"Лунный камень" Уилки Коллинза в переводе Мариэтты Шагинян
Ближе всего "Лунному камню" отнюдь не аутентичные викторианские диковины, но "Светила", роман 28-летней новозеландской женщины, пару лет назад получивший английского "Букера". Хотя бы тем близкий, что каждая последующая часть здесь меньше предыдущей (таким образом, первый кусок оказывается самым большим и занимает едва ли не половину книги) и рассказывается от лица другого рассказчика. Такая разноголосица выглядит дико современно - понадобилось почти два века наслоений и жанровых стереотипов для того, чтобы обратка вовлекла прото-текст в "смесительное лоно".
Для детективной литературы "Лунный камень" так же архетипичен, как "Встреча поезда" для кино (об этом лучше всего написано в Википедии). И тут самое интересное (но, при этом, совершенно неустанавливаемое): насколько для дебютного опуса закономерен именно такой расклад, который станет почти обязательным для полчищ последователей? То, что Агата Кристи вечность спустя доведёт до бриллиантового блеска (замкнутое помещение, узкий круг подозреваемых, ненадёжный рассказчик, отдалённое, чаще всего, усадебное место или отдельно стоящий дом, в непосредственной близости от Зыбучих песков, придающих роману Коллинза дополнительные обертона "готики" и "хоррора", колоритный сыщик со странностями) возникает из чёткой расчисленности задач, которые ставит перед собой автор.
Я уже неоднократно писал, что нынешний бум викторианского детектива (подарившего нам, к примеру, Бориса Акунина) возник откликом на появление мобильных телефонов, требующих совершенно иного построения интриги и введения дополнительных условий для невозможности прямой связи и улик. Если вы внимательно проанализируете детективы на "современные темы" лучшие из них стараются вылезти в какие-то новые психологические и социальные схемы, чтобы решиться не традиционными "аналоговыми" алиби и расследованиями, но прирасти за счёт каких-то экзотических (мистических, духовидческих, искусствоведческих) обстоятельств. Ну, или за счёт мирового заговора, в масштабах которого мобильные телефоны тонут как щепки. Ну, или же авторы их уходят в такую психологическую (психоаналитическую, психопатологическую) придурь, вязь которой делает средства современной связи совершенно излишними.
Уж не знаю насколько интуитивно (в отличие от биографий Диккенса жизнеописаний Коллинза мне пока не встречалось), но Уилки идеально высчитал архитектуру "Камня", что особенно хорошо видно на финальных его страницах. Впрочем, тут, как и в "Светилах" возникает одна и та же парадоксальная особенность - самыми густыми и особенно эффектными оказываются именно первые страницы романа, основанные на мнимом абсурде несостывок, объяснение коих обезжиривает к финалу читательский интерес едва ли не до уровня 0%. Пока действие таинственно и туманно, пока оно способно вырулить в ту или иную сторону, суггестия вырабатывает свои сценические эффекты на 146%. После чего интерес смещается в сторону "дальнейшего разоблачения" магии: прикольно наблюдать, как автор, демонстративно создавший себе максимально сложные условия (невеста сама, своими глазами, видела, как её сугубо положительный жених похищает алмаз из её спальни), распутывает их. Насколько убедительно он это делает.
И тут оказывается, что "Лунный камень", про который общим местом стало говорить как о замковом ключе детективного жанра, является оммажем своим литературным предшественников, интертекстуальной игрой с читателем. Именно аллюзии и реминисценции, которые Коллинз делает в проброс, якобы для характеристики двух не самых важных персонажей, их "англичанских странностей", полностью меняют символическое поле, на котором громоздятся странные и поначалу необъяснимые события.
У них, разумеется, есть и классический моралистический расклад - зло обязательно будет повержено, возмездие неотвратимо, стерпится слюбится, а то, что должно было произойти, обязательно произойдёт. Но гораздо приятней следить за удлинением литературных теней и отблеском очертаний "Робинзона Крузо", по которому, как по святой книге (!) гадает преданный и немного глуповатый дворецкий Габриэль Беттередж (ещё одно фундаментальное изобретение Коллинза), а так же за поклонами и реверансами, которые Коллинз делает в сторону Томаса де Квинси и его "Исповеди англичанина, употребляющего опиум".
Дело в том, что максимально усложнив себе задачу, Коллинз "отдал себя в руки правосудия" не оставил себе иного выхода, как подпасть под власть иррациональных сил. У Конан Дойла этот сюжет оправдания очевидного и выворачивания его на изнанку будет отыгран более эффективно и правдоподобно в "Голубом карбункуле". Но Дойлу и будет проще - ему не нужно было изобретать матрицы. Это нынешние беллетристы легко справляются с преодолением любых видимостей - отняв подлинное алиби и усложнив техзадание наличием мобилок и камер слежения, современная реальность подарила нынешним детективщикам другие способы отдохновения и читательского заблуждения. Тогда как Коллинз шёл по зыбучим пескам, ему предшествовали только гениально провидческие новеллы Эдгара По (мне, опять же, неизвестно был ли Уилки с ними знаком, хотя английский язык сближает английских и американских литераторов лучше любой аромагии) и, видимо, ничего более проработанного.
Вот он и не придумал ничего лучше опиумного опьянения, уравновесив его для пущей композиционной гармонии, телепатическим сеансом трёх агентов-индусов, охотившихся за Лунным камнем параллельно "официальному расследованию". Причём неловкость "опиумного решения" выказывается именно за счёт этого "сеанса космической связи", произведённого с помощью чернил, наливаемых в ладошку ребёнка исключительных способностей.
Дело в том, что телепатия, с помощью которой индусы узнали о прибытии сокровища в поместье, ритуал тайный и сокровенный, увидеть его никто из посторонних не мог. Если, конечно, рассуждать логически, а не выстраивать субъективную, намеренно условную композицию (кстати, странно, что до сих пор никто не снял по роману романтического сериала - там есть где развернуться и актёрам, и режиссёрам и художнику по костюмам), забредающую, в конечном счёте, на неопределённую, неопределившуюся территорию последних научных разысканий, позволяющих спекулировать и манипулировать читательским восприятием (слышал звон - да не знает в чём он).
Коллинз пытался забегать вперед, устраивая следственные эксперименты в духе неизобретённого тогда ещё психоанализа с участием гипноза, а, мимоходом, придумывает жанр, стоящий на стыке авантюрного и детективного жанров, определяя дискурс на десятилетия (если не сказать, что столетья) вперёд. Мой интерес, впрочем, был не нарративный, но хронотопный - важно было наблюдать не за построением фабульного аттракциона (хотя, конечно, и это тоже полезно), но за тем, как независимо от авторских намерений, работает эпистема, внутри которой текст был написан.
В данном случае, мне хотелось на себе прочувствовать медленное проистечение самого этого вещества "викторианского времени", принципиально базирующегося на социальной и бытовой незыблемости, перерастающей даже застой - то есть разрастающейся в неподвижную, но постоянно (поступательно) изощряющуюся в деталях семиотическую систему, прямо противоположную нашему информационному потопу, обрушивающемуся сразу и всерьёз. Иными словами, устав от нынешней медийной неврастении, захотелось чего-то медленного, плавного и печального.
Рема в том, что я покой не обрёл: многократно повторённая, всосанная культурой, матрица даже эйдос <эйдический пра/о-образ> заставляет фунциклировать по особенностям симулякра. Именно поэтому, в охоте за викторианством, я теперь взялся за Диккенса и читаю "Лавку древностей".
Для детективной литературы "Лунный камень" так же архетипичен, как "Встреча поезда" для кино (об этом лучше всего написано в Википедии). И тут самое интересное (но, при этом, совершенно неустанавливаемое): насколько для дебютного опуса закономерен именно такой расклад, который станет почти обязательным для полчищ последователей? То, что Агата Кристи вечность спустя доведёт до бриллиантового блеска (замкнутое помещение, узкий круг подозреваемых, ненадёжный рассказчик, отдалённое, чаще всего, усадебное место или отдельно стоящий дом, в непосредственной близости от Зыбучих песков, придающих роману Коллинза дополнительные обертона "готики" и "хоррора", колоритный сыщик со странностями) возникает из чёткой расчисленности задач, которые ставит перед собой автор.
Я уже неоднократно писал, что нынешний бум викторианского детектива (подарившего нам, к примеру, Бориса Акунина) возник откликом на появление мобильных телефонов, требующих совершенно иного построения интриги и введения дополнительных условий для невозможности прямой связи и улик. Если вы внимательно проанализируете детективы на "современные темы" лучшие из них стараются вылезти в какие-то новые психологические и социальные схемы, чтобы решиться не традиционными "аналоговыми" алиби и расследованиями, но прирасти за счёт каких-то экзотических (мистических, духовидческих, искусствоведческих) обстоятельств. Ну, или за счёт мирового заговора, в масштабах которого мобильные телефоны тонут как щепки. Ну, или же авторы их уходят в такую психологическую (психоаналитическую, психопатологическую) придурь, вязь которой делает средства современной связи совершенно излишними.
Уж не знаю насколько интуитивно (в отличие от биографий Диккенса жизнеописаний Коллинза мне пока не встречалось), но Уилки идеально высчитал архитектуру "Камня", что особенно хорошо видно на финальных его страницах. Впрочем, тут, как и в "Светилах" возникает одна и та же парадоксальная особенность - самыми густыми и особенно эффектными оказываются именно первые страницы романа, основанные на мнимом абсурде несостывок, объяснение коих обезжиривает к финалу читательский интерес едва ли не до уровня 0%. Пока действие таинственно и туманно, пока оно способно вырулить в ту или иную сторону, суггестия вырабатывает свои сценические эффекты на 146%. После чего интерес смещается в сторону "дальнейшего разоблачения" магии: прикольно наблюдать, как автор, демонстративно создавший себе максимально сложные условия (невеста сама, своими глазами, видела, как её сугубо положительный жених похищает алмаз из её спальни), распутывает их. Насколько убедительно он это делает.
И тут оказывается, что "Лунный камень", про который общим местом стало говорить как о замковом ключе детективного жанра, является оммажем своим литературным предшественников, интертекстуальной игрой с читателем. Именно аллюзии и реминисценции, которые Коллинз делает в проброс, якобы для характеристики двух не самых важных персонажей, их "англичанских странностей", полностью меняют символическое поле, на котором громоздятся странные и поначалу необъяснимые события.
У них, разумеется, есть и классический моралистический расклад - зло обязательно будет повержено, возмездие неотвратимо, стерпится слюбится, а то, что должно было произойти, обязательно произойдёт. Но гораздо приятней следить за удлинением литературных теней и отблеском очертаний "Робинзона Крузо", по которому, как по святой книге (!) гадает преданный и немного глуповатый дворецкий Габриэль Беттередж (ещё одно фундаментальное изобретение Коллинза), а так же за поклонами и реверансами, которые Коллинз делает в сторону Томаса де Квинси и его "Исповеди англичанина, употребляющего опиум".
Дело в том, что максимально усложнив себе задачу, Коллинз "отдал себя в руки правосудия" не оставил себе иного выхода, как подпасть под власть иррациональных сил. У Конан Дойла этот сюжет оправдания очевидного и выворачивания его на изнанку будет отыгран более эффективно и правдоподобно в "Голубом карбункуле". Но Дойлу и будет проще - ему не нужно было изобретать матрицы. Это нынешние беллетристы легко справляются с преодолением любых видимостей - отняв подлинное алиби и усложнив техзадание наличием мобилок и камер слежения, современная реальность подарила нынешним детективщикам другие способы отдохновения и читательского заблуждения. Тогда как Коллинз шёл по зыбучим пескам, ему предшествовали только гениально провидческие новеллы Эдгара По (мне, опять же, неизвестно был ли Уилки с ними знаком, хотя английский язык сближает английских и американских литераторов лучше любой аромагии) и, видимо, ничего более проработанного.
Вот он и не придумал ничего лучше опиумного опьянения, уравновесив его для пущей композиционной гармонии, телепатическим сеансом трёх агентов-индусов, охотившихся за Лунным камнем параллельно "официальному расследованию". Причём неловкость "опиумного решения" выказывается именно за счёт этого "сеанса космической связи", произведённого с помощью чернил, наливаемых в ладошку ребёнка исключительных способностей.
Дело в том, что телепатия, с помощью которой индусы узнали о прибытии сокровища в поместье, ритуал тайный и сокровенный, увидеть его никто из посторонних не мог. Если, конечно, рассуждать логически, а не выстраивать субъективную, намеренно условную композицию (кстати, странно, что до сих пор никто не снял по роману романтического сериала - там есть где развернуться и актёрам, и режиссёрам и художнику по костюмам), забредающую, в конечном счёте, на неопределённую, неопределившуюся территорию последних научных разысканий, позволяющих спекулировать и манипулировать читательским восприятием (слышал звон - да не знает в чём он).
Коллинз пытался забегать вперед, устраивая следственные эксперименты в духе неизобретённого тогда ещё психоанализа с участием гипноза, а, мимоходом, придумывает жанр, стоящий на стыке авантюрного и детективного жанров, определяя дискурс на десятилетия (если не сказать, что столетья) вперёд. Мой интерес, впрочем, был не нарративный, но хронотопный - важно было наблюдать не за построением фабульного аттракциона (хотя, конечно, и это тоже полезно), но за тем, как независимо от авторских намерений, работает эпистема, внутри которой текст был написан.
В данном случае, мне хотелось на себе прочувствовать медленное проистечение самого этого вещества "викторианского времени", принципиально базирующегося на социальной и бытовой незыблемости, перерастающей даже застой - то есть разрастающейся в неподвижную, но постоянно (поступательно) изощряющуюся в деталях семиотическую систему, прямо противоположную нашему информационному потопу, обрушивающемуся сразу и всерьёз. Иными словами, устав от нынешней медийной неврастении, захотелось чего-то медленного, плавного и печального.
Рема в том, что я покой не обрёл: многократно повторённая, всосанная культурой, матрица даже эйдос <эйдический пра/о-образ> заставляет фунциклировать по особенностям симулякра. Именно поэтому, в охоте за викторианством, я теперь взялся за Диккенса и читаю "Лавку древностей".