1936 г. Интервью Н. Островского...
22 декабря 1936 года - Скончался Советский писатель Николай Островский…
Интервью Николая Островского английской газете «Ньюс кроникл» за 2 месяца до смерти:
- Я только недавно начал читать «Как закалялась сталь» и прочел совсем мало: мне трудно читать по-русски. Очень немного из советской литературы переведено на английский язык.
- Да. Только «Тихий Дон», частично «Поднятая целина»...
- И еще есть антология. Но вы следите за советской литературой и знаете, что за последнее время советская литература дала мало хороших произведений.
- Вы думаете, что мало? Для меня было большой неожиданностью издание «Как закалялась сталь» в Японии: ведь там такая суровая жандармская цензура.
- Но цензура эта строга только к политически опасным вещам. В Японии очень большая интеллигенция.
- А «Как закалялась сталь», по-вашему, не опасна?
- Я прочел совсем немного, не могу судить. Но я знаю, что сейчас за границей большой интерес к вашей личности. Ведь в романе ваша личность играет большую роль.
- Раньше я решительно протестовал против того, что эта вещь автобиографична, но теперь это бесполезно. В книге дана правда без всяких отклонений. Ведь ее писал не писатель. Я до этого не написал ни одной строки. Я не только не был писателем, я не имел никакого отношения к литературе или газетной работе. Книгу писал кочегар, ставший руководящим комсомольским работником. Руководило одно - не сказать неправды. Рассказывая в этой книге о своей жизни, я ведь не думал публиковать книгу. Я писал ее для истории молодежных организаций (Истомол), о гражданской войне, о создании рабочих организаций, о возникновении комсомола на Украине. А товарищи нашли, что книга эта представляет и художественную ценность.
Если рассматривать «Как закалялась сталь» как роман, то там много недостатков, недопустимых с профессиональной, литературной точки зрения (ряд эпизодических персонажей, которые исчезают после одного-двух появлений). Но эти люди встречались в жизни, поэтому они есть в книге. Если бы книга писалась сейчас, то она, может быть, была бы лучше, глаже, но в то же время она потеряла бы свое значение и обаяние. Книга дает то, что было, а не то, что могло быть. В ней суровое отношение к правде. И в этом книга неповторима. Она не создание фантазии и писалась не как художественное произведение. Сейчас я пишу как писатель и создаю образы людей, которых не встречал в жизни, описываю события, в которых не участвовал.
- Каков сейчас тираж «Как закалялась сталь»?
- Тираж ее сейчас достигает 1 500 000, и до конца года будет еще несколько изданий, всего будет 1 750 000 - 2 000 000 экземпляров. В два-три года книга выдержала пятьдесят два издания. В одном 1936 году она издана тридцать шесть раз. Даже для наших темпов это грандиозно. Она нашла пути к сердцам читателей, особенно к молодежи, потому что, помимо своих художественных достоинств, без которых она не волновала бы, она сурово-правдива. Книга нашла людей, о которых в ней рассказано: они пишут мне, и ни один не сказал, что я как-то исказил события или характеры.
Все события и участники их даны без прикрас, со всеми плюсами и минусами, со всеми страданиями и радостями.
- Когда-то будет написан роман о вас, я в этом убежден. Пока еще это время не наступило. Но вас уже знают за границей? Буржуазия ценит мужество в людях. Ваше мужество вдохновляется большевистским духом. Из книги узнают человека, которого любит вся страна, которого уважает и бережет правительство.
- Вы - представитель буржуазной газеты, а ваши личные убеждения? Если вы - мужественный человек, вы должны сказать мне правду.
-«Ньюс кроникл» - либеральная газета. Мне приходилось не раз бросать работу в газетах, которые начинали вульгарно относиться к СССР. Я приехал сюда работать, так как мне хотелось жить в СССР и изучить его. Для меня несомненно, что коммунизм - следующий этап цивилизации.
- Безусловно! Но сейчас в капиталистических странах журналисты вынуждены прибегать ко лжи. Больше того, целые политические партии лгут в своей работе. Правды они говорить не могут, так как массы ОТОЙДУТ от них, и они должны маневрировать между двух групп - правящей группой и трудящимися массами.
Нас обвиняют в разрушении творений искусства, но вы видите всю подлость этой клеветы. Нигде искусство так не охраняется, как у нас. А читают ли где-нибудь Шекспира так, как у нас? И это рабочие, которых считают варварами. А вопросы гуманизма! Говорят, что мы забыли это слово. Подлая ложь. Наоборот, гуманизм по отношению к врагам был причиной многих ошибок. Наша мечта -возрождение человечества.
- Человечество понимает, что у вас дело идет хорошо. СССР посетил недавно один литовец, профессор, турист. Он не был здесь двадцать лет. В беседе со мной он сказал, что они думали, что без частной собственности, у большевиков не может дело пойти: стимула нет. Но, оказывается, дело идет. Он видит ГРОмадную работу по поднятию культурного уровня населения. И вот, настроенный против при приезде, он уезжает убежденный, что КОММУНИЗМ - большая сила. Он профессор философии, религиозен и очень недоволен, что в СССР царит атеизм. Он говорит, что КОММУНИсты, которые работают по принципам христианства, невольно, но обязательно станут христианами.
- Это парадокс. Великий ученый Павлов был очень долго религиозен. Но понятно, что у него это шло от воспоминаний детства и еще от некоторого фрондерства. Хочу - и иду в церковь, и никто запретить мне не может. Мы - коммунисты-материалисты и понимаем, как страшна машина угнетения человечества. Она уже отработала. Когда-то капитализм имел цивилизаторскую роль, созидательную. Хоть и на основе эксплуатации, но он создавал огромные ценности. Этого не будешь отрицать. Но то, что делается сейчас: выбрасываются в море бочки масла, тысячи тонн кофе...
- Известно ведь, что Рузвельт платил фермерам, чтобы они уничтожали свои посевы.
- Разве это не признак распада, гниения капитализма? Англия, огромная культурная страна в прошлом, сейчас не продолжает культурного роста. Там только старые ценности, сложенные в ящики, заплесневелые, и ничего нового. Наступил паралич, нужна новая свежая кровь, чтобы снова развиваться и творить. А новой крови они не могут взять, так как она только в коммунизме. Коммунизм - возрождение всего мира. А это для правящих классов звучит страшно. Политикой Англии руководят люди, место которых в доме умалишенных. Если страшен один сумасшедший с револьвером, то что же сказать о таких, которые могут бросить в бойню сорок пять миллионов человек, всю нацию и залить кровью весь мир? Как до сих пор не стало ясным за границей, что СССР не ставит своей целью все истребить?
- Нет, теперь уже начали это понимать.
- Да? В истории останутся имена одиночек-властителей, ужасных и жутких: Гитлера, Муссолини. Но самое отвратительное чудовище - это буржуазная печать. Каково положение журналиста: или лги и получай деньги, или будешь вышвырнут вон? У кого честное сердце, тот, откажется, а большинство пойдет на это.
Трудно удержать там честное имя. А ведь страшно жить так. Журналисты лгут сознательно. Они всегда знают правду, но продают ее. Это профессия проститутки. Фашисты видят отлично, где хорошо, но они будут уничтожать это хорошее из ненависти. И вот рабочие массы читают газеты, многие верят им. Это страшнее всего.
Мы уважаем честную открытую борьбу с оружием в руках. Я сам дрался и убивал и, будучи впереди цепи, вел на это других. Но не помню случая, чтобы мы уничтожали сдавшегося, безоружного врага. Это был уже не враг. Откуда осталась у бойцов теплота к этим людям, которых десять минут назад они без пощады рубили? Я сам отдавал последнюю махорку. Были отдельные, единичные выступления махновцев, недавно попавших в отряд, но мы их перевоспитывали и боролись с ними.
Я, если бы чувствовал неправоту дела, которое я выполняю, мне кажется, я не мог бы никогда улыбаться. Вы знаете, не надо было агитаторов, чтобы сделать пленных своими товарищами. Лучше агитатора - бойцы с их теплым отношением, которое разоблачало ложь офицеров. Пленный солдат, познанский крестьянин, чувствовал полное спокойствие за свою жизнь и быстро становился нашим. И совершенно другое отношение к пленным красноармейцам со стороны польских офицеров. Как они издевались: выкапывали глаза, истязали, уничтожали попавших в плен бойцов, эти носители культуры! А ведь говорили на Западе, что Польша - страж культуры?! Я сам видел все издевательства польских офицеров. Я могу смело говорить о них, я испытал их: вот откуда и пламя ненависти к фашистам.
Я знаю, что такое гнет капиталистической эксплуатации. Я работал с одиннадцати лет, и работал по тринадцать-пятнадцать часов в сутки. Но меня били. Били не за плохую работу, я работал честно, а за то, что не даю столько, сколько хозяину хотелось взять от меня. Таково отношение эксплуататоров к трудящимся во всем мире. И эти люди говорят о гуманности! А дома они слушают Вагнера и Бетховена, и призраки замученных ими людей не смущают их покоя. Их благополучие построено на нечеловеческом отношении к рабочим, которых они презирают за некультурность. Но как рабочий может стать культурным в условиях капиталистической эксплуатации? Не они ли тянут его назад, к средневековью? У нас тоже есть недостатки, но это остатки старого наследства...
- Какие недостатки имеете вы в виду?
- Отсталость сельского населения, например: на селе еще много неразвитых людей. Столетиями крестьян заставляли жить жизнью животных, не давая доступа к знанию, всячески затемняли сознание. Ведь единственной книгой для народа было «Евангелие» да еще рассказы о дьяволе. И это особенно последовательно проводилось в отношении национальных меньшинств. Давно ли в Кабардино-Балкарии изжиты чисто средневековые обычаи, обряды, жуткое отношение к женщине? Разжигание национальной розни - один из методов политики капиталистов. Вполне понятна их боязнь объединения угнетенных народов.
- Скажите: если бы не коммунизм, вы могли бы так же переносить свое положение?
- Никогда! Личное несчастье сейчас для меня второстепенно. Это понятно...
огда кругом безотрадно, человек спасается в личном, для него вся радость в семье, в узколичном кругу интересов. Тогда несчастья в личной жизни (болезнь, потеря работы и так далее) могут привести к катастрофе - человеку нечем жить. Он гаснет, как свеча. Нет цели. Она кончается там, где кончается личное. За стенами дома - жестокий мир, где все друг другу враги. Капитализм сознательно воспитывает в людях антагонизм, ему страшно объединение трудящихся. А наша партия воспитывает глубокое чувство товарищества, дружбы. В этом огромная духовная сила человека - чувствовать себя в дружеском коллективе.
Я лишился самого чудесного в жизни - возможности видеть жизнь. Прибавьте к этому огромные страдания, которые не дают ни секунды забвения. Это было огромное испытание воли, поверьте, можно сойти с ума, если позволить себе думать о боли. И передо мной встал вопрос: сделал ли я все, что мог? Но совесть моя спокойна. Я жил честно, лишился всего в борьбе. Что же мне остается? Предо мной темная ночь, непрерывные страдания. Я лишен всего, всех физических радостей, процесс еды для меня - мучение. Что можно сделать в моем положении?..
Но партия воспитывает в нас священное чувство - бороться до тех пор, пока есть в тебе искра жизни. Вот в наступлении боец падает, и единственная боль оттого, что он не может помочь товарищам в борьбе. У нас бывало так: легкораненые никогда не уходили в тыл. Идет батальон, и в нем человек двадцать с перевязанными головами. Создалась такая традиция борьбы, воспитывалось чувство гордости. За границей какой-нибудь барон или граф гордится своим старинным родом. У пролетариев есть своя гордость. И когда теперь наш товарищ вспоминает, что он был кочегаром, то он вспоминает об этом с гордостью. У вас это не звучит ничем, у вас рабочий - пустое место, ничто...
- Что вы читаете?
- Читаю все основные наши газеты и беллетристику. Мне надо учиться. Жизнь движется вперед, и я не могу отставать. На чтение уходит несколько часов в день.
- Как ваше самочувствие?
- Если бы вы спросили моего врача, то он сказал бы: «Я тридцать лет считал, что болен тот, кто ноет, кто жалуется на болезнь. А этого не узнаешь, когда он болен. А между тем сердце разрушено, нервы пылают, огромный упадок сил. Он должен три года ничего не делать, только есть и спать. А читать Анатоля Франса да Марка Твена, и то в маленьких дозах». А я работаю по пятнадцать часов в сутки. Как? Врачам непонятно. Но ничего сверхъестественного нет. Юридически я болен. Я переношу мучительные страдания, не оставляющие меня ни ночью, ни днем.
- Сколько вы спите?
- Семь-восемь часов.
- Где вы работали, когда началась ваша болезнь?
- Я политработник, секретарь комитета комсомола. А это значит - работа с 6 часов утра до 2 часов ночи. Для себя времени не оставалось совершенно.
- Можно сказать, что вы украинский Косарев?
- Нет. Я был скромным районным работником. После гражданской войны, в 1921 году, вернулся в мастерские. До 1923 года работал электромонтером. В 1923 году вернулся на границу, так как работать в мастерских не мог. Я обманул врачей, и меня послали в армию, где работал военным комиссаром. Потом до 1927 года работал в комсомоле. И все это время болел. А в 1927 году болезнь свалила меня окончательно. В армию ушел в 1919 году, в возрасте пятнадцати лет, и там вступил в комсомол.
- Вы мужественный человек. Мужество дает вам преданность идеям коммунизма. Это идейное коммунистическое мужество. Да?
- Да. Я могу каждую минуту погибнуть. Может быть, вслед за вами полетит телеграмма о моей гибели. Это меня не пугает, вот почему я работаю, не жалея жизни. Будь я здоров, я экономил бы силы для пользы дела. Но я хожу на краю пропасти и каждую минуту могу сорваться. Я это твердо знаю. Два месяца назад у меня было разлитие желчи и отравление желчью, я не погиб только случайно. Но как только упала температура, я немедленно принялся за работу и работал по двадцать часов в день. Я боялся, что погибну, не кончив книги.
- Почему такое название вы выбрали?
- Сталь закаляется при большом огне и сильном охлаждении. Тогда она становится крепкой и ничего не боится. Так закалялось и наше поколение в борьбе и страшных испытаниях и училось не падать перед жизнью. Я был малограмотен, до 1924 года я не знал хорошо русского языка.
Огромная работа над собой сделала из меня интеллигента. Я знал хорошо только политику, а этого для меня в тот период хватало. Больше всего учился, когда заболел: у меня появилось свободное время. Я читал по двадцать часов в сутки. За шесть лет неподвижности я прочел огромную массу книг.
- Я очень благодарен вам за беседу. Надеюсь увидеться с вами в Москве. Я сделаю это через НКИД.
- Хочу, чтобы в вашем сердце осталось тепло от нашей встречи. Мы доверчивы.
30 октября 1936 г.
Интервью Николая Островского английской газете «Ньюс кроникл» за 2 месяца до смерти:
- Я только недавно начал читать «Как закалялась сталь» и прочел совсем мало: мне трудно читать по-русски. Очень немного из советской литературы переведено на английский язык.
- Да. Только «Тихий Дон», частично «Поднятая целина»...
- И еще есть антология. Но вы следите за советской литературой и знаете, что за последнее время советская литература дала мало хороших произведений.
- Вы думаете, что мало? Для меня было большой неожиданностью издание «Как закалялась сталь» в Японии: ведь там такая суровая жандармская цензура.
- Но цензура эта строга только к политически опасным вещам. В Японии очень большая интеллигенция.
- А «Как закалялась сталь», по-вашему, не опасна?
- Я прочел совсем немного, не могу судить. Но я знаю, что сейчас за границей большой интерес к вашей личности. Ведь в романе ваша личность играет большую роль.
- Раньше я решительно протестовал против того, что эта вещь автобиографична, но теперь это бесполезно. В книге дана правда без всяких отклонений. Ведь ее писал не писатель. Я до этого не написал ни одной строки. Я не только не был писателем, я не имел никакого отношения к литературе или газетной работе. Книгу писал кочегар, ставший руководящим комсомольским работником. Руководило одно - не сказать неправды. Рассказывая в этой книге о своей жизни, я ведь не думал публиковать книгу. Я писал ее для истории молодежных организаций (Истомол), о гражданской войне, о создании рабочих организаций, о возникновении комсомола на Украине. А товарищи нашли, что книга эта представляет и художественную ценность.
Если рассматривать «Как закалялась сталь» как роман, то там много недостатков, недопустимых с профессиональной, литературной точки зрения (ряд эпизодических персонажей, которые исчезают после одного-двух появлений). Но эти люди встречались в жизни, поэтому они есть в книге. Если бы книга писалась сейчас, то она, может быть, была бы лучше, глаже, но в то же время она потеряла бы свое значение и обаяние. Книга дает то, что было, а не то, что могло быть. В ней суровое отношение к правде. И в этом книга неповторима. Она не создание фантазии и писалась не как художественное произведение. Сейчас я пишу как писатель и создаю образы людей, которых не встречал в жизни, описываю события, в которых не участвовал.
- Каков сейчас тираж «Как закалялась сталь»?
- Тираж ее сейчас достигает 1 500 000, и до конца года будет еще несколько изданий, всего будет 1 750 000 - 2 000 000 экземпляров. В два-три года книга выдержала пятьдесят два издания. В одном 1936 году она издана тридцать шесть раз. Даже для наших темпов это грандиозно. Она нашла пути к сердцам читателей, особенно к молодежи, потому что, помимо своих художественных достоинств, без которых она не волновала бы, она сурово-правдива. Книга нашла людей, о которых в ней рассказано: они пишут мне, и ни один не сказал, что я как-то исказил события или характеры.
Все события и участники их даны без прикрас, со всеми плюсами и минусами, со всеми страданиями и радостями.
- Когда-то будет написан роман о вас, я в этом убежден. Пока еще это время не наступило. Но вас уже знают за границей? Буржуазия ценит мужество в людях. Ваше мужество вдохновляется большевистским духом. Из книги узнают человека, которого любит вся страна, которого уважает и бережет правительство.
- Вы - представитель буржуазной газеты, а ваши личные убеждения? Если вы - мужественный человек, вы должны сказать мне правду.
-«Ньюс кроникл» - либеральная газета. Мне приходилось не раз бросать работу в газетах, которые начинали вульгарно относиться к СССР. Я приехал сюда работать, так как мне хотелось жить в СССР и изучить его. Для меня несомненно, что коммунизм - следующий этап цивилизации.
- Безусловно! Но сейчас в капиталистических странах журналисты вынуждены прибегать ко лжи. Больше того, целые политические партии лгут в своей работе. Правды они говорить не могут, так как массы ОТОЙДУТ от них, и они должны маневрировать между двух групп - правящей группой и трудящимися массами.
Нас обвиняют в разрушении творений искусства, но вы видите всю подлость этой клеветы. Нигде искусство так не охраняется, как у нас. А читают ли где-нибудь Шекспира так, как у нас? И это рабочие, которых считают варварами. А вопросы гуманизма! Говорят, что мы забыли это слово. Подлая ложь. Наоборот, гуманизм по отношению к врагам был причиной многих ошибок. Наша мечта -возрождение человечества.
- Человечество понимает, что у вас дело идет хорошо. СССР посетил недавно один литовец, профессор, турист. Он не был здесь двадцать лет. В беседе со мной он сказал, что они думали, что без частной собственности, у большевиков не может дело пойти: стимула нет. Но, оказывается, дело идет. Он видит ГРОмадную работу по поднятию культурного уровня населения. И вот, настроенный против при приезде, он уезжает убежденный, что КОММУНИЗМ - большая сила. Он профессор философии, религиозен и очень недоволен, что в СССР царит атеизм. Он говорит, что КОММУНИсты, которые работают по принципам христианства, невольно, но обязательно станут христианами.
- Это парадокс. Великий ученый Павлов был очень долго религиозен. Но понятно, что у него это шло от воспоминаний детства и еще от некоторого фрондерства. Хочу - и иду в церковь, и никто запретить мне не может. Мы - коммунисты-материалисты и понимаем, как страшна машина угнетения человечества. Она уже отработала. Когда-то капитализм имел цивилизаторскую роль, созидательную. Хоть и на основе эксплуатации, но он создавал огромные ценности. Этого не будешь отрицать. Но то, что делается сейчас: выбрасываются в море бочки масла, тысячи тонн кофе...
Click to view- Известно ведь, что Рузвельт платил фермерам, чтобы они уничтожали свои посевы.
- Разве это не признак распада, гниения капитализма? Англия, огромная культурная страна в прошлом, сейчас не продолжает культурного роста. Там только старые ценности, сложенные в ящики, заплесневелые, и ничего нового. Наступил паралич, нужна новая свежая кровь, чтобы снова развиваться и творить. А новой крови они не могут взять, так как она только в коммунизме. Коммунизм - возрождение всего мира. А это для правящих классов звучит страшно. Политикой Англии руководят люди, место которых в доме умалишенных. Если страшен один сумасшедший с револьвером, то что же сказать о таких, которые могут бросить в бойню сорок пять миллионов человек, всю нацию и залить кровью весь мир? Как до сих пор не стало ясным за границей, что СССР не ставит своей целью все истребить?
- Нет, теперь уже начали это понимать.
- Да? В истории останутся имена одиночек-властителей, ужасных и жутких: Гитлера, Муссолини. Но самое отвратительное чудовище - это буржуазная печать. Каково положение журналиста: или лги и получай деньги, или будешь вышвырнут вон? У кого честное сердце, тот, откажется, а большинство пойдет на это.
Трудно удержать там честное имя. А ведь страшно жить так. Журналисты лгут сознательно. Они всегда знают правду, но продают ее. Это профессия проститутки. Фашисты видят отлично, где хорошо, но они будут уничтожать это хорошее из ненависти. И вот рабочие массы читают газеты, многие верят им. Это страшнее всего.
Мы уважаем честную открытую борьбу с оружием в руках. Я сам дрался и убивал и, будучи впереди цепи, вел на это других. Но не помню случая, чтобы мы уничтожали сдавшегося, безоружного врага. Это был уже не враг. Откуда осталась у бойцов теплота к этим людям, которых десять минут назад они без пощады рубили? Я сам отдавал последнюю махорку. Были отдельные, единичные выступления махновцев, недавно попавших в отряд, но мы их перевоспитывали и боролись с ними.
Я, если бы чувствовал неправоту дела, которое я выполняю, мне кажется, я не мог бы никогда улыбаться. Вы знаете, не надо было агитаторов, чтобы сделать пленных своими товарищами. Лучше агитатора - бойцы с их теплым отношением, которое разоблачало ложь офицеров. Пленный солдат, познанский крестьянин, чувствовал полное спокойствие за свою жизнь и быстро становился нашим. И совершенно другое отношение к пленным красноармейцам со стороны польских офицеров. Как они издевались: выкапывали глаза, истязали, уничтожали попавших в плен бойцов, эти носители культуры! А ведь говорили на Западе, что Польша - страж культуры?! Я сам видел все издевательства польских офицеров. Я могу смело говорить о них, я испытал их: вот откуда и пламя ненависти к фашистам.
Я знаю, что такое гнет капиталистической эксплуатации. Я работал с одиннадцати лет, и работал по тринадцать-пятнадцать часов в сутки. Но меня били. Били не за плохую работу, я работал честно, а за то, что не даю столько, сколько хозяину хотелось взять от меня. Таково отношение эксплуататоров к трудящимся во всем мире. И эти люди говорят о гуманности! А дома они слушают Вагнера и Бетховена, и призраки замученных ими людей не смущают их покоя. Их благополучие построено на нечеловеческом отношении к рабочим, которых они презирают за некультурность. Но как рабочий может стать культурным в условиях капиталистической эксплуатации? Не они ли тянут его назад, к средневековью? У нас тоже есть недостатки, но это остатки старого наследства...
- Какие недостатки имеете вы в виду?
- Отсталость сельского населения, например: на селе еще много неразвитых людей. Столетиями крестьян заставляли жить жизнью животных, не давая доступа к знанию, всячески затемняли сознание. Ведь единственной книгой для народа было «Евангелие» да еще рассказы о дьяволе. И это особенно последовательно проводилось в отношении национальных меньшинств. Давно ли в Кабардино-Балкарии изжиты чисто средневековые обычаи, обряды, жуткое отношение к женщине? Разжигание национальной розни - один из методов политики капиталистов. Вполне понятна их боязнь объединения угнетенных народов.
- Скажите: если бы не коммунизм, вы могли бы так же переносить свое положение?
- Никогда! Личное несчастье сейчас для меня второстепенно. Это понятно...
огда кругом безотрадно, человек спасается в личном, для него вся радость в семье, в узколичном кругу интересов. Тогда несчастья в личной жизни (болезнь, потеря работы и так далее) могут привести к катастрофе - человеку нечем жить. Он гаснет, как свеча. Нет цели. Она кончается там, где кончается личное. За стенами дома - жестокий мир, где все друг другу враги. Капитализм сознательно воспитывает в людях антагонизм, ему страшно объединение трудящихся. А наша партия воспитывает глубокое чувство товарищества, дружбы. В этом огромная духовная сила человека - чувствовать себя в дружеском коллективе.
Я лишился самого чудесного в жизни - возможности видеть жизнь. Прибавьте к этому огромные страдания, которые не дают ни секунды забвения. Это было огромное испытание воли, поверьте, можно сойти с ума, если позволить себе думать о боли. И передо мной встал вопрос: сделал ли я все, что мог? Но совесть моя спокойна. Я жил честно, лишился всего в борьбе. Что же мне остается? Предо мной темная ночь, непрерывные страдания. Я лишен всего, всех физических радостей, процесс еды для меня - мучение. Что можно сделать в моем положении?..
Но партия воспитывает в нас священное чувство - бороться до тех пор, пока есть в тебе искра жизни. Вот в наступлении боец падает, и единственная боль оттого, что он не может помочь товарищам в борьбе. У нас бывало так: легкораненые никогда не уходили в тыл. Идет батальон, и в нем человек двадцать с перевязанными головами. Создалась такая традиция борьбы, воспитывалось чувство гордости. За границей какой-нибудь барон или граф гордится своим старинным родом. У пролетариев есть своя гордость. И когда теперь наш товарищ вспоминает, что он был кочегаром, то он вспоминает об этом с гордостью. У вас это не звучит ничем, у вас рабочий - пустое место, ничто...
- Что вы читаете?
- Читаю все основные наши газеты и беллетристику. Мне надо учиться. Жизнь движется вперед, и я не могу отставать. На чтение уходит несколько часов в день.
- Как ваше самочувствие?
- Если бы вы спросили моего врача, то он сказал бы: «Я тридцать лет считал, что болен тот, кто ноет, кто жалуется на болезнь. А этого не узнаешь, когда он болен. А между тем сердце разрушено, нервы пылают, огромный упадок сил. Он должен три года ничего не делать, только есть и спать. А читать Анатоля Франса да Марка Твена, и то в маленьких дозах». А я работаю по пятнадцать часов в сутки. Как? Врачам непонятно. Но ничего сверхъестественного нет. Юридически я болен. Я переношу мучительные страдания, не оставляющие меня ни ночью, ни днем.
- Сколько вы спите?
- Семь-восемь часов.
- Где вы работали, когда началась ваша болезнь?
- Я политработник, секретарь комитета комсомола. А это значит - работа с 6 часов утра до 2 часов ночи. Для себя времени не оставалось совершенно.
- Можно сказать, что вы украинский Косарев?
- Нет. Я был скромным районным работником. После гражданской войны, в 1921 году, вернулся в мастерские. До 1923 года работал электромонтером. В 1923 году вернулся на границу, так как работать в мастерских не мог. Я обманул врачей, и меня послали в армию, где работал военным комиссаром. Потом до 1927 года работал в комсомоле. И все это время болел. А в 1927 году болезнь свалила меня окончательно. В армию ушел в 1919 году, в возрасте пятнадцати лет, и там вступил в комсомол.
- Вы мужественный человек. Мужество дает вам преданность идеям коммунизма. Это идейное коммунистическое мужество. Да?
- Да. Я могу каждую минуту погибнуть. Может быть, вслед за вами полетит телеграмма о моей гибели. Это меня не пугает, вот почему я работаю, не жалея жизни. Будь я здоров, я экономил бы силы для пользы дела. Но я хожу на краю пропасти и каждую минуту могу сорваться. Я это твердо знаю. Два месяца назад у меня было разлитие желчи и отравление желчью, я не погиб только случайно. Но как только упала температура, я немедленно принялся за работу и работал по двадцать часов в день. Я боялся, что погибну, не кончив книги.
- Почему такое название вы выбрали?
- Сталь закаляется при большом огне и сильном охлаждении. Тогда она становится крепкой и ничего не боится. Так закалялось и наше поколение в борьбе и страшных испытаниях и училось не падать перед жизнью. Я был малограмотен, до 1924 года я не знал хорошо русского языка.
Огромная работа над собой сделала из меня интеллигента. Я знал хорошо только политику, а этого для меня в тот период хватало. Больше всего учился, когда заболел: у меня появилось свободное время. Я читал по двадцать часов в сутки. За шесть лет неподвижности я прочел огромную массу книг.
- Я очень благодарен вам за беседу. Надеюсь увидеться с вами в Москве. Я сделаю это через НКИД.
- Хочу, чтобы в вашем сердце осталось тепло от нашей встречи. Мы доверчивы.
30 октября 1936 г.