Несжатые промежутки. Отчёт об очередном сезонном хадже на Северок
Ещё подъезжая к Северку, где-то в районе Косарева, я стал вспоминать, когда ездил к местам школьных лет в прошлый раз.
Кажется, в начале августа, раз уж хадж в прошлое я предпринимаю два раза в год, «зимой» и «летом», в ЖЖ у меня все ходы записаны, дома посмотрю; важно то, что я не чувствовал разрыва между поездками, точно я туда каждый день езжу.
Точно оно там, на Северо-западе, каждый день куда-то, вместе со мной, течёт, как и положено повседневной жизни, облачённой в тысячи одежек-и-все-без-застёжек. Тем более, что дорога на Северок (сквозной пролёт Свердловского проспекта, мимо центра и проспекта Победы, с поворотом на «прямой как стрела», Комсомольский проспект) является для меня каскадом то ли архетипов, то ли стереотипов, то ли мыслительных суверенитетов и становления внутренней геометрии моей личности.
Если в прошлый раз я ездил домой на «верхушке лета», значит, это было уже после Олиной командировки, но до поездки в Италию - что принципиально для этого жанра хаджа в личное прошлое; потом объясню почему…
… если после Оли, но до Италии, значит, с Петровной и в дождь, когда, выйдя на "Пионерской" из маршрутки, я попал под сильный ливень в августе, укрылся на остановке и долго фотографировал пузыри на шоссе и проезжающие автомобили - всё равно идти никуда было нельзя, даже в книжный «Читай/Город», встроенный в антресоли бывших «Товаров для дома».
Тогда был дождь и я, пока дошёл до школы, промок. Петровна сидела в своей библиотеке и ждала Лерку, которая пришла чуть позже и начала менять носки.
Северок существует для меня непрерывным потоком, как и положено «повседневной жизни», но все поездки туда, два или три раза в году, я стараюсь делать непохожими друг на дружку.
Вот и теперь, пока еду и вспоминаю, они всё отчётливее и отчётливее проступают; проступают и, значит, рознятся, ощериваясь различиями, все равны как на подбор...
Погода это само собой, но можно же выйти на остановку раньше («Красного Урала»), чтобы пройти наискосок, или на остановку позже («Поликлиника»). Или сойти вообще на две остановки раньше, на «Чекушке» («Чайковского»), где Северок, за полуповоротом у «Косарева», только-только обретает непрерывность кварталов и превращается, наконец, в «стрелу».
Я исследую, говорю я себе всухомятку, разные территории и маршруты, точно разные аспекты реальности, пробую иные заходы и ракурсы, обязанные заполнить меня впечатлениями от Северка под завязку, напитать впрок до радостного утра, вплоть до следующей поездки в следующем году.
Я не в изгнанье, я в посланье, я считываю послание без адреса, коим Северо-запад Чердачинска плывёт с прошлого века, я даю этому посланию смысл; отыскиваю его.
Вновь оказаться здесь - всё равно как приблизиться к линии горизонта и заглянуть за него: что там происходит, где нас [уже] нет? Где раньше мы были, да сплыли? Помню, как я поймал этот тренд в Барселоне на площади Серда (который планировал Эшампле, а не Серта, который проектировал Фундасио Миро) у поворота на Оспиталет: здесь, в интровертных городских кварталов, невзрачных снаружи, но бесконечно разнообразных внутри, можно остановиться на любой улице и выйти на любой остановке.
Всюду будет не только жизнь, но и воронка постоянного расширения вглубь, окончательно делающая любое типовое место неповторимым. Именно этот момент ранней весны 2013-го я бы и положил в основу всего моего последующего тренда возвращения.
Не уверен, что стало понятней, но в этот раз я хотел «изучить» статус зданий, появившихся на привычных местах уже после нашего переезда на Российскую (далее везде), мерцающих для меня, поверх реальных ландшафтов.
В воспоминаниях и даже в предчувствиях их нет; мои умозрительные маршруты проложены как бы поверх них да сквозь.
Конечно, реальность упирается в новые стены, возведённые «когда нас уже нет», но иногда мне кажется, что это только проекции и я могу пройти их, совсем как мираж, насквозь.
Поэтому я и пошёл ходить по Коробке (Второму микрорайону, Микрашу) до того, как зашёл к Петровне в школу, так как обратно же мы пойдём вместе с ней и я уже не буду свободен в выборе маршрута и наблюдения на этими, музейными, по сути, реальностями - ведь я здесь как на экскурсии, то есть, подготовлен контекстом и жанром, а также застёгнут на все пуговицы, а спутники в музее только мешают - невольно начинаешь учитывать их, тут-то контакт с контекстом и потерян, как у того модема, что настраивается-настраивается на волну, да не понавыстроится…
…а с Петровной всё равно мы пойдём по другой биссектрисе в противоположную сторону - к Поликлинике, ведь мы почти всегда так с ней ходим и это тоже почти ритуал, непреложный в осуществлении.
Ритуал - важное слово, хотя и не ключевое: блуждая по Коробке, я вдруг подумал, что не могу приехать сюда в выходные дни. Почему?
Здесь мне и без субботы пусто, выходные, таким образом, оказываются, что ли, вскрытием приёма?
Неужели же я надеюсь встретить здесь кого-нибудь? Но кого?
Вот, правда, кого же и что это на надежда…
Ведь что сейчас улица и двор пусты, что в выходные…
Но почему-то мне кажется, что поездка в уикенд будет пробуксовывать.
Что же буксовать-то будет?
Мне важно понять это, так как через это, косвенно, от обратного, можно пробраться и во всё остальное - в то самое остальное, что, например, лежит в основе восприятия итальянских городов, так предсказуемых в своей непредсказуемости; когда ты приезжаешь в новое место на сутки и что-то понадкусовал, без особого проникновения под крышу (за исключением музея или магазина), а вечером обязан уехать обратно - на базу.
Или же выходные невозможны, потому что выкликание прошлого это тоже работа, трудная и почти невозможная, которую нужно работать в будни, а не тогда, когда заповедано отдыхать?
Или же я прекрасно понимаю, отдаю себе отчёт в невозможности возвращения этого самого прошлого?
В том, что воскресение его невозможно?
Словно бы в выходные Северок скидывает кожу, свои покровы, пользовательский интерфейс, способный держаться тяжёлыми общественными усилиями, тогда как в воскресение он будет сидеть дома и смотреть в окно, на которое я буду смотреть со стороны улицы - в тот самый подъезд, где я провёл 16 счастливых лет (не подозревая того, что счастлив или, точнее, никогда уже я не буду таким же безмятежным, как тогда), в те самые окна квартиры, которые теперь за решеткой (хрен, что увидишь)…
Он - это, видимо, дух места, его хромой гений?
Но в этот раз неожиданно вышло не так, как я планировал - Петровна оказалась занята на предвыборном участке: школа же и она подрабатывает в избирательной комиссии, базирующейся в школьной библиотеке (а где ж ещё?!), поэтому сегодня она занята до восьми, а не до четырёх, как обычно и как тогда…
Я понял об этом уже почти на выходе. И мы быстро, по-дежурному, пробежали с ней гамму встречных тем, почти в дверях (жанр такой): Петровна давно перестала меняться, застыла в одной поре, чем-то напоминая ландшафт этого места, где мы с ней встречаемся все эти годы и особенностям которого я посвятил свой последний роман «Красная кнопка» (извините, неизданный).
Понятно, что выборы, выборы, выборы, а ещё, почему-то вспомнили, как Петровна жила в Ташкенте, так как вокруг стало как-то много узбеков, а она их хорошо знает.
А потом, к четырём, начали подтягиваться заседатели из избирательной комиссии и я выкатился в школьный двор без Петровны, на размеренный шаг которой рассчитывал.
Я оказался без дела и без плана, так как ум козерога любит рассчитывать ближайшее будущее, а сейчас его не было - я мог пойти в сторону своего экс-двора, а мог - в сторону Автоцентра, куда когда-то ходил в прачечную, возле которой стоял наш первый гараж. Быстро, по-деловому, что ли, вышел из дверей школы, но тут же подзавис на ступеньках и мир, качнувшись вправо (разгорячённый разговором, который кубарем скатился в обрыв, я словно бы нечаянно оказался в холодной воде, но не очнулся-протрезвел-от-мороза, а словно бы попал за пелену-целлофан) качнулся не влево, но внутрь грудины - я смотрел в сторону своего пятиэтажного экс-дома, виднеющегося между двумя девятиэтажками.
Потому что жизнь - это то, что вне планов и расписаний. Правая многоэтажка (№ 37) была самым престижным жильём моих школьных времен - кооперативный и двухподъездный, он всегда был закрыт для меня даже на уровне прогулок, было странно зайти на детскую площадку кооператоров, выглядящих с дворовой точки зрения правоверных коробчан натуральными зажиточными людьми, куркулями, чуть ли не кулаками какими-нибудь.
…словно бы, совсем вне возраста, я выбежал из школы и сейчас иду домой, где меня уже мама на кухне ждёт.
Тайком покурила в форточку и снова принялась за готовку. В чистом, опрятном таком переднике.
Я действительно взял, да словил эту слоистую обманку, похожую на лёгкое головокружение или ложный, умозрительный обморок и зафиксировав её, поймал и попытался продлить, хотя бы и чересчур головно.
Я словно бы обернулся в это прошлое и поймал его отражение к луже (сегодня же Евдокия и воробушек обязан из неё напиться), чтобы весна вышла тёплой, как пишут в подобных случаях, «на какие-то доли секунды», так как Северок, и сегодня это уже было сказано, для меня является каскадом архетипов и общих мест, вырабатывавшихся именно здесь…
А формы всех этих чувств - флешбеки и наплывы воспоминаний, путающих эпохи, а также конструкции пространственно-временных порталов, позаимствованных из фантастики, такие же общие и стереотипные, сформированные в нас тотальной киноиндустрией - все они такие же стандартные и стереотипные, как жизнь кварталов, состоящих из панельных многоэтажек.
Чужаку - они, как китайцы, все на одно лицо, зато абориген способен различать здесь бесчисленное число оттенков, непередаваемых на другие ментальности или языки; для меня нет ничего интереснее такой невидимой работы, даже когда она не касается меня лично (хочется угадывать или реконструировать другие жизни как одну, единую всечеловечью жизнь), а уж если касается…
Качнувшись, но удержавшись на одной ноге без помощи Петровны и только оттого, что она не вышла со мной на воздух.
Вот что такое потеряться на пару мгновений, которые можно раскусывать, точно орех, крошить ядро, ощущая его вкус и фактуру, оказаться в нигде, обернутому в сторону школьного детства.
Оно где-то здесь, струится в воздухе как мороз или видимый зной, между деревьев участка, где мы, в ночь перед выпускным, закопали с Шаховым в земле бутылку водки.
Эти «доли секунд» или «пара мгновений», как ещё один штамп, быстро укутали меня в тысячу мелочей, так как невозможно же долго стоять без всего, точно генерал Карбышев на голом ветру.
Я как-то сразу, мгновенно, устал, так как если мама ждёт на кухне квартиры №2, видимой со школьного двора, идти до неё совсем недолго и можно полностью сохраниться.
Но, с другой стороны, часть интеллекта, которая, никогда не отключаясь, наблюдает за любой ситуацией со стороны, прекрасно помнит, что до реального сегодняшнего дома ехать минут сорок, а до этого ещё же нужно до остановки дойти - и такой перекрёсток противоречий внутри выматывает меня ещё сильнее.
Буквально на глазах.
Но я не мог не пойти в сторону бывшей своей пятиэтажки, хотя логичнее было бы сразу идти вверх - к Комсомольскому, к его троллейбусам и маршруткам.
Дом как дом, что с ним случится?
Всё больше зарастая щетиной памяти и превращаясь в трущобу (дверь в подъезд опять нараспашку, легковушки паркуются на газоне - с чем мы когда-то усиленно воевали всеми соседними домами), возле бывшего промтоварного курят - теперь в нём контора какая-то, в нашем газетном ящике - предвыборная листовка Грудинина.
Бывший пункт приёма стеклотары, что напротив детского сада, куда ходила Леночка, и кооперативной детской площадки (дядя Коля, его беззубый хозяин, похожий на артиста Буркова, странно благоволил к моим родителям и ко мне, почему-то выделяя нас из остальных обитателей Коробки) празднует двадцатилетие превращения в продуктовый.
Возле детсада (там, где у забора из-под земли вылезли трубы - при нас такого не было - а из труб торчат громадные вентили, похожие на корону российской империи)телефон мой начинает пищать сообщениями и уведомлениями разных программ и приложений - вытаскиваю, чтобы убедиться, что роуминг меня не разорит и, о, чудо, вижу, что айфон словил wi-fi, хотя я НИКОГДА не пользовался им на Северо-западе.
НИКОГДА и НИГДЕ.
Первым делом высыпались уведомления от Инстаграма, затем я увидел, что Леночка активно переписывается в Вибере с мамой, гриппующей вот уже пятый день с высокой температурой по особенно тяжёлой программе - и это выглядело так, будто я вновь провалился в какую-нибудь параллельность.
Словно бы подглядываю за чужим разговором.
Иногда так бывало с советскими АТС, когда вдруг в звонок вклинивались другие люди со своими диалогами, которые невозможно расчислить.
И обычно, тогда, в СССР, это были женщины.
Я тогда тоже вошёл в Вибер и начал набирать сообщение, что, мол, стою на Куйбышева перед нашим домом (хотя, на самом деле, я уже отошёл к Леночкиному ласточкиному гнезду), что неожиданно включился wi-fi (вот что это было?) и что я скоро буду, так как уже пробираюсь к Комсомольскому.
Ну, как скоро, ещё до остановки нужно дойти и до АМЗ доехать. Если, разумеется, не выйду на Доватора, чтобы найти вьетнамца в будочке на Доваторском рынке, который делает запасные ключи.
Разумеется, по всем правилам соляриса, мои сообщения решили не отправляться.
Портал закрылся. Шлюзы сомкнули зубастые пасти, чтобы не лишить остатка сил.
Тем более, что и подзарядиться-то было негде - я ведь не дома ещё, а на морозе в чужой стороне.
Сообщения в Вибер я отправил постфактум; уже на подъезде к посёлку.
Там, где, уже возле нашей неотформатированной окраины возле городского бора, замелькали места, кропотливо обживаемые все последние годы.
Маршрутка шла споро, без пробок и пауз.
Внутри неё пусто как в воскресение утром, когда все, как один, смотрят «Будильник», после него «Утреннюю почту», а затем, уже на «Служу Советскому Союзу» и на «Сельском часе» разбредаются по крохотным кухням.
В этой пустоте остро бил в ноздри избыток бензина, как если такая у маршрутки отрыжка и с этим придётся смириться как с чужой невоспитанностью.
Ехал и будто бы заболевал от избыточной неприкаянности, когда хочется прислониться виском к холодному стеклу окна, заляпанного грязью с внешней стороны (воробушек сегодня, таки, напился из лужи - чердачинский снег в марте какой-то особенно чёрный, болезнетворный) и закрыть глаза.
Водитель-славянин (большая редкость) радио не слушал, но смолил махру в фортку, выкинув бычок на долгом светофоре у художественного училища, ну, а вьетнамца на Доваторском рынке я проигнорировал: сильный озноб и общее недомогание, то ли невыспавшегося, то ли заболевающего человека, которое хочется назвать субфебрильным, хотя я в курсе, что субфебрильный - совсем про другое.
Просто никому нельзя без последствий шляться вот так по порталам, границы которых пронизывают ветра весенней зимы, болтаясь между разных времён, проступающих друг сквозь друга как в каком-нибудь палимпсесте.
Другие снимки поездки тут: https://paslen.livejournal.com/2267029.html
Кажется, в начале августа, раз уж хадж в прошлое я предпринимаю два раза в год, «зимой» и «летом», в ЖЖ у меня все ходы записаны, дома посмотрю; важно то, что я не чувствовал разрыва между поездками, точно я туда каждый день езжу.
Точно оно там, на Северо-западе, каждый день куда-то, вместе со мной, течёт, как и положено повседневной жизни, облачённой в тысячи одежек-и-все-без-застёжек. Тем более, что дорога на Северок (сквозной пролёт Свердловского проспекта, мимо центра и проспекта Победы, с поворотом на «прямой как стрела», Комсомольский проспект) является для меня каскадом то ли архетипов, то ли стереотипов, то ли мыслительных суверенитетов и становления внутренней геометрии моей личности.
Если в прошлый раз я ездил домой на «верхушке лета», значит, это было уже после Олиной командировки, но до поездки в Италию - что принципиально для этого жанра хаджа в личное прошлое; потом объясню почему…
… если после Оли, но до Италии, значит, с Петровной и в дождь, когда, выйдя на "Пионерской" из маршрутки, я попал под сильный ливень в августе, укрылся на остановке и долго фотографировал пузыри на шоссе и проезжающие автомобили - всё равно идти никуда было нельзя, даже в книжный «Читай/Город», встроенный в антресоли бывших «Товаров для дома».
Тогда был дождь и я, пока дошёл до школы, промок. Петровна сидела в своей библиотеке и ждала Лерку, которая пришла чуть позже и начала менять носки.
Северок существует для меня непрерывным потоком, как и положено «повседневной жизни», но все поездки туда, два или три раза в году, я стараюсь делать непохожими друг на дружку.
Вот и теперь, пока еду и вспоминаю, они всё отчётливее и отчётливее проступают; проступают и, значит, рознятся, ощериваясь различиями, все равны как на подбор...
Погода это само собой, но можно же выйти на остановку раньше («Красного Урала»), чтобы пройти наискосок, или на остановку позже («Поликлиника»). Или сойти вообще на две остановки раньше, на «Чекушке» («Чайковского»), где Северок, за полуповоротом у «Косарева», только-только обретает непрерывность кварталов и превращается, наконец, в «стрелу».
Я исследую, говорю я себе всухомятку, разные территории и маршруты, точно разные аспекты реальности, пробую иные заходы и ракурсы, обязанные заполнить меня впечатлениями от Северка под завязку, напитать впрок до радостного утра, вплоть до следующей поездки в следующем году.
Я не в изгнанье, я в посланье, я считываю послание без адреса, коим Северо-запад Чердачинска плывёт с прошлого века, я даю этому посланию смысл; отыскиваю его.
Вновь оказаться здесь - всё равно как приблизиться к линии горизонта и заглянуть за него: что там происходит, где нас [уже] нет? Где раньше мы были, да сплыли? Помню, как я поймал этот тренд в Барселоне на площади Серда (который планировал Эшампле, а не Серта, который проектировал Фундасио Миро) у поворота на Оспиталет: здесь, в интровертных городских кварталов, невзрачных снаружи, но бесконечно разнообразных внутри, можно остановиться на любой улице и выйти на любой остановке.
Всюду будет не только жизнь, но и воронка постоянного расширения вглубь, окончательно делающая любое типовое место неповторимым. Именно этот момент ранней весны 2013-го я бы и положил в основу всего моего последующего тренда возвращения.
Не уверен, что стало понятней, но в этот раз я хотел «изучить» статус зданий, появившихся на привычных местах уже после нашего переезда на Российскую (далее везде), мерцающих для меня, поверх реальных ландшафтов.
В воспоминаниях и даже в предчувствиях их нет; мои умозрительные маршруты проложены как бы поверх них да сквозь.
Конечно, реальность упирается в новые стены, возведённые «когда нас уже нет», но иногда мне кажется, что это только проекции и я могу пройти их, совсем как мираж, насквозь.
Поэтому я и пошёл ходить по Коробке (Второму микрорайону, Микрашу) до того, как зашёл к Петровне в школу, так как обратно же мы пойдём вместе с ней и я уже не буду свободен в выборе маршрута и наблюдения на этими, музейными, по сути, реальностями - ведь я здесь как на экскурсии, то есть, подготовлен контекстом и жанром, а также застёгнут на все пуговицы, а спутники в музее только мешают - невольно начинаешь учитывать их, тут-то контакт с контекстом и потерян, как у того модема, что настраивается-настраивается на волну, да не понавыстроится…
…а с Петровной всё равно мы пойдём по другой биссектрисе в противоположную сторону - к Поликлинике, ведь мы почти всегда так с ней ходим и это тоже почти ритуал, непреложный в осуществлении.
Ритуал - важное слово, хотя и не ключевое: блуждая по Коробке, я вдруг подумал, что не могу приехать сюда в выходные дни. Почему?
Здесь мне и без субботы пусто, выходные, таким образом, оказываются, что ли, вскрытием приёма?
Неужели же я надеюсь встретить здесь кого-нибудь? Но кого?
Вот, правда, кого же и что это на надежда…
Ведь что сейчас улица и двор пусты, что в выходные…
Но почему-то мне кажется, что поездка в уикенд будет пробуксовывать.
Что же буксовать-то будет?
Мне важно понять это, так как через это, косвенно, от обратного, можно пробраться и во всё остальное - в то самое остальное, что, например, лежит в основе восприятия итальянских городов, так предсказуемых в своей непредсказуемости; когда ты приезжаешь в новое место на сутки и что-то понадкусовал, без особого проникновения под крышу (за исключением музея или магазина), а вечером обязан уехать обратно - на базу.
Или же выходные невозможны, потому что выкликание прошлого это тоже работа, трудная и почти невозможная, которую нужно работать в будни, а не тогда, когда заповедано отдыхать?
Или же я прекрасно понимаю, отдаю себе отчёт в невозможности возвращения этого самого прошлого?
В том, что воскресение его невозможно?
Словно бы в выходные Северок скидывает кожу, свои покровы, пользовательский интерфейс, способный держаться тяжёлыми общественными усилиями, тогда как в воскресение он будет сидеть дома и смотреть в окно, на которое я буду смотреть со стороны улицы - в тот самый подъезд, где я провёл 16 счастливых лет (не подозревая того, что счастлив или, точнее, никогда уже я не буду таким же безмятежным, как тогда), в те самые окна квартиры, которые теперь за решеткой (хрен, что увидишь)…
Он - это, видимо, дух места, его хромой гений?
Но в этот раз неожиданно вышло не так, как я планировал - Петровна оказалась занята на предвыборном участке: школа же и она подрабатывает в избирательной комиссии, базирующейся в школьной библиотеке (а где ж ещё?!), поэтому сегодня она занята до восьми, а не до четырёх, как обычно и как тогда…
Я понял об этом уже почти на выходе. И мы быстро, по-дежурному, пробежали с ней гамму встречных тем, почти в дверях (жанр такой): Петровна давно перестала меняться, застыла в одной поре, чем-то напоминая ландшафт этого места, где мы с ней встречаемся все эти годы и особенностям которого я посвятил свой последний роман «Красная кнопка» (извините, неизданный).
Понятно, что выборы, выборы, выборы, а ещё, почему-то вспомнили, как Петровна жила в Ташкенте, так как вокруг стало как-то много узбеков, а она их хорошо знает.
А потом, к четырём, начали подтягиваться заседатели из избирательной комиссии и я выкатился в школьный двор без Петровны, на размеренный шаг которой рассчитывал.
Я оказался без дела и без плана, так как ум козерога любит рассчитывать ближайшее будущее, а сейчас его не было - я мог пойти в сторону своего экс-двора, а мог - в сторону Автоцентра, куда когда-то ходил в прачечную, возле которой стоял наш первый гараж. Быстро, по-деловому, что ли, вышел из дверей школы, но тут же подзавис на ступеньках и мир, качнувшись вправо (разгорячённый разговором, который кубарем скатился в обрыв, я словно бы нечаянно оказался в холодной воде, но не очнулся-протрезвел-от-мороза, а словно бы попал за пелену-целлофан) качнулся не влево, но внутрь грудины - я смотрел в сторону своего пятиэтажного экс-дома, виднеющегося между двумя девятиэтажками.
Потому что жизнь - это то, что вне планов и расписаний. Правая многоэтажка (№ 37) была самым престижным жильём моих школьных времен - кооперативный и двухподъездный, он всегда был закрыт для меня даже на уровне прогулок, было странно зайти на детскую площадку кооператоров, выглядящих с дворовой точки зрения правоверных коробчан натуральными зажиточными людьми, куркулями, чуть ли не кулаками какими-нибудь.
…словно бы, совсем вне возраста, я выбежал из школы и сейчас иду домой, где меня уже мама на кухне ждёт.
Тайком покурила в форточку и снова принялась за готовку. В чистом, опрятном таком переднике.
Я действительно взял, да словил эту слоистую обманку, похожую на лёгкое головокружение или ложный, умозрительный обморок и зафиксировав её, поймал и попытался продлить, хотя бы и чересчур головно.
Я словно бы обернулся в это прошлое и поймал его отражение к луже (сегодня же Евдокия и воробушек обязан из неё напиться), чтобы весна вышла тёплой, как пишут в подобных случаях, «на какие-то доли секунды», так как Северок, и сегодня это уже было сказано, для меня является каскадом архетипов и общих мест, вырабатывавшихся именно здесь…
А формы всех этих чувств - флешбеки и наплывы воспоминаний, путающих эпохи, а также конструкции пространственно-временных порталов, позаимствованных из фантастики, такие же общие и стереотипные, сформированные в нас тотальной киноиндустрией - все они такие же стандартные и стереотипные, как жизнь кварталов, состоящих из панельных многоэтажек.
Чужаку - они, как китайцы, все на одно лицо, зато абориген способен различать здесь бесчисленное число оттенков, непередаваемых на другие ментальности или языки; для меня нет ничего интереснее такой невидимой работы, даже когда она не касается меня лично (хочется угадывать или реконструировать другие жизни как одну, единую всечеловечью жизнь), а уж если касается…
Качнувшись, но удержавшись на одной ноге без помощи Петровны и только оттого, что она не вышла со мной на воздух.
Вот что такое потеряться на пару мгновений, которые можно раскусывать, точно орех, крошить ядро, ощущая его вкус и фактуру, оказаться в нигде, обернутому в сторону школьного детства.
Оно где-то здесь, струится в воздухе как мороз или видимый зной, между деревьев участка, где мы, в ночь перед выпускным, закопали с Шаховым в земле бутылку водки.
Эти «доли секунд» или «пара мгновений», как ещё один штамп, быстро укутали меня в тысячу мелочей, так как невозможно же долго стоять без всего, точно генерал Карбышев на голом ветру.
Я как-то сразу, мгновенно, устал, так как если мама ждёт на кухне квартиры №2, видимой со школьного двора, идти до неё совсем недолго и можно полностью сохраниться.
Но, с другой стороны, часть интеллекта, которая, никогда не отключаясь, наблюдает за любой ситуацией со стороны, прекрасно помнит, что до реального сегодняшнего дома ехать минут сорок, а до этого ещё же нужно до остановки дойти - и такой перекрёсток противоречий внутри выматывает меня ещё сильнее.
Буквально на глазах.
Но я не мог не пойти в сторону бывшей своей пятиэтажки, хотя логичнее было бы сразу идти вверх - к Комсомольскому, к его троллейбусам и маршруткам.
Дом как дом, что с ним случится?
Всё больше зарастая щетиной памяти и превращаясь в трущобу (дверь в подъезд опять нараспашку, легковушки паркуются на газоне - с чем мы когда-то усиленно воевали всеми соседними домами), возле бывшего промтоварного курят - теперь в нём контора какая-то, в нашем газетном ящике - предвыборная листовка Грудинина.
Бывший пункт приёма стеклотары, что напротив детского сада, куда ходила Леночка, и кооперативной детской площадки (дядя Коля, его беззубый хозяин, похожий на артиста Буркова, странно благоволил к моим родителям и ко мне, почему-то выделяя нас из остальных обитателей Коробки) празднует двадцатилетие превращения в продуктовый.
Возле детсада (там, где у забора из-под земли вылезли трубы - при нас такого не было - а из труб торчат громадные вентили, похожие на корону российской империи)телефон мой начинает пищать сообщениями и уведомлениями разных программ и приложений - вытаскиваю, чтобы убедиться, что роуминг меня не разорит и, о, чудо, вижу, что айфон словил wi-fi, хотя я НИКОГДА не пользовался им на Северо-западе.
НИКОГДА и НИГДЕ.
Первым делом высыпались уведомления от Инстаграма, затем я увидел, что Леночка активно переписывается в Вибере с мамой, гриппующей вот уже пятый день с высокой температурой по особенно тяжёлой программе - и это выглядело так, будто я вновь провалился в какую-нибудь параллельность.
Словно бы подглядываю за чужим разговором.
Иногда так бывало с советскими АТС, когда вдруг в звонок вклинивались другие люди со своими диалогами, которые невозможно расчислить.
И обычно, тогда, в СССР, это были женщины.
Я тогда тоже вошёл в Вибер и начал набирать сообщение, что, мол, стою на Куйбышева перед нашим домом (хотя, на самом деле, я уже отошёл к Леночкиному ласточкиному гнезду), что неожиданно включился wi-fi (вот что это было?) и что я скоро буду, так как уже пробираюсь к Комсомольскому.
Ну, как скоро, ещё до остановки нужно дойти и до АМЗ доехать. Если, разумеется, не выйду на Доватора, чтобы найти вьетнамца в будочке на Доваторском рынке, который делает запасные ключи.
Разумеется, по всем правилам соляриса, мои сообщения решили не отправляться.
Портал закрылся. Шлюзы сомкнули зубастые пасти, чтобы не лишить остатка сил.
Тем более, что и подзарядиться-то было негде - я ведь не дома ещё, а на морозе в чужой стороне.
Сообщения в Вибер я отправил постфактум; уже на подъезде к посёлку.
Там, где, уже возле нашей неотформатированной окраины возле городского бора, замелькали места, кропотливо обживаемые все последние годы.
Маршрутка шла споро, без пробок и пауз.
Внутри неё пусто как в воскресение утром, когда все, как один, смотрят «Будильник», после него «Утреннюю почту», а затем, уже на «Служу Советскому Союзу» и на «Сельском часе» разбредаются по крохотным кухням.
В этой пустоте остро бил в ноздри избыток бензина, как если такая у маршрутки отрыжка и с этим придётся смириться как с чужой невоспитанностью.
Ехал и будто бы заболевал от избыточной неприкаянности, когда хочется прислониться виском к холодному стеклу окна, заляпанного грязью с внешней стороны (воробушек сегодня, таки, напился из лужи - чердачинский снег в марте какой-то особенно чёрный, болезнетворный) и закрыть глаза.
Водитель-славянин (большая редкость) радио не слушал, но смолил махру в фортку, выкинув бычок на долгом светофоре у художественного училища, ну, а вьетнамца на Доваторском рынке я проигнорировал: сильный озноб и общее недомогание, то ли невыспавшегося, то ли заболевающего человека, которое хочется назвать субфебрильным, хотя я в курсе, что субфебрильный - совсем про другое.
Просто никому нельзя без последствий шляться вот так по порталам, границы которых пронизывают ветра весенней зимы, болтаясь между разных времён, проступающих друг сквозь друга как в каком-нибудь палимпсесте.
Другие снимки поездки тут: https://paslen.livejournal.com/2267029.html