"РВАНЫЙ БАШМАК", Джон Голсуорси
"Рваный башмак" (1923)
Джон Голсуорси
Перевод Максима Сороченко
Актёр Гилберт Кейстер вышел из своего съёмного жилища где-то возле полудня, на следующий день после премьеры спектакля «Падающие воды», в последнем акте которого он исполнял роль доктора Доминика. До того, как его приняли в труппу гастролирующего театра, актёр целых полгода просидел без работы, но отныне жизнь, как будто, налаживалась. Он осознавал, что оклад в размере четырёх фунтов в неделю вряд ли можно сравнить с его былыми успехами, но, тем не менее, к нему вернулись определённая беспечность и манеры, свойственные трудоустроенному человеку.
Гилберт остановился у продавца морепродуктов и, крепко зафиксировав в глазу монокль, принялся разглядывать омаров. Как давно он их не пробовал! Возможно, при страстном желании, можно было бы и попытаться стянуть одного, но Гилберт понимал, что это не то удовольствие, ради которого стоило бы рискнуть свободой.
Он пошёл дальше, вверх по улице, пока не остановился ещё раз - у витрины мужского ателье. Рядом с костюмами из настоящего твида, которые, как легко можно было представить, прекрасно подошли бы ему, Гилберт увидел своё собственное отражение, облачённое в полинявший коричневый костюм - трофей со спектакля «Мармадюк Мандевиль», в котором он играл за год до войны. Солнце в этом чёртовом городке светило так ярко, что состояние швов, петель, а также ткани на коленях и локтях скрыть было невозможно!
Но, тем не менее, он даже ощутил некоторый намёк на эстетическое удовлетворение от созерцания отражения элегантного мужчины, уже долгое время питавшегося не более двух раз в день, и чью голову украшала велюровая шляпа, доставшаяся ему от постановки «Образованного Симона» тысяча девятьсот двенадцатого года. Один из светло-карих глаз мужчины был надёжно прикрыт стеклом монокля.
Продолжая любоваться собой, Гилберт снял шляпу, под которой скрывалось новое для него, не до конца ещё оценённое, явление - его mèche blanche (1).
Можно ли относиться к ней как к ценности, или она - не более чем признак начала угасания?
Прядь, сильно выделяющаяся на фоне тёмных волос, ниспадала на правую сторону сумрачного, но весьма интересного, с точки зрения Гилберта Кейстера, лица. Говорят, такое случается от атрофии - это что-то нервное, на почве последствий от войны и недоедания. Звучит, возможно, изысканно, но…
Гилберт пошёл дальше, минуя прохожих. Внезапно лицо одного из них показалось ему смутно знакомым. Обернувшись, он увидел, что и встреченный им человек смотрит на него. Это был щеголеватый мужчина невысокого роста с ангелоподобным румяным лицом большого любителя самодеятельного театра.
Господи! Да это же Брайс-Грин!
- Кейстер? Точно! Так и не виделись с тех пор, как ты покинул наш старый балаган! Помнишь, как мы веселились на «Скорпионе поневоле»? Ух ты! Как я рад тебя видеть! Занят чем-нибудь? Пойдём пообедаем.
Брайс-Грин был меценатом и душой компании в санатории на южном побережье.
Немного растягивая слова, Кейстер ответил:
- Буду весьма рад.
Но внутри него всё кричало: «Господи, тебе надо отъесться, дружище!»
После этого они - один бедно, но элегантно одетый, другой круглый и щеголеватый - пошли вместе дальше бок о бок.
- Знаешь это место? Давай, зайдём! Филис, коктейлей и крекеров с икрой для меня и моего друга мистера Кейстера. Мистер Кейстер играет здесь в театре. Обязательно сходи и посмотри - оно того стоит!
Голубоглазая девушка, поставившая перед ними коктейли и икру, взглянула на Кейстера с интересом.
«Неплохо! - подумал он. - Для человека, просидевшего полгода без работы…»
- Ни слова о роли! - важно обронил он. - Заполним этой темой какую-нибудь затянувшуюся паузу.
Пустота внутри него, стянутая жилеткой, ответила эхом: «Да, заполни меня!»
- Бери с собой коктейль, Кейстер. Перейдём в дальний маленький кабинет, где нам никто не помешает. Что будем есть - омаров?
- Я люблю омаров, - прошептал Кейстер.
- Здесь они большие и вкусные. Как ты, вообще, Кейстер? Ты не представляешь, как я рад тебя видеть - единственного настоящего актёра из нашей компании.
- Спасибо, всё отлично, - ответил Кейстер, думая про себя: «Он хоть и дилетант, но, чёрт побери, отличный малый!»
- Располагайся… Официант! Нам большого свежего омара и салат. Затем… э-э-э… небольшой кусок говяжьего филе с жареным хрустящим картофелем и бутылку моего любимого рейнского! Ах, да! Ещё ромового пудинга - и побольше туда рома и сахара! Всё ясно?
А Кейстер думал: «Да, Господи, мне ясно всё!»
Они сели напротив друг друга за один из маленьких столиков в небольшом кабинете, расположенном в нише.
- За удачу! - сказал Брайс-Грин.
- За удачу! - ответил Кейстер.
Коктейль, устремившийся вниз по пищеводу, ответил эхом: «За удачу!»
- А что ты думаешь о состоянии современной драмы?
«Ого! Такой вопрос нам по душе!»
Укрепив монокль в глазу при помощи сладчайшей кривой улыбки, Кейстер не спеша произнёс:
- Оно довольно отвратительно!
- Хм… это да, - ответил Брайс-Грин, - нет тех, у кого водился бы талант, не правда ли?
«Нет тех, у кого водились бы деньги», - подумал Кейстер.
- Сыграл с тех пор что-нибудь значительное? В «Скорпионе поневоле» ты был великолепен!
- Ничего особенного. Всё это время я был, если можно так выразиться - расслаблен.
И его, спадающие с талии, брюки ответили ему эхом: «Ослаблен!»
- О! - вскричал Брайс-Грин. - Вот и омар! Любишь клешни?
- Спасибо! Я ем всё.
«Еда! Можно есть до тех пор, пока брюки снова не ощутят на себе давление живота! Какое наслаждение!»
И в Кейстере внезапно пробудилось красноречие. Под восхищенный интерес поминутно восклицающего провинциального кормильца, потекла его вдохновенная речь: о драме, о музыке, о художественном искусстве - как хвалебные слова, так и критика…
- Ух ты, Кейстер! У тебя настоящая mèche blanche? Давно такое интересовало, но вблизи вижу в первый раз. Не сочти за наглость, но она появилась сразу?
- Нет, постепенно.
- И как ты этого добился?
«Попробуй поголодать как следует», - чуть не сорвалось с губ Кейстера, но вслух он сказал:
- Никак.
- Это же потрясающе! Будешь ещё пудинг? Я очень часто жалею, что я не профессиональный актёр. Первоклассная была бы жизнь, если бы у меня был такой же талант, как у тебя!
Первоклассная жизнь?
- По сигаре? Официант! Нам кофе и сигар!.. Приду, посмотрю на тебя вечером. Полагаю, ты будешь здесь ещё неделю?
…Первоклассная жизнь!.. Смех и аплодисменты… Ничто не сравнится с игрой мистера Кейстера… В этом, и только в этом заключён истинный дух…
Выпустив очередное кольцо дыма, Кейстер вдруг осознал, что над столиком повисло молчание.
Брайс-Грин, отставив недокуренную сигару, сидел, слегка приоткрыв рот, и, широко распахнутыми глазами, напоминающими два камушка, внимательно разглядывал какой-то предмет, находящийся на полу под противоположным от него углом скатерти. Неужели ожёгся сигарой?
Наконец, Брайс-Грин нервно моргнул, перевёл взгляд на Кейстера и, облизнув по-собачьи губы, сказал:
- Слушай, дружище… Не хочу показаться грубым, но ты вообще… э-э-э… в порядке? Я к тому, что… если тебе нужна помощь, то ты не стесняйся! Всё-таки, мы с тобой давно знакомы… и всё такое…
Глаза его снова посмотрели на тот же предмет.
Кейстер отследил направление взгляда и увидел у ковра… свою собственную ногу, обутую в башмак. Нога, приподнятая сантиметров на пятнадцать выше пола, слегка покачивалась. На башмаке от края до края, между шнурками и мыском, зияла изрядная прореха. Точно! Как он мог забыть? Башмаки, оставшиеся ему от роли Берти Карстайрза из «Простачка», которую он сыграл накануне войны.
Единственная его пара, не считая ботинок доктора Доминика, но те он берёг.
Оторвав взгляд от обуви, он снова посмотрел на холёное, но участливое лицо Брайса-Грина.
Глаз Кейстера, прикрытый стеклом монокля, помутнел от внезапно нахлынувшей тёмной слезы. Он горько усмехнулся и сказал:
- Спасибо, не надо! А что?
- Да нет, ничего. Почему-то так показалось. - Он бросил быстрый взгляд… но Кейстер уже убрал ногу.
Брайс-Грин расплатился и встал.
- Дружище, прости, но в полтретьего у меня встреча. Был очень рад увидеться… Прощай!
- Прощай! - ответил Кейстер. - Спасибо!
И он остался один.
Подперев подбородок рукой, актёр невидящим взором вглядывался сквозь монокль в пустую чашку из-под кофе. Одинокий, в разваливающейся обуви, без будущего…
- ...Так и где вы работали в последнее время, мистер Кейстер?
- В последнее время? Нигде особенно… Но, вообще-то, я играл, практически, всё…
- Понятно... Оставьте, пожалуйста, свой адрес. Но, боюсь, пока не смогу сказать ничего определённого…
- Я мог бы… э-э… сыграть на пробу какую-нибудь роль… или…
- Спасибо, но не будем забегать так далеко вперёд…
- Нет? Ну ладно… Но, всё равно, я буду очень надеяться…
…Кейстер вспомнил, какими глазами он смотрел в тот момент на администратора.
Господи! Ну и взгляд!..
Первоклассная жизнь?.. Унижения, унижения и ещё раз унижения ради работы… Жизнь, полная крайней, но тщательно скрываемой нужды, долгих ожиданий на холоде, ужасной депрессии и постоянного чувства голода…
Официант обошёл стол, намереваясь приступить к уборке. Пора идти!
В этот момент вошли две молодые женщины и уселись за столик у двери. Он заметил, как они смотрят на него. До его обострённого слуха донёсся их тихий шёпот:
- Точно! В последнем акте! Видишь его mèche blanche?
- Ах да! Конечно! Не может быть… Это он!
Кейстер выпрямил спину, горделиво улыбнулся и прижал монокль покрепче. Они узнали его доктора Доминика!
- Вы уже закончили, сэр? Я могу убрать?
- Конечно. Уже ухожу.
Собравшись с силами, он поднялся. Молодые женщины внимательно разглядывали актёра. Элегантный, с чуть заметной улыбкой на устах, он прошёл рядом с ними - как можно ближе, чтобы не дать им заметить свой рваный башмак...
__________________________
(1) Седая прядь (франц.)
Джон Голсуорси
Перевод Максима Сороченко
Актёр Гилберт Кейстер вышел из своего съёмного жилища где-то возле полудня, на следующий день после премьеры спектакля «Падающие воды», в последнем акте которого он исполнял роль доктора Доминика. До того, как его приняли в труппу гастролирующего театра, актёр целых полгода просидел без работы, но отныне жизнь, как будто, налаживалась. Он осознавал, что оклад в размере четырёх фунтов в неделю вряд ли можно сравнить с его былыми успехами, но, тем не менее, к нему вернулись определённая беспечность и манеры, свойственные трудоустроенному человеку.
Гилберт остановился у продавца морепродуктов и, крепко зафиксировав в глазу монокль, принялся разглядывать омаров. Как давно он их не пробовал! Возможно, при страстном желании, можно было бы и попытаться стянуть одного, но Гилберт понимал, что это не то удовольствие, ради которого стоило бы рискнуть свободой.
Он пошёл дальше, вверх по улице, пока не остановился ещё раз - у витрины мужского ателье. Рядом с костюмами из настоящего твида, которые, как легко можно было представить, прекрасно подошли бы ему, Гилберт увидел своё собственное отражение, облачённое в полинявший коричневый костюм - трофей со спектакля «Мармадюк Мандевиль», в котором он играл за год до войны. Солнце в этом чёртовом городке светило так ярко, что состояние швов, петель, а также ткани на коленях и локтях скрыть было невозможно!
Но, тем не менее, он даже ощутил некоторый намёк на эстетическое удовлетворение от созерцания отражения элегантного мужчины, уже долгое время питавшегося не более двух раз в день, и чью голову украшала велюровая шляпа, доставшаяся ему от постановки «Образованного Симона» тысяча девятьсот двенадцатого года. Один из светло-карих глаз мужчины был надёжно прикрыт стеклом монокля.
Продолжая любоваться собой, Гилберт снял шляпу, под которой скрывалось новое для него, не до конца ещё оценённое, явление - его mèche blanche (1).
Можно ли относиться к ней как к ценности, или она - не более чем признак начала угасания?
Прядь, сильно выделяющаяся на фоне тёмных волос, ниспадала на правую сторону сумрачного, но весьма интересного, с точки зрения Гилберта Кейстера, лица. Говорят, такое случается от атрофии - это что-то нервное, на почве последствий от войны и недоедания. Звучит, возможно, изысканно, но…
Гилберт пошёл дальше, минуя прохожих. Внезапно лицо одного из них показалось ему смутно знакомым. Обернувшись, он увидел, что и встреченный им человек смотрит на него. Это был щеголеватый мужчина невысокого роста с ангелоподобным румяным лицом большого любителя самодеятельного театра.
Господи! Да это же Брайс-Грин!
- Кейстер? Точно! Так и не виделись с тех пор, как ты покинул наш старый балаган! Помнишь, как мы веселились на «Скорпионе поневоле»? Ух ты! Как я рад тебя видеть! Занят чем-нибудь? Пойдём пообедаем.
Брайс-Грин был меценатом и душой компании в санатории на южном побережье.
Немного растягивая слова, Кейстер ответил:
- Буду весьма рад.
Но внутри него всё кричало: «Господи, тебе надо отъесться, дружище!»
После этого они - один бедно, но элегантно одетый, другой круглый и щеголеватый - пошли вместе дальше бок о бок.
- Знаешь это место? Давай, зайдём! Филис, коктейлей и крекеров с икрой для меня и моего друга мистера Кейстера. Мистер Кейстер играет здесь в театре. Обязательно сходи и посмотри - оно того стоит!
Голубоглазая девушка, поставившая перед ними коктейли и икру, взглянула на Кейстера с интересом.
«Неплохо! - подумал он. - Для человека, просидевшего полгода без работы…»
- Ни слова о роли! - важно обронил он. - Заполним этой темой какую-нибудь затянувшуюся паузу.
Пустота внутри него, стянутая жилеткой, ответила эхом: «Да, заполни меня!»
- Бери с собой коктейль, Кейстер. Перейдём в дальний маленький кабинет, где нам никто не помешает. Что будем есть - омаров?
- Я люблю омаров, - прошептал Кейстер.
- Здесь они большие и вкусные. Как ты, вообще, Кейстер? Ты не представляешь, как я рад тебя видеть - единственного настоящего актёра из нашей компании.
- Спасибо, всё отлично, - ответил Кейстер, думая про себя: «Он хоть и дилетант, но, чёрт побери, отличный малый!»
- Располагайся… Официант! Нам большого свежего омара и салат. Затем… э-э-э… небольшой кусок говяжьего филе с жареным хрустящим картофелем и бутылку моего любимого рейнского! Ах, да! Ещё ромового пудинга - и побольше туда рома и сахара! Всё ясно?
А Кейстер думал: «Да, Господи, мне ясно всё!»
Они сели напротив друг друга за один из маленьких столиков в небольшом кабинете, расположенном в нише.
- За удачу! - сказал Брайс-Грин.
- За удачу! - ответил Кейстер.
Коктейль, устремившийся вниз по пищеводу, ответил эхом: «За удачу!»
- А что ты думаешь о состоянии современной драмы?
«Ого! Такой вопрос нам по душе!»
Укрепив монокль в глазу при помощи сладчайшей кривой улыбки, Кейстер не спеша произнёс:
- Оно довольно отвратительно!
- Хм… это да, - ответил Брайс-Грин, - нет тех, у кого водился бы талант, не правда ли?
«Нет тех, у кого водились бы деньги», - подумал Кейстер.
- Сыграл с тех пор что-нибудь значительное? В «Скорпионе поневоле» ты был великолепен!
- Ничего особенного. Всё это время я был, если можно так выразиться - расслаблен.
И его, спадающие с талии, брюки ответили ему эхом: «Ослаблен!»
- О! - вскричал Брайс-Грин. - Вот и омар! Любишь клешни?
- Спасибо! Я ем всё.
«Еда! Можно есть до тех пор, пока брюки снова не ощутят на себе давление живота! Какое наслаждение!»
И в Кейстере внезапно пробудилось красноречие. Под восхищенный интерес поминутно восклицающего провинциального кормильца, потекла его вдохновенная речь: о драме, о музыке, о художественном искусстве - как хвалебные слова, так и критика…
- Ух ты, Кейстер! У тебя настоящая mèche blanche? Давно такое интересовало, но вблизи вижу в первый раз. Не сочти за наглость, но она появилась сразу?
- Нет, постепенно.
- И как ты этого добился?
«Попробуй поголодать как следует», - чуть не сорвалось с губ Кейстера, но вслух он сказал:
- Никак.
- Это же потрясающе! Будешь ещё пудинг? Я очень часто жалею, что я не профессиональный актёр. Первоклассная была бы жизнь, если бы у меня был такой же талант, как у тебя!
Первоклассная жизнь?
- По сигаре? Официант! Нам кофе и сигар!.. Приду, посмотрю на тебя вечером. Полагаю, ты будешь здесь ещё неделю?
…Первоклассная жизнь!.. Смех и аплодисменты… Ничто не сравнится с игрой мистера Кейстера… В этом, и только в этом заключён истинный дух…
Выпустив очередное кольцо дыма, Кейстер вдруг осознал, что над столиком повисло молчание.
Брайс-Грин, отставив недокуренную сигару, сидел, слегка приоткрыв рот, и, широко распахнутыми глазами, напоминающими два камушка, внимательно разглядывал какой-то предмет, находящийся на полу под противоположным от него углом скатерти. Неужели ожёгся сигарой?
Наконец, Брайс-Грин нервно моргнул, перевёл взгляд на Кейстера и, облизнув по-собачьи губы, сказал:
- Слушай, дружище… Не хочу показаться грубым, но ты вообще… э-э-э… в порядке? Я к тому, что… если тебе нужна помощь, то ты не стесняйся! Всё-таки, мы с тобой давно знакомы… и всё такое…
Глаза его снова посмотрели на тот же предмет.
Кейстер отследил направление взгляда и увидел у ковра… свою собственную ногу, обутую в башмак. Нога, приподнятая сантиметров на пятнадцать выше пола, слегка покачивалась. На башмаке от края до края, между шнурками и мыском, зияла изрядная прореха. Точно! Как он мог забыть? Башмаки, оставшиеся ему от роли Берти Карстайрза из «Простачка», которую он сыграл накануне войны.
Единственная его пара, не считая ботинок доктора Доминика, но те он берёг.
Оторвав взгляд от обуви, он снова посмотрел на холёное, но участливое лицо Брайса-Грина.
Глаз Кейстера, прикрытый стеклом монокля, помутнел от внезапно нахлынувшей тёмной слезы. Он горько усмехнулся и сказал:
- Спасибо, не надо! А что?
- Да нет, ничего. Почему-то так показалось. - Он бросил быстрый взгляд… но Кейстер уже убрал ногу.
Брайс-Грин расплатился и встал.
- Дружище, прости, но в полтретьего у меня встреча. Был очень рад увидеться… Прощай!
- Прощай! - ответил Кейстер. - Спасибо!
И он остался один.
Подперев подбородок рукой, актёр невидящим взором вглядывался сквозь монокль в пустую чашку из-под кофе. Одинокий, в разваливающейся обуви, без будущего…
- ...Так и где вы работали в последнее время, мистер Кейстер?
- В последнее время? Нигде особенно… Но, вообще-то, я играл, практически, всё…
- Понятно... Оставьте, пожалуйста, свой адрес. Но, боюсь, пока не смогу сказать ничего определённого…
- Я мог бы… э-э… сыграть на пробу какую-нибудь роль… или…
- Спасибо, но не будем забегать так далеко вперёд…
- Нет? Ну ладно… Но, всё равно, я буду очень надеяться…
…Кейстер вспомнил, какими глазами он смотрел в тот момент на администратора.
Господи! Ну и взгляд!..
Первоклассная жизнь?.. Унижения, унижения и ещё раз унижения ради работы… Жизнь, полная крайней, но тщательно скрываемой нужды, долгих ожиданий на холоде, ужасной депрессии и постоянного чувства голода…
Официант обошёл стол, намереваясь приступить к уборке. Пора идти!
В этот момент вошли две молодые женщины и уселись за столик у двери. Он заметил, как они смотрят на него. До его обострённого слуха донёсся их тихий шёпот:
- Точно! В последнем акте! Видишь его mèche blanche?
- Ах да! Конечно! Не может быть… Это он!
Кейстер выпрямил спину, горделиво улыбнулся и прижал монокль покрепче. Они узнали его доктора Доминика!
- Вы уже закончили, сэр? Я могу убрать?
- Конечно. Уже ухожу.
Собравшись с силами, он поднялся. Молодые женщины внимательно разглядывали актёра. Элегантный, с чуть заметной улыбкой на устах, он прошёл рядом с ними - как можно ближе, чтобы не дать им заметить свой рваный башмак...
__________________________
(1) Седая прядь (франц.)