Критика погоды год спустя. Прививка. Политика Маски. История ковра. Ковид у Клима Самгина
Привился в один день с Путиным, так уж совпало.
Правда, без его помпы и ажитации, помогающей отвлечься, вправить исключительное событие в колею ритуала (обычная поликлиника с очередями в гардероб и в процедурную, сермяга дня, серого ниже среднего), бытовухи, рассеивающей страх.
Укол был беглый и безболезненный, словно бы и не ввели ничего.
Место «укуса», правда, вечером слегка отекло и немного тревожило, но не так, чтобы обращать на плечо полноценное внимание, способное изменить траекторию суток.
Так вот и понял откуда берутся многочисленные констатации в ФБ о прививке, когда сделал уже и отпустило. Когда страхи тела (а вдруг именно на мне вакцина даст сбой, вдруг не получится, вдруг осложнения - раз уж чудеса - это то, что происходит с другими) вышли из, но ещё болтаются на ниточке, на сопельке, подобно воздушным шарикам, пока окончательно не сдуются от количества пережитого времени.
Время лечит буквально: после первых суток страхов почти не остаётся и можно расслабиться.
Точнее, расправиться.
И, заодно, поделиться с другими опытом пережитого, казалось бы, на пустом месте - жил, привился, дальше живу и ничего не случилось.
Славабогу, что не случилось - отсутствие события - это тоже событие и, возможно, самое желанное из возможных: споткнуться на ровном месте и есть главный страх, так как болезнь невидима и принимаема здоровым человеком на веру.
А это уже труд и некоторый интеллектуальный навык, не каждому доступный.
Общаясь о прививке, многократно сталкивался и продолжаю сталкиваться с самой что ни на есть прямой логикой, связывающей причины и следствия в видимые и внятные глазу цепочки.
Непрямые (абстрактные) материи напоминают собачьи способности улавливать ультразвук, хотя «забота о себе» (провожая меня в поликлинику, построенную возле православного храма, мама так и сказала: «бережённого бог бережёт») - особенность именно человеческого ума, развитого поболее остальных. И в разы.
Я сделал это и жизнь моя теперь не изменится.
Собственно, прививка для того и делалась, чтобы ничего не менялось.
Незримая, но отнюдь не умозрительная польза, отражающая уровень осознанности, которая в пандемийных реалиях оказывается маркером цивилизованности.
Осознанность как степень цивилизованности.
Я это понял, когда инициативу по само-закрытию год назад впервые в мире взяли на себя музеи и театры - первой, если не путаю, закрылась коммерчески безупречно успешная «Галерея Уффици», всем ребятам пример.
У нас его подали сначала театры, Большой и Вахтанговский, затем музеи, названные в сегодняшнем Ъ «самыми консервативными»: Эрмитаж и Третьяковка - театралы и театральные люди, а так же сотрудники и посетители музеев, таким образом, больше всех других слоёв населения подвержены обострённому чувству самосохранения.
На другом полюсе - участники нынешнего посткрымского митинга в Лужниках (март 2021): годовщину аннексии полуострова с участием Путина В.В. отпраздновали без принятых при covid-19 санитарных норм и дело, кажется, не только в телевизионной картинке, на которую работало мероприятие (всё ж таки, стадионные ассоциации - дело идеологически и эстетически рисковое, тонкое, обоюдоострое), сколько в шапкозакидательском (читай: наплевательском) отношении к контингенту.
К щепкам.
Это большевизм, причём, в квадрате, когда совок приумножен постмодернистским чекизмом, ведь деньги, полученные за участие в митинге, вряд ли способны покрыть издержки, связанные с возможным заражением, не говоря уже о дальнесрочных последствиях covid-19.
Решиться на такое в промозглую мартовскую погоду, в самом центре вирусного антициклона третьей волны, можно лишь наплевав на инстинкты самосохранения.
Было бы интересно опросить участников сходки в Лужниках об их театральных и музейных пристрастиях, вот чтобы они называли?
Культура оказывается напрямую связана с гуманизмом («человек - мера всех вещей»), а бесстрашное распоряжение собственным здоровьем - с бескультурьем и социально-общественной слепотой.
Ведь действительно, щепки летят во все концы весеннего паводка…
*
Нужно разобраться почему мне не нравятся снимки людей, позирующих в масках.
Носить маски важно, но бравировать средствами защиты (вспомогательными и не слишком эстетически привлекательными) не следует примерно как нижним бельем?
Директор Уффици позирует в маске, а вот Путин или Кадыров - нет, они сильные, а у Кадырова еще и борода.
Маска на лице - предупредительная процедура, примерно как мытьё рук. Это - совершенно нейтральная процедура, хотя у многих она ассоциируется с насилием.
Особенно когда видишь объявления в магазине («маска обязательна», «без маски не обслуживаем»), когда сталкиваешься глазами с охранником или с кассиршей.
Маска - это сугубо моя забота, поэтому, конечно, неприятно когда во взаимоотношения с собственным здоровьем и самочувствием (оно более ситуативно, чем здоровье) вмешиваются вторые люди.
Мы моем руки для себя. Для того, чтобы не подцепить заразу.
Кстати, видимой связи между мытьём рук и отсутствием поноса тоже нет, мыло используется на опережение, орудием гигиенических ритуалов, являющихся частью самоохранительского инстинкта.
Просто представь: моешь руки, а кто-то стоит над душой и прикрикивает - мой тщательнЕе, мой тщательнЕе!
Или пришёл такой в магазин, а тебе говорят: Руки мытые? Руки предъяви!
Я ещё помню, когда на входе в среднюю школу, нужно было предъявлять вторую обувь, ногти и даже, о, ужас, уши!
Сейчас мне это кажется невероятным (показывать уши чужому человеку всё равно как обнажить интимные места), но альтернативы осмотру на школьных воротах (сзади соученики напирают и буквально давят в спину) не существовало. Нельзя было развернуться и пойти домой.
В теплую, не заправленную кроватку.
Так здравомыслие и прививалось советским детям поверх социального насилия, неотменимого как заводские выбросы.
Как часть антропогенной уральской природы.
Маски ассоциируются с общественным давлением на слабого человека, которому необходимо следить за здоровьем, потому что это забота отдельного человека («голос единицы тоньше писка»), не особо касающаяся других.
Особенно если он не заразен, ведь зараза же тоже незрима и, следовательно, «культурна».
*
Локдаун объявили год назад и с тех пор он перестал быть новостью, так и не утратив актуальности.
Несмотря на то, что все, вроде бы, привыкли к ограничениям (их то подкручивают, то слегка отпускают), утомились от них, въевшихся в кровь и в образ жизни до степени незамечания, плавно переходящей в интоксикацию и в надрыв.
В пористое и, порой, шероховатое отсутствие.
Ковид подчеркнул и ускорил то, что само нарастало (атомизацию и интерактивность, использование курьеров и он-лайн процессы), сделав видимой саму нашу повседневность, так как болезнь растворена в обыденности, став её важной составной частью.
Сегодня она кажется мне неотъемлемой, несмотря на все усилия массовой вакцинации хотя бы из-за замороченности новостной повестки (причем, не только федеральной, загнутой под особенного восприятия одного, отдельно взятого человека) на темы вакцин.
Цифры утрат всё ещё кажутся абстрактными, следовательно, толком пока не осознаны.
Восприятие сбоит перед неохватностью общего горя, сравнимого, разве что, с количеством коллективного иммунитета.
Фотовираж хорош только на архивных снимках, а вот каково это жить внутри подсветки (любого цвета) мы как раз на себя сейчас и узнаем.
Год как уже узнаём.
*
Ещё вчера снег был живым, а сегодня покрыт наледью предсмертных щетин.
Неделю назад всё вокруг сдвинулось с места и потекло.
Начав оттаивать, сделало шаг в сторону солнца, чётче очертило тени.
Зима выдалась снежной, февраль прикинулся трескучим январём и только в марте появились бешеные ветры, традиционно присущие лютеню, ну, или же нашим представлениям о нём, так как фотовираж, делающий бытие видимым (подчёркивающий и осязающий) напрямую связан с постоянно накапливающимися изменениями, раз уж вираж и есть подсветка жизни, подкрашенной теми или же иными оттенками; прозрачной густотой.
Паводок непроходим, хорошо что из поликлиники, после прививки, я возвращался в машине - до остановки пока не пройти: снег рыхл, неустойчив, сочен как фруктовая плоть и остр, подобно заразным бактериям.
Его всепроникающие свойства, удваивающиеся при разложении сугробов и их видимом испарении, делают негодной любую обувь, словно бы прямым каналом соединённую с носоглоткой - ей все зимние месяцы не хватало влажного воздуха, соответственно, слизистая здесь уязвима как никогда.
Протекают даже резиновые сапоги - ледяная прохлада жалит сквозь носки, поселяясь в носке потенциальной простудой вплоть до самого порога и дальше, смотря как пойдёт.
Как и кому повезёт.
*
В день рождения Максима Горького закончил перечитывать «Жизнь Клима Самгина», книгу во всех смыслах выдающуюся.
Ровно два месяца ушло, заняв нишу "главного зимнего романа", которыми в прошлые годы становился Диккенс или же, например, Достоевский - правда, в этом году со сдвигом на март, ставший почти целиком февралём и зимним месяцем...
Ирония истории состоит в том, что лучший текст писателя стал репутационной жертвой: классик пролетарской литературы и советский функционер дозрел до лучшей своей прозы тогда, когда был списан со всех счетов ( в том числе и гамбургского) как писатель для людей.
Сейчас же распространена иная, прямо противоположная, ситуация, когда в заметные авторы выбиваются начальники и люди при должностях, с какими-то минимальными художественными результатами: статус нужен здесь для накачивания текста хоть каким-нибудь респектом.
Но я сейчас об ином: на прочтение трехтомного кирпича, в котором внятно антропоморфный персонаж заменен описанием «процесса без человека» (Л. Я. Гинзбург), нужно же ещё решиться.
В обычной повседневности перечитывать Горького - даже звучит злопыхательски, но когда пандемия выжигает вокруг человека социальную пустыню, возможны желания любой степени видимой эксцентричности.
Первый раз я читал «Жизнь Клима Самгина» в 1988-м году, в армии, потому что служил два года (1987/1989) и срединный год казался бесконечным, нужны были особенно монументальные формы, способные наполнить его содержанием.
Именно тогда я прочёл впервые « Былое и думы», « Анну Каренину» и роман Горького, уходил на химполе за территорию части (сквозь дырку в заборе), подальше от человеческих глаз, ложился за инсталляцией ядерного взрыва на плащ-палатку и читал перестроечные газеты, вместе с толстыми романами из прошлой жизни.
Оказалось, впрочем, что прошлая жизнь вернулась неспешным, эпическим надрывом - неконкурентные свойства горьковской книги (незавершенность, рыхлость - иногда намеренная, иной раз ненарочная, рассыпчатость, конспективная беглость), позволившие ей оказаться раньше времени в архиве, проступили актуальной свежестью незаветренной совершенно формы, главная задача которой, с одной стороны, показать проницаемость людей, облучаемых «духом истории» в момент перехода к массовому обществу, с другой, передать одержимость социума ошибочными (даже вредоносными) идеями.
Три горьковских тома бредят революцией, выкликают и накликают её хором и соло, видят её наступление с самого конца 1880-х, воспринимаемых теперь складом всенарастающих симптомов.
Страна надрывается этим ожиданием, и на последних страницах, описывающих самое начало вооружённого восстания (массовые сцены в «Жизни Клима Самгина» оказываются одним из многочисленных контрапунктов), неслучайно Клим начинает рассуждать о садомазохизме.
«Беккет не отменил героя, но он действительно почти превратил его в чистый процесс», пишет Гинзбург в третьей главе монографии «О литературном герое», где, помимо прочего, Лидия Яковлевна разбирает самые интересные ей модернистские структуры - в том числе и прустовские: «В поисках утраченного времени» оказывается одним из важнейших персонажей главных её исследовательских книг.
О романе Горького она тоже пишет с симпатией не только от того, что «Жизнь Клима Самгина» - правоверный, уверенный советский «проходняк», в тени которого можно припрятать и описать что-то полузапретное.
Точно также мемуарные «Былое и думы» классика революционной мысли, Гинзбург использовала для формалистических штудий промежуточных жанров.
Схожим образом в СССР Брюсов и Блок прикрывали символизм, Маяковский - футуризм, а Горького почти не трогали и тогда, списав по ведомству безнадёжно испорченных черновиков.
Зря, конечно, так как «Жизнь Клима Самгина» вполне может быть названа российским аналогом «В поисках утраченного времени».
И совсем не от того, что мне повсюду мерещится Пруст так, как Гинзбург мерещился Толстой: тема пересечений двух этих эпопей настолько потенциально богата, что хочется одарить ей кого-нибудь более оснащённого и подготовленного.
У Пруста ведь тоже главное процессуальность, причём не только интеллектуальная, но и исторически обусловленная, что становится одной из главных тем последнего тома…
…а разница между Климом и Марселем способна наглядно показать разницу между культурами, русской и французской, озабоченных совершенно разными материями.
*
Впрочем, в коронавирусном дневнике нужно писать о каких-то менее отвлечённых материях, так как всё, что теперь не происходит с нами наделено вязкой, неотступной осязательностью, проступающей в факультативных состояниях и процессов, вроде рыхлых и тревожащихся о себе снов, шуршащих наждачкой по поверхности сознания.
Или же в правде жизни подтаявших сугробов, в которых скомканных и отброшенных масок теперь больше чем пивных бутылок или же пустых сигаретных пачек…
… тем более, что мокрый картон быстро съёживается и гниёт, тогда как голубоватым маскам особо ничего не делается.
Они грязнятся и скукоживаются, превращаясь в символы похмелья и массовой гигиены, вросших в логику грязного места.
Маски эти легко переживут сугробы и всех нас.
Хотя бы и в переработанном виде
2020
Критика погоды (1) или Корона самоизоляции. Дневник во время дождя: https://paslen.livejournal.com/2447137.html
Критика погоды (2). Коронавирус в роли искусства. Ворожба с помощью цитат из Шкловского и Агамбена: https://paslen.livejournal.com/2448098.html
Критика природы (3). Коронанарратив на пустом месте. Ворожба продолжается: https://paslen.livejournal.com/2449381.html
Критика погоды (4) и хроники послушания. Коронанарратив в действии и в бездействии: https://paslen.livejournal.com/2452084.html
Коронанарратив Улицы исцелимых или Критика погоды (5): тайные комнаты, иные голоса, чужие миры - https://paslen.livejournal.com/2453994.html
Коронарратив в развитии или критика погоды (6): Вынужденный простой или просто апрельский анахоресис? https://paslen.livejournal.com/2456952.html
Дивертисмент.Тропами изоизоляции. Пост-искусство быть свободным: https://paslen.livejournal.com/2457987.html
Коронанарратив или Критика погоды (7). История первых тюльпанов, сирени, больших и малых театров: https://paslen.livejournal.com/2465660.html
Критика погоды (8) Коронанарратив лета: Выживут только интроверты или Неуловимые формы разрушения: https://paslen.livejournal.com/2471125.html
Критика погоды (9). Коронанарратив эпохи конца пионов: https://paslen.livejournal.com/2473442.html
Ягоды начала ягодной поры. Теперь ждём цветочки. Юбилейный (10) коронанарратив и критика погоды: https://paslen.livejournal.com/2475160.html
Правда, без его помпы и ажитации, помогающей отвлечься, вправить исключительное событие в колею ритуала (обычная поликлиника с очередями в гардероб и в процедурную, сермяга дня, серого ниже среднего), бытовухи, рассеивающей страх.
Укол был беглый и безболезненный, словно бы и не ввели ничего.
Место «укуса», правда, вечером слегка отекло и немного тревожило, но не так, чтобы обращать на плечо полноценное внимание, способное изменить траекторию суток.
Так вот и понял откуда берутся многочисленные констатации в ФБ о прививке, когда сделал уже и отпустило. Когда страхи тела (а вдруг именно на мне вакцина даст сбой, вдруг не получится, вдруг осложнения - раз уж чудеса - это то, что происходит с другими) вышли из, но ещё болтаются на ниточке, на сопельке, подобно воздушным шарикам, пока окончательно не сдуются от количества пережитого времени.
Время лечит буквально: после первых суток страхов почти не остаётся и можно расслабиться.
Точнее, расправиться.
И, заодно, поделиться с другими опытом пережитого, казалось бы, на пустом месте - жил, привился, дальше живу и ничего не случилось.
Славабогу, что не случилось - отсутствие события - это тоже событие и, возможно, самое желанное из возможных: споткнуться на ровном месте и есть главный страх, так как болезнь невидима и принимаема здоровым человеком на веру.
А это уже труд и некоторый интеллектуальный навык, не каждому доступный.
Общаясь о прививке, многократно сталкивался и продолжаю сталкиваться с самой что ни на есть прямой логикой, связывающей причины и следствия в видимые и внятные глазу цепочки.
Непрямые (абстрактные) материи напоминают собачьи способности улавливать ультразвук, хотя «забота о себе» (провожая меня в поликлинику, построенную возле православного храма, мама так и сказала: «бережённого бог бережёт») - особенность именно человеческого ума, развитого поболее остальных. И в разы.
Я сделал это и жизнь моя теперь не изменится.
Собственно, прививка для того и делалась, чтобы ничего не менялось.
Незримая, но отнюдь не умозрительная польза, отражающая уровень осознанности, которая в пандемийных реалиях оказывается маркером цивилизованности.
Осознанность как степень цивилизованности.
Я это понял, когда инициативу по само-закрытию год назад впервые в мире взяли на себя музеи и театры - первой, если не путаю, закрылась коммерчески безупречно успешная «Галерея Уффици», всем ребятам пример.
У нас его подали сначала театры, Большой и Вахтанговский, затем музеи, названные в сегодняшнем Ъ «самыми консервативными»: Эрмитаж и Третьяковка - театралы и театральные люди, а так же сотрудники и посетители музеев, таким образом, больше всех других слоёв населения подвержены обострённому чувству самосохранения.
На другом полюсе - участники нынешнего посткрымского митинга в Лужниках (март 2021): годовщину аннексии полуострова с участием Путина В.В. отпраздновали без принятых при covid-19 санитарных норм и дело, кажется, не только в телевизионной картинке, на которую работало мероприятие (всё ж таки, стадионные ассоциации - дело идеологически и эстетически рисковое, тонкое, обоюдоострое), сколько в шапкозакидательском (читай: наплевательском) отношении к контингенту.
К щепкам.
Это большевизм, причём, в квадрате, когда совок приумножен постмодернистским чекизмом, ведь деньги, полученные за участие в митинге, вряд ли способны покрыть издержки, связанные с возможным заражением, не говоря уже о дальнесрочных последствиях covid-19.
Решиться на такое в промозглую мартовскую погоду, в самом центре вирусного антициклона третьей волны, можно лишь наплевав на инстинкты самосохранения.
Было бы интересно опросить участников сходки в Лужниках об их театральных и музейных пристрастиях, вот чтобы они называли?
Культура оказывается напрямую связана с гуманизмом («человек - мера всех вещей»), а бесстрашное распоряжение собственным здоровьем - с бескультурьем и социально-общественной слепотой.
Ведь действительно, щепки летят во все концы весеннего паводка…
*
Нужно разобраться почему мне не нравятся снимки людей, позирующих в масках.
Носить маски важно, но бравировать средствами защиты (вспомогательными и не слишком эстетически привлекательными) не следует примерно как нижним бельем?
Директор Уффици позирует в маске, а вот Путин или Кадыров - нет, они сильные, а у Кадырова еще и борода.
Маска на лице - предупредительная процедура, примерно как мытьё рук. Это - совершенно нейтральная процедура, хотя у многих она ассоциируется с насилием.
Особенно когда видишь объявления в магазине («маска обязательна», «без маски не обслуживаем»), когда сталкиваешься глазами с охранником или с кассиршей.
Маска - это сугубо моя забота, поэтому, конечно, неприятно когда во взаимоотношения с собственным здоровьем и самочувствием (оно более ситуативно, чем здоровье) вмешиваются вторые люди.
Мы моем руки для себя. Для того, чтобы не подцепить заразу.
Кстати, видимой связи между мытьём рук и отсутствием поноса тоже нет, мыло используется на опережение, орудием гигиенических ритуалов, являющихся частью самоохранительского инстинкта.
Просто представь: моешь руки, а кто-то стоит над душой и прикрикивает - мой тщательнЕе, мой тщательнЕе!
Или пришёл такой в магазин, а тебе говорят: Руки мытые? Руки предъяви!
Я ещё помню, когда на входе в среднюю школу, нужно было предъявлять вторую обувь, ногти и даже, о, ужас, уши!
Сейчас мне это кажется невероятным (показывать уши чужому человеку всё равно как обнажить интимные места), но альтернативы осмотру на школьных воротах (сзади соученики напирают и буквально давят в спину) не существовало. Нельзя было развернуться и пойти домой.
В теплую, не заправленную кроватку.
Так здравомыслие и прививалось советским детям поверх социального насилия, неотменимого как заводские выбросы.
Как часть антропогенной уральской природы.
Маски ассоциируются с общественным давлением на слабого человека, которому необходимо следить за здоровьем, потому что это забота отдельного человека («голос единицы тоньше писка»), не особо касающаяся других.
Особенно если он не заразен, ведь зараза же тоже незрима и, следовательно, «культурна».
*
Локдаун объявили год назад и с тех пор он перестал быть новостью, так и не утратив актуальности.
Несмотря на то, что все, вроде бы, привыкли к ограничениям (их то подкручивают, то слегка отпускают), утомились от них, въевшихся в кровь и в образ жизни до степени незамечания, плавно переходящей в интоксикацию и в надрыв.
В пористое и, порой, шероховатое отсутствие.
Ковид подчеркнул и ускорил то, что само нарастало (атомизацию и интерактивность, использование курьеров и он-лайн процессы), сделав видимой саму нашу повседневность, так как болезнь растворена в обыденности, став её важной составной частью.
Сегодня она кажется мне неотъемлемой, несмотря на все усилия массовой вакцинации хотя бы из-за замороченности новостной повестки (причем, не только федеральной, загнутой под особенного восприятия одного, отдельно взятого человека) на темы вакцин.
Цифры утрат всё ещё кажутся абстрактными, следовательно, толком пока не осознаны.
Восприятие сбоит перед неохватностью общего горя, сравнимого, разве что, с количеством коллективного иммунитета.
Фотовираж хорош только на архивных снимках, а вот каково это жить внутри подсветки (любого цвета) мы как раз на себя сейчас и узнаем.
Год как уже узнаём.
*
Ещё вчера снег был живым, а сегодня покрыт наледью предсмертных щетин.
Неделю назад всё вокруг сдвинулось с места и потекло.
Начав оттаивать, сделало шаг в сторону солнца, чётче очертило тени.
Зима выдалась снежной, февраль прикинулся трескучим январём и только в марте появились бешеные ветры, традиционно присущие лютеню, ну, или же нашим представлениям о нём, так как фотовираж, делающий бытие видимым (подчёркивающий и осязающий) напрямую связан с постоянно накапливающимися изменениями, раз уж вираж и есть подсветка жизни, подкрашенной теми или же иными оттенками; прозрачной густотой.
Паводок непроходим, хорошо что из поликлиники, после прививки, я возвращался в машине - до остановки пока не пройти: снег рыхл, неустойчив, сочен как фруктовая плоть и остр, подобно заразным бактериям.
Его всепроникающие свойства, удваивающиеся при разложении сугробов и их видимом испарении, делают негодной любую обувь, словно бы прямым каналом соединённую с носоглоткой - ей все зимние месяцы не хватало влажного воздуха, соответственно, слизистая здесь уязвима как никогда.
Протекают даже резиновые сапоги - ледяная прохлада жалит сквозь носки, поселяясь в носке потенциальной простудой вплоть до самого порога и дальше, смотря как пойдёт.
Как и кому повезёт.
*
В день рождения Максима Горького закончил перечитывать «Жизнь Клима Самгина», книгу во всех смыслах выдающуюся.
Ровно два месяца ушло, заняв нишу "главного зимнего романа", которыми в прошлые годы становился Диккенс или же, например, Достоевский - правда, в этом году со сдвигом на март, ставший почти целиком февралём и зимним месяцем...
Ирония истории состоит в том, что лучший текст писателя стал репутационной жертвой: классик пролетарской литературы и советский функционер дозрел до лучшей своей прозы тогда, когда был списан со всех счетов ( в том числе и гамбургского) как писатель для людей.
Сейчас же распространена иная, прямо противоположная, ситуация, когда в заметные авторы выбиваются начальники и люди при должностях, с какими-то минимальными художественными результатами: статус нужен здесь для накачивания текста хоть каким-нибудь респектом.
Но я сейчас об ином: на прочтение трехтомного кирпича, в котором внятно антропоморфный персонаж заменен описанием «процесса без человека» (Л. Я. Гинзбург), нужно же ещё решиться.
В обычной повседневности перечитывать Горького - даже звучит злопыхательски, но когда пандемия выжигает вокруг человека социальную пустыню, возможны желания любой степени видимой эксцентричности.
Первый раз я читал «Жизнь Клима Самгина» в 1988-м году, в армии, потому что служил два года (1987/1989) и срединный год казался бесконечным, нужны были особенно монументальные формы, способные наполнить его содержанием.
Именно тогда я прочёл впервые « Былое и думы», « Анну Каренину» и роман Горького, уходил на химполе за территорию части (сквозь дырку в заборе), подальше от человеческих глаз, ложился за инсталляцией ядерного взрыва на плащ-палатку и читал перестроечные газеты, вместе с толстыми романами из прошлой жизни.
Оказалось, впрочем, что прошлая жизнь вернулась неспешным, эпическим надрывом - неконкурентные свойства горьковской книги (незавершенность, рыхлость - иногда намеренная, иной раз ненарочная, рассыпчатость, конспективная беглость), позволившие ей оказаться раньше времени в архиве, проступили актуальной свежестью незаветренной совершенно формы, главная задача которой, с одной стороны, показать проницаемость людей, облучаемых «духом истории» в момент перехода к массовому обществу, с другой, передать одержимость социума ошибочными (даже вредоносными) идеями.
Три горьковских тома бредят революцией, выкликают и накликают её хором и соло, видят её наступление с самого конца 1880-х, воспринимаемых теперь складом всенарастающих симптомов.
Страна надрывается этим ожиданием, и на последних страницах, описывающих самое начало вооружённого восстания (массовые сцены в «Жизни Клима Самгина» оказываются одним из многочисленных контрапунктов), неслучайно Клим начинает рассуждать о садомазохизме.
«Беккет не отменил героя, но он действительно почти превратил его в чистый процесс», пишет Гинзбург в третьей главе монографии «О литературном герое», где, помимо прочего, Лидия Яковлевна разбирает самые интересные ей модернистские структуры - в том числе и прустовские: «В поисках утраченного времени» оказывается одним из важнейших персонажей главных её исследовательских книг.
О романе Горького она тоже пишет с симпатией не только от того, что «Жизнь Клима Самгина» - правоверный, уверенный советский «проходняк», в тени которого можно припрятать и описать что-то полузапретное.
Точно также мемуарные «Былое и думы» классика революционной мысли, Гинзбург использовала для формалистических штудий промежуточных жанров.
Схожим образом в СССР Брюсов и Блок прикрывали символизм, Маяковский - футуризм, а Горького почти не трогали и тогда, списав по ведомству безнадёжно испорченных черновиков.
Зря, конечно, так как «Жизнь Клима Самгина» вполне может быть названа российским аналогом «В поисках утраченного времени».
И совсем не от того, что мне повсюду мерещится Пруст так, как Гинзбург мерещился Толстой: тема пересечений двух этих эпопей настолько потенциально богата, что хочется одарить ей кого-нибудь более оснащённого и подготовленного.
У Пруста ведь тоже главное процессуальность, причём не только интеллектуальная, но и исторически обусловленная, что становится одной из главных тем последнего тома…
…а разница между Климом и Марселем способна наглядно показать разницу между культурами, русской и французской, озабоченных совершенно разными материями.
*
Впрочем, в коронавирусном дневнике нужно писать о каких-то менее отвлечённых материях, так как всё, что теперь не происходит с нами наделено вязкой, неотступной осязательностью, проступающей в факультативных состояниях и процессов, вроде рыхлых и тревожащихся о себе снов, шуршащих наждачкой по поверхности сознания.
Или же в правде жизни подтаявших сугробов, в которых скомканных и отброшенных масок теперь больше чем пивных бутылок или же пустых сигаретных пачек…
… тем более, что мокрый картон быстро съёживается и гниёт, тогда как голубоватым маскам особо ничего не делается.
Они грязнятся и скукоживаются, превращаясь в символы похмелья и массовой гигиены, вросших в логику грязного места.
Маски эти легко переживут сугробы и всех нас.
Хотя бы и в переработанном виде
2020
Критика погоды (1) или Корона самоизоляции. Дневник во время дождя: https://paslen.livejournal.com/2447137.html
Критика погоды (2). Коронавирус в роли искусства. Ворожба с помощью цитат из Шкловского и Агамбена: https://paslen.livejournal.com/2448098.html
Критика природы (3). Коронанарратив на пустом месте. Ворожба продолжается: https://paslen.livejournal.com/2449381.html
Критика погоды (4) и хроники послушания. Коронанарратив в действии и в бездействии: https://paslen.livejournal.com/2452084.html
Коронанарратив Улицы исцелимых или Критика погоды (5): тайные комнаты, иные голоса, чужие миры - https://paslen.livejournal.com/2453994.html
Коронарратив в развитии или критика погоды (6): Вынужденный простой или просто апрельский анахоресис? https://paslen.livejournal.com/2456952.html
Дивертисмент.Тропами изоизоляции. Пост-искусство быть свободным: https://paslen.livejournal.com/2457987.html
Коронанарратив или Критика погоды (7). История первых тюльпанов, сирени, больших и малых театров: https://paslen.livejournal.com/2465660.html
Критика погоды (8) Коронанарратив лета: Выживут только интроверты или Неуловимые формы разрушения: https://paslen.livejournal.com/2471125.html
Критика погоды (9). Коронанарратив эпохи конца пионов: https://paslen.livejournal.com/2473442.html
Ягоды начала ягодной поры. Теперь ждём цветочки. Юбилейный (10) коронанарратив и критика погоды: https://paslen.livejournal.com/2475160.html