“Евреи Муссолини” в "Мемуарах везучего еврея" ч.2
.
https://pluto9999.livejournal.com/176219.html
“Евреи Муссолини” в "Мемуарах везучего еврея" ч.1.
.
"Мой прадед купил замок у брата короля"
Бывший королевский замок Говоне (или Говонский дворец) был приобретен в 1895 году компанией "Ovazza e Segre".
В 1897 году дворец и парк были перепроданы ими муниципалитету Говоне..
.
Артуро Сегре
.
Артуро Сегре (1880-1957), отец “везучего еврея”, был личностью сравнительно мелкой по сравнению с братом Гвидо и кузеном Этторе. Его имя изредка упоминается только в статьях о Гвидо Сегре, так что почти все, что мы знаем о нем, почерпнуто из мемуаров его сына.
.
“Первые шестнадцать лет моей жизни поделились на два равных периода. С 1922 по 1930 год я жил в имении близ Турина, а с 1931-го по 1938-й - в Удине, маленьком городке в провинции Фриули. Это было ближайшее к фабрике моего дяди место, расположенное в горах вдоль австрийской и югославской границ, где была средняя школа. Мой отец работал на этой фабрике, входившей в состав огромного владения его брата, после того как потерял почти все свое состояние во время биржевого краха 1929 года.
.
Я жил сперва в позолоченной клетке маминого имения в Пьемонте, а потом, как будто обернутый ватой, в атмосфере провинциального городка близ Венеции, где моя семья имела определенное положение. Пока мы оставались в Пьемонте, мои родители предпочитали учить меня частным образом дома, вместо того чтобы отправить в школу. В результате я ничему серьезно не учился, не знался со сверстниками и жил в золотой клетке имения, окруженный учителями, слугами и садовниками, которые занимались главным образом своими собственными делами. У меня не было ни политических, ни социальных причин заинтересоваться событиями или идеями, выходящими за пределы моей ежедневной рутины, полной мелких обязанностей, соревнований по верховой езде и велосипедных гонок; я был доволен своим общественным положением и, таким образом, жил в брюхе монстра, абсолютно не подозревая о его существовании.
.
Я никогда не должен был принимать режима Муссолини - я родился в нем. В качестве полностью ассимилированного еврея и итальянского гражданина, выросшего в политическом режиме, который и моя семья, и все мои друзья приняли без всяких оговорок, я рассматривал фашизм как единственно возможную форму существования.
.
После опубликования антиеврейских законов в июне 1938 года мы вернулись в Пьемонт и я поселился в бабушкином доме в Турине, одном из немногих городов Италии, где еврейская община сумела организовать лицеи для еврейских детей, выброшенных из государственных школ.“
.
Как старший сын, Артуро Сегре унаследовал большое семейное поместье. Дан Сегре утверждает, что он был добрым помещиком, пекшимся о своих арендаторах, и пользовавшимся всеобщей любовью своих крестьян.
.
“Мои деды с отцовской стороны стали банкирами, а деды с материнской стороны успешно торговали землей и скотом. Все они были богатыми, если судить по их портретам, жирными буржуа, со всей их предвзятостью, устремлениями, социальным конформизмом, моральными ценностями и слабостями, общими для поколения “новых” итальянцев, заинтересованных в величии своего отечества так же, как и в процветании собственного бизнеса.”
.
Богатые евреи, уравненные в правах с итальянцами королевским указом в 1848 году (т. н. “Альбертина”, день принятия которой итальянские евреи потом ежегодно праздновали в синагогах) и “выскочившие из гетто“ (прадед “везучего еврея” жил еще в гетто в Ивреа), были непрочь шикануть своим богатством. Составляя ничтожную долю населения Италии (0,1%), они еще до Первой мировой войны дали стране трех премьер-министров, военного министра и мэра Рима, и поэтому чувствовали себя, по словам Дана Сегре, “равнее чем другие”.
.
“Пьемонтские евреи не так уж давно вышли из гетто: мой прадед по отцовской линии вырос в гетто Ивреа, а с материнской - в туринском. Они не принадлежали к семьям, прославившимся в войнах итальянского Рисорджименто - движения, развернувшегося в XIX веке за политическое объединение Италии, - но они боролись за свои права и были всей душой преданы Савойской династии, которая в 1848 году даровала им гражданские свободы.
.
Итальянские евреи начала XX века не потеряли гордости за свое происхождение. Они понимали, что события, позволившие им стать богаче, уравняться в политических правах с остальным населением, обеднили их в плане религиозном. Потерю своей особой коллективной идентичности они компенсировали строительством грандиозных синагог, в которых внутреннее убранство и обряд стремились имитировать церковную помпезность, все быстрее отдаляясь от строго религиозной атмосферы изучения Торы в маленьких красивых синагогах гетто. В Турине этот процесс достиг своего апогея: менее трех тысяч евреев, уже забывших традиции своих предков, решили построить синагогу, конкурирующую по высоте и архитектурной оригинальности с Эйфелевой башней.
.
Желание получить компенсацию за долгие столетия угнетения и нищеты побудило итальянских евреев использовать приобретенные благодаря эмансипации богатства для покупки, где только возможно, земель и замков - не столько для капиталовложения, сколько в качестве реакции на унижения, испытываемые в течение столь долгого времени.
.
Стремление подняться по социальной лестнице, общее для евреев всей Западной Европы, сталкивалось, пожалуй, с меньшим сопротивлением в Италии, чем где бы то ни было. В то же время оно помогло связать традиционные формы церковной враждебности по отношению к евреям с новыми, светскими формами антисемитизма как левых, так и правых - явление, силу которого евреи, похоже, не могли, а во многих случаях и отказывались оценить. Как и везде, в Италии правые видели в евреях незваных гостей, а левые - маргиналов, предпочитающих присоединиться к буржуазии, а не солидаризоваться с пролетариатом.
.
Итальянское еврейство сумело дать стране - впервые в современной истории - военного министра и двух премьер-министров. [На самом деле даже трех премьеров. К началу Первой мировой войны в Италии уже было три премьер-министра еврейского происхождения (Фортис, Соннино и Луццатти). Напротив, во Франции до 1936 г. премьером не было ни одного еврея.]
.
Относительно высокий культурный и экономический уровень, а также ценные международные связи помогли им в этом. Брак между савойскими династическими интересами и общинными интересами евреев открыл им в Италии, как нигде в Европе, все двери к политическому, экономическому и культурному влиянию. Таким образом, в течение нескольких десятилетий евреи вроде моих прадедов и дедов чувствовали себя не только гражданами, но и отцами-основателями новой нации. Эта переходная, но захватывающая и опьяняющая ситуация, давая большинству пьемонтских евреев психологическую компенсацию и моральные оправдания утраты традиций своих предков, заставляла их верить, что они являлись одновременно и “настоящими итальянцами”, и “настоящими евреями”.
.
Савойской династии евреи принадлежали более чем кто-либо. До того как с эмансипацией 1848 года мы покинули гетто, мы были верными слугами короля, странным типом аристократии наоборот, ниже местной знати по статусу, но выше большинства подданных короля с точки зрения богатства, культуры и влияния. После эмансипации мы стали носителями знамени Рисорджименто, самыми рьяными сторонниками итальянского политического единства, которое, сокрушив силу многих маленьких католических принцев и королей полуострова, создало великое светское государство, где все были равными, а некоторые, как члены моей семьи, даже более равными, чем другие.
.
Быть пьемонтским евреем означало принадлежать к той особой “секте”, которая дала Кавуру его место в пьемонтском парламенте и финансировала его войны [за объединение Италии] через еврейские банки. Казалось естественным, что мы должны иметь привилегии при нынешнем режиме.”
.
В 1898 году французский публицист и ярый сионист Макс Нордау, соратник Герцля, писал: “Люди говорят мне, что большинство евреев в Италии забыли о своих истоках, что у них больше нет никаких еврейских интересов, они не знают и знать не хотят истории своего народа, они равнодушны к страданиям своих братьев в других странах, они не хотят даже признать существования братства в вере и не желают сохранять связь с людьми своей же крови, которые живут под менее голубыми и солнечными небесами.”
.
Впрочем, традиции иудаизма продолжали соблюдаться большинством итальянских евреев.
.
“Большинство ассимилированных семей продолжало превозносить еврейские ценности. Смешанные браки считались постыдными. Ни в одной уважающей себя еврейской семье не посмели бы есть хлеб в пасхальную неделю, когда евреи должны есть мацу в память об исходе из Египта. В годовщины смерти родственников даже самые далекие от религии евреи считали своим долгом посетить синагогу.”
.
Семья Артуро Сегре практиковала иудаизм, но довольно формально. Мать Дана Сегре в конце жизни перешла в католичество.
.
“Иудаизм, исповедуемый в нашем доме, не налагал никаких особых обязательств. За исключением того, что по четвергам после обеда я ходил на уроки в талмуд тора [религиозную школу], чтобы готовиться к бар мицве.”
.
“Каждый из нас, мальчиков, проходил церемонию “вступления в миньян”: это означало достижение тринадцатилетнего возраста, когда еврей приобщался к миньяну, то есть кворуму из десяти мужчин, необходимому для чтения большинства молитв. Для подготовки к этому нас посылали в талмуд тора на занятия, которые проводились по четвергам вечером, чтобы уроки еврейской религии не совпали с теннисом или лыжными прогулками, обычно происходившими по субботам и воскресеньям. Между торжественным обязательством придерживаться иудаизма, которое брали на себя молодые евреи в день своего религиозного посвящения в ранг взрослых перед лицом счастливых, гордых и зачастую прослезившихся от умиления членов их семей, и последующим соблюдением предписаний иудаизма не было, разумеется, ни теоретической, ни практической связи.”
.
“Просьбы еврейских родителей освободить их детей от школьных уроков христианского закона Божьего автоматически удовлетворялись школьной дирекцией к вящей зависти нееврейских одноклассников.”
.
“Мы жили в большом доме в центре поместья близ Турина, купленного на приданое моей матери. Отец [то есть Артуро Сегре] был мэром и самым большим землевладельцем [в округе, с поместьем] состоявшем из четырехсот гектаров отличной земли, богатых охотничьих угодий, обширных лугов вдоль реки Танаро и печи для изготовления кирпичей. Семья отца происходила из Испании и поколениями жила в гетто города Ивреа. Семья матери пришла из Франции и обосновалась в маленьком городке близ Турина. Мой прадед купил замок у брата короля. Мой дед со стороны матери, ловкий и хитрый торговец землей и зерном…”
.
“Отец призывал молодежь поселка идти воевать и погибнуть на [Первой мировой] войне, которая должна была вернуть Италии Тренто и Триест.”
.
“Отец оказался освобожденным от воинской службы и как мэр, и как первенец овдовевшей матери. Событием, побудившим его пойти наконец на фронт добровольцем…” [Артуро Сегре закончил войну в чине капитана.]
.
“В этой войне, в отличие от войн Рисорджименто, у евреев не было особых интересов. Патриотическое разглагольствование раввинов с подиума синагог звучало менее убедительно, чем столь же патриотические проповеди священников в церквях.”
.
Неудачи на фронте вызвали “злость и протест против тех, кто проповедовал эту войну и теперь был более презираем, чем рабочие, оставшиеся дома.”
.
“Отец был глубоко оскорблен, он пришел, как и многие землевладельцы того времени, к убеждению, что только новый, сильный, патриотический режим сможет остановить “большевистскую гидру” и заставить уклонявшихся от призыва трусов признать значение того вклада, который ветераны внесли своей кровью и страданиями. Скорее благодаря своему гневу, чем идеологии, он вступил в фашистскую партию, пользующуюся скрытой поддержкой армии и полиции и приобретающую все большую силу и доверие с помощью таких же, как он, разгневанных ветеранов. “Марш на Рим” он воспринял как триумф порядка над анархией.”
.
“Итальянские евреи потеряли как прогрессивные социальные убеждения, так и подлинную религиозную и культурную веру. Отец отвергал еврейское национальное движение, которое могло, по его мнению, подорвать патриотизм итальянских евреев.”
.
Дан Сегре описывает “буржуазно-утилитарный конформизм, развившийся в моей семье по отношению к режиму Муссолини”.
.
“Самым важным событием были парады, организованные местным отделением фашистской партии, и процессии церковного прихода. Они соревновались друг с другом своими униформами, флагами, музыкой и весьма впечатляющими жестами участников церемоний. Одни вскидывали руки в древнеримском приветствии, другие изображали христианское благословение. Я предпочитал фашистов с того дня, когда отец, уступив моим настояниям, дал мне место между двумя чернорубашечниками, вооруженными карабинами и кортиками, чтобы маршировать перед флагом. Я чувствовал себя вознесенным до небес и ужасно важным.”
.
“По воскресеньям отец вставал в восемь утра и к девяти уже был одет в сияющую форму командира фашистского военизированного подразделения. Он вынимал из красной шляпной коробки черную фашистскую феску с шелковой бахромой, застегивал пряжку золотистого ремня, с которого свисал серебряный кортик, и обувался в сапоги, которые [служанка] Аннета часами начищала до зеркального блеска. Мне была дарована привилегия приносить эти сапоги отцу в спальню. В холодную погоду он набрасывал на плечи роскошную серо-зеленую пелерину, ниспадавшую до самых каблуков, и выходил из дому, окруженный ореолом загадочности и авторитета”.
.
“Моя мать, после долгих колебаний и немалого давления со стороны отца, согласилась взять на себя роль патронессы местного женского отделения фашистской партии.”
.
В 1929 году, во время кризиса, Артуро Сегре ввязался в финансовые махинации и потерял большую часть состояния, включая поместье. Ему удалось немного поправить свои дела благодаря поддержке кузена Этторе Овацца и брата Гвидо Сегре, который сделал его управляющим один из своих предприятий на севере страны. Заодно Артуро стал главным фашистским начальником в этом районе.
.
“Биржевой крах 1929 года, который разорил моего отца и заставил нас переехать из Пьемонта в Удине и вынудил его впервые в жизни пойти на службу, сделал нас в глазах нашей разветвленной и до сих пор еще весьма состоятельной семьи беднейшей, а следовательно, глупейшей ветвью клана. Нас спасла ссуда из банка его кузена, а также предложенная его братом работа коммерческим директором фабрики по производству цепей, находившейся где-то в горах близ Венеции, на севере провинции Фриули. Для отца это был крах его мира, его социального комфорта, обеспеченного богатством; крах мира, казавшегося двум последним поколениям непоколебимым.”
.
“Дядина фабрика была главным объектом всего района. Ему принадлежала целая долина с несколькими горами, два маленьких озера, служивших источником электроэнергии для близлежащего города Тарвизио, большие участки леса и целая деревня, дома которой он сдавал своим рабочим. Это было и в известной степени является и до сих пор - поместьем феодала, а я в то время был сыном брата “сюзерена”.
.
“Мой отец не только управлял фабрикой, но и был высшим фашистским функционером района.”
.
“Отец ездил вторым классом, пользуясь специальной льготой для членов фашистской партии.”
.
“В штаб-квартире фашистской партии в Удине, где у моего отца были большие связи, все открыто выступали против начинавшихся в Германии преследований евреев, но не потому, что жертвами были евреи, а потому, что преследователями были немцы, которых местные итальянцы ненавидели. Брат моего отца, продолжавший быстро подниматься по ступеням своей карьеры, писал нам - или рассказывал во время наших летних встреч на его даче в горах - о своих встречах с Муссолини. Эти весьма дружеские встречи никогда, по словам моего дяди, не заканчивались без намека со стороны дуче на разницу между евреями Италии и всеми прочими евреями мира. Мы были в безопасности, потому что отличались от других, и мы могли отличаться от других, поскольку до сих пор были в безопасности.”
.
“Мой дядя принимал в своем импозантном доме на вершине горы офицеров рангом от полковника и выше, отец же, из-за его более низкого социального положения, был ответственным за развлечение офицеров пониже рангом.”
.
“В присутствии моих родителей кто-нибудь всегда находил повод сказать что-нибудь в пользу евреев и против немцев. Самого факта, что в те годы полковником самой престижной кавалерийской части был еврей, оказалось достаточно, чтобы заткнуть рот любому, кто осмелился бы, хотя бы в нашем присутствии, высказать критику в адрес евреев.”
.
“В Йом Кипур 1937-го, когда кантор в третий раз начал петь Коль нидрей, трое юнцов вошли в нашу маленькую синагогу с явным намерением помешать службе. Сразу почувствовалось напряжение, хотя кантор не остановился и продолжил петь. Мой отец обернулся и, увидев, что никто не реагирует, встал и пошел с талесом, обернутым вокруг плеч, навстречу непрошеным гостям. Не говоря ни слова, он медленно вытащил из бумажника документ, показывающий его положение в фашистской партии. Трое юнцов встали по стойке “смирно”, повернулись и вышли из синагоги.”
.
После принятия расовых законов фабрика брата была экспроприирована, и семья Артуро Сегре вернулась в Пьемонт.
.
“Последняя неделя каникул проходила на пьемонтской ферме отца. Это была очень маленькая ферма - все, что осталось от большого имения, потерянного во время биржевого краха 1929 года. Но сам дом был - и таким он остался и по сей день - большим домом XVIII века; мой отец сдавал его целиком, за исключением библиотеки и нескольких комнат, в которых мы останавливались на время сбора винограда. Отец всегда был очень занят и счастлив, находясь в Говоне, где он провел лучшие годы своей жизни. Он должен был собирать арендную плату, заботиться о канализации, крышах, о саде. Кроме того, к нему непрерывно стекались фермеры, чтобы получить его совет, в основном по юридическим и семейным вопросам. Он больше не был землевладельцем, но королевский замок, вокруг которого был построен поселок Говоне, принадлежал его деду, а до него его прадеду, и многие еще помнили, что отец был мэром.”
.
Вся семья Артуро пережила Холокост - сын Дан эмигрировал в Палестину еще в конце 1939 года, жена и дочь в 1943 году укрылись в католическом монастыре, а сам Артуро раздобыл документы итальянца и до конца войны выдавал себя за бродячего торговца.
.
“Мать и сестра, переодетые в монахинь, отправились в близлежащий монастырь. Отец пошел в канцелярию мэра, и тут же, на месте, получил фальшивые документы и превратился в странствующего коробейника.”
.
Италия - вторая страна в Европе по наименьшему количеству погибших евреев, после Дании. Из проживавших в стране в 1938 году 48 тысяч итальянских евреев (с гражданством) погибло около 7 тысяч, или около 15%, вернее около 5,5 тысяч, поскольку в список погибших неправомерно включили 1800 евреев Родоса, не имевших итальянского гражданства.
.
Для сравнения за время “фашистского двадцатилетия” было убито, по некоторым сведениям, до 400 тысяч ливийцев и до миллиона эфиопов, в том числе при участии евреев-фашистов. В частности, Маурицио Рава, генерал фашистской милиции, был вице-губернатором Ливии в 1927-1931 годах, когда там ураганили, подавляя восстание, Бадольо и Грациани. Маурицио Рава за свои заслуги получил в 1938 году полное освобождение от действия расовых законов - Муссолини сам решал кто здесь еврей - в следующем году чин бригадного генерала и погиб в начале 1941 года сражаясь с англичанами на египетской границе.
.
.
https://pluto9999.livejournal.com/176728.html
“Евреи Муссолини” в "Мемуарах везучего еврея" ч.3.
https://pluto9999.livejournal.com/176219.html
“Евреи Муссолини” в "Мемуарах везучего еврея" ч.1.
.
"Мой прадед купил замок у брата короля"
Бывший королевский замок Говоне (или Говонский дворец) был приобретен в 1895 году компанией "Ovazza e Segre".
В 1897 году дворец и парк были перепроданы ими муниципалитету Говоне..
.
Артуро Сегре
.
Артуро Сегре (1880-1957), отец “везучего еврея”, был личностью сравнительно мелкой по сравнению с братом Гвидо и кузеном Этторе. Его имя изредка упоминается только в статьях о Гвидо Сегре, так что почти все, что мы знаем о нем, почерпнуто из мемуаров его сына.
.
“Первые шестнадцать лет моей жизни поделились на два равных периода. С 1922 по 1930 год я жил в имении близ Турина, а с 1931-го по 1938-й - в Удине, маленьком городке в провинции Фриули. Это было ближайшее к фабрике моего дяди место, расположенное в горах вдоль австрийской и югославской границ, где была средняя школа. Мой отец работал на этой фабрике, входившей в состав огромного владения его брата, после того как потерял почти все свое состояние во время биржевого краха 1929 года.
.
Я жил сперва в позолоченной клетке маминого имения в Пьемонте, а потом, как будто обернутый ватой, в атмосфере провинциального городка близ Венеции, где моя семья имела определенное положение. Пока мы оставались в Пьемонте, мои родители предпочитали учить меня частным образом дома, вместо того чтобы отправить в школу. В результате я ничему серьезно не учился, не знался со сверстниками и жил в золотой клетке имения, окруженный учителями, слугами и садовниками, которые занимались главным образом своими собственными делами. У меня не было ни политических, ни социальных причин заинтересоваться событиями или идеями, выходящими за пределы моей ежедневной рутины, полной мелких обязанностей, соревнований по верховой езде и велосипедных гонок; я был доволен своим общественным положением и, таким образом, жил в брюхе монстра, абсолютно не подозревая о его существовании.
.
Я никогда не должен был принимать режима Муссолини - я родился в нем. В качестве полностью ассимилированного еврея и итальянского гражданина, выросшего в политическом режиме, который и моя семья, и все мои друзья приняли без всяких оговорок, я рассматривал фашизм как единственно возможную форму существования.
.
После опубликования антиеврейских законов в июне 1938 года мы вернулись в Пьемонт и я поселился в бабушкином доме в Турине, одном из немногих городов Италии, где еврейская община сумела организовать лицеи для еврейских детей, выброшенных из государственных школ.“
.
Как старший сын, Артуро Сегре унаследовал большое семейное поместье. Дан Сегре утверждает, что он был добрым помещиком, пекшимся о своих арендаторах, и пользовавшимся всеобщей любовью своих крестьян.
.
“Мои деды с отцовской стороны стали банкирами, а деды с материнской стороны успешно торговали землей и скотом. Все они были богатыми, если судить по их портретам, жирными буржуа, со всей их предвзятостью, устремлениями, социальным конформизмом, моральными ценностями и слабостями, общими для поколения “новых” итальянцев, заинтересованных в величии своего отечества так же, как и в процветании собственного бизнеса.”
.
Богатые евреи, уравненные в правах с итальянцами королевским указом в 1848 году (т. н. “Альбертина”, день принятия которой итальянские евреи потом ежегодно праздновали в синагогах) и “выскочившие из гетто“ (прадед “везучего еврея” жил еще в гетто в Ивреа), были непрочь шикануть своим богатством. Составляя ничтожную долю населения Италии (0,1%), они еще до Первой мировой войны дали стране трех премьер-министров, военного министра и мэра Рима, и поэтому чувствовали себя, по словам Дана Сегре, “равнее чем другие”.
.
“Пьемонтские евреи не так уж давно вышли из гетто: мой прадед по отцовской линии вырос в гетто Ивреа, а с материнской - в туринском. Они не принадлежали к семьям, прославившимся в войнах итальянского Рисорджименто - движения, развернувшегося в XIX веке за политическое объединение Италии, - но они боролись за свои права и были всей душой преданы Савойской династии, которая в 1848 году даровала им гражданские свободы.
.
Итальянские евреи начала XX века не потеряли гордости за свое происхождение. Они понимали, что события, позволившие им стать богаче, уравняться в политических правах с остальным населением, обеднили их в плане религиозном. Потерю своей особой коллективной идентичности они компенсировали строительством грандиозных синагог, в которых внутреннее убранство и обряд стремились имитировать церковную помпезность, все быстрее отдаляясь от строго религиозной атмосферы изучения Торы в маленьких красивых синагогах гетто. В Турине этот процесс достиг своего апогея: менее трех тысяч евреев, уже забывших традиции своих предков, решили построить синагогу, конкурирующую по высоте и архитектурной оригинальности с Эйфелевой башней.
.
Желание получить компенсацию за долгие столетия угнетения и нищеты побудило итальянских евреев использовать приобретенные благодаря эмансипации богатства для покупки, где только возможно, земель и замков - не столько для капиталовложения, сколько в качестве реакции на унижения, испытываемые в течение столь долгого времени.
.
Стремление подняться по социальной лестнице, общее для евреев всей Западной Европы, сталкивалось, пожалуй, с меньшим сопротивлением в Италии, чем где бы то ни было. В то же время оно помогло связать традиционные формы церковной враждебности по отношению к евреям с новыми, светскими формами антисемитизма как левых, так и правых - явление, силу которого евреи, похоже, не могли, а во многих случаях и отказывались оценить. Как и везде, в Италии правые видели в евреях незваных гостей, а левые - маргиналов, предпочитающих присоединиться к буржуазии, а не солидаризоваться с пролетариатом.
.
Итальянское еврейство сумело дать стране - впервые в современной истории - военного министра и двух премьер-министров. [На самом деле даже трех премьеров. К началу Первой мировой войны в Италии уже было три премьер-министра еврейского происхождения (Фортис, Соннино и Луццатти). Напротив, во Франции до 1936 г. премьером не было ни одного еврея.]
.
Относительно высокий культурный и экономический уровень, а также ценные международные связи помогли им в этом. Брак между савойскими династическими интересами и общинными интересами евреев открыл им в Италии, как нигде в Европе, все двери к политическому, экономическому и культурному влиянию. Таким образом, в течение нескольких десятилетий евреи вроде моих прадедов и дедов чувствовали себя не только гражданами, но и отцами-основателями новой нации. Эта переходная, но захватывающая и опьяняющая ситуация, давая большинству пьемонтских евреев психологическую компенсацию и моральные оправдания утраты традиций своих предков, заставляла их верить, что они являлись одновременно и “настоящими итальянцами”, и “настоящими евреями”.
.
Савойской династии евреи принадлежали более чем кто-либо. До того как с эмансипацией 1848 года мы покинули гетто, мы были верными слугами короля, странным типом аристократии наоборот, ниже местной знати по статусу, но выше большинства подданных короля с точки зрения богатства, культуры и влияния. После эмансипации мы стали носителями знамени Рисорджименто, самыми рьяными сторонниками итальянского политического единства, которое, сокрушив силу многих маленьких католических принцев и королей полуострова, создало великое светское государство, где все были равными, а некоторые, как члены моей семьи, даже более равными, чем другие.
.
Быть пьемонтским евреем означало принадлежать к той особой “секте”, которая дала Кавуру его место в пьемонтском парламенте и финансировала его войны [за объединение Италии] через еврейские банки. Казалось естественным, что мы должны иметь привилегии при нынешнем режиме.”
.
В 1898 году французский публицист и ярый сионист Макс Нордау, соратник Герцля, писал: “Люди говорят мне, что большинство евреев в Италии забыли о своих истоках, что у них больше нет никаких еврейских интересов, они не знают и знать не хотят истории своего народа, они равнодушны к страданиям своих братьев в других странах, они не хотят даже признать существования братства в вере и не желают сохранять связь с людьми своей же крови, которые живут под менее голубыми и солнечными небесами.”
.
Впрочем, традиции иудаизма продолжали соблюдаться большинством итальянских евреев.
.
“Большинство ассимилированных семей продолжало превозносить еврейские ценности. Смешанные браки считались постыдными. Ни в одной уважающей себя еврейской семье не посмели бы есть хлеб в пасхальную неделю, когда евреи должны есть мацу в память об исходе из Египта. В годовщины смерти родственников даже самые далекие от религии евреи считали своим долгом посетить синагогу.”
.
Семья Артуро Сегре практиковала иудаизм, но довольно формально. Мать Дана Сегре в конце жизни перешла в католичество.
.
“Иудаизм, исповедуемый в нашем доме, не налагал никаких особых обязательств. За исключением того, что по четвергам после обеда я ходил на уроки в талмуд тора [религиозную школу], чтобы готовиться к бар мицве.”
.
“Каждый из нас, мальчиков, проходил церемонию “вступления в миньян”: это означало достижение тринадцатилетнего возраста, когда еврей приобщался к миньяну, то есть кворуму из десяти мужчин, необходимому для чтения большинства молитв. Для подготовки к этому нас посылали в талмуд тора на занятия, которые проводились по четвергам вечером, чтобы уроки еврейской религии не совпали с теннисом или лыжными прогулками, обычно происходившими по субботам и воскресеньям. Между торжественным обязательством придерживаться иудаизма, которое брали на себя молодые евреи в день своего религиозного посвящения в ранг взрослых перед лицом счастливых, гордых и зачастую прослезившихся от умиления членов их семей, и последующим соблюдением предписаний иудаизма не было, разумеется, ни теоретической, ни практической связи.”
.
“Просьбы еврейских родителей освободить их детей от школьных уроков христианского закона Божьего автоматически удовлетворялись школьной дирекцией к вящей зависти нееврейских одноклассников.”
.
“Мы жили в большом доме в центре поместья близ Турина, купленного на приданое моей матери. Отец [то есть Артуро Сегре] был мэром и самым большим землевладельцем [в округе, с поместьем] состоявшем из четырехсот гектаров отличной земли, богатых охотничьих угодий, обширных лугов вдоль реки Танаро и печи для изготовления кирпичей. Семья отца происходила из Испании и поколениями жила в гетто города Ивреа. Семья матери пришла из Франции и обосновалась в маленьком городке близ Турина. Мой прадед купил замок у брата короля. Мой дед со стороны матери, ловкий и хитрый торговец землей и зерном…”
.
“Отец призывал молодежь поселка идти воевать и погибнуть на [Первой мировой] войне, которая должна была вернуть Италии Тренто и Триест.”
.
“Отец оказался освобожденным от воинской службы и как мэр, и как первенец овдовевшей матери. Событием, побудившим его пойти наконец на фронт добровольцем…” [Артуро Сегре закончил войну в чине капитана.]
.
“В этой войне, в отличие от войн Рисорджименто, у евреев не было особых интересов. Патриотическое разглагольствование раввинов с подиума синагог звучало менее убедительно, чем столь же патриотические проповеди священников в церквях.”
.
Неудачи на фронте вызвали “злость и протест против тех, кто проповедовал эту войну и теперь был более презираем, чем рабочие, оставшиеся дома.”
.
“Отец был глубоко оскорблен, он пришел, как и многие землевладельцы того времени, к убеждению, что только новый, сильный, патриотический режим сможет остановить “большевистскую гидру” и заставить уклонявшихся от призыва трусов признать значение того вклада, который ветераны внесли своей кровью и страданиями. Скорее благодаря своему гневу, чем идеологии, он вступил в фашистскую партию, пользующуюся скрытой поддержкой армии и полиции и приобретающую все большую силу и доверие с помощью таких же, как он, разгневанных ветеранов. “Марш на Рим” он воспринял как триумф порядка над анархией.”
.
“Итальянские евреи потеряли как прогрессивные социальные убеждения, так и подлинную религиозную и культурную веру. Отец отвергал еврейское национальное движение, которое могло, по его мнению, подорвать патриотизм итальянских евреев.”
.
Дан Сегре описывает “буржуазно-утилитарный конформизм, развившийся в моей семье по отношению к режиму Муссолини”.
.
“Самым важным событием были парады, организованные местным отделением фашистской партии, и процессии церковного прихода. Они соревновались друг с другом своими униформами, флагами, музыкой и весьма впечатляющими жестами участников церемоний. Одни вскидывали руки в древнеримском приветствии, другие изображали христианское благословение. Я предпочитал фашистов с того дня, когда отец, уступив моим настояниям, дал мне место между двумя чернорубашечниками, вооруженными карабинами и кортиками, чтобы маршировать перед флагом. Я чувствовал себя вознесенным до небес и ужасно важным.”
.
“По воскресеньям отец вставал в восемь утра и к девяти уже был одет в сияющую форму командира фашистского военизированного подразделения. Он вынимал из красной шляпной коробки черную фашистскую феску с шелковой бахромой, застегивал пряжку золотистого ремня, с которого свисал серебряный кортик, и обувался в сапоги, которые [служанка] Аннета часами начищала до зеркального блеска. Мне была дарована привилегия приносить эти сапоги отцу в спальню. В холодную погоду он набрасывал на плечи роскошную серо-зеленую пелерину, ниспадавшую до самых каблуков, и выходил из дому, окруженный ореолом загадочности и авторитета”.
.
“Моя мать, после долгих колебаний и немалого давления со стороны отца, согласилась взять на себя роль патронессы местного женского отделения фашистской партии.”
.
В 1929 году, во время кризиса, Артуро Сегре ввязался в финансовые махинации и потерял большую часть состояния, включая поместье. Ему удалось немного поправить свои дела благодаря поддержке кузена Этторе Овацца и брата Гвидо Сегре, который сделал его управляющим один из своих предприятий на севере страны. Заодно Артуро стал главным фашистским начальником в этом районе.
.
“Биржевой крах 1929 года, который разорил моего отца и заставил нас переехать из Пьемонта в Удине и вынудил его впервые в жизни пойти на службу, сделал нас в глазах нашей разветвленной и до сих пор еще весьма состоятельной семьи беднейшей, а следовательно, глупейшей ветвью клана. Нас спасла ссуда из банка его кузена, а также предложенная его братом работа коммерческим директором фабрики по производству цепей, находившейся где-то в горах близ Венеции, на севере провинции Фриули. Для отца это был крах его мира, его социального комфорта, обеспеченного богатством; крах мира, казавшегося двум последним поколениям непоколебимым.”
.
“Дядина фабрика была главным объектом всего района. Ему принадлежала целая долина с несколькими горами, два маленьких озера, служивших источником электроэнергии для близлежащего города Тарвизио, большие участки леса и целая деревня, дома которой он сдавал своим рабочим. Это было и в известной степени является и до сих пор - поместьем феодала, а я в то время был сыном брата “сюзерена”.
.
“Мой отец не только управлял фабрикой, но и был высшим фашистским функционером района.”
.
“Отец ездил вторым классом, пользуясь специальной льготой для членов фашистской партии.”
.
“В штаб-квартире фашистской партии в Удине, где у моего отца были большие связи, все открыто выступали против начинавшихся в Германии преследований евреев, но не потому, что жертвами были евреи, а потому, что преследователями были немцы, которых местные итальянцы ненавидели. Брат моего отца, продолжавший быстро подниматься по ступеням своей карьеры, писал нам - или рассказывал во время наших летних встреч на его даче в горах - о своих встречах с Муссолини. Эти весьма дружеские встречи никогда, по словам моего дяди, не заканчивались без намека со стороны дуче на разницу между евреями Италии и всеми прочими евреями мира. Мы были в безопасности, потому что отличались от других, и мы могли отличаться от других, поскольку до сих пор были в безопасности.”
.
“Мой дядя принимал в своем импозантном доме на вершине горы офицеров рангом от полковника и выше, отец же, из-за его более низкого социального положения, был ответственным за развлечение офицеров пониже рангом.”
.
“В присутствии моих родителей кто-нибудь всегда находил повод сказать что-нибудь в пользу евреев и против немцев. Самого факта, что в те годы полковником самой престижной кавалерийской части был еврей, оказалось достаточно, чтобы заткнуть рот любому, кто осмелился бы, хотя бы в нашем присутствии, высказать критику в адрес евреев.”
.
“В Йом Кипур 1937-го, когда кантор в третий раз начал петь Коль нидрей, трое юнцов вошли в нашу маленькую синагогу с явным намерением помешать службе. Сразу почувствовалось напряжение, хотя кантор не остановился и продолжил петь. Мой отец обернулся и, увидев, что никто не реагирует, встал и пошел с талесом, обернутым вокруг плеч, навстречу непрошеным гостям. Не говоря ни слова, он медленно вытащил из бумажника документ, показывающий его положение в фашистской партии. Трое юнцов встали по стойке “смирно”, повернулись и вышли из синагоги.”
.
После принятия расовых законов фабрика брата была экспроприирована, и семья Артуро Сегре вернулась в Пьемонт.
.
“Последняя неделя каникул проходила на пьемонтской ферме отца. Это была очень маленькая ферма - все, что осталось от большого имения, потерянного во время биржевого краха 1929 года. Но сам дом был - и таким он остался и по сей день - большим домом XVIII века; мой отец сдавал его целиком, за исключением библиотеки и нескольких комнат, в которых мы останавливались на время сбора винограда. Отец всегда был очень занят и счастлив, находясь в Говоне, где он провел лучшие годы своей жизни. Он должен был собирать арендную плату, заботиться о канализации, крышах, о саде. Кроме того, к нему непрерывно стекались фермеры, чтобы получить его совет, в основном по юридическим и семейным вопросам. Он больше не был землевладельцем, но королевский замок, вокруг которого был построен поселок Говоне, принадлежал его деду, а до него его прадеду, и многие еще помнили, что отец был мэром.”
.
Вся семья Артуро пережила Холокост - сын Дан эмигрировал в Палестину еще в конце 1939 года, жена и дочь в 1943 году укрылись в католическом монастыре, а сам Артуро раздобыл документы итальянца и до конца войны выдавал себя за бродячего торговца.
.
“Мать и сестра, переодетые в монахинь, отправились в близлежащий монастырь. Отец пошел в канцелярию мэра, и тут же, на месте, получил фальшивые документы и превратился в странствующего коробейника.”
.
Италия - вторая страна в Европе по наименьшему количеству погибших евреев, после Дании. Из проживавших в стране в 1938 году 48 тысяч итальянских евреев (с гражданством) погибло около 7 тысяч, или около 15%, вернее около 5,5 тысяч, поскольку в список погибших неправомерно включили 1800 евреев Родоса, не имевших итальянского гражданства.
.
Для сравнения за время “фашистского двадцатилетия” было убито, по некоторым сведениям, до 400 тысяч ливийцев и до миллиона эфиопов, в том числе при участии евреев-фашистов. В частности, Маурицио Рава, генерал фашистской милиции, был вице-губернатором Ливии в 1927-1931 годах, когда там ураганили, подавляя восстание, Бадольо и Грациани. Маурицио Рава за свои заслуги получил в 1938 году полное освобождение от действия расовых законов - Муссолини сам решал кто здесь еврей - в следующем году чин бригадного генерала и погиб в начале 1941 года сражаясь с англичанами на египетской границе.
.
.
https://pluto9999.livejournal.com/176728.html
“Евреи Муссолини” в "Мемуарах везучего еврея" ч.3.