Елена Шварц, "Город жизни" - с иллюстрациями и комментариями, ч. 1
О своём неравнодушии к Габриэлле Д"Аннунцио я рассказал, кому смог, в серии статей в газетах, и здесь, и здесь:
===
В мае прошлого года в журнале "Звезда" вышел отрывок романа ныне, увы, покойной поэтессы Елены Шварц «Крылатый циклоп. Путеводитель по жизни Габриеле Д’Аннунцио» - "Город жизни", о самом интересном моменте в биографии итальянского поэта, его эксперименте с построением идеального государства в портовом Фиуме, ныне хорватской Риеке. Очень жалею, что журнал попал мне в руки после, а не до моей поездки в Риеку. Ведь до сих пор о фиумской авантюре и её авторе русскоязычному читателю было известно не много, в первую очередь, из очерка Ильи Кормильцева „Три жизни Габриеле Д’аннунцио” .
В целях распространения знаний о великом человеке я решил перепостить сюда "Город жизни", добавив в него немного фотографий и личных комментариев, сделаных на основе виденного своими глазами в Фиуме-Риеке и в рамках собственного изучения "даннунциологии"
===
Елена Шварц
"Город Жизни"
Глава из книги «Крылатый циклоп.
Путеводитель по жизни Габриеле Д’Аннунцио»
Вниманию читателей предлагается эпизод истории Италии, почти неизвестный в России. Речь идет об утопической и в то же время реальной республике Фьюме, просуществовавшей год и три месяца. Она неотторжима от имени одного из самых многообразных и неуловимых для понимания героев начала XX века - Габриеле Д’Аннунцио. Он был всемирно известным поэтом, прозаиком и драматургом, законодателем вкуса в Риме конца XIX века, кумиром парижских салонов, великим любовником, депутатом итальянского парламента от округа Ортона и пламенным сторонником вступления Италии в Первую мировую войну на стороне Антанты. Как только начались боевые действия, пятидесятидвухлетний любимец муз стал солдатом - и воевал, благодаря своей славе и статусу национального кумира, если позволено так выразиться, в самых разных жанрах, в разных родах войск по своей прихоти - сегодня летчик-наблюдатель, завтра офицер-пехотинец или моряк. Он не боялся смерти, скорее, он искал ее, но она ускользала. При неудачном приземлении самолета Д’Аннунцио потерял глаз.
Когда война закончилась, начался «пир победителей» - передел Европы. Италия чувствовала себя обманутой (ей сулили златые горы за вступление в войну) и обделенной. Существовавшее в стране движение ирредентистов - сторонников возвращения земель «по ту сторону моря» - набирало силу. Д’Аннунцио мечтал о великой Италии и, не желая, чтобы погибшие на его глазах воины умерли напрасно, решил присоединить город Фьюме, отданный по Версальскому договору новорожденной стране Югославии. Во главе отряда ардити («отважных» - так называли солдат ударных частей итальянской армии) он захватил город, не пролив ни капли крови, и стал строить идеальное государство. Пытаясь лучше понять и принять ближе к сердцу все происшедшее, вводя эту авантюру в современный контекст, можно уподобить ее тому, как если бы в нашу эпоху некий писатель-патриот, озаботившись возвращением утерянных территорий, с горсткой сторонников захватил, скажем, Севастополь и российская армия, блокировав город, выкуривала бы их оттуда ради сохранения хороших отношений с мировым сообществом.
«Всякое восстание - это творчество!» - произнес Д’Аннунцио однажды, и существование фьюманской республики действительно было творческим актом.
«Марш на Ронки»
В августе 1919 года конфронтация между итальянскими войсками и частями союзников во Фьюме достигла точки кипения. Население в основном поддерживало итальянцев. Происходили уличные бои, были убитые и раненые.
Итальянское правительство отозвало расквартированную в городе бригаду гренадеров. Вместо того чтобы, повинуясь приказу, вернуться в Рим, гренадеры остановились в Ронки, местечке, в котором по странному совпадению в 1882 году был арестован австрийцами итальянский патриот и соученик Д’Аннунцио Гульельмо Обердан, а в феврале 1917 года в госпитале лечился раненный при взрыве орудия Муссолини.
Там, в Ронки, группа офицеров Первого батальона - лейтенанты Фрассетто и Рускони и пятеро младших лейтенантов - поклялись страшной клятвой вернуться в город и присоединить Фьюме к Италии. Они направили послания нескольким видным политическим деятелям (в том числе и Муссолини) с просьбой возглавить их, но все уклонились. Тогда офицеры обратились к Д’Аннунцио с взволнованным призывом стать их вождем. Младший лейтенант Клаудио Гранжаке 5 сентября вручил его поэту.
Д’Аннунцио, несмотря на планы полета в Японию и новое любовное увлечение, не мог не откликнуться на подобное предложение. Ведь именно он всегда пламенно проповедовал, что Адриатика должна быть итальянской. Он считал себя не вправе откладывать поход на Фьюме еще и потому, что офицеры, принявшие это решение, не подчинились приказу и могли понести наказание как дезертиры.
За ним решился следовать и верный, служивший ему всю войну ординарец Итало Россиньоли, который, хотя уже и вышел в отставку, не желал покинуть Д’Аннунцио. Когда тот рассказал ему о своем плане, он воскликнул: «Эйа-эйа алала 1, Фьюме или смерть!»
Д’Аннунцио не смутила даже страшная лихорадка, высокая температура. Еще 9 сентября он обедал с Идой Рубинштейн и своей тогдашней возлюбленной пианисткой Луизой Баккара, но уже 10-го вместе с приехавшими за ним офицерами из числа принесших клятву, надев белоснежный мундир подполковника Новарских копейщиков, рано утром выехал в Ронки. Так состоялся знаменитый «марш на Ронки».
Перед отъездом он написал три письма - Луизе Баккара и Муссолини. Последнему он сообщал: «Завтра утром с оружием в руках возьму Фьюме». Третье письмо (открытое - тоже к Муссолини) появилось на следующий день в газете «Идеа национале»: «Жребий брошен. Когда вы будете читать это письмо, верный город уже будет занят мной. У меня лихорадка, но я выезжаю, так как это необходимо. Жить и благоденствовать не обязательно (парафраз изречения Помпея «Плыть необходимо, жить не обязательно» - Е. Ш.). Рассвет грядущего дня будет великолепен».
На катере Д’Аннунцио и Россиньоли доехали до Местре, где их уже ждал автомобиль (красный кабриолет «Фиат-4», который поэт сохранит как драгоценность среди других свидетельств героизма на территории своего прижизненного дома-музея). Вместе с лейтенантом Риккардо Фрассетто и присоединившимся к ним летчиком Гвидо Келлером поэт направился к Ронки, местечку в 15 километрах от Фьюме*.
* - похоже, тут Елена Шварц ошибается. Речь идёт о городке Ронки-дей-Леджонари (регион Фриули-Венеция-Джулия), который находится примерно в 70 км от Риеки - О.С.
Там их уже с нетерпением поджидал отряд из 196 гренадеров. В ожидании грузовиков, которые собирался угнать из военной части Келлер, Д’Аннунцио пришлось заночевать в бедняцкой хижине. Он был весь в жару, и ночью, по его словам, ему явилась тень Обердана. Поэт в полубреду поклялся призраку, что избежит его участи - не будет арестован и казнен. Все висело на волоске и грозило превратиться в фарс. Но Келлеру вместе с другими офицерами все-таки удалось добыть несколько военных грузовиков, на которых они в пять утра отправились во Фьюме. Келлер, весьма своеобразная личность, будет играть одну из главных ролей во всей фьюманской истории. В рюкзаке он носил с собой череп с напяленной на него черной феской ардити.
В Кастельнуово к ним присоединились четыре бронеавтомобиля со стрелками.
На развилке дорог, ведущих в Триест и Фьюме, Д’Аннунцио произнес первую из своих речей, которые позднее были собраны в книге под впечатляющим названием «Неиссякаемая урна».
Вскоре они обнаружили на дороге заграждение. Это был отряд ардити, которому генерал Дзоппи приказал любой ценой остановить экспедицию. Но командир отряда полковник Репетто присоединился к мятежникам.
По дороге колонна обрастала все новыми сторонниками.
Однако в километре от границы генерал Питталуга, командующий военным гарнизоном Фьюме, командированный туда в ожидании решений мирной конференции в Париже, остановил Д’Аннунцио, собираясь арестовать его. Поэт, вспомнив, как Наполеон, бежавший с Эльбы, распахнул шинель и сказал остановившему его генералу: «Вы узнаете меня? Стреляйте!», - продемонстрировал грудь, покрытую наградами, и предложил целить в нее. Смущенный Питталуга, пожав ему руку, отступил. На самой границе другой генерал - Ферреро смущенно и мягко тоже предложил ему вернуться. Но бронемашина в щепки разнесла пограничный шлагбаум и вся колонна последовала дальше.
Так, без единого выстрела, в 11.45 12 сентября 1919 года отряд (состоявший уже из двух с половиной тысяч бойцов) во главе с Д’Аннунцио вошел во Фьюме, восторженно приветствуемый народом. Этот день поэт назвал Днем Святого Входа и отмечал до конца жизни.
Звездный час
Я всегда жил против всего и против всех - не только
в итальянском Фьюме, - утверждая, подтверждая
и прославляя сам себя. Я играл с судьбой, с событиями, со жребиями,
со сфинксами и химерами.
Г. Д’Аннунцио. Секретная книга
12 сентября 1919 года стал первым днем сумасшедшей, противостоящей всему миру, флибустьерской свободной республики. Она стала единственным в мире, пусть эфемерным, государством, где в конституцию входило обязательное обучение музыке. И сама власть обязывала себя оставаться «децентрализованной, чтобы обеспечить гармоническое существование всех составляющих элементов общества». То есть само государство мыслилось как музыкальное произведение.
Наступил Звездный час Д’Аннунцио. Вся жизнь его была восхождением на эту гору, на эту безумную высоту, к этому одиночеству всесильного правителя, к существованию в роли кондотьера. Все последующее будет уже плавным скольжением вниз. Но пробил звездный час и для мало кому известного городка, чье имя и с итальянского и с сербского переводится как «река». Маленький рыбацкий поселок некогда был римской Тарсатикой*,
* - от римской Тарсатики осталась старинная крепость Трсат на окраине Риеки - О.С.
но Италии не принадлежал никогда. Почему из всех возможных целей на Адриатике был выбран именно он? Скорей всего из-за патриотической активности его жителей. А может быть, сластолюбивый Д’Аннунцио, как очарованный, влекся к этой заветной точке в глубине залива Карнаро, раскинувшего свои холмистые голубые берега по обе стороны города, шел на зов географической женственности?
Кроме того, он помнил слова Данте из девятой песни «Ада»: «...Pola, presso del Carnaro / ch’Italia chiude e suoi termini bagna» («Пола, что на берегу Карнарского залива, полагающего предел Италии и омывающего ее границы») - и, как поэт, мыслил себя исполнителем воли другого величайшего поэта. Ведь Фьюме находится в глубине Карнарского залива, севернее Полы и, следовательно, по начертанию Данте, входит в итальянские владения. Мечту об итальянской Адриатике он выразил еще в трагедии «Корабль», с молодости она как идефикс преследовала его - «горчайшая Адриатика» (такой она стала с момента поражения итальянского флота в 1866 году при Лиссе) перестанет быть горькой. Обретение Триеста и Истрии было недостаточным и даже оскорбительным итогом войны. Захват Фьюме - логическое следствие народного недовольства.
Разумеется, Фьюме - это только начало, думали те, кто его захватывал, в дальнейшем будут присоединены и другие территории на Адриатике. А другие надеялись, что с Фьюме начнется «покраснение» всей Италии, что его захват станет началом революции. Так полагали анархисты и фашисты, так мечталось в Москве. Хотя, несмотря на это, Маяковский написал яркое, запоминающееся, как всегда смешное, но несправедливое двустишие: «Фазан красив. Ума ни унции. / Фиуме спьяну взял Д’Аннунцио». Д’Аннунцио почти не пил, он был пьян и без вина (правда, после потери глаза он все чаще прибегал к помощи кокаина). Его опьянение было другого, высшего порядка. Опьянение безграничными возможностями жизни, открывшимися во время войны, всегда ломающей привычные рамки бытия.
Итак, вернемся в 12 сентября 1919 года, первый день долгого карнавала, безумного праздника. Около полудня колонна въезжает во Фьюме, где живет итальянский дух, несмотря на долгое австрийское господство. В узких улочках, мощенных мелким булыжником, застроенных низенькими домами, еще прохладно, утренний бриз веет над городом, еще не знающим о перемене своей судьбы. Колонну встречают только вооруженные отряды (среди них и женские) под водительством местного патриота Хост-Вентури. Они постарались собрать как можно больше солдат и моряков и помешали отплытию из фьюманского порта броненосца «Данте Алигьери». Так что имя Поэта носилось в воздухе и как бы благословляло Д’Аннунцио.
А он, утомленный двумя бессонными ночами и все еще страдавший от лихорадки, был препровожден соратниками в отель «Европа».
Но через два-три часа Гвидо Келлер разбудил его и вручил послание от жителей города, адресованное «губернатору». «Кто? Я? Губернатор?» - изумился Д’Аннунцио. Но тут же вскочил и, выйдя на балкон, произнес речь:
«Итальянцы Фьюме! В этом безумном и подлом мире наш город сегодня - символ свободы. Этот чудесный остров плывет в океане и сияет немеркнущим светом, в то время как все континенты Земли погружены во тьму торгашества и конкуренции. Мы - это горстка просвещенных людей, мистических творцов, которые призваны посеять в мире семена новой силы, что прорастут всходами отчаянных дерзаний и яростных озарений…»2
Закончив говорить, он развернул и поцеловал привезенное с собой итальянское знамя - этот стяг Д’Аннунцио уже целовал, выступая на Капитолии, им был покрыт гроб погибшего рядом с ним в бою товарища. Команданте (так его стали называть отныне и будут звать до конца жизни) призвал горожан поклясться на этом символе героизма и патриотизма, что они всегда будут верны Италии.
Так, как по мановению волшебной палочки или как во сне, поэт обрел новую ипостась - маленького царька крохотного государства, похожего на вымысел или мечту. Открылась возможность проведения невиданного эксперимента - создания идеального города-государства. Но, как всегда, получилось совсем не то, что замышлялось.
Первым делом Д’Аннунцио выпустил воззвание, в котором возвещал о победе, освобождении и окончательном присоединении Фьюме к Италии. Он заявлял, что берет власть в свои руки. На что, конечно, не имел никаких полномочий. Итальянское правительство не желало ссориться с союзниками. В глубине души Д’Аннунцио надеялся, что, как только он войдет во Фьюме, правительство Нитти падет и весь новый мировой порядок, установленный в Версале, изменится.
В тот же вечер Д’Аннунцио вместе с соратниками разместился в живописном палаццо - бывшей резиденции австрийского губернатора*.
* - сегодня здесь разместился Музей хорватского приморья - О.С.
Он приказал снять союзные флаги, оставив только итальянский, и тут же вызвал к себе командиров французского и английского отрядов и приказал им уйти из города в течение 24 часов. В городе французы охраняли свои тыловые склады. Их было больше других - семь сотен. Англию представлял небольшой отряд в двести человек, американцев было совсем немного. Но на рейде стояли броненосцы всех трех стран. Англичане попросили разрешения переместиться в деревню Волоска за линией перемирия. Д’Аннунцио ответил, что в этом нет никакого смысла и что итальянцы сами будут предотвращать провокации любого рода. Союзники были вынуждены согласиться. Они поставили только одно условие: флаги союзных государств должны быть с должным почетом спущены под ружейный салют. Команданте ответил: «Я всегда был вежлив. Это моя слабость» - и уступил им, после чего иностранные части прошли через город маршем. Местные жители, не столь воспитанные, как их новоявленный вождь, провожали их гнилыми плодами. Союзники оставили склады, набитые продовольствием и одеждой. Все это было тотчас реквизировано или, по мнению итальянского правительства, разграблено.
Однако американский крейсер «Питтсбург», взяв на борт своих полицейских, оставался в водах Карнаро, и французский броненосец «Кондорсе» тоже еще долго стоял на рейде. Французам не хотелось покидать Фьюме, несколько подразделений так и жили в порту, предоставив казармы победителям, но каждое утро поднимали французское знамя. Это вызывало раздражение итальянцев. Д’Аннунцио, для которого Франция была второй родиной, не спал по ночам, опасаясь, что прольется братская кровь, и отдал приказ не трогать французов.
Премьер Нитти был вне себя от ярости, узнав об этой авантюре, которую не удалось предотвратить несмотря на все принятые им меры. 14 сентября по его приказу в гавани Фьюме появились два торпедных катера. На борту «Кинжала» находился итальянский вице-адмирал Казанова. В порту стояло несколько военных кораблей - формально подчиняющихся правительству. Адмирал на лодке переправился на борт «Данте Алигьери», и приказал всем кораблям - «Нулло», «Мирабелло» и «Альба» - выйти в море. Офицеры и матросы не послушались его. Адмирала принудили сойти на берег - какое унижение для моряка! Д’Аннунцио арестовал его и тут же отпустил под честное слово. Так у инсургентов появился флот.