Фоундасио. Фонд Хуана (Жоана) Миро
От МНАКа до Фонда Хуана Миро пять минут в гору и целая жизнь (+ неделя) ходу.
В прошлый мой приезд, десять лет назад, отправился сюда в первую очередь, чуть ли не бегом побежал, потом описал это посещение в первом романе, внутренне сжившись с этим местом из мечтаний и снов, теперь оттягивал встречу, пришёл буднично, чтобы подтвердить впечатления.
Подтвердил, но не открыл ничего нового. Уже неделю открадываю (sic!) описание, далее откладывать некогда, начало осыпаться.
Не знаю, как начать и чем кончить. Опишем описанием. Да-нет, спокоен и не то, чтобы. Обыденная весчь. Так бывает, ещё случается, бывает.
Между двумя посещениями, оказывается, спрессовалось столько (от выхода первых книг до переезда в Мск), что даже странно.
ФХМ - это небольшой квартал из белого туфа (?), стоящий в благоухающем и постоянно цветущем парке на склоне Монжуика.
Одной своей стороно ФХМ обращён к городу (одна из лучших и фотогеничнейших панорам) построен Жозепом Сертом специально для коллекции, переданной художником родному городу в 1975 году, то есть меньше, чем за десять лет до своей смерти (1985).
Из-за этого большая часть постоянной экспозиции, из которой постоянно нарезают композиции временные, соединяя Миро с тем или иным художником, течением или направлением (сейчас в фонде экспонируется выставка "Миро - Дюпин. Искусство и поэзия", сочетающая графику художника и выставленные на больших листах рисовой бумаги, свешивающихся с потолка, стихотворений французского поэта-сюрреалиста), принадлежит Миро-позднему.
Поздний Миро - это, как правило, огромные и почти пустые холсты с несколькими кляксами и пятнами, обведёнными жирным чёрным контуром.
Поздний Миро скуп на яркие составляющие и щедр на траур, обводящий любое проявление пульсации или жизни - один из последних триптихов, открывающих совместную с Дюпиным выставку, и вовсе представляет три чистых холста с тремя едва прорисованными ниточками - то ли пересохшей реки, то ли всей его жизни, истончающейся и истончающей остатки нитевидного пульса.
Таких триптихов несколько, каждый из них, если пойти налево, туда, где в витринах масса поэтических книг, а между картинами кляксы на бумажках (графика) несколько и каждый из них занимает отдельную выгородку с отдельной цитатой на рисовой бумаге, спускающейся сверху. А верх Серт спроектировал с башенками-бойницами, сквозь которые, даже несмотря на музейные жалюзи, проникает свет.
Прямоугольные башенки с закруглёнными затылками, высовываются за границы обычного для архитектуры параллелепипеда, образуя на крыше музея лабиринт с тенями и переходами, в разных узлах которого стоят ярко раскрашенные ассамбляжи (скульптурами их назвать сложно) Миро.
Здесь можно пройтись, а можно замереть и позагорать.
Здесь можно пофоткать город, начинающийся у пьедестала скульптуры с короной, стоящей возле бассейна внизу, ну, то есть, много чего.
Здесь много солнца, много ветра и свежего воздуха. Уходить отсюда не хочется, так как несмотря на очевидность показанного - вот она, сцена, всё на ней, никакой глубины или подлянки, тем не менее, кажется, что неуловимая суть ускользает табачным дымом или всё тем же театром и ты остаёшься один на один со своим ожиданием и своими иллюзиями: ведь зрелый модерн из одних иллюзий, суггестии и слоистых недоговорённостей и состоит. А крыша построена по тому же принципу, что и холсты и графика Миро - масса белого пространства с яркими пятнами-кляксами чугунных ассамбляжей.
Да, для того, чтобы попасть на крышу, по длинному плавному пандусу нужно подняться на второй этаж, где в правой части ФХМ выставлена основная коллекция работ классика, а так же несколько залов отданы коллегам Миро, дарившим ему свои картины.
В застекленном простенке перехода от основной экспозиции к временной запаян фонтан, придуманный Миро и Калдером, в соседнем зале висит огромный гобелен, сотканный по рисунку мастера и, почему-то, попавший на все постеры и афиши.
В следующем зале стоит оригинал скульптуры о диалоге двух отдалённо антропоморфных фигур, позже растиражированных площадями всего мира.
Так, в масштабе 1:10 я видел эту красно-синюю красоту, например, в парижском Дефансе. Ну и у меня дома, на книжной полке, тоже стоят эти гипсокартонные Пульчинеллы в масштабе 10:1 и пучат свои нарисованные глаза на всё, что творится в квартире на улице Усиевича. Квартира - это тоже площадь.
От года к году работы Миро растут в размерах, упрощаются в смысле количества и качества письма, становятся всё темнее и незамысловатее.
Их нарочитая скупость, даже бедность, мирволит беглости смотрения. Кинул взгляд, соединил внутри зрачка композицию, побежал дальше.
Притом, что эти картины, как и у Ротко, например, созданы для долгого и пристального вглядывания и постепенного растворения.
Только тогда они и начинают "работать", сжимая красочное поле и раздувая мехи и меха чёрного.
Про чёрное. Вполне возможно, что это не траур и не наращивание скорлупы ореха, внутри которого, ну, да, заключён целый мир.
Вполне возможно, что это тень от солнца, сочиняющего Каталонию каждый день; даже не тень, но контур, вызывающий внутри глаза слепые пятна и визуальные ожоги, то бишь, если по-научному, скотомизация. Стиль этот, мучительный и зыбкий, положен в основу оформительской и дизайнерской эстетики, успев стать общим местом.
Однако, главное его влияние и применение, как мне кажется, проявилось в уличных граффити, покрывающих Бсн с каким-то неистовым упрямством.
Здесь, в отличие от других зарисованных городов, граффити не портят здания, а уточняют их, окончательно делая соприродными объектами и даже ъктами.
И это, опять же, вполне совпадает с магистральной линией развития каталонского самоощущения, сливающегося с явлениями природы, постоянно пытающегося слиться со средой обитания всеми возможными способами - от уличного зассанства до сводов Саграда Фамилиа, раскоряченных под старые платаны.
А есть ведь ещё подвал, где выставляют современных художников и сейчас там идёт серия мини-выставок. Нынешняя в полной темноте показывает на трёх тёмных экранах трёх обнаженных женщин, скорчившихся (или собранных) в позу зародыша или же, напротив, раскинувших свои члены от Мэйти Виета.
Это видео, хотя изображения недвижимы (даже не дёргаются), но из-за того, что цифра цифру ножкой бьёт, голые тётеньки будто бы плывут или же парят в темноте скорбного бесчувствия. Где-то в соседних залах показывают Пипилотти Рист, а с ноября планируется большая ретроспектива Франтишека Купки.
Суть в том, что Серт специализировался на музейных зданиях. Дискурс его точно совпал с метафизическими и экзистенциальными исканиями позднего модерна (ну он сам и есть этот поздний модерн), из-за чего Серт создал три комплекса, про которые я прочитал ещё в советском детстве в чёрно-белой монографии "Современная архитектура Франции".
В ней было несколько фотографий и архитектурных планов "Виллы богатого коллекционера", принадлежащей семейству Мегт, где помещения идеально (я долго избегал этого слова) сочетались с природой и природным ландшафтом, а так же с произведениями искусства, специально созданными для этого места.
Набор всё тот же - Шагал, Леже, Брак, Убак, Джакометти, Калдер, Миро. Снова лабиринт скульптур, снова узкие проходы и галереи с просветами то вверх, то вниз.
Отчаянный минимализм линий. Секло. Разводы камня, ставшего абстрактно-экспрессионистской живописью (или же скульптурой) действия. Мобили.
Немного устаревший (в том числе и морально и эстетически) стиль, работающий в очень узкой нише, и потому пришедшийся ко двору ещё в двух таких же специальных местах - на склонах Монжуика и на острове Майорка, где Серт построил Миро персональную мастерскую, тоже превращённую в музей.
Музеефикация классиков середины века началась ещё при их жизни и процесс этот запаян и в формы их деятельности, когда неожиданно возникают разбег и простор, а из скупости вырывается монументальность; это важно ещё и потому, что поймано важное: так остывает ещё недавно разгорячённая лава, превращаясь в каменистые глазастые пузырики.
И музеи Серта построены таким образом, что фиксируют этот процесс перехода из одного агрегатного состояния в другое, окончательное с практически геологической подробностью.
Этим они, помимо прочего, и интересны. Время, когда они были ультрасовременны, прошли и ныне постройки Серта, чей союз с Миро стал общим местом (в одном магазине "Москва" можно купить об этом несколько альбомов в разных ценовых категориях), выглядят как радиола "Ригонда" в родительской спальне.
Или же как мушка, застывшая в янтаре Монжуика с его неистовой, постоянно рвущейся куда-то растительностью, садами и парками, фонтанами и фантазиями.
В прошлый мой приезд, десять лет назад, отправился сюда в первую очередь, чуть ли не бегом побежал, потом описал это посещение в первом романе, внутренне сжившись с этим местом из мечтаний и снов, теперь оттягивал встречу, пришёл буднично, чтобы подтвердить впечатления.
Подтвердил, но не открыл ничего нового. Уже неделю открадываю (sic!) описание, далее откладывать некогда, начало осыпаться.
Не знаю, как начать и чем кончить. Опишем описанием. Да-нет, спокоен и не то, чтобы. Обыденная весчь. Так бывает, ещё случается, бывает.
Между двумя посещениями, оказывается, спрессовалось столько (от выхода первых книг до переезда в Мск), что даже странно.
ФХМ - это небольшой квартал из белого туфа (?), стоящий в благоухающем и постоянно цветущем парке на склоне Монжуика.
Одной своей стороно ФХМ обращён к городу (одна из лучших и фотогеничнейших панорам) построен Жозепом Сертом специально для коллекции, переданной художником родному городу в 1975 году, то есть меньше, чем за десять лет до своей смерти (1985).
Из-за этого большая часть постоянной экспозиции, из которой постоянно нарезают композиции временные, соединяя Миро с тем или иным художником, течением или направлением (сейчас в фонде экспонируется выставка "Миро - Дюпин. Искусство и поэзия", сочетающая графику художника и выставленные на больших листах рисовой бумаги, свешивающихся с потолка, стихотворений французского поэта-сюрреалиста), принадлежит Миро-позднему.
Поздний Миро - это, как правило, огромные и почти пустые холсты с несколькими кляксами и пятнами, обведёнными жирным чёрным контуром.
Поздний Миро скуп на яркие составляющие и щедр на траур, обводящий любое проявление пульсации или жизни - один из последних триптихов, открывающих совместную с Дюпиным выставку, и вовсе представляет три чистых холста с тремя едва прорисованными ниточками - то ли пересохшей реки, то ли всей его жизни, истончающейся и истончающей остатки нитевидного пульса.
Таких триптихов несколько, каждый из них, если пойти налево, туда, где в витринах масса поэтических книг, а между картинами кляксы на бумажках (графика) несколько и каждый из них занимает отдельную выгородку с отдельной цитатой на рисовой бумаге, спускающейся сверху. А верх Серт спроектировал с башенками-бойницами, сквозь которые, даже несмотря на музейные жалюзи, проникает свет.
Прямоугольные башенки с закруглёнными затылками, высовываются за границы обычного для архитектуры параллелепипеда, образуя на крыше музея лабиринт с тенями и переходами, в разных узлах которого стоят ярко раскрашенные ассамбляжи (скульптурами их назвать сложно) Миро.
Здесь можно пройтись, а можно замереть и позагорать.
Здесь можно пофоткать город, начинающийся у пьедестала скульптуры с короной, стоящей возле бассейна внизу, ну, то есть, много чего.
Здесь много солнца, много ветра и свежего воздуха. Уходить отсюда не хочется, так как несмотря на очевидность показанного - вот она, сцена, всё на ней, никакой глубины или подлянки, тем не менее, кажется, что неуловимая суть ускользает табачным дымом или всё тем же театром и ты остаёшься один на один со своим ожиданием и своими иллюзиями: ведь зрелый модерн из одних иллюзий, суггестии и слоистых недоговорённостей и состоит. А крыша построена по тому же принципу, что и холсты и графика Миро - масса белого пространства с яркими пятнами-кляксами чугунных ассамбляжей.
Да, для того, чтобы попасть на крышу, по длинному плавному пандусу нужно подняться на второй этаж, где в правой части ФХМ выставлена основная коллекция работ классика, а так же несколько залов отданы коллегам Миро, дарившим ему свои картины.
В застекленном простенке перехода от основной экспозиции к временной запаян фонтан, придуманный Миро и Калдером, в соседнем зале висит огромный гобелен, сотканный по рисунку мастера и, почему-то, попавший на все постеры и афиши.
В следующем зале стоит оригинал скульптуры о диалоге двух отдалённо антропоморфных фигур, позже растиражированных площадями всего мира.
Так, в масштабе 1:10 я видел эту красно-синюю красоту, например, в парижском Дефансе. Ну и у меня дома, на книжной полке, тоже стоят эти гипсокартонные Пульчинеллы в масштабе 10:1 и пучат свои нарисованные глаза на всё, что творится в квартире на улице Усиевича. Квартира - это тоже площадь.
От года к году работы Миро растут в размерах, упрощаются в смысле количества и качества письма, становятся всё темнее и незамысловатее.
Их нарочитая скупость, даже бедность, мирволит беглости смотрения. Кинул взгляд, соединил внутри зрачка композицию, побежал дальше.
Притом, что эти картины, как и у Ротко, например, созданы для долгого и пристального вглядывания и постепенного растворения.
Только тогда они и начинают "работать", сжимая красочное поле и раздувая мехи и меха чёрного.
Про чёрное. Вполне возможно, что это не траур и не наращивание скорлупы ореха, внутри которого, ну, да, заключён целый мир.
Вполне возможно, что это тень от солнца, сочиняющего Каталонию каждый день; даже не тень, но контур, вызывающий внутри глаза слепые пятна и визуальные ожоги, то бишь, если по-научному, скотомизация. Стиль этот, мучительный и зыбкий, положен в основу оформительской и дизайнерской эстетики, успев стать общим местом.
Однако, главное его влияние и применение, как мне кажется, проявилось в уличных граффити, покрывающих Бсн с каким-то неистовым упрямством.
Здесь, в отличие от других зарисованных городов, граффити не портят здания, а уточняют их, окончательно делая соприродными объектами и даже ъктами.
И это, опять же, вполне совпадает с магистральной линией развития каталонского самоощущения, сливающегося с явлениями природы, постоянно пытающегося слиться со средой обитания всеми возможными способами - от уличного зассанства до сводов Саграда Фамилиа, раскоряченных под старые платаны.
А есть ведь ещё подвал, где выставляют современных художников и сейчас там идёт серия мини-выставок. Нынешняя в полной темноте показывает на трёх тёмных экранах трёх обнаженных женщин, скорчившихся (или собранных) в позу зародыша или же, напротив, раскинувших свои члены от Мэйти Виета.
Это видео, хотя изображения недвижимы (даже не дёргаются), но из-за того, что цифра цифру ножкой бьёт, голые тётеньки будто бы плывут или же парят в темноте скорбного бесчувствия. Где-то в соседних залах показывают Пипилотти Рист, а с ноября планируется большая ретроспектива Франтишека Купки.
Суть в том, что Серт специализировался на музейных зданиях. Дискурс его точно совпал с метафизическими и экзистенциальными исканиями позднего модерна (ну он сам и есть этот поздний модерн), из-за чего Серт создал три комплекса, про которые я прочитал ещё в советском детстве в чёрно-белой монографии "Современная архитектура Франции".
В ней было несколько фотографий и архитектурных планов "Виллы богатого коллекционера", принадлежащей семейству Мегт, где помещения идеально (я долго избегал этого слова) сочетались с природой и природным ландшафтом, а так же с произведениями искусства, специально созданными для этого места.
Набор всё тот же - Шагал, Леже, Брак, Убак, Джакометти, Калдер, Миро. Снова лабиринт скульптур, снова узкие проходы и галереи с просветами то вверх, то вниз.
Отчаянный минимализм линий. Секло. Разводы камня, ставшего абстрактно-экспрессионистской живописью (или же скульптурой) действия. Мобили.
Немного устаревший (в том числе и морально и эстетически) стиль, работающий в очень узкой нише, и потому пришедшийся ко двору ещё в двух таких же специальных местах - на склонах Монжуика и на острове Майорка, где Серт построил Миро персональную мастерскую, тоже превращённую в музей.
Музеефикация классиков середины века началась ещё при их жизни и процесс этот запаян и в формы их деятельности, когда неожиданно возникают разбег и простор, а из скупости вырывается монументальность; это важно ещё и потому, что поймано важное: так остывает ещё недавно разгорячённая лава, превращаясь в каменистые глазастые пузырики.
И музеи Серта построены таким образом, что фиксируют этот процесс перехода из одного агрегатного состояния в другое, окончательное с практически геологической подробностью.
Этим они, помимо прочего, и интересны. Время, когда они были ультрасовременны, прошли и ныне постройки Серта, чей союз с Миро стал общим местом (в одном магазине "Москва" можно купить об этом несколько альбомов в разных ценовых категориях), выглядят как радиола "Ригонда" в родительской спальне.
Или же как мушка, застывшая в янтаре Монжуика с его неистовой, постоянно рвущейся куда-то растительностью, садами и парками, фонтанами и фантазиями.