Вместо письма о стиле: Фаулз о Лоуренсе - и не только
[курсив - мой. Взято из статьи Д.Фаулза ""Человек, который умер": комментарий" (1992)]
...А впрочем, к чему эти проповеди? Можно отнестись терпимо к любым умным речениям и призывам, к удачной по форме рекламе, к умело использованному жаргонизму... но Лоуренс порой кажется совершенно невыносимым! Любой, пожалуй, сразу решит: этот писатель никогда не прочёл ни слова о деконструктивизме, постмодернизме или о правилах политической корректности... а также о дюжине других, не менее важных теорий и правил. Сказать то, что ты на самом деле думаешь, уже достаточно трудно; выглядеть же так, словно ты действительно думал именно то, что сказал, нелепо и до смешного наивно.
Родившись в 1926 году, за четыре года до смерти Лоуренса, я всё ещё придерживаюсь некоторых, несомненно, отвратительных и допотопных (особенно для тех, кто умнее и моложе меня) воззрений на литературу и некоторые другие общечеловеческие ценности. Слова (и то, как они употребляются в речи) продолжают восхищать и занимать меня. И по-прежнему - тупица такой! - я не могу согласиться с тем, что раз любой язык - это знаковая система, то стихотворения Лоуренса, или Блейка, или Шелли, или кого-то ещё могут рассматриваться в одном ряду со скучнейшими комментариями или же совершенно зубодробительными научными текстами. Короче говоря, я по-прежнему не могу снизить Лоуренсу цену, как то, похоже, всё чаще ожидается в наши дни от любого читателя. Он остаётся для меня величиной поистине огромной как в контексте Викторианской эпохи, так и наших дней, этаким Эверестом среди обычных гор; и значимость его творчества можно сравнить с богатствами таких старинных столиц мира, как Рим или Париж, или же с неким бесценным видом растений - скажем, из числа дубовых или первоцветов, которые слишком важны для нашего мира, чтобы их можно было сбросить со счетов. Лоуренс бесконечно велик; его можно, конечно, и критиковать, и презирать, но лучше бы делать это достойным образом. Ни жалкие насмешки и хихиканье, ни принятый в наши дни "пекснифианизм" тут не пройдут.
Я атеист (особенно в последнее время) в том, что касается бесконечных идей о раз и навсегда установленном, едином и во всё вмешивающемся Боге; но не верю я также и в то, что как в науке, так и в искусстве существуют сопоставимые ценности, которые воздействуют на нас двояко - как на членов общества и индивидуально. Некоторые предметы и идеи действительно имеют высокую цену, другие же не более ценны, чем выпущенные знаменитой кинозвездой кишечные газы, и зачастую - даже слишком часто! - производят похожий звук. Но больше всего я ненавижу то направление критики (этакий фашизм большинства), которое способно до такой степени сделать всё вокруг однородным, "подгородским", "демократическим", что жизнь утратит всё своё разнообразие и лишится всех своих шероховатостей и пороков - то есть превратится в некое подобие маргарина, "который очень легко намазывать на хлеб". Если мы попытаемся уничтожить все различия, и особенно те качества (например, различия в уровне образованности и чувственности, в уровне интеллекта и страстности), на наличие которых сами лично особенно не претендуем, возможно, другие люди и вообще не заметят, что мы на самом деле довольно скучны и обыкновенны или же что существуют другие (о ужас из ужасов!), которые совершенно от нас отличны.
На земле слишком много людей
безвкусных и пресных, снующих, как кролики,
что сжирают растительность, превращая землю в пустыню.
(Д.Г.Лоуренс)".
...А впрочем, к чему эти проповеди? Можно отнестись терпимо к любым умным речениям и призывам, к удачной по форме рекламе, к умело использованному жаргонизму... но Лоуренс порой кажется совершенно невыносимым! Любой, пожалуй, сразу решит: этот писатель никогда не прочёл ни слова о деконструктивизме, постмодернизме или о правилах политической корректности... а также о дюжине других, не менее важных теорий и правил. Сказать то, что ты на самом деле думаешь, уже достаточно трудно; выглядеть же так, словно ты действительно думал именно то, что сказал, нелепо и до смешного наивно.
Родившись в 1926 году, за четыре года до смерти Лоуренса, я всё ещё придерживаюсь некоторых, несомненно, отвратительных и допотопных (особенно для тех, кто умнее и моложе меня) воззрений на литературу и некоторые другие общечеловеческие ценности. Слова (и то, как они употребляются в речи) продолжают восхищать и занимать меня. И по-прежнему - тупица такой! - я не могу согласиться с тем, что раз любой язык - это знаковая система, то стихотворения Лоуренса, или Блейка, или Шелли, или кого-то ещё могут рассматриваться в одном ряду со скучнейшими комментариями или же совершенно зубодробительными научными текстами. Короче говоря, я по-прежнему не могу снизить Лоуренсу цену, как то, похоже, всё чаще ожидается в наши дни от любого читателя. Он остаётся для меня величиной поистине огромной как в контексте Викторианской эпохи, так и наших дней, этаким Эверестом среди обычных гор; и значимость его творчества можно сравнить с богатствами таких старинных столиц мира, как Рим или Париж, или же с неким бесценным видом растений - скажем, из числа дубовых или первоцветов, которые слишком важны для нашего мира, чтобы их можно было сбросить со счетов. Лоуренс бесконечно велик; его можно, конечно, и критиковать, и презирать, но лучше бы делать это достойным образом. Ни жалкие насмешки и хихиканье, ни принятый в наши дни "пекснифианизм" тут не пройдут.
Я атеист (особенно в последнее время) в том, что касается бесконечных идей о раз и навсегда установленном, едином и во всё вмешивающемся Боге; но не верю я также и в то, что как в науке, так и в искусстве существуют сопоставимые ценности, которые воздействуют на нас двояко - как на членов общества и индивидуально. Некоторые предметы и идеи действительно имеют высокую цену, другие же не более ценны, чем выпущенные знаменитой кинозвездой кишечные газы, и зачастую - даже слишком часто! - производят похожий звук. Но больше всего я ненавижу то направление критики (этакий фашизм большинства), которое способно до такой степени сделать всё вокруг однородным, "подгородским", "демократическим", что жизнь утратит всё своё разнообразие и лишится всех своих шероховатостей и пороков - то есть превратится в некое подобие маргарина, "который очень легко намазывать на хлеб". Если мы попытаемся уничтожить все различия, и особенно те качества (например, различия в уровне образованности и чувственности, в уровне интеллекта и страстности), на наличие которых сами лично особенно не претендуем, возможно, другие люди и вообще не заметят, что мы на самом деле довольно скучны и обыкновенны или же что существуют другие (о ужас из ужасов!), которые совершенно от нас отличны.
На земле слишком много людей
безвкусных и пресных, снующих, как кролики,
что сжирают растительность, превращая землю в пустыню.
(Д.Г.Лоуренс)".