"Болезнь как метафора", два эссе Сюзан Сонтаг. "Ад Маргинем Пресс"/"Гараж"
Эссе о туберкулёзе и онкологии (1978) Сонтаг написала, когда первый раз заболела раком. Позже болезнь отступила, были годы заполненные творчеством и любовью.
Когда рак вернулся окончательно, Сонтаг написала эссе о СПИДе (1989), в котором основная тема первоначального «медицинского текста» (освободить болезни от мифов и метафор) была продолжена на другом материале.
Это обстоятельство (то, что Сонтаг не смогла или не захотела вернуться к этому эссе на новом этапе) кажется мне принципиальным для понимания как самих этих двух эссе, объединённых под одной обложкой, так и для фиксации писательского метода самой Сонтаг, предпочитавшей скользить по поверхности - вширь, а не вглубь.
Говорю это безоценочно, как о свойстве конкретной пластики, исключающей складки и трещины, обходящей морщины и методы бурения - Сонтаг гораздо важнее показать общий ландшафт проблемы или дискурса.
Именно поэтому она избегает каких-то личных эмоций, превращая страх в историко-культурный экскурс восприятия болезни - примерно так же, как Жан Старобинский поступил с меланхолией.
После двух монументальных томов записных книжек Сонтаг и её дневников (связанных, впрочем, больше с работой, чем с личной жизнью, с самореализацией, нежели с проживанием отпущенного), создавших в моём восприятии перекос ощущения от писательницы как архипелага документалистики, ждёшь от «Болезни как метафоры» самоанализа или же хроники болезни в духе того, что Петер Надаш сделал в «Собственной смерти».
Но Сонтаг заговаривает болезнь «сторонними материалами», предпочитая черпать их не из себя, а из «истории наблюдений» за всевозможными наблюдениями, накопленными за века борьбы с роковыми недугами.
Розыск параллелей и дополнительных сведений значительно увеличивает время работы над текстом - в горе ведь важна именно эта погружённость в наполненность конкретного момента, который можно превозмочь лишь усилием работы, работы как отвлечения.
«Труднее всего прожить ближайшие пять минут» (Мрожек), а если работаешь, то время перестаёт делиться на составляющие, процессор загружен отвлечённым мышлением, из-за чего болезнь (и даже, иногда, боль) будто ты перестают существовать. Понарошку, не в полную силу, но что может быть действеннее? Разве что сон, да медикаментозное забвение.
Это же, целиком перегревшемуся, как во время предельного летнего зноя, под воду нырнуть, плавая там, покуда хватает воздуха и возможности не дышать. Но как только запас кислорода заканчивается, обязательно выныриваешь, возвращаешься в жизнь.
Для того, чтобы отвлечение казалось полным, Сонтаг переводит ощущение от болезни в интеллектуальную плоскость, решает её как умственную проблему, сводя всё к вопросам восприятия.
«То есть я не хочу сказать, что метафора создаёт клиническую концепцию, но настаиваю на том, что она делает значительно больше, чем просто её подтверждает. Она соответствует клинической картине, ещё далеко не доказанной или доказуемой...»
Для этого, например, проблематизируя и заостряя, она начинает полемизировать сама с собой: так как «правильному» (правдоподобному, объективному) восприятию смертельных заболеваний мешают напластования метафор, мифологизаций и всяческих отношений, вполне естественных для любого человека.
Автор сборника «Против интерпретации» (едва ли не самой важной и заметной, методологически проработанной книги Сонтаг) начинает своё эссе 1989 года с абзаца, заканчивающегося следующим противоходом:
«Разумеется, невозможно думать без метафор. Но это не означает, что от некоторых метафор нельзя абстрагироваться или попытаться избавиться. Поскольку любое мышление - интерпретация. И не всегда правильно быть «против» интерпретации…»
Борьба с суевериями и мракобесием всегда полезна даже среди интеллектуалов (страх перед заболеванием способен поразить и оглупить ум любой степени самостоятельности, но, кажется, она («…метафоры и мифы убивают - вот моё убеждение…») должна совершаться другими средствами.
Например, максимально обобщёнными комиксами или мультяшками, максимально оторванными от конкретного человека, который тоже способен заболеть и умереть - и, следовательно, будет, хм…., неубедителен.
Сонтаг мешают некоторые метафоры, связанные с болезнями (туберкулёзные разработаны лучше, раковые хуже, спидовые только начинают разминаться), поэтому она начинает их деконструировать - только для того, чтобы на их место пришли другие.
Например, мне вот кажется, что переживание болезни, своей зацикленности на ней, заворожённостью, вполне может напоминать страсть. Иногда степень изощрения ума не способна повлиять на результат - существуют материи, независимые от степени нашего в них интеллектуального участия. И дождь не закончится, если его уже отработали поэты или фотографы.
Описание «следа в культуре» работает сугубо экстравертно и по касательной к конкретному телу, тогда как от подобной темы ждёшь чего-то другого, лежащего между культурой и телом.
Конгениальным болезни быть невозможно так, как это возможно в случаях с фильмами или некоторыми явлениями, типа гламура или кэмпа, но что тогда может сделать болезный и смертный автор?
Может быть, создать формальный аналог процесса? Показать пока ещё здоровому человеку то, чего у него нет и то, в чём автор, хотя бы отчасти, может быть эксклюзивен?
Сонтаг выбирает совершенно иную стратегию и проигрывает уже не в болезни, но в тексте, так как в случае с этими эссе, речь идёт даже не о лечении, но о градуснике. Настолько её рекомендации, к которым она прибегает, широки и абстрактны.
Сонтаг обладает безусловным авторитетом, но, видимо, есть такие области, где интеллектуальный авторитет перестаёт работать, включая всё более и более увеличивающийся зазор между статусом и выхлопом.
Тем более, когда речь идёт не просто о «статье в журнале» или необязательном чтении в самолёте, но о книге, претендующей на метод и на этап.
Вот Старобинский взял в «Чернилах меланхолии» задачу себе по зубам. Исполнил её, откатал точно обязательную программу без единой помарки. Немного скучно, но гигиенично.
И, вместе с тем, очень даже убедительно - так, как может убеждать в своей правоте любой долгожитель.
Ну, или долгожительница. Главное (?), что и после его ухода смысл им написанного не изменится.
Когда рак вернулся окончательно, Сонтаг написала эссе о СПИДе (1989), в котором основная тема первоначального «медицинского текста» (освободить болезни от мифов и метафор) была продолжена на другом материале.
Это обстоятельство (то, что Сонтаг не смогла или не захотела вернуться к этому эссе на новом этапе) кажется мне принципиальным для понимания как самих этих двух эссе, объединённых под одной обложкой, так и для фиксации писательского метода самой Сонтаг, предпочитавшей скользить по поверхности - вширь, а не вглубь.
Говорю это безоценочно, как о свойстве конкретной пластики, исключающей складки и трещины, обходящей морщины и методы бурения - Сонтаг гораздо важнее показать общий ландшафт проблемы или дискурса.
Именно поэтому она избегает каких-то личных эмоций, превращая страх в историко-культурный экскурс восприятия болезни - примерно так же, как Жан Старобинский поступил с меланхолией.
После двух монументальных томов записных книжек Сонтаг и её дневников (связанных, впрочем, больше с работой, чем с личной жизнью, с самореализацией, нежели с проживанием отпущенного), создавших в моём восприятии перекос ощущения от писательницы как архипелага документалистики, ждёшь от «Болезни как метафоры» самоанализа или же хроники болезни в духе того, что Петер Надаш сделал в «Собственной смерти».
Но Сонтаг заговаривает болезнь «сторонними материалами», предпочитая черпать их не из себя, а из «истории наблюдений» за всевозможными наблюдениями, накопленными за века борьбы с роковыми недугами.
Розыск параллелей и дополнительных сведений значительно увеличивает время работы над текстом - в горе ведь важна именно эта погружённость в наполненность конкретного момента, который можно превозмочь лишь усилием работы, работы как отвлечения.
«Труднее всего прожить ближайшие пять минут» (Мрожек), а если работаешь, то время перестаёт делиться на составляющие, процессор загружен отвлечённым мышлением, из-за чего болезнь (и даже, иногда, боль) будто ты перестают существовать. Понарошку, не в полную силу, но что может быть действеннее? Разве что сон, да медикаментозное забвение.
Это же, целиком перегревшемуся, как во время предельного летнего зноя, под воду нырнуть, плавая там, покуда хватает воздуха и возможности не дышать. Но как только запас кислорода заканчивается, обязательно выныриваешь, возвращаешься в жизнь.
Для того, чтобы отвлечение казалось полным, Сонтаг переводит ощущение от болезни в интеллектуальную плоскость, решает её как умственную проблему, сводя всё к вопросам восприятия.
«То есть я не хочу сказать, что метафора создаёт клиническую концепцию, но настаиваю на том, что она делает значительно больше, чем просто её подтверждает. Она соответствует клинической картине, ещё далеко не доказанной или доказуемой...»
Для этого, например, проблематизируя и заостряя, она начинает полемизировать сама с собой: так как «правильному» (правдоподобному, объективному) восприятию смертельных заболеваний мешают напластования метафор, мифологизаций и всяческих отношений, вполне естественных для любого человека.
Автор сборника «Против интерпретации» (едва ли не самой важной и заметной, методологически проработанной книги Сонтаг) начинает своё эссе 1989 года с абзаца, заканчивающегося следующим противоходом:
«Разумеется, невозможно думать без метафор. Но это не означает, что от некоторых метафор нельзя абстрагироваться или попытаться избавиться. Поскольку любое мышление - интерпретация. И не всегда правильно быть «против» интерпретации…»
Борьба с суевериями и мракобесием всегда полезна даже среди интеллектуалов (страх перед заболеванием способен поразить и оглупить ум любой степени самостоятельности, но, кажется, она («…метафоры и мифы убивают - вот моё убеждение…») должна совершаться другими средствами.
Например, максимально обобщёнными комиксами или мультяшками, максимально оторванными от конкретного человека, который тоже способен заболеть и умереть - и, следовательно, будет, хм…., неубедителен.
Сонтаг мешают некоторые метафоры, связанные с болезнями (туберкулёзные разработаны лучше, раковые хуже, спидовые только начинают разминаться), поэтому она начинает их деконструировать - только для того, чтобы на их место пришли другие.
Например, мне вот кажется, что переживание болезни, своей зацикленности на ней, заворожённостью, вполне может напоминать страсть. Иногда степень изощрения ума не способна повлиять на результат - существуют материи, независимые от степени нашего в них интеллектуального участия. И дождь не закончится, если его уже отработали поэты или фотографы.
Описание «следа в культуре» работает сугубо экстравертно и по касательной к конкретному телу, тогда как от подобной темы ждёшь чего-то другого, лежащего между культурой и телом.
Конгениальным болезни быть невозможно так, как это возможно в случаях с фильмами или некоторыми явлениями, типа гламура или кэмпа, но что тогда может сделать болезный и смертный автор?
Может быть, создать формальный аналог процесса? Показать пока ещё здоровому человеку то, чего у него нет и то, в чём автор, хотя бы отчасти, может быть эксклюзивен?
Сонтаг выбирает совершенно иную стратегию и проигрывает уже не в болезни, но в тексте, так как в случае с этими эссе, речь идёт даже не о лечении, но о градуснике. Настолько её рекомендации, к которым она прибегает, широки и абстрактны.
Сонтаг обладает безусловным авторитетом, но, видимо, есть такие области, где интеллектуальный авторитет перестаёт работать, включая всё более и более увеличивающийся зазор между статусом и выхлопом.
Тем более, когда речь идёт не просто о «статье в журнале» или необязательном чтении в самолёте, но о книге, претендующей на метод и на этап.
Вот Старобинский взял в «Чернилах меланхолии» задачу себе по зубам. Исполнил её, откатал точно обязательную программу без единой помарки. Немного скучно, но гигиенично.
И, вместе с тем, очень даже убедительно - так, как может убеждать в своей правоте любой долгожитель.
Ну, или долгожительница. Главное (?), что и после его ухода смысл им написанного не изменится.