Железнодорожный август как аттракцион аутентичности или Жизнь, поставленная на паузу
Нашёл на Ютьюбе многочасовые звуковые дорожки перестука железнодорожных колёс, есть звуковой ландшафт вполне конкретного рейса и на восемь часов, есть и на одиннадцать (Москва - Адлер).
Можно оставить ролик включённым и лечь под него спать.
В коллекции есть, впрочем, и другие звуки - уютной метели (авторское наименование) или же летнего дождя (того самого, что плотоядно чавкает как раз сейчас у меня за окном), но я их ещё не включал: во-первых, у нас сейчас уже который день льёт и льёт, а, во-вторых, по уютной метели я ещё не успел соскучиться, как следует.
Значит, по синкопированному перестуку соскучился?
Есть немного.
Учитывая, что в Чердачинске я завис, против всех ожиданий, с середины декабря, а менять дислокацию следует каждые месяца три, легко догадаться, что стук колёс для меня теперь - вполне манкая и сублимационная музыка.
У меня уже даже была мысль вернуться в Москву на поезде, как Солженицын.
Но как представлю пыль сонных и пустых купе, туалет и чужие, липкие взгляды длиной 36 часов, возвращаюсь к звуковой дорожке на Ютьюбе.
Хочу включу, хочу выключу.
И это не присутствие поезда в доме или рядом с домом, но сам как бы вполне оказываешься внутри движущегося состава, имеющего не только цель, но и смысл, настолько это захватывает.
Тут ещё одно важно: дорожный саундтрек какими-то странными способами совпадает, видимо, с физиологическими импульсами и жизненными токами тела, накладывается на него, проникая в подкорку, из-за чего воздействие его иначе как психоделическим не назовёшь.
Не сознанием начинаешь ехать и покачиваться, вслед отсутствующему движению, но всем своим астральным телом дрейфовать в сторону от дома.
Сидишь за рабочим столом, но как бы, одновременно, и лежишь, поджав ноги, так как страшно их вытянуть на всю длину полки, вдруг кто наступит, спускаясь вниз.
Ощущаешь все путевые фактуры и состояния - от полки-сеточки непонятно для чего предназначенной и кожзаменителя до шероховатости немытого окна.
Плюс, конечно, сладковатые запахи, забирающиеся поглубже в ноздри совсем как поезд в скальный тоннель, там где ты есть только ты и никто более.
Так, углубляясь с каждым перестуком ещё глубже в себя, так как любая дорога есть, разумеется, прежде всего, путь к себе: внешняя дорога как раз для того и разматывается, чтобы сделать особенно осязаемым и насыщенным пространственными метафорами умственные усилия.
Пространство здесь как кислород: даёт возможность жить и тянуться (в смысле, протягиваться, быть протяжёнными) всяческим мыслительным процессам, цель которых - отражаться от всего, что вокруг и узнавать, таким образом, кто ты есть, на самом деле, айсберг или человек.
Тут вот что парадоксально важно: лето для нас - период прирученной стихии, то есть, такой погоды, которую человек может подчинить себе.
Возможно, это как-то связано с нашими крестьянскими генами, из века в век взраставшими на сельскохозяйственном цикле, в центре которого - короткое лето, которое, как известно, год кормит.
Год - это девять месяцев зимы, снега, распутицы, хляби, заморозков, центрального отопления, лето - всё остальное, скорее исключение, нежели правило.
Вот почему так важно трудиться летом до изнеможения, чтобы зимой было чем и как выживать.
Реалии этого натуробмена давным-давно ушли в прошлое, однако, генотип и бессознательная привычка ценить лето остались такими же, как и раньше.
Вот почему когда лето выходит из берегов - вот как в этом июле чуть ли не на три недели, когда зашкаливало аномальным жаром (выше на семь градусов средней температуры за все года наблюдений) или когда парило в первые дни августа (я тебя ещё помню!) - нам становится странно и страшно от нашей беспомощности.
Беспомощность понятна зимой и в прочий неуют, но лето должно нести вахту тотального подчинения, подчинённости разуму человека, дабы не случилось ощущения катастроф, в которых, без какой бы то ни было презумпции невиновности, август подозревается априори.
Лето выходит из-под надзора не только в дни аномальных загибов температур, но и в омутах холодных оврагов, когда льёт как из ведра каждый день или каждую ночь.
Вот как сейчас.
Вот как тогда когда наглядно вскрывается механизм отбивания природы от рук.
В жару он тоже присутствует, но против него есть лом обильной поливки: «надо залить помидоры», командует мама и мы берём в руки шланг, так как по одному ведру по каждый куст это мало - полил, а земля всё равно суха.
Но когда льют дожди природа отбивается от рук ещё быстрее, так как ничто и никто не в состоянии вернуть самосеву и насаждениям порядок, урегулированный всем предыдущим ростом года.
Тем более в 2020-м, который социально растягивается из-за карантина до каких-то небывалых замедлений ( кто из нас не стонал в этом году о том, что время внутри пандемии словно бы остановилось?), а вот в природном отношении он небывало резво, даже ретиво, взял, что ещё ранней весной стало понятно.
Я уже несколько раз писал о том, что природные циклы в 2020-м на Южном Урале (не знаю, как в иных местах) сбились, оттого, что ускорились.
Обязательная программа цветений (это стало заметным с раннего роспуска сирени и тополиного пуха, не говоря уже об остальных цветах и ягодах) оказалась исполнена на месяц раньше обычного, взять ли клубнику с земляникой, яблони и груши, малину или помидоры с огурцами…
…не говоря уже о тюльпанах, пионах, розах и даже гладиолусах, так плотно отработавших номер в самом начале августа, что до первого сентября, когда Буратино пойдёт в школу, они попросту не дожили.
Посмотрим ещё, что скажут своё последнее слово астры, привыкшие запаздывать, но кажется совсем неслучайной отмена, по крайней мере, в Чердачинске, школьных линеек в начале учебного года: какие линейки если COVID-19 и гладиолусы сошли со сцены ещё до дождевого перелома.
Дождевой перелом - это когда ливни, идущие вслед за полосой жары удушливой и алой, ломают хребет если не календаря, то погодного ландшафта, чтобы лето уже точно не смогло расправить члены и встать во весь свой исполинский (голова колосса на глиняных ногах теряется в облаках) рост.
Дожди отныне идут внахлёст, подгоняя друг друга как волны…
Прибой как вафли их печёт
Первыми ложатся цветы, прогибаясь под тяжестью вод и хмурого утра, их корни, сплетённые друг с другом и с травой сыреют как стареют (а, может быть, для растений это одно и то же), отекая в плавной, непреходящей истоме затакта.
Трава непритязательнее и сильнее, она продержится до заморозков, вплоть до загиба в снежную пору, которая ей как обёрточная бумага, грубая, шершавая, крафтовая, но белоснежная поначалу.
А ведь цветы идут под раздачу первыми, затем яблочная падалица, чей удел слиться с почвой наших грядок - таких, казалось бы, культурных-окультуренных, что дальше только к Прусту, но чу, дожди и здесь высвобождают из земли неотёсанных духов заброшенности и запустения.
И вот уже в любой отдельной точке нашего участка ( нашей улицы, как и нашего посёлка) творится свой автономный карамболь.
У нас же в посёлке есть своя железнодорожная ветка.
Я много писал о ней и снимал её, так как она, как зиппер, отделяет АМЗ от всего остального города, точнее, от области, поскольку она находится со стороны окраины, а не центра.
Особенно часто я описывал эти пути когда сюда приезжал Даня - поход на железную дорогу мы обозвали с ним «экспедицией», когда ему было ещё четыре и он толком не выговаривал это слово.
Или ему тогда было пять?
Надо по постам проверить.
У меня все наши ходы и походы записаны.
Даня очень хотел увидеть поезд, но так его ни разу и не встретил, сколько мы там не считали рельсы/рельсы, шпалы/шпалы…
…в этом году, из-за пандемии мальчики не приехали, небо над Израилем до сих пор не открыто, а мы регулярно обмениваемся видеозвонками и в этом ничем не отличаемся от всего прочего человечества.
С какого-то момента мне стало казаться, что в отсутствии поезда, во время Даниных наездов в Чердачинск, есть какой-то глубинный сюжет, как в мультике про паровозик из Ромашково, завораживавший меня в раннем детстве.
Может быть, кстати, так оно и есть, так как поезд ускользает от Дани вот уже который год как мечта, тайна или же волшебство из сказки, которые в детстве кажутся совсем близкими - руку протяни и поймаешь.
В детстве кажется, что только какие-то недоразумения и случайности (досадные, но вполне преодолимые) отделяют нас от блистательных волшебных сущностей, чаще всего являемых нам зимой, когда культура и культурность важнее природы и природности.
Словно бы волшебство не получается только от того, что ты вовремя не подсобрался, не сосредоточился на чём-то окончательно важном, не узнал себя до того донца, на котором золотой ключик лежит, открывающий двери в чудеса и вопрос лишь в ещё одной попытке, которая точно станет удачной, так как, подбираясь к ней, становишься собой всё плотнее и ощутимее.
Вот так и тут, с поездом, который ходит, пыхтит где-то рядом, на конце улицы Печерской, но Даня всё ещё его так и не видел ведь.
Даже когда однажды приезжал с мамой зимой.
Снег он тогда увидел в самый первый раз, а поезд увидеть ему не удалось. (внутри ссылки есть фото)
Назначение этой железнодорожной ветки совершенно непонятно, так как она пересекает край АМЗ и в АМЗ же и заканчивается, правда, с той стороны федеральной трассы (Уфимский тракт), растворяясь в безбрежности.
Но берёт она своё начало у Элеватора за большими, железными воротами.
Явно грузовая, значит, и ходит по ней лишь один поезд без расписания, поймать его невозможно: иногда поздним вечером идёт, иногда ранним утром, иной раз слышу как он ночью по рельсам ворочается.
Одно время казалось, что веткой этой никто не пользуется - мазутом не пахло, рельсы покрылись патиной и стали зарастать сорняками, однако, такое ощущение, что в последнее время этими путями снова пользуются, причём, всё активнее и активнее.
У ветки даже выросли теперь ответвления, которых не было ещё год назад.
Иногда мне кажется, что жизнь этих железнодорожных путей и их развитие напрямую связаны с новым микрорайоном, возникшим как раз окнами на рельсы и шпалы.
ТК Яровславский (завод АМЗ был эвакуирован на Южный Урал, кажется, из Ярославля, уж не поэтому ли?) продолжает расстраиваться, нарушая местную экологию (посёлок со своей жалкой инфраструктурой под него явно не приспособлен), хотя то, что ж/д пути новые жители массово используют для выгула собак, скорее, мне нравится.
Да, я очень люблю домашних животных.
Больше, чем людей.
Поезд, конечно, странное, межеумочное образование между бытом и бытием, чем-то напоминающее лежанку у психоаналитика, только разговариваешь не с учёным, но с самим собой.
Разматываешь сам себя и дорога, как раз, помогает в этом.
Если бы, конечно, не эта пыль, хотя, возможно, тяжёлые портьеры, прикроватные ковры и жуткие шерстяные одеяла, отдающие тюремной камерой, видимо, важны для ощущения тотальной неустроенности, помогающей не раствориться окончательно в пении железнодорожных сирен, чьи вибрато уже через пару часов сливаются в незримый хор, поющий нечто в стиле, например, Арво Пярта.
Я понимаю, что меня влекут туда ограничения, дающие возможность ценить тот минимум свободы, что у нас всё ещё есть, потому что из поезда «выходишь обновлённым», хотя и помятым, терпеливым в своём нетерпении поскорее приехать (особенно затяжными всегда кажутся приступы Москвы, начинающиеся на рассвете: чердачинский поезд приходит на Казанский в шесть утра, а то и раньше), но, тем не менее, смакующем паузу, на которую поставлена жизнь.
Жизнь не прерывается, но ставится на паузу, когда голова постепенно освобождается от повседневности, оставленной там, чтобы быть ещё незаполненной и пустой от того, что ждёт пассажира здесь, сбываясь и приходя вовремя, нагоняя время опоздания ночью, пока все спят.
Ритмическая мелодия дороги, рождающаяся на стыках рельс и пересечениях железнодорожного полотна - то, что заполняет нас тут, внутри, вот как Иону во чреве железном, бессмысленном и старом, устаревшем, но так и не списанным в утиль.
Точно так же, как московское метро является единственным в стране аутентичным ландшафтом из прошлых веков (ну, ещё, может быть, Питер своими очень отдельными местами), так и железнодорожное бытие, едва ли не единственная протяжённость, длиннее театрального или кинематографического аттракциона, способная поместить нас в незаконченный ХХ-ый.
К тому же, это не стилизация и не подделка, а самая что ни на есть тяговая, ламповая жызнь, не тик-ток, но тик-так, аналоговая хрень, обладающая, впрочем, собственным хронотопом.
Совсем как дождь или путешествие в купе, которые автоматически запускают своё особое ощущение времени, отдельное от всего прочего, автономное от всего остального - дорога внутри дороги, локальный отрезок внутри магистрального направления. Лейтмотив внутри текста.
Можно оставить ролик включённым и лечь под него спать.
В коллекции есть, впрочем, и другие звуки - уютной метели (авторское наименование) или же летнего дождя (того самого, что плотоядно чавкает как раз сейчас у меня за окном), но я их ещё не включал: во-первых, у нас сейчас уже который день льёт и льёт, а, во-вторых, по уютной метели я ещё не успел соскучиться, как следует.
Значит, по синкопированному перестуку соскучился?
Есть немного.
Учитывая, что в Чердачинске я завис, против всех ожиданий, с середины декабря, а менять дислокацию следует каждые месяца три, легко догадаться, что стук колёс для меня теперь - вполне манкая и сублимационная музыка.
У меня уже даже была мысль вернуться в Москву на поезде, как Солженицын.
Но как представлю пыль сонных и пустых купе, туалет и чужие, липкие взгляды длиной 36 часов, возвращаюсь к звуковой дорожке на Ютьюбе.
Хочу включу, хочу выключу.
И это не присутствие поезда в доме или рядом с домом, но сам как бы вполне оказываешься внутри движущегося состава, имеющего не только цель, но и смысл, настолько это захватывает.
Тут ещё одно важно: дорожный саундтрек какими-то странными способами совпадает, видимо, с физиологическими импульсами и жизненными токами тела, накладывается на него, проникая в подкорку, из-за чего воздействие его иначе как психоделическим не назовёшь.
Не сознанием начинаешь ехать и покачиваться, вслед отсутствующему движению, но всем своим астральным телом дрейфовать в сторону от дома.
Сидишь за рабочим столом, но как бы, одновременно, и лежишь, поджав ноги, так как страшно их вытянуть на всю длину полки, вдруг кто наступит, спускаясь вниз.
Ощущаешь все путевые фактуры и состояния - от полки-сеточки непонятно для чего предназначенной и кожзаменителя до шероховатости немытого окна.
Плюс, конечно, сладковатые запахи, забирающиеся поглубже в ноздри совсем как поезд в скальный тоннель, там где ты есть только ты и никто более.
Так, углубляясь с каждым перестуком ещё глубже в себя, так как любая дорога есть, разумеется, прежде всего, путь к себе: внешняя дорога как раз для того и разматывается, чтобы сделать особенно осязаемым и насыщенным пространственными метафорами умственные усилия.
Пространство здесь как кислород: даёт возможность жить и тянуться (в смысле, протягиваться, быть протяжёнными) всяческим мыслительным процессам, цель которых - отражаться от всего, что вокруг и узнавать, таким образом, кто ты есть, на самом деле, айсберг или человек.
Тут вот что парадоксально важно: лето для нас - период прирученной стихии, то есть, такой погоды, которую человек может подчинить себе.
Возможно, это как-то связано с нашими крестьянскими генами, из века в век взраставшими на сельскохозяйственном цикле, в центре которого - короткое лето, которое, как известно, год кормит.
Год - это девять месяцев зимы, снега, распутицы, хляби, заморозков, центрального отопления, лето - всё остальное, скорее исключение, нежели правило.
Вот почему так важно трудиться летом до изнеможения, чтобы зимой было чем и как выживать.
Реалии этого натуробмена давным-давно ушли в прошлое, однако, генотип и бессознательная привычка ценить лето остались такими же, как и раньше.
Вот почему когда лето выходит из берегов - вот как в этом июле чуть ли не на три недели, когда зашкаливало аномальным жаром (выше на семь градусов средней температуры за все года наблюдений) или когда парило в первые дни августа (я тебя ещё помню!) - нам становится странно и страшно от нашей беспомощности.
Беспомощность понятна зимой и в прочий неуют, но лето должно нести вахту тотального подчинения, подчинённости разуму человека, дабы не случилось ощущения катастроф, в которых, без какой бы то ни было презумпции невиновности, август подозревается априори.
Лето выходит из-под надзора не только в дни аномальных загибов температур, но и в омутах холодных оврагов, когда льёт как из ведра каждый день или каждую ночь.
Вот как сейчас.
Вот как тогда когда наглядно вскрывается механизм отбивания природы от рук.
В жару он тоже присутствует, но против него есть лом обильной поливки: «надо залить помидоры», командует мама и мы берём в руки шланг, так как по одному ведру по каждый куст это мало - полил, а земля всё равно суха.
Но когда льют дожди природа отбивается от рук ещё быстрее, так как ничто и никто не в состоянии вернуть самосеву и насаждениям порядок, урегулированный всем предыдущим ростом года.
Тем более в 2020-м, который социально растягивается из-за карантина до каких-то небывалых замедлений ( кто из нас не стонал в этом году о том, что время внутри пандемии словно бы остановилось?), а вот в природном отношении он небывало резво, даже ретиво, взял, что ещё ранней весной стало понятно.
Я уже несколько раз писал о том, что природные циклы в 2020-м на Южном Урале (не знаю, как в иных местах) сбились, оттого, что ускорились.
Обязательная программа цветений (это стало заметным с раннего роспуска сирени и тополиного пуха, не говоря уже об остальных цветах и ягодах) оказалась исполнена на месяц раньше обычного, взять ли клубнику с земляникой, яблони и груши, малину или помидоры с огурцами…
…не говоря уже о тюльпанах, пионах, розах и даже гладиолусах, так плотно отработавших номер в самом начале августа, что до первого сентября, когда Буратино пойдёт в школу, они попросту не дожили.
Посмотрим ещё, что скажут своё последнее слово астры, привыкшие запаздывать, но кажется совсем неслучайной отмена, по крайней мере, в Чердачинске, школьных линеек в начале учебного года: какие линейки если COVID-19 и гладиолусы сошли со сцены ещё до дождевого перелома.
Дождевой перелом - это когда ливни, идущие вслед за полосой жары удушливой и алой, ломают хребет если не календаря, то погодного ландшафта, чтобы лето уже точно не смогло расправить члены и встать во весь свой исполинский (голова колосса на глиняных ногах теряется в облаках) рост.
Дожди отныне идут внахлёст, подгоняя друг друга как волны…
Прибой как вафли их печёт
Первыми ложатся цветы, прогибаясь под тяжестью вод и хмурого утра, их корни, сплетённые друг с другом и с травой сыреют как стареют (а, может быть, для растений это одно и то же), отекая в плавной, непреходящей истоме затакта.
Трава непритязательнее и сильнее, она продержится до заморозков, вплоть до загиба в снежную пору, которая ей как обёрточная бумага, грубая, шершавая, крафтовая, но белоснежная поначалу.
А ведь цветы идут под раздачу первыми, затем яблочная падалица, чей удел слиться с почвой наших грядок - таких, казалось бы, культурных-окультуренных, что дальше только к Прусту, но чу, дожди и здесь высвобождают из земли неотёсанных духов заброшенности и запустения.
И вот уже в любой отдельной точке нашего участка ( нашей улицы, как и нашего посёлка) творится свой автономный карамболь.
У нас же в посёлке есть своя железнодорожная ветка.
Я много писал о ней и снимал её, так как она, как зиппер, отделяет АМЗ от всего остального города, точнее, от области, поскольку она находится со стороны окраины, а не центра.
Особенно часто я описывал эти пути когда сюда приезжал Даня - поход на железную дорогу мы обозвали с ним «экспедицией», когда ему было ещё четыре и он толком не выговаривал это слово.
Или ему тогда было пять?
Надо по постам проверить.
У меня все наши ходы и походы записаны.
Даня очень хотел увидеть поезд, но так его ни разу и не встретил, сколько мы там не считали рельсы/рельсы, шпалы/шпалы…
…в этом году, из-за пандемии мальчики не приехали, небо над Израилем до сих пор не открыто, а мы регулярно обмениваемся видеозвонками и в этом ничем не отличаемся от всего прочего человечества.
С какого-то момента мне стало казаться, что в отсутствии поезда, во время Даниных наездов в Чердачинск, есть какой-то глубинный сюжет, как в мультике про паровозик из Ромашково, завораживавший меня в раннем детстве.
Может быть, кстати, так оно и есть, так как поезд ускользает от Дани вот уже который год как мечта, тайна или же волшебство из сказки, которые в детстве кажутся совсем близкими - руку протяни и поймаешь.
В детстве кажется, что только какие-то недоразумения и случайности (досадные, но вполне преодолимые) отделяют нас от блистательных волшебных сущностей, чаще всего являемых нам зимой, когда культура и культурность важнее природы и природности.
Словно бы волшебство не получается только от того, что ты вовремя не подсобрался, не сосредоточился на чём-то окончательно важном, не узнал себя до того донца, на котором золотой ключик лежит, открывающий двери в чудеса и вопрос лишь в ещё одной попытке, которая точно станет удачной, так как, подбираясь к ней, становишься собой всё плотнее и ощутимее.
Вот так и тут, с поездом, который ходит, пыхтит где-то рядом, на конце улицы Печерской, но Даня всё ещё его так и не видел ведь.
Даже когда однажды приезжал с мамой зимой.
Снег он тогда увидел в самый первый раз, а поезд увидеть ему не удалось. (внутри ссылки есть фото)
Назначение этой железнодорожной ветки совершенно непонятно, так как она пересекает край АМЗ и в АМЗ же и заканчивается, правда, с той стороны федеральной трассы (Уфимский тракт), растворяясь в безбрежности.
Но берёт она своё начало у Элеватора за большими, железными воротами.
Явно грузовая, значит, и ходит по ней лишь один поезд без расписания, поймать его невозможно: иногда поздним вечером идёт, иногда ранним утром, иной раз слышу как он ночью по рельсам ворочается.
Одно время казалось, что веткой этой никто не пользуется - мазутом не пахло, рельсы покрылись патиной и стали зарастать сорняками, однако, такое ощущение, что в последнее время этими путями снова пользуются, причём, всё активнее и активнее.
У ветки даже выросли теперь ответвления, которых не было ещё год назад.
Иногда мне кажется, что жизнь этих железнодорожных путей и их развитие напрямую связаны с новым микрорайоном, возникшим как раз окнами на рельсы и шпалы.
ТК Яровславский (завод АМЗ был эвакуирован на Южный Урал, кажется, из Ярославля, уж не поэтому ли?) продолжает расстраиваться, нарушая местную экологию (посёлок со своей жалкой инфраструктурой под него явно не приспособлен), хотя то, что ж/д пути новые жители массово используют для выгула собак, скорее, мне нравится.
Да, я очень люблю домашних животных.
Больше, чем людей.
Поезд, конечно, странное, межеумочное образование между бытом и бытием, чем-то напоминающее лежанку у психоаналитика, только разговариваешь не с учёным, но с самим собой.
Разматываешь сам себя и дорога, как раз, помогает в этом.
Если бы, конечно, не эта пыль, хотя, возможно, тяжёлые портьеры, прикроватные ковры и жуткие шерстяные одеяла, отдающие тюремной камерой, видимо, важны для ощущения тотальной неустроенности, помогающей не раствориться окончательно в пении железнодорожных сирен, чьи вибрато уже через пару часов сливаются в незримый хор, поющий нечто в стиле, например, Арво Пярта.
Я понимаю, что меня влекут туда ограничения, дающие возможность ценить тот минимум свободы, что у нас всё ещё есть, потому что из поезда «выходишь обновлённым», хотя и помятым, терпеливым в своём нетерпении поскорее приехать (особенно затяжными всегда кажутся приступы Москвы, начинающиеся на рассвете: чердачинский поезд приходит на Казанский в шесть утра, а то и раньше), но, тем не менее, смакующем паузу, на которую поставлена жизнь.
Жизнь не прерывается, но ставится на паузу, когда голова постепенно освобождается от повседневности, оставленной там, чтобы быть ещё незаполненной и пустой от того, что ждёт пассажира здесь, сбываясь и приходя вовремя, нагоняя время опоздания ночью, пока все спят.
Ритмическая мелодия дороги, рождающаяся на стыках рельс и пересечениях железнодорожного полотна - то, что заполняет нас тут, внутри, вот как Иону во чреве железном, бессмысленном и старом, устаревшем, но так и не списанным в утиль.
Точно так же, как московское метро является единственным в стране аутентичным ландшафтом из прошлых веков (ну, ещё, может быть, Питер своими очень отдельными местами), так и железнодорожное бытие, едва ли не единственная протяжённость, длиннее театрального или кинематографического аттракциона, способная поместить нас в незаконченный ХХ-ый.
К тому же, это не стилизация и не подделка, а самая что ни на есть тяговая, ламповая жызнь, не тик-ток, но тик-так, аналоговая хрень, обладающая, впрочем, собственным хронотопом.
Совсем как дождь или путешествие в купе, которые автоматически запускают своё особое ощущение времени, отдельное от всего прочего, автономное от всего остального - дорога внутри дороги, локальный отрезок внутри магистрального направления. Лейтмотив внутри текста.