Джон Рёскин "Камни Венеции"
Та Венеция, которую мы знаем, закончила строиться и перестраиваться в веке XVII - XVIII, когда, вроде как, она и уже не существовала, но тупо влачила существование последыша (" синдром башни Монтеня").
Но нам же не впервой принимать очертания за суть, за аутентичный ландшафт, за предвестье наших собственных жизней: современному человеку, воспитанному на мешанине романтических и модернистских стереотипов, сложнее спуститься по исторической шкале куда-то ниже барокко (по себе сужу, ибо проще всего найти рифму между нынешней постиндустриальностью и всеми этими лакановскими сгибами).
Оттого-то мы и воспринимаем Венецию с высоты кочки нашего дня, тогда как противоход Рёскина идёт от генезиса к расцвету и, затем, начинающемуся упадку (который мы с вами воспринимаем как предвестье культурного взлёта, несмотря на то, что, по большому, как и по маленькому, счёту всё уже произошло, всё уже случилось).
Другое дело, что сила этого цивилизационного первоначала вышло столь мощной, что миазмы её распада мы до сих пор воспринимаем как самое лучшее из того, что породила Европа.
Книгу Рёскин написал, исходя из каких-то своих полемических прибамбасов, с целью доказать ничтожность ренессансной архитектуры, произрастающей из греко-римского наследия (то есть, «снимающей» чужие и давным-давно выхолощенные формы и каноны).
Рёскину куда дороже византийский и готический стили, главная красота которых - в ремесленных усилиях анонимного мастерового, главным двигателем которого была Вера [истинности истового подхода в искусстве Рёскин посвящает, пожалуй, самые поэтичные и возвышенные абзацы книги].
Ренессансная архитектура, миазмами которой до сих пор питаются ремесленники последующих эпохи, «начисто лишена жизни, добродетели, достоинства и способности творить добро. Она неизменна, неестественна, бесплодна, безрадостна и безбожна. Языческая по происхождению, возрожденная в безверии и гордыне, разбитая в старости параличом, она продолжает улавливать в свои сети всё благое и жизнеспособное, что кишело вокруг неё в юности…»
Именно поэтому развитие Венеции заканчивается в тот момент, когда исчерпывается «живая», а не ритуальная вера, некого самого религиозного из европейских городов.
Линия отрыва проходит через 1432 год, после которого город уже не развивается, но только проецирует пустые, совершенно выхолощенные формы - монография Рёскина посвящена ровно тому, что заявляется в заглавии.
С нечеловеческой дотошностью (на это ушло две зимы) им снимаются показания с камней Венеции, особенностей кладки и облицовки, классифицируются окна и двери, силуэты и рисунки капителей, описываются скульптурные композиции, украшающие архитектурные детали Дворца Дожей и других знаменитых зданий.
Однако, прежде чем перейти к классификации «камней», Рёскин «получает свидетельские показания Живописи»:
«Итак, Джон Беллини родился в 1423 году, а Тициан - в 1480-м. Джон Беллини и его брат Джентиле, который был двумя годами старше, замыкают ряд религиозных художников Венеции. Но самый торжественный дух религиозности оживляет их работы до конца. Религиозность полностью отсутствует в работах Тициана; в них нет ни малейшего намёка ни на религиозный характер, ни на религиозные пристрастия как самого художника, так и тех, для кого он творил. Его наиболее значительные священные сюжеты служили лишь темами для живописной риторики - композиции и цвета…
…Причина не только в том, что Джон Беллини был человеком религиозным, а Тициан - нет. И Тициан, и Беллини - истинные представители современных им живописных школ, и разница в их художественном чутье - следствие не столько различия в свойственных им врождённых чертах характеров, сколько в их изначальном образовании. Беллини воспитывался в вере, Тициан - в формализме. Между датами их рождения исчезла живая религия Венеции…»
Именно этот тезис и оказывается для Рёскина главным критерием оценки каменных творений, какими бы мелкими и внешне незаметными они бы не являлись (так и представляю дотошного старика благородной внешности, неторопливо зарисовывающего изнанку палаццо, обходящего колонну за колонной).
В его распоряжении не только методология и «самый прекрасный город земли», но ещё и прорва времени, главного туристического дефицита.
Понятно, ведь, что книга - повод подольше остаться в Венеции, замотивировать себя наполненным проведением времени, остальное - следствие и пафос.
Время - вот чего нам всем не хватает, причём не только здесь, хотя в плотно заставленном артефактами городе, дефицит времени ощущается особенно сильно - однако, Рёскин никуда не торопится, пока составляет таблицы или последовательно, одну за другой, описывает каждую из четырех сторон капителей нижнего ряда колонн Дворца Дожей.
Читать это достаточно скучно, хотя среди поточного наукообразия можно захватить и какие-то точные определения и наблюдения («Ум Тинторетто, несравнимо более глубокий и серьёзный, нежели ум Тициана, накладывает торжественность собственного тона на все свящённые предметы, к которым он приближается и порой забывается в религиозном рвении, но принцип трактовки у Тинторетто в общем и целом тот же, что и у Тициана; абсолютное подчинение религиозного сюжета декоративным и портретным целям…»), позволяющие ретроспективно вычислить критерии знаточеской оценки.
Если оно, конечно, тебе нужно.
Другое дело, что дотошность рифмуется с интенсивностью; погружаясь в описания камней и способов их вписанности в общегородской палимпсест, ты забываешься, будто бы действительно отправившись в путешествие.
Тем более, что книга построена как динамический переход от одной эпохи к другой - сначала Рёскин описывает самые древние храмы Торчелло и Мурано, затем, через изучение Дворца Дожей («…архитектурный пуп земли…») и византийских дворцов Гранд канала, выходит на византийский (много времени уделяется влиянию арабского искусства» Венеция и есть место встречи «севера и юга - бурный ледниковый поток и раскалённая лава…») и готический стили.
Самое интересное здесь - бурный исследовательский и личный (человеческий темперамент), упрятанный в строгую форму искусствоведческого эссе, но прорывающийся время от времени (в основном, в начале книги) лирическими отступлениями и резкими оценками.
Да, монографическому исследованию (теперь было бы важно прочитать «Прогулки по Флоренции», дабы сравнить два этих города с позиции Рёскина, хотя я не могу найти этой книги не в сети, не в магазинах) необязательно быть корректным; любые выходы за рамки жанра только приветствуются - совсем как высокая вода, время от времени затопляющая зимние улицы Венеции.
Понятно, ведь, что высокая вода создаёт массу неудобств и опасностей, однако ж, те, кто испытал на себе, говорят, что нет ничего прекраснее и романтичнее этого временного подтопления.
