхода этой вещи твоей о нем, он успокоился. Люди, хорошие и добрые, которые его знали и любили, ведь могут не так что-то истолковать и его образ будет искажен, а главное - его вещи, его вера и убеждения. У меня есть два его последние письма и я сейчас себя ругаю, что не отвезла тебе их раньше, там есть одна ключевая фраза, главная точка и опора всей его личности. Одна фраза, одна строчка 6. Вера сейчас читает <…> она мне сказала: “…Я не знала ведь совсем дедушку, теперь вижу”. Объем его личности, высота его души были несоизмеримы со всем, что его окружало; чтобы понять его при жизни, надо было подняться на какую-то высоту, мы на эту высоту не поднялись, а теперь понимаем это и уже то, что понимаем, уже хорошо. О папе можно говорить бесконечно. Слава Богу, что ты отдал письма и написал это предисловие, это было нужно сделать, что бы там ни было.
* * *
…Очень была тронута, что есть такие люди, которые папины труды высоко ценят, главное, понимают. Это большая радость для всех нас, что его личность становится на свое заслуженное место в развитии христианского учения и христианства здесь у нас в России. Это самое главное ради чего он жил…
1994
…Я взяла читать, перечитывать опять папины воспоминания и лишний раз еще убедилась, какое это счастье, что они изданы. Счастье - чудо. Я еду с ними, с дедушкой и папой, в Оптину и Зосимову пустынь, стою на заутрене. В первый раз ощутила так близко около себя дедушку, отца Иосифа. Да, старушки Тихомировы были дочерьми Л. Тихомирова, папа и адрес дает загорский этого дома и нашего пепелища. Папины воспоминания - это его душа, поразительные мысли по глубине. Да, Истина одна, не может быть много истин, и кто близок к этой Истине, тот близок к Царствию Божию. Вот папа опять пишет здесь о Церкви. Страшные вещи. Об антицеркви, лжецеркви в лице недостойных в ограде Церкви и о “Истинной Церкви” здесь же в лице праведников, которые рядом с грешниками. Значит, существует невидимо Невидимая Церковь как сообщество истинных и избранных. Где ее колокольни, где ее колокола? Неважно, что мы их не видим, но ощущаем и знаем, что они есть и стены ее незыблемы. Представь себе такую Церковь. Идет служба. Кто же служит литургию? А может быть, Иоанн Златоуст, а может быть, преподобный Сергий? А кто стоит? А вот стоят в этом храме “прихожане”. Вот наш дедушка, вот тетя Маруся, вот Мунечка, вот отец Флоренский, вот мама и многие тысячи и миллионы других светлых. Вот о какой Церкви говорил Господь: “созижду Церковь Мою и врата ада не одолеют ю”. Вот, оказывается, какая это Церковь! Господи, а я-то думала, что это во времени, в истории, в каком-то веке будет такая Церковь, где соберутся истинно праведные, и будет она светлой и безгрешной, скажем, это могла быть первохристианская Церковь, а могла и последних веков. А оказывается, вернее, просматривается уже сейчас ясно и очевидно, что это Церковь всех времен человечества, это Церковь избранных, святых, мучеников, пророков и всей цепочки, всей этой вереницы, начиная с первочеловека и до последнего мига существования земли. Действительно, когда умер папа, мне стало очень одиноко и я взялась читать Иоанна Златоуста и вдруг зазвучал папин голос, его наставления, его темперамент и смысл его наставлений, суть того, что он хотел донести до нас. То, что я не успела усвоить от папы, докончил за него Иоанн Златоуст. Точка в точку. Мне казалось, что как бы продолжилась прерванная мелодия. Знаешь, если играют вальс, потом пауза, а затем заиграют, скажем, “Барыню” - будет несоответствие. А тут за вальсом опять зазвучал вальс. Я была поражена и стала читать жизнь Святителя. Он говорил свои проповеди (а их записывали) в конце IV века, в 376 году нашей эры. Представляешь? Древний антиохийский храм и проповедника там, и нашего папу? А говорили они, учили они - одному… Чрез 16 веков! Никаких разногласий. Святой Златоуст был еще, по-видимому, современником людей, которые были очень близки к Апостолам. Что такое 300 лет? 300 лет назад у нас был Петр I, и вот его камзол висит в историческом музее. Ну, может быть, не 300, а немного меньше, какая разница. Вещи этих людей, живших 300 лет назад, еще целы. Так и святой Иоанн мог иметь и видеть вещи, принадлежавшие Апостолам. Не в вещах дело, а я хочу сказать о близости к Учению, о близости к Христу. Это я к тому, что вероисповедание нашего папы через 20 веков такое же, какое было у апостола Петра. Вот и “камень”, вот и Церковь! Через преемственность, чистоту веры и желание верить. Тут даже не желание спасения, а просто невозможность жить вне этого, без этого. И опять такие же нищие и немощные, и терпеливые, как и те, кого исцелял Господь. Кого Он жалел, того и исцелял.
1. Таня - дочь М. С.
2. В г. Покрове Владимирской области С. И. жил с женой и дочерью Варей с 1962 года до смерти в 1977 году.
3. В Усмани Воронежской области С. И. жил с 1952 по 1962 год.
4. Ляля - Лидия Ивановна Щербинина, жена Н. С. Фуделя, брата М. С.
5. Журнал “Новая Европа” № 2 за 1993 год с воспоминаниями Н. С. Фуделя об отце. В № 3/93 того же журнала - письма С. И. к сыну.
6. Речь идет о письме С. И. Фуделя дочери от 1 января 1976 года, где он пишет: “Мы живем и дышим, и верим, и терпим только для того, чтобы «не умирала великая мысль», чтобы не стерлись с земли те капли крови, которые пролил за нее Христос. Так как без них - духота, и смерть, и ужас. Если люди перестают это понимать, то я ради них же, этих людей, не перестану, так как жизнь вне любви - безумие. А удерживает в нас любовь только смирение. Есть ли оно в тебе? Все, что мы терпим, мы заслужили, мы сами в громадной степени создали свое страдание. Я, в том числе, искренне тебе говорю. А как сказал один человек: «нищие не могут роптать, но они не могут и унывать, они могут только нести свой труд нищеты и надежды. Они слышат, как Царь царствующих и Господь господствующих приходит заклатися и дарится в снедь верным».
Прости меня, я ничего не знаю, кроме этого, и я хотел бы, чтобы ты жила и умерла с этим”.
Источник: журнал "Альфа и Омега" № 21-22, 1999
Отрывки из писем М.С.Желноваковой (в книге "Катакомбы XX века")
Мария Сергеевна Желнавакова (1931-2011)
Из писем брату, Николаю Сергеевичу Фуделю
1988
Сегодня Таня 1 перебирала наши семейные карточки и нашла там - папа и мама на крылечке в Покрове 2. Папа такой хороший, смеется, радуется. Это папа-то? После всей его жизни! На 75-м году, с тысячью болезней. Посмотри на его лицо, оно светом наполнено. Хочешь, я тебе пришлю эту фотокарточку? Именно светом. А все потому, что он черпал свои силы из бездонного источника. Уж он знал, где брать. Бежит, бывало, в Усмани 3 ко всенощной, лицо такое отрешенное, полное внутренней светлой работы - он идет в Храм! А я со стороны смотрю на него и думаю (по глупости), что это такое? Как это? Почему человек, идя в этот убогий маленький храм - церковку с толпой старушек, почему он так окрылен, так рад, несется туда просто, как по воздуху. А он шел - домой. В преддверие своего Дома, на свидание со своими близкими. С кем? С апостолами, пророками, мучениками, преподобными. Ибо они все там общаются во время службы с нами и кто это чувствует, тот и мчится туда, как папа.
1991-92
…Служба очень хорошая у нас тут и необыкновенный настоятель отец Петр.
Он и правда похож на Петра своим пламенным горячим служением и верой. Говорят, он очень болен, это неудивительно. В маленькой, одной из двух на полумиллионный город церкви, в ужасающей тесноте и при бестолковости этой массы людей вести ежедневно такую пламенную проповедь христианства - это апостольское подвижничество. Вот и тема для повести. Я, к сожалению, не обладаю талантом, а то бы посвятила себя этому. Да разве он один сейчас на Руси, сколько голов поднялось отовсюду. Если встать на амвон и оглянуться на толпу молящихся, какие лица, какие глаза, какое выражение - не выражение, а преображение на них, нет слов, чтобы описать. Идет процесс общения с Вечностью, идет прямая трансляция в надкосмическую Вечность, безмолвная внешне для земли, но, Боже мой, если бы это, то что идет в душах этих людей, те вопли, мольбы, “Гимн”, как говорил Федор Михайлович, все это озвучить. Я не могу долго смотреть на эти лица, один раз мельком - и сила отворачивает взгляд, в эту лабораторию нельзя вторгаться, а ведь священник всю жизнь стоит лицом к лицу к людям, поэтому неверующий священник - невозможное явление, это нереальность.
* * *
Читаю, вот, в журнале “Огонек” о церковных делах, кто где служил, кто чем грешен из священнослужителей высшего ранга церковного, и думаю: придите сюда, встаньте среди толпы молящихся, посмотрите на чернорабочих Церкви, на ее опору, на нашего хотя бы отца Петра среди массы людей. И все эти “разоблачения” сразу окажутся совершенно ненужными. Один грешен, другой рядом с ним плечо к плечу - праведник, мученик. Это Бог рассудит там.
1992
Когда я ходила в храм 2-го февраля на Лялин 4 день (смерти) и стояла в очень тесной нашей маленькой церкви, в толпе около меня слева как-то вдруг раздался шепот: “Слышь, чего они там говорят?” - Я посмотрела слегка влево (повернуться было невозможно) и увидела около своего плеча клетчатый старинный платок, немного ниже - длинный плюшевый жакет, а еще ниже - сатиновая юбка, из-под которой выглядывали огромные валенки в еще более огромных калошах. “Апостола читают”, - сказала я платку и валенкам и тут, извернувшись слегка, увидела немного ниже моего плеча из-под платка серые глаза. Меня что-то толкнуло в сердце. Это были глаза Муни, глаза бабушки Зины, глаза отца Серафима (Битюкова), глаза всех православных христиан, живых и усопших. Голова в клетчатом старом платке склонилась. “Слышь, - немного погодя, - чего они там говорят?” - “Евангелие читают”, - говорю. И так всю обедню время от времени она спрашивала меня, отвечая коротким - “а!”, потому что видеть и слышать ей что-либо было невозможно по причине толпы и ее маленького роста. Что же пришлось на долю этой крошечной деревенской старушки в этих старинных одеждах, убогих и ветхих, откуда она пришла и откуда у нее такие глаза?
Так вот: ее “мешки” очевидно, не такие, как наши, а более еще тяжелые, и папы такого у нее не было и ничего не было такого, что нам дано было, и вот пожалуйста - глаза и взгляд святого человека. Внутренняя сила исходила из ее взгляда, сила мудрой, кроткой, верующей души, достигшей уже определенной высоты святости. Стоять около нее было необыкновенно радостно. Служба кончилась и она исчезла, растворилась в толпе. Как жалко мне было.
* * *
…“Во едину святую Соборную…” Именно соборность, то есть собор всех вместе, собор молящихся, это совсем другое, молитва в одиночестве - это великий подвиг и Чудо, которое присуще только великим Духом, как преподобный Сергий и прочие прославленные святые наши. Молитва одинокого скоро иссякает. И представь, как это выглядит - душа не закаленная устает быстро, а в соборе, сборе - одна душа устанет, другая подключается и так далее и идет непрестанный зов человека, людей к Богу. Гигантская волна как бы возносится непрестанно ввысь. И когда просто стоишь в этой среде, даже отключаясь совершенно по разным причинам, то окружающее тебя увлекает с собой как бы уже механически, пока душа, отдохнув, не подключится опять к этому потоку…
* * *
…Вчера было Воздвиженье, я ездила в церковь первый раз в открывшийся в центре собор. Народу было много, но все уместились, не было ни тесноты, ни давки. Наша жизнь - это сплошное чудо, сплошные чудеса и никак не зависит от нас, она идет как бы своим течением, как река, и несет нас в своих водах, влекомых чьей-то волей. Пишу коряво, так как руки болят после рытья картошки.
Около собора монашки из Соловков собирают на монастырь и дают такие бумажечки с изображением святых Зосимы и Савватия, бабки недоумевают: “Это чегой-то, как это, зачем?” - Это подаяние на Соловецкий монастырь, а на листочках как бы благословение от святых основателей; “ах!”, умиляются старушки и, вынимая рубли, устремляются назад на ступеньки жертвовать, двоих я едва сводила со ступеней. Сзади огромная площадь с огромной статуей вождя, толпа обтекает эту площадь и спускается по крутому спуску вниз к остановкам, собор стоит в центре города, внизу течет река Воронеж, очень в этом месте широкая. Внутри собора почти пусто, роспись стен была сбита, после открытия его просто побелили внутри, кое-где висят по стенам небольшие иконы от жертвователей, на стенах видны еще везде гвозди от музейных, бывших здесь экспозиций. Да, папа не дожил, вот была бы ему пища для его пламенной веры. С годами образ папы как бы возрастает в моем сознании, одновременно удаляется и приближается, но уже по-другому, не как человеческое, а как нечто из Вечного. Образ человека, не отступившего ни на иоту от своих убеждений в страшнейшие времена.
1993
…На Крещенье, вернее под Крещенье, я отправилась в церковь, а там, стоя за водой, простудилась и морально и физически пришла в упадок. Святили воду на улице около храма в огромной емкости, народу было очень много, масса, и вся эта масса не хотела стоять, а хотела скорее набрать воды и уйти. Как они вели себя, один грех, лезли вперед, тесня друг друга, над головой держа бидоны и банки. Я уходила два раза греться, очередь теряла, потом, когда пришла, - шум, возмущение масс; смотрю, две крошечные посиневшие старушки, прислонились как-то странно к каменной стене, а их отчитывают. Слышу, они оправдываются - “да мы же не лезли, мы просили нас пропустить”, - а говорят - еле пищат, шепотом, и синие совсем. Я разозлилась (стараясь себя сдерживать), говорю старушкам - “стойте, где стоите, я дойду до вас и поставлю вас впереди себя”, одна мне отвечает - “да как же нам не стоять, когда мы и ходить одни совсем не можем, только с кем-нибудь, вот нас поставили, мы и стоим”. Я дошла до них (при всеобщем молчании!), поставила их (они держались друг за друга) впереди себя и еще по пути прихватила третью старуху, у которой тряслись голова и руки, державшие бидон, она безрезультатно взывала вокруг себя: “Ну пропустите меня ради Бога - кто-нибудь!”. “Кто-нибудь” стояли с каменными лицами и трясущаяся бабуля слонялась вдоль очереди впустую. Я ее поставила впереди себя и она благополучно воду налила. В результате я простудилась и что-то сделалось с моей головой, видимо, на нервной почве, так как я страшно разозлилась. “Люди, - все же сказала я толпе, - где же будет эта вода святой, когда вы таких старух отталкиваете”! Промолчали. Ночью я не могла заснуть и вертелась, как на горячей сковородке. Папа и мама никогда бы в такую толпу не лезли и обходили это стороной. Я забыла это. Но воды все же привезла, стоит. Четвертая старуха, которая налила воду без меня, стоит у меня в глазах: когда она выскочила, вылезла с водой из очереди и со своей палкой, сумкой, бидоном оказалась вне толпы на гололедице, ей надо было быстро опереться на что-нибудь, поднять палку, засунуть свой бидон в сумку и уйти, но она ничего этого сделать не могла, так как если у третьей старухи тряслись голова и руки, то у этой, четвертой, тряслось все, и ноги в том числе, и НИКТО, НИКТО не вышел из очереди и не помог ей, все стояли и смотрели. Ну, я подошла, все ей подала не сразу, я ждала, думала, ну, неужели никто не подойдет! Никто. Эта трясущаяся бабулька оказалась сильной духом, она, ничуть не унывая, призвала на мою голову все благословения и мне твердым, ясным, молодым, почти маминым голосом сказала: “О, как я рада, какое счастье, теперь я всем своим раздам водички - и соседке больной…”. А что ее могли растоптать, она и не подумала. Вот эта вода была Иорданская истинно.
* * *
Русский православный храм и люди, там стоящие (великое сейчас множество), - это нечто такое, что еще нигде не обозначено, никакими словами и определениями не очерчено и не моей слабой руке это сделать. Нет в мире более светлого и великого очага, костра, горящего перед лицем Господа. Я это знаю, не знаю, почему, но знаю. Отлученные столько лет от храмов, осмеянные, боящиеся явно надеть кресты, перекреститься, идущие мимо разрушенных, поруганных церквей, не поднимая глаз, - как они сумели воспитать детей своим примером и твердой верой так, что эти дети идут сейчас восстанавливать храмы, петь в хоры, стоят на службе.
* * *
…Получила журнал (“Новая Европа” с воспоминаниями об С. И. Фуделе) 5. С большим волнением прочитала и не могла заснуть до утра. Когда читаешь нечто подобное о судьбах этого трагического поколения, то иногда не можешь удержаться от слез, а здесь о своих родителях и своей судьбе. Ты, когда писал, то все это постепенно переживал, а на меня обрушилось сразу. У печатного слова очень большая сила, ведь одновременно с тобой читают тысячи и их как бы ощущаешь, их дыхание на своем затылке <…> Папа как живой на твоих страницах, смотрит своим страдающим взглядом, такой же, как все, и одновременно совсем не такой. Ведь и у апостолов были дети. Тещу Петра исцелил Господь. Страшно думать, что мы жили рядом с праведником и не понимали этого, лишний раз понимаешь ошибочность своей жизни. Не надо было выходить на улицы и бороться “за свободу”, надо было уйти в Церковь. Там все, там истина. А мы теперь и сходить не можем иногда от всего того, что мы сами на себя навесили. Мы ушли в суету жизни и суетой была наполнена наша жизнь.
Ты получил письмо мое, где я пишу, как видела папу после Родительской? Он был успокоенный. Я еще думала, почему он такой, а оказывается, вот почему, потому, что он, видно, беспокоился, чтобы о нем не написали и не наговорили чего-то лишнего, а теперь, после выхода этой вещи твоей о нем, он успокоился. Люди, хорошие и добрые, которые его знали и любили, ведь могут не так что-то истолковать и его образ будет искажен, а главное - его вещи, его вера и убеждения. У меня есть два его последние письма и я сейчас себя ругаю, что не отвезла тебе их раньше, там есть одна ключевая фраза, главная точка и опора всей его личности. Одна фраза, одна строчка 6. Вера сейчас читает <…> она мне сказала: “…Я не знала ведь совсем дедушку, теперь вижу”. Объем его личности, высота его души были несоизмеримы со всем, что его окружало; чтобы понять его при жизни, надо было подняться на какую-то высоту, мы на эту высоту не поднялись, а теперь понимаем это и уже то, что понимаем, уже хорошо. О папе можно говорить бесконечно. Слава Богу, что ты отдал письма и написал это предисловие, это было нужно сделать, что бы там ни было.
* * *
…Очень была тронута, что есть такие люди, которые папины труды высоко ценят, главное, понимают. Это большая радость для всех нас, что его личность становится на свое заслуженное место в развитии христианского учения и христианства здесь у нас в России. Это самое главное ради чего он жил…
1994
…Я взяла читать, перечитывать опять папины воспоминания и лишний раз еще убедилась, какое это счастье, что они изданы. Счастье - чудо. Я еду с ними, с дедушкой и папой, в Оптину и Зосимову пустынь, стою на заутрене. В первый раз ощутила так близко около себя дедушку, отца Иосифа. Да, старушки Тихомировы были дочерьми Л. Тихомирова, папа и адрес дает загорский этого дома и нашего пепелища. Папины воспоминания - это его душа, поразительные мысли по глубине. Да, Истина одна, не может быть много истин, и кто близок к этой Истине, тот близок к Царствию Божию. Вот папа опять пишет здесь о Церкви. Страшные вещи. Об антицеркви, лжецеркви в лице недостойных в ограде Церкви и о “Истинной Церкви” здесь же в лице праведников, которые рядом с грешниками. Значит, существует невидимо Невидимая Церковь как сообщество истинных и избранных. Где ее колокольни, где ее колокола? Неважно, что мы их не видим, но ощущаем и знаем, что они есть и стены ее незыблемы. Представь себе такую Церковь. Идет служба. Кто же служит литургию? А может быть, Иоанн Златоуст, а может быть, преподобный Сергий? А кто стоит? А вот стоят в этом храме “прихожане”. Вот наш дедушка, вот тетя Маруся, вот Мунечка, вот отец Флоренский, вот мама и многие тысячи и миллионы других светлых. Вот о какой Церкви говорил Господь: “созижду Церковь Мою и врата ада не одолеют ю”. Вот, оказывается, какая это Церковь! Господи, а я-то думала, что это во времени, в истории, в каком-то веке будет такая Церковь, где соберутся истинно праведные, и будет она светлой и безгрешной, скажем, это могла быть первохристианская Церковь, а могла и последних веков. А оказывается, вернее, просматривается уже сейчас ясно и очевидно, что это Церковь всех времен человечества, это Церковь избранных, святых, мучеников, пророков и всей цепочки, всей этой вереницы, начиная с первочеловека и до последнего мига существования земли. Действительно, когда умер папа, мне стало очень одиноко и я взялась читать Иоанна Златоуста и вдруг зазвучал папин голос, его наставления, его темперамент и смысл его наставлений, суть того, что он хотел донести до нас. То, что я не успела усвоить от папы, докончил за него Иоанн Златоуст. Точка в точку. Мне казалось, что как бы продолжилась прерванная мелодия. Знаешь, если играют вальс, потом пауза, а затем заиграют, скажем, “Барыню” - будет несоответствие. А тут за вальсом опять зазвучал вальс. Я была поражена и стала читать жизнь Святителя. Он говорил свои проповеди (а их записывали) в конце IV века, в 376 году нашей эры. Представляешь? Древний антиохийский храм и проповедника там, и нашего папу? А говорили они, учили они - одному… Чрез 16 веков! Никаких разногласий. Святой Златоуст был еще, по-видимому, современником людей, которые были очень близки к Апостолам. Что такое 300 лет? 300 лет назад у нас был Петр I, и вот его камзол висит в историческом музее. Ну, может быть, не 300, а немного меньше, какая разница. Вещи этих людей, живших 300 лет назад, еще целы. Так и святой Иоанн мог иметь и видеть вещи, принадлежавшие Апостолам. Не в вещах дело, а я хочу сказать о близости к Учению, о близости к Христу. Это я к тому, что вероисповедание нашего папы через 20 веков такое же, какое было у апостола Петра. Вот и “камень”, вот и Церковь! Через преемственность, чистоту веры и желание верить. Тут даже не желание спасения, а просто невозможность жить вне этого, без этого. И опять такие же нищие и немощные, и терпеливые, как и те, кого исцелял Господь. Кого Он жалел, того и исцелял.
1. Таня - дочь М. С.
2. В г. Покрове Владимирской области С. И. жил с женой и дочерью Варей с 1962 года до смерти в 1977 году.
3. В Усмани Воронежской области С. И. жил с 1952 по 1962 год.
4. Ляля - Лидия Ивановна Щербинина, жена Н. С. Фуделя, брата М. С.
5. Журнал “Новая Европа” № 2 за 1993 год с воспоминаниями Н. С. Фуделя об отце. В № 3/93 того же журнала - письма С. И. к сыну.
6. Речь идет о письме С. И. Фуделя дочери от 1 января 1976 года, где он пишет: “Мы живем и дышим, и верим, и терпим только для того, чтобы «не умирала великая мысль», чтобы не стерлись с земли те капли крови, которые пролил за нее Христос. Так как без них - духота, и смерть, и ужас. Если люди перестают это понимать, то я ради них же, этих людей, не перестану, так как жизнь вне любви - безумие. А удерживает в нас любовь только смирение. Есть ли оно в тебе? Все, что мы терпим, мы заслужили, мы сами в громадной степени создали свое страдание. Я, в том числе, искренне тебе говорю. А как сказал один человек: «нищие не могут роптать, но они не могут и унывать, они могут только нести свой труд нищеты и надежды. Они слышат, как Царь царствующих и Господь господствующих приходит заклатися и дарится в снедь верным».
Прости меня, я ничего не знаю, кроме этого, и я хотел бы, чтобы ты жила и умерла с этим”.
Источник: журнал "Альфа и Омега" № 21-22, 1999
Отрывки из писем М.С.Желноваковой (в книге "Катакомбы XX века")