"Глазами художника". Ретроспектива А. Тапиеса в Палаццо Фортуни
По всему видно, что Палаццо Фортуни некогда процветало, затем пришло в полный упадок, теперь выставляет себя затейливым выставочным залом.
Одним из последних жителей дворца был Мариано Фортуни, декадент и театральный декоратор, захламивший второй этаж дворца живописным хламом.
Здесь есть и скульптуры и гипсовые отливки, африканские маски и бальные платья, архитектурные макеты и незаконченные фрески в ар-нувошном духе, посмертные лики Бетховена и Вагнера, а так же столы, заваленные рукописями, замысловатые картины и нутрянка шкафов, образующих живописные инсталляции.
Оригиналы гравюр Пиранези соседствуют с каменными буддамии павлиньими веерами; Мариано пробовал себя в самых разных творческих областях, но, как это часто бывает, ни в одной из них он не достиг чего-то существенного. Вековечного.
Остались только декорации.
Пролегомены к несостоявшейся (хотя кто знает, что там для Мариано было самым существенным) жизни…
На третьем этаже возникают роскошные венецианские окна от пола и до потолка, с неземными видами на скорлупки окружающих черепичных крыш, церквей и даже на промельк Гранд Канала.
Ещё этажом выше открывается большое (бальное) выставочное пространство с «корабельным» потолком, поддерживаемом деревянными балками.
Казалось бы, причём тут брутальный Тапиес (кстати, уже не первый раз замечаю рифмы и переклички между Венецианской и Каталонской республиками, особыми топосами, выпадающими из всеобщего расписания) ?
«Выставка Тапиеса в палаццо Фортуни» на Яндекс.Фотках
Вместе с большими и грубыми работами А. Тапиеса (в основном последних лет), широкими, фактурными, подчас иероглифичными, вздувающимися, привезли вещи из его коллекции - то, что Тапиес собирал всю свою жизнь и то, что теперь находится в фондах его Фонда.
Уже на нулевом этаже, где нет ничего, кроме обнажённой кирпичной кладки, вместе с картинами и ассамбляжами Тапиеса внезапно возникает картина Ротко или скульптура раннего Джакометти.
О, это очень весёлый эффект: сначала ты видишь картину в стиле Ротко, идеально вписанную в окружающую кирпичную разруху и думаешь, что Тапиес идеально схватил стиль экспрессиониста, затем читаешь этикетку и видишь, что это картина самого Ротко из собрания фонда Тапиеса в Барселоне.
ОК, правила игры приняты.
Второй этаж Палаццо был, по всей видимости, штаб-квартирой Мариано и перегружен больше остальных, поэтому работ Тапиеса тут не так много.
И все они вписаны в интерьерные расклады: очень геометрически перекрёстная картина с хаосом налетающих друг на дружку черт-стрел висит по соседству с «Тюрьмами» Пиранези, а холст словно бы написанный кровью сердца висит в закутке по соседству с алой работой, которая висит, лишь косвенно подсвеченная в полумгле, точно парит между стен.
На третьем этаже главное - окна, восторг запустения и длинные витрины с «книгами художника», которые Тапиес делал в собственной агрессивной манере всю свою сознательную.
Помимо прочего, оказывается, он иллюстрировал и Бродского.
Книга всего-то в пару десятков экземпляров раскрыта на странице с рукописным текстом: «Наклонившись, я шепну Тебе что-то: я благодарен за всё, за куриный хрящик и за стрёкот ножниц, уже кроящих мне пустоту…»
Нарочно или нет, но кураторы выбрали для выставки разворот с текстом, идеально описывающем ассамбляжи Тапиеса: где-то тут я видел след от впечатанных в гипс ножниц, ну, а куриный хрящик можно подменить любым другим физиологизмом (Тапиес, скажем, крайне любил изображать ступни).
Ну, или использовать в работах всё, что по руку подвернётся - от изгвазданной в краске тряпки до каких-нибудь гвоздей или поломанных инструментов.
На последнем этаже посреди большого зала выстроен лабиринт, внутрь которого приглашает картина с тремя стрелками, оказывающаяся оригиналом Кандинского.
На первом развороте всех встречает страничка партитуры Джона Кейджа (тоже оригинал из собрания Фонда), а дальше, шаг за шагом, ты оказываешься то в комнатушке с какими-то каменными ступками, то с какими-то скультурками Тапиеса, а то и с предметами экзотических культов - каждый из поворотов этого музея в музее такой же непредсказуемый как и логика (точнее, её отсутствие) в инсталляционном нагромождении бытовых предметов и всяческого искусства в жизни этого дома.
Очень вещный и очень отвлечённый (засимволизированный) Тапиес оказывается совмещенным с а) местным архитектурным контекстом (обшарпанные стены, высокие венецианские потолки, конфигурации готических окон); б) с разностильными предметами из коллекций Фортуни и самого Тапиеса, который обожал всевозможный живописный хлам, способный украсить очередную его инсталляцию - столы и стулья, скатерти и наволочки попадали в его ассамбляжи примерно так же, как мушки внутрь янтарного куска.
Все это перемешивается и весьма остроумно и точно дополняет друг друга.
Тапиеса в Европе много и я видел массу выставок с его участием (в том числе и персональных), неоднократно был в Барселонском Фонде Тапиеса и ходил по разным оформленным им местам.
Венецианская выставка, безусловно, самая лучшая из них.
Кому-то пришла в голову счастливая мысль соединить выжженную пустыню и захламлённую кладовку.
В конечном счёте, всё так счастливо сложилось, так как и у Тапиеса и у Фортунати есть внутри и пустыня, и кладовка, поэтому швов и переходов между ними практически незаметно: панно и картины (ассамбляжи и скульптуры) Тапиеса вписались в интерьеры Палаццо как влитые.
Как родные.
Как если всегда тут висели, и даже больше - как если были созданы прицельно под эти безнадзорные территории.
Одним из последних жителей дворца был Мариано Фортуни, декадент и театральный декоратор, захламивший второй этаж дворца живописным хламом.
Здесь есть и скульптуры и гипсовые отливки, африканские маски и бальные платья, архитектурные макеты и незаконченные фрески в ар-нувошном духе, посмертные лики Бетховена и Вагнера, а так же столы, заваленные рукописями, замысловатые картины и нутрянка шкафов, образующих живописные инсталляции.
Оригиналы гравюр Пиранези соседствуют с каменными буддамии павлиньими веерами; Мариано пробовал себя в самых разных творческих областях, но, как это часто бывает, ни в одной из них он не достиг чего-то существенного. Вековечного.
Остались только декорации.
Пролегомены к несостоявшейся (хотя кто знает, что там для Мариано было самым существенным) жизни…
На третьем этаже возникают роскошные венецианские окна от пола и до потолка, с неземными видами на скорлупки окружающих черепичных крыш, церквей и даже на промельк Гранд Канала.
Ещё этажом выше открывается большое (бальное) выставочное пространство с «корабельным» потолком, поддерживаемом деревянными балками.
Казалось бы, причём тут брутальный Тапиес (кстати, уже не первый раз замечаю рифмы и переклички между Венецианской и Каталонской республиками, особыми топосами, выпадающими из всеобщего расписания) ?
«Выставка Тапиеса в палаццо Фортуни» на Яндекс.Фотках
Вместе с большими и грубыми работами А. Тапиеса (в основном последних лет), широкими, фактурными, подчас иероглифичными, вздувающимися, привезли вещи из его коллекции - то, что Тапиес собирал всю свою жизнь и то, что теперь находится в фондах его Фонда.
Уже на нулевом этаже, где нет ничего, кроме обнажённой кирпичной кладки, вместе с картинами и ассамбляжами Тапиеса внезапно возникает картина Ротко или скульптура раннего Джакометти.
О, это очень весёлый эффект: сначала ты видишь картину в стиле Ротко, идеально вписанную в окружающую кирпичную разруху и думаешь, что Тапиес идеально схватил стиль экспрессиониста, затем читаешь этикетку и видишь, что это картина самого Ротко из собрания фонда Тапиеса в Барселоне.
ОК, правила игры приняты.
Второй этаж Палаццо был, по всей видимости, штаб-квартирой Мариано и перегружен больше остальных, поэтому работ Тапиеса тут не так много.
И все они вписаны в интерьерные расклады: очень геометрически перекрёстная картина с хаосом налетающих друг на дружку черт-стрел висит по соседству с «Тюрьмами» Пиранези, а холст словно бы написанный кровью сердца висит в закутке по соседству с алой работой, которая висит, лишь косвенно подсвеченная в полумгле, точно парит между стен.
На третьем этаже главное - окна, восторг запустения и длинные витрины с «книгами художника», которые Тапиес делал в собственной агрессивной манере всю свою сознательную.
Помимо прочего, оказывается, он иллюстрировал и Бродского.
Книга всего-то в пару десятков экземпляров раскрыта на странице с рукописным текстом: «Наклонившись, я шепну Тебе что-то: я благодарен за всё, за куриный хрящик и за стрёкот ножниц, уже кроящих мне пустоту…»
Нарочно или нет, но кураторы выбрали для выставки разворот с текстом, идеально описывающем ассамбляжи Тапиеса: где-то тут я видел след от впечатанных в гипс ножниц, ну, а куриный хрящик можно подменить любым другим физиологизмом (Тапиес, скажем, крайне любил изображать ступни).
Ну, или использовать в работах всё, что по руку подвернётся - от изгвазданной в краске тряпки до каких-нибудь гвоздей или поломанных инструментов.
На последнем этаже посреди большого зала выстроен лабиринт, внутрь которого приглашает картина с тремя стрелками, оказывающаяся оригиналом Кандинского.
На первом развороте всех встречает страничка партитуры Джона Кейджа (тоже оригинал из собрания Фонда), а дальше, шаг за шагом, ты оказываешься то в комнатушке с какими-то каменными ступками, то с какими-то скультурками Тапиеса, а то и с предметами экзотических культов - каждый из поворотов этого музея в музее такой же непредсказуемый как и логика (точнее, её отсутствие) в инсталляционном нагромождении бытовых предметов и всяческого искусства в жизни этого дома.
Очень вещный и очень отвлечённый (засимволизированный) Тапиес оказывается совмещенным с а) местным архитектурным контекстом (обшарпанные стены, высокие венецианские потолки, конфигурации готических окон); б) с разностильными предметами из коллекций Фортуни и самого Тапиеса, который обожал всевозможный живописный хлам, способный украсить очередную его инсталляцию - столы и стулья, скатерти и наволочки попадали в его ассамбляжи примерно так же, как мушки внутрь янтарного куска.
Все это перемешивается и весьма остроумно и точно дополняет друг друга.
Тапиеса в Европе много и я видел массу выставок с его участием (в том числе и персональных), неоднократно был в Барселонском Фонде Тапиеса и ходил по разным оформленным им местам.
Венецианская выставка, безусловно, самая лучшая из них.
Кому-то пришла в голову счастливая мысль соединить выжженную пустыню и захламлённую кладовку.
В конечном счёте, всё так счастливо сложилось, так как и у Тапиеса и у Фортунати есть внутри и пустыня, и кладовка, поэтому швов и переходов между ними практически незаметно: панно и картины (ассамбляжи и скульптуры) Тапиеса вписались в интерьеры Палаццо как влитые.
Как родные.
Как если всегда тут висели, и даже больше - как если были созданы прицельно под эти безнадзорные территории.