(no subject)
Сборник "Вехи" (март 1909 г.) составлялся из отдельных статей, авторы которых не читали статьи других участников до выхода сборника. Ознакомившись после его публикации со "страшной фразой" в статье Гершензона
"Между нами и нашим народом - иная рознь. Мы для него - не грабители, как свой брат деревенский кулак; мы для него даже не просто чужие, как турок или француз: он видит наше человеческое и именно русское обличие, но не чувствует в нас человеческой души, и потому он ненавидит нас страстно, вероятно с бессознательным мистическим ужасом, тем глубже ненавидит, что мы свои. Каковы мы есть, нам не только нельзя мечтать о слиянии с народом, - бояться его мы должны пуще всех казней власти и благословлять эту власть, которая одна своими штыками и тюрьмами еще ограждает нас от ярости народной"
некоторые участники заявили, что если бы знали о ней заранее, то не согласились бы участвовать в сборнике.
То есть "Вехи" закончили там, где нужно было начинать.
* * *
А вот отрывок из Мережковского (очерк "Великий Гнев" // "Русское слово" 13 мая 1910 №108):
Собирались небольшими кружками от 12-20 человек и в закрытых собраниях, и в частных домах. Всякие вопросы подымались, но всегда было это: «вы и мы». Кто бы среди «нас» ни сидел, - молодой современный поэт, студент, революционер, марксист, сектант, учитель, - это всё для них были одинаковые «вы», интеллигенты, «господа»-враги. Крестьянин и рабочий, бывало, спорили до ссоры, чуть не ругали друг друга «интеллигентом» (новая ругань!), - но уходили вместе, там, где-то, на улице, вдали от вражеских ушей, сговаривались, к какому-то своему соглашению приходили и оставались-таки «мы».
Больной, озлобленный рабочий кричал и бранился; добрый, здоровый севастопольский матрос говорил детски-мягко; но по существу они были одно: кричала в рабочем его болезнь, желчь, а в матросе говорила его детская природа - об одном и том же.
Много других общих черт и общих душевных уклонов открыли нам эти беседы. Но пока я намеренно останавливаюсь на этом одном: на объединяющей ненависти «их» к «нам», народа к интеллигенции, - на великом гневе.
Это вовсе не зависть и злоба европейскаго рабочего к «буржуям». Это - что-то более стихийное, первоначальное, глубокое, уходящее корнями в историю, а главное - более безкорыстное. «Интеллигент» и «барин» вовсе не то, что «буржуа». Да и где она, буржуазия наша?
Боюсь, что многие из нас, не видящие этой ненависти, обманывают себя. Закрыть глаза тут очень легко. Но вспомним кое-кого из наших старых романтиков, «ходивших в народ», жизнь этому народу отдавших: не наталкивались ли они на ту же страшную стену? Не все скрывали правду от себя. Когда же и с другой стороны надвинулась на них ненависть правительственная, многие были раздавлены между этими двумя стенами. А память о них живет ли в народе? От декабристов до наших дней это для него - «интеллигенты», «господа», «баре», которые хотели своего.
[...]
- Хорошо вы ненавидите, только адресом ошибаетесь, - сказал однажды, не стерпев, умный и злой интеллигент одному из наших Степанов. Но тот, кажется, так и не понял, даже не услышал.
IV.
«Народ терпит настоящий строй, потому что он всё-таки меньшее зло. А сладко ли будет, если интеллигенция возьмет власть? Нет, уж не дай Бог! Лучше всё, чем это...»
- Ага, вот оно что! - может воскликнуть интеллигентный читатель. - Степаны-то ваши просто черносотенники!
Нет, слова эти говорил вовсе не черносотенник. Но, по правде сказать, я затрудняюсь определить привычными интеллигентскими словами политические убеждения моих собеседников. Оставив в стороне «черносотенство», как «союзничество», надо, однако, признать, что основная идея стараго порядка у них живее, искреннее, глубже, чем это принято думать. Не идея, впрочем, не сознание, а какое-то слепое подощущение, подсознание, если можно так выразиться. Встречаются, правда, монархисты и сознательные, но, повторяю, не про тех я говорю, кого мы называем «черносотенцами».
Вернемся же к объединяющей этих людей великой ненависти.
[...]
Имеют ли право говорить от лица народа люди, которых я слышал говорящими, - вопрос, конечно, спорный и даже неразрешимый. Но все они себя с народом утверждают, отрицая интеллигенцию, которая для них такая же сплошная среда, безличная, стихийная, как для нас - народ. Свои различия, своя лица они видят, наши - нет.
«Небось, давали нам какие-то брошюрки завалящие, по двугривенному сотня, а своё, настоящее, про себя берегли... Но полно, теперь уж никого не обманете! Знаем, где раки зимуют... Народ должен самостоятельно, без вашей интеллигентской помощи вырабатывать новые ценности, и эта работа уже происходит. И вам в ней части нет!» (Всё почти дословно из речи одного рабочего).
[...]
Да, враги. Везде, всегда. «Между нами и вами утверждена великая пропасть». Вот ещё одно доказательство российской тьмы и дикости, лишнее подтверждение необходимости света въ России, но не будем закрывать глаз: это было, это есть.
И вот в этой-то стране А.И. Гучков со товарищи мудро задумали устроить захват власти интеллигенцией.
"Между нами и нашим народом - иная рознь. Мы для него - не грабители, как свой брат деревенский кулак; мы для него даже не просто чужие, как турок или француз: он видит наше человеческое и именно русское обличие, но не чувствует в нас человеческой души, и потому он ненавидит нас страстно, вероятно с бессознательным мистическим ужасом, тем глубже ненавидит, что мы свои. Каковы мы есть, нам не только нельзя мечтать о слиянии с народом, - бояться его мы должны пуще всех казней власти и благословлять эту власть, которая одна своими штыками и тюрьмами еще ограждает нас от ярости народной"
некоторые участники заявили, что если бы знали о ней заранее, то не согласились бы участвовать в сборнике.
То есть "Вехи" закончили там, где нужно было начинать.
* * *
А вот отрывок из Мережковского (очерк "Великий Гнев" // "Русское слово" 13 мая 1910 №108):
Собирались небольшими кружками от 12-20 человек и в закрытых собраниях, и в частных домах. Всякие вопросы подымались, но всегда было это: «вы и мы». Кто бы среди «нас» ни сидел, - молодой современный поэт, студент, революционер, марксист, сектант, учитель, - это всё для них были одинаковые «вы», интеллигенты, «господа»-враги. Крестьянин и рабочий, бывало, спорили до ссоры, чуть не ругали друг друга «интеллигентом» (новая ругань!), - но уходили вместе, там, где-то, на улице, вдали от вражеских ушей, сговаривались, к какому-то своему соглашению приходили и оставались-таки «мы».
Больной, озлобленный рабочий кричал и бранился; добрый, здоровый севастопольский матрос говорил детски-мягко; но по существу они были одно: кричала в рабочем его болезнь, желчь, а в матросе говорила его детская природа - об одном и том же.
Много других общих черт и общих душевных уклонов открыли нам эти беседы. Но пока я намеренно останавливаюсь на этом одном: на объединяющей ненависти «их» к «нам», народа к интеллигенции, - на великом гневе.
Это вовсе не зависть и злоба европейскаго рабочего к «буржуям». Это - что-то более стихийное, первоначальное, глубокое, уходящее корнями в историю, а главное - более безкорыстное. «Интеллигент» и «барин» вовсе не то, что «буржуа». Да и где она, буржуазия наша?
Боюсь, что многие из нас, не видящие этой ненависти, обманывают себя. Закрыть глаза тут очень легко. Но вспомним кое-кого из наших старых романтиков, «ходивших в народ», жизнь этому народу отдавших: не наталкивались ли они на ту же страшную стену? Не все скрывали правду от себя. Когда же и с другой стороны надвинулась на них ненависть правительственная, многие были раздавлены между этими двумя стенами. А память о них живет ли в народе? От декабристов до наших дней это для него - «интеллигенты», «господа», «баре», которые хотели своего.
[...]
- Хорошо вы ненавидите, только адресом ошибаетесь, - сказал однажды, не стерпев, умный и злой интеллигент одному из наших Степанов. Но тот, кажется, так и не понял, даже не услышал.
IV.
«Народ терпит настоящий строй, потому что он всё-таки меньшее зло. А сладко ли будет, если интеллигенция возьмет власть? Нет, уж не дай Бог! Лучше всё, чем это...»
- Ага, вот оно что! - может воскликнуть интеллигентный читатель. - Степаны-то ваши просто черносотенники!
Нет, слова эти говорил вовсе не черносотенник. Но, по правде сказать, я затрудняюсь определить привычными интеллигентскими словами политические убеждения моих собеседников. Оставив в стороне «черносотенство», как «союзничество», надо, однако, признать, что основная идея стараго порядка у них живее, искреннее, глубже, чем это принято думать. Не идея, впрочем, не сознание, а какое-то слепое подощущение, подсознание, если можно так выразиться. Встречаются, правда, монархисты и сознательные, но, повторяю, не про тех я говорю, кого мы называем «черносотенцами».
Вернемся же к объединяющей этих людей великой ненависти.
[...]
Имеют ли право говорить от лица народа люди, которых я слышал говорящими, - вопрос, конечно, спорный и даже неразрешимый. Но все они себя с народом утверждают, отрицая интеллигенцию, которая для них такая же сплошная среда, безличная, стихийная, как для нас - народ. Свои различия, своя лица они видят, наши - нет.
«Небось, давали нам какие-то брошюрки завалящие, по двугривенному сотня, а своё, настоящее, про себя берегли... Но полно, теперь уж никого не обманете! Знаем, где раки зимуют... Народ должен самостоятельно, без вашей интеллигентской помощи вырабатывать новые ценности, и эта работа уже происходит. И вам в ней части нет!» (Всё почти дословно из речи одного рабочего).
[...]
Да, враги. Везде, всегда. «Между нами и вами утверждена великая пропасть». Вот ещё одно доказательство российской тьмы и дикости, лишнее подтверждение необходимости света въ России, но не будем закрывать глаз: это было, это есть.
И вот в этой-то стране А.И. Гучков со товарищи мудро задумали устроить захват власти интеллигенцией.