"Посёлок АМЗ", предпоследняя остановка перед конечной
Посёлок (пгт) - компромисс между городом и деревней, натянутый между многоэтажных кварталов, за которыми накапливается город; здесь же, как над театральным партером висит омут, огромная акустическая яма, внутри которой вызревает автономная жизнь.
Все трудности и сложности поселковой жизни как раз и связаны со смешением жанров и форм: с одной стороны, одноэтажная частнособственническая жизнь с подробным аграрным циклом рассчитана на определённое (неторопливое и уединённое, когда тебя мало что и кто отвлекает) существование, тогда как всё уже давным-давно не так - и проходимость людей (прохожих, соседей, зевак, солдатиков, чужаков) через эти деревенские улицы вполне себе городская.
Самострой, возникший и распланированный ещё до индустриализации, лепился к «градоформирующему предприятию», не способному обеспечить тружеников жильём, из-за чего хозяйства и стоят здесь с незапамятных времен, практически не сдвинутые с места; тем же самым «штатным» распорядком.
Даже названия улиц не поменялись. Так и Москва идёт-шевелится по следам доисторического посада, однако же, там (да и везде, где только можно) на месте мазанок да засыпных хибар каменные дома выросли, а градус этажности подскочил ещё в позапрошлом веке; здесь же всё как и раньше, как «тогда».
И если бы не амфитеатр многоэтажек (началось всё с дома, построенного для глухонемых), постоянно подбирающихся всё ближе и ближе к огородам, можно было бы видеть и говорить исторически достоверный ландшафт бедного уральского поселения.
Никому в голову не придёт объявлять этот ландшафт «достоянием человечества» и поручать охранять ЮНЕСКО, ибо, казалось бы, чего такого - ну, подумаешь, бездонное небо, годами падающее на низину, расчерченную участками, проливающееся на неё осадками и раскрашивающее хрустальный купол свой переменной облачностью, панорама которой в режиме реального времени служит самым вдохновляющим людей кинематографом.
Это же такой пустяк - соразмерность жизни человека и того, что всех окружает.
Поселковое существование, корневое и кулаческое, против всякой советской воли закрепившееся на границах города ( в других местах, как на ул. Российской в районе ЧЭГРЕСа или на Артиллерийской оно практически исчезло, превратившись в труху, в пыль) теперь мало кому доступно и, тем более, внятно (де, зачем), нормой ныне повсеместно признаны бетонные квадратные метры, соответственно формирующие и соответственного человека.
А я ещё помню, когда автономное жильё было нормой; вот оно, парадоксальное везение русского человека - оказаться происходящим из рабочего посёлка, степень комфортности которого зависит не от властей, но твоей собственной сноровки и способности провести горячую воду и канализацию. Отстроиться.
Вот и отстраивались годами, в туалет ходили на улицу, «топтались», как говорила моя бабушка, накрепко связанные с землей, сезонами, погодой, небом.
Между тем, жизнь вокруг, то есть, за забором нашим менялась, менялась и изменилась до неузнаваемости.
Вот и к нам в посёлок пришла волна «второй индустриализации», имеющей в Чердачинске какие-то особенно уродливые формы: сначала окружили посёлок домами, затем срубили лес, отделяющий его от Уфимского тракта (федеральная, между прочим, трасса), затеяли экологически неблагополучную стройку.
Всё поменялось, кроме того, что у нас внутри; тем более, что как изменить логику посадок и сбора урожая, природе, ведь, про новые времена ничего не объяснишь…
…вот и трещит по швам полотно поселковой жизни, давая трещину то там, то здесь - плотно натянутое меж ошмётков городского хозяйства, оно, полотно, то есть, все ещё выполняет функцию отсутствия внятной (выше человеческого роста) линейности; то есть, продолжает ткать неформальность.
Человеку трудно в расчисленном; даже если он этого и не осознаёт, влюбленный в привычные маршруты и расписания, жизнь не может сводиться к аппетитам тела; есть же ещё и душа.
Функцию души внутри города поддерживают (должны) парки и скверы; нужно ли лишний раз обсуждать в каком они у нас находятся состоянии?
Нет, не нужно; вот почему так тем более важна неправильная поселковая геометрия, подъедаемая со всех сторон логикой бессовестного существования, строй которой так и настроен против всего живого в сторону нарастающего, громыхающего громогласного небытия.
