Парагвайская революция 1810-1840 гг.
Парагвайская революция 1810-1840 гг.
Со времени колонизации Парагвай, одна из провинций Рио-де-ла-Платы, отличался значительным своеобразием. Во-первых, на его территории не было найдено никаких богатств, которые бы имели ценность для конкистадоров. Поэтому страна с начала конкисты использовалась как перевалочный пункт, находилась на задворках колониальной империи, ничего в метрополию не вывозила и пользовалась относительной самостоятельностью. Во-вторых, индейское оседлое земледельческое население, представленное племенами гуарани, хотя и находилось на стадии первобытнообщинного строя и матриархата, не истреблялось так, как в Карибском бассейне, и оказало большое влияние на формирование парагвайского нации.
Поскольку в стране не сложилось крупное экспортное хозяйство, испанские конкистадоры основывали здесь сравнительно мелкие земледельческие хозяйства чакры, предназначенные для пропитания самих конкистадоров. Главной рабочей силой в таких чакрах являлись женщины-гуарани, обычно10-20 работниц на хозяйство, хотя некоторые конкистадоры имели и по 70 работниц. Одновременно из-за оторванности Парагвая от испанского сообщества Америки эти женщины были также наложницами конкистадоров и матерями их многочисленных детей. Родившиеся таким образом метисы, которых в Парагвае по причине почти полного отсутствия чистых потомков испанцев называли креолами, воспитывались матерями-индианками, усваивая не только испанский, но и гуарани, а по достижении совершеннолетия становились самостоятельными владельцами чакр чакареро.
В эпоху господства в Парагвае иезуитов (1610-1767) индейцы были сведены в 30 редукций, в которых миссионеры позаботились о создании экспортного хозяйства, главным образом плантаций йерба-мате, вывозившегося в остальные провинции Рио-де-ла-Платы и почти всю Южную Америку. Миссии составляли отдельное административное образование, возглавляемое отцами-иезуитами, и ко времени изгнания ордена Иисуса из Америки там проживало 90.066 гуарани. На остальной же территории Парагвая по-прежнему преобладали мелкие и средние чакры.
С ликвидацией иезуитского ордена в 1767 г. мелкокрестьянская структура Парагвая даже упрочилась. Уже в 1785 г. испанцы, креолы и метисы, подавляющее большинство которых было именно мелкопарцелльными крестьянами, насчитывали 52.496 человек (72% населения провинции), мулаты и вольноотпущенные негры 6.667 (9%), рабы 3.843 (5%), индейцы 10.000 (13%). Редукции некоторое время еще сохранялись в первозданном состоянии. Но в 1803 г., обосновывая уравнительное давление креольского сообщества на общинную организацию гуарани, советник вице-короля Рио-де-ла-Платы Мигель Ластарриа настоятельно рекомендовал монарху предоставить индейцам свободу, передать им наделы в редукциях в частную собственность, ввести у них патриархат и установить торговлю между ними и испанцами. После всего этого, заключал Ластарриа, мы даже можем покинуть их, но, поскольку вследствие искоренения нынешней общинной системы останутся свобода, собственность и неприкосновенность личности, они никогда не придут к худшему состоянию, нежели то, в котором пребывают сегодня. Идя навстречу этим пожеланиям, король декретировал предложенную реформу во всех 30 бывших иезуитских миссиях, а парцелляция общинной собственности, в свою очередь, ускорила процесс метисации индейцев и их интеграции в креольско-метисное сообщество Парагвая.
Таким образом, за 300 лет колониализма здесь сложилась экономика с преобладанием свободного мелкокрестьянского хозяйства и сформировалось весьма однородное общество как в социальном (в большинстве мелкие крестьяне), так и в этническом отношении (в основном креолы-метисы). Из-за отсутствия в стране крупных латифундий парагвайская буржуазия в сельской местности состояла из плантаторов и скотоводов средней руки, а в главном городе провинции Асунсьоне из торговцев и интеллигенции. В этническом отношении это были испанцы, собственно креолы и метисы.
Как и остальные латиноамериканские колонии, Парагвай тоже испытывал иностранный гнет. Но осуществляла его не столько метрополия, сколько гораздо более крупная и мощная, чем парагвайская, торговая буржуазия Буэнос-Айреса. С одной стороны, парагвайская буржуазия была обречена на тесные отношения с Буэнос-Айресом, через который вывозилась основная часть ее экспорта, с другой посредническая функция столичных купцов позволяла им наживаться за счет парагвайцев.
Однородная крестьянская масса Парагвая по самой своей природе, даже не подозревая о существовании Руссо и других просветителей, тяготела к равенству. Но не формальному, а фактическому. Она испытывала тягу и к демократии. Но в ее подлинном значении как народовластия, суверенитета именно народа, а не горстки богатейших человеков и гражданинов. И с началом Майской революции на Ла-Плате, эта масса безошибочно распознала в либералах (тоже в истинном, а не вульгаризированном значении) Буэнос-Айреса не своего естественного союзника, а своего злейшего и опаснейшего врага.
В 1810 г. парагвайское крестьянство внесло большой вклад в разгром освободительной экспедиции генерала Бельграно из революционного Буэнос-Айреса. В мае 1811 г. оно приняло активное участие в свержении испанских провинциальных властей. Но крестьянство понимало также и то, что при всех торговых противоречиях с Буэнос-Айресом парагвайская буржуазия не могла развиваться без тесных связей со столицей, а значит, была склонна и к сговору с тамошними либералами. Все эти чаяния и страхи порождали в парагвайском крестьянстве жгучую потребность в собственном Робеспьере, каковым и стал выдающийся политический деятель Парагвая Хосе Гаспар Родригес де Франсия (1766-1840).
Он родился в семье артиллерийского капитана и торговца табаком родом из Бразилии, его мать принадлежала к креольской знати Асунсьона. Он получил образование в престижных колледжах францисканцев и доминиканцев, в 1785 г. окончил Кордовский университет, получив степень доктора теологии, и с тех пор предпочитал называться доктором Франсией. После недолгого преподавания латыни и теологии, он многие годы занимался адвокатской деятельностью и одновременно изучал философию Декарта и французских просветителей, в особенности Руссо и Монтескье. Наконец, с 1808 г. доктор Франсия как один из лучших юристов и самых образованных людей Парагвая оказался в руководстве кабильдо Асунсьона.
Первоначальный состав учрежденной в июне 1811 г. правительственной хунты отразил ведущую на данном этапе роль буржуазии: ее возглавил эстансьеро Фульхенсио Йегрос, а Франсия как будущий вождь мелкопарцелльного крестьянства и городских ремесленников стал лишь одним из четырех членов хунты. Между двумя классами парагвайского общества сразу же развернулась борьба по вопросу о статусе провинции и ее отношениях с Буэнос-Айресом. Буржуазия была готова поддержать конфедерацию при условии полного равноправия сторон. В октябре Парагвай подписал соглашение с Буэнос-Айресом о свободе речного судоходства, после чего парагвайская буржуазия, включая Йегроса и нескольких членов правительства, начала склоняться к поддержке столичных либералов. Самостоятельное развитие провинции отстаивали мелкие чакареро.
Пока Буэнос-Айрес позволял свободно вывозить йерба-мате и табак по рекам и дела парагвайской буржуазии шли успешно, ее представители в хунте имели преобладающее влияние. Франсия тем временем держался в тени, дважды выходил в отставку, хотя и вел большую работу по завоеванию поддержки низов. Но в 1812 г. Буэнос-Айрес ввел ограничения на судоходство и обложил парагвайский вывоз таможенными пошлинами и налогами. С этого момента буржуазия начала нести убытки, постепенно утрачивая экономическую и политическую инициативу. Тогда-то и настал час Франсии.
Доктор Франсия
Снова оказавшись членом правительственной хунты, доктор Франсия при поддержке народных масс провинций осуществил решительную подвижку власти, добившись к середине 1813 г. высылки из Парагвая наиболее искушенных в политике представителей буржуазии в правительстве, обвиненных в стремлении подчинить страну господству Буэнос-Айреса. Первый в истории Парагвая избранный национальный конгресс в 1813 г. еще сохранил двоевластие, назначив одним правительственным консулом Франсию, а другим Йегроса. Но уже второй конгресс, в котором депутаты на 80% являлись крестьянами, в октябре 1814 г. положил конец двоевластию и установил суверенитет народа (без кавычек), приняв решение о самороспуске конгресса и о возведении Франсии сроком на пять лет в ранг Верховного Диктатора Парагвайской Республики. Любопытно, что за наделение Франсии всей полнотой исполнительной, законодательной и судебной власти проголосовало две трети депутатов, из которых 7/8 представляли сельские районы. Иными словами, наделили Франсию диктаторскими полномочиями именно крестьянские депутаты. Достойна крестьянства и мотивировка решения, ибо депутаты исходили из того, сколь обременительным является для Народа содержание парламента и что заседать в нем приходится в такую пору, когда Сельские Люди посвящают себя... достойному занятию земледелием. Через 2 года Верховный созвал новый конгресс дабы утвердиться на посту пожизненно. И опять же единодушным голосованием всех депутатов, приняв во внимание полное доверие, какое заслужил у Народа гражданин Хосе Гаспар Франсия, конгресс утвердил Верховного в пожизненной должности, постановил распустить конгресс и впредь созывать его лишь тогда, когда Диктатор сочтет это необходимым.
Получив из рук крестьянства неограниченную власть, диктатор до самой смерти в 1840 г. так ни разу и не счел нужным созвать конгресс и посоветоваться с депутатами. Наоборот, он делал все для еще большего укрепления режима личной власти. Почуяв приближение своего конца, буржуазия сделала отчаянную попытку выжить и осуществить термидор, для чего организовала в 1820 г. заговор золотой молодежи, выходцев из ста богатейших семейств, с целью убийства Верховного. Организация заговорщиков была раскрыта и разгромлена: 16 ее главарей подверглись расстрелу, около 300 человек аресту, все их имущество конфискации. Семьи заговорщиков тоже преследовались, а выжившие в ходе репрессий остатки буржуазии Франсия сослал в глухие селения, где они были полностью отстранены от политики и внешнего мира и постепенно доведены до нищеты.
Сетуя на то, что в стране недостает людей, способных выполнять служебные обязанности, Франсия окружил себя послушными исполнителями собственной воли и создал бюрократический аппарат, функционировавший сверху вниз. Его министры финансов и внешних сношений были почти простыми делопроизводителями, чиновники сельских районов не могли ни в малейшей степени отступить от указаний Верховного. Со временем бюрократические структуры вытесняли представительные и в других ветвях власти. В 1824 г. Франсия упразднил выборные кабильдо муниципалитеты. Судопроизводство в провинциях оказалось в руках уполномоченных судей, простых назначенцев диктатора, а при сколь-нибудь серьезных проступках приговор выносился самим Верховным без предварительного следствия, судебного разбирательства, права апелляции и прочих формальностей.
Постепенно на Парагвай опустился и железный занавес, страна, ревностно охранявшая свою независимость от Аргентины и Бразилии, полностью изолировалась от внешнего мира. Многократно сократилась ее внешняя торговля, прекращались дипломатические отношения с другими государствами, церковь была полностью подчинена государству и утратила всякие связи с Ватиканом. Парагвайцам запрещалось не только выезжать из страны, но даже обмениваться корреспонденцией с заграницей. Всякий въезжавший в страну иностранец тщательно допрашивался и в случае возникновения малейших подозрений тут же интернировался. Такая участь постигла, например, известного французского натуралиста Эме Бонплана, который, попав в Парагвай, несмотря на протесты многих правительств Европы и Америки, смог покинуть страну лишь 9 лет спустя.
Помимо аппарата чиновников большую роль в жизни страны играли репрессивные органы. После заговора 1820 г. в армии не осталось офицеров старой школы, их заменили выходцы из низов, готовые выполнять любые приказы Верховного. Тайная полиция сплела в обществе такую широкую сеть осведомителей, что у очевидцев складывалось впечатление, будто одна половина парагвайцев следит за другой. Кроме того, в стране не издавались газеты и книги, а для проезда из одной части страны в другую требовались специальные пропуска.
Сделаем в этом месте изложения паузу, чтобы отметить важный момент. Итак, не только во всей Латинской, но и в Америке в целом невозможно сыскать страну, которая бы лучше Парагвая отвечала критериям американского пути (ведь на юге США господствовало рабовладельческое плантационное хозяйство). Как нигде более также, парагвайское крестьянство сыграло в революции выдающуюся роль. Потому эта революция, как никакая другая в Ибероамерике, должна была бы отвечать всем канонам якобинской схемы и породить самые-самые буржуазные результаты. Тем не менее реальные ее плоды, как отчасти уже видно из рассмотренных итогов, оказались абсолютно другими.
Это расхождение между постулатами общей теории буржуазных революций и реальной практикой в Парагвае обусловило серьезные разногласия между учеными и в оценке парагвайской революции. Ведь в уже рассмотренных деяниях революции явно проступают бескомпромиссная революционность, а также искренний и глубокий демократизм. Потому многие историки характеризовали режим Франсии именно как революционно-демократическую диктатуру. Но М.С. Альперович выстроил концепцию войны именно на якобинской схеме, а она требовала искать в революции разрушение феодализма или его остатков. Поскольку в Испанской Америке искоренение латифундизма состоялось только в Парагвае, то, по мнению ученого, именно в деятельности парагвайского диктатора особенно отчетливо и наглядно проявились... черты освободительного движения американских колоний Испании. Так парагвайская революция оказалась своеобразной незавершенной буржуазной революцией сверху. Поскольку тезису о самой-самой буржуазной революции в Парагвае слишком очевидно противоречит реально возникший из нее общественный строй, то главную черту этого строя тотальное подчинение государству всех сфер жизни парагвайского общества пришлось назвать неким проявлением своего рода этатистской тенденции (курсив наш. Н.М.).
Сформулируем неудобные вопросы заново. Какой строй вырос из парагвайской революции? Какой характер имела революция? И что это за своего рода этатистская тенденция там и тогда, где и когда буржуазные революции обеспечивали переход к капитализму свободной конкуренции с его государством в роли ночного сторожа?
Подчеркнем лишь те черты общественного строя Парагвая, которые имеют существенный характер и признаются всеми историками, включая самого М.С. Альперовича.
В результате революции в Парагвае был установлен государственный контроль и даже монополия во внешней торговле. Внутри страны частная торговля была низведена до уровня городского базара, а остальные звенья обмена и распределения также огосударствлены. Государство диктовало цены, создавало свои магазины, нормировало отпуск дефицитных товаров и бесплатно распределяло среди бедняков скот, одежду, продовольствие, домашнюю утварь и т.п., чтобы подтянуть их к среднему уровню. Иными словами, торговая политика Верховного была полной противоположностью принципу свободы торговли.
Все ученые отмечают тотальное вмешательство государства в производственную сферу. Оно воплотилось, во-первых, в создании государственного сектора, занявшего ключевые позиции во всех отраслях. В сельском хозяйстве широко известны 64 эстансии родины крупные государственные скотоводческие хозяйства, вроде совхозов в бывшем СССР, обеспечивавшие страну мясом, кожевенным сырьем и т.д. В обрабатывающей промышленности создавались казенные мануфактуры. Кроме того, непосредственная хозяйственная деятельность государства проявилась в крупномасштабных общественных работах по строительству и обустройству городов, мостов, железной и шоссейных дорог, каналов и т.п. (Кстати, на государственных предприятиях и общественных работах трудились не столько наемные рабочие, сколько негры-рабы и особенно заключенные, быть может, тоже враги народа). Во-вторых, мелкий крестьянский и ремесленный секторы также находились под жестким контролем государства, которое устанавливало, сколько, чего и почем производить, а качество в изготовлении изделий стимулировало в том числе и репрессивными мерами (доктор Франсия любил лично посещать воскресные ярмарки в Асунсьоне, проверяя цены и качество товаров).
Все ученые отмечают радикальнейшую аграрную реформу правительства Франсии. Она, во-первых, состояла в экспроприации владений церкви и монашеских орденов, всех испанских и почти всех креольских помещиков, в национализации конфискованных и бывших королевских земель в Парагвае (а это едва ли не 98% территории страны). За счет части национализированного фонда создавались государственные хозяйства. Другая его часть предоставлялась безземельным и малоземельным крестьянам в бессрочную аренду за символическую плату, но с обязательством возделывать арендуемые участки, в том числе засевать культурами, какие указывало государство, и без права продажи полученной земли. (Это очень напоминает аграрную реформу в России по Декрету о земле 1917 г.).
Скудные, но равные материальные условия жизни парагвайцев дополнялись духовным равенством. Парагвай первым в Латинской Америке ввел обязательное и бесплатное начальное образование, Франсия проявлял заботу о строительстве школ и материальном обеспечении учителей. И современники свидетельствовали, что в Парагвае крайне редко можно было встретить мужчину, не умеющего читать и писать. Но дать большего всем государство было не в состоянии, а более высокий уровень образования для некоторых нарушал равенство и увеличивал число диссидентов. Видимо, поэтому Франсия и ликвидировал в 1822 г. все среднее и высшее образование в стране.
Таким образом, в Парагвае времен доктора Франсии утвердилась не свобода торговли и предпринимательства, а ее прямая противоположность тотальное огосударствление и торговли, и производства, т.е. то, что еще недавно имело место в нашей стране и называлось Административно-Командной Системой. Фундамент общественных отношений Парагвая составляла не буржуазная частная собственность (каковая практически исчезла), а ее противоположность общенародная, государственная собственность. Даже когда часть ее отдавалась в бессрочную аренду мелкокрестьянскому и кустарному сектору, она и тогда оставалась под неусыпным контролем государства. Полностью огосударствленной оставалась и финансовая сфера страны. Вольнонаемный труд, конечно же, использовался и в Парагвае (как использовался он в любой стране реального социализма), но основу трудовых отношений составлял все же не он, а труд самостоятельных крестьян и ремесленников, негров-рабов и заключенных (кстати, труд рабов и заключенных в идеальном государстве не исключал Томас Мор, а место ГУЛАГа в трудовых свершениях сталинских пятилеток общеизвестно).
Словом, во всем Новом Свете конца XVIIIначала XIX вв. аналог экономическому строю, созданному парагвайской революцией, можно найти только в государственном плантационном хозяйстве на Гаити во времена Дессалина. Но зато в XX в., несмотря на столетнюю дистанцию, его существенные черты просматриваются повсюду, где процветал реальный социализм. Иными словами, своего рода этатистская тенденция на самом деле не только не являлась особенно отчетливым и наглядным проявлением черт освободительного движения американских колоний Испании, но, даже наоборот, не имела ничего общего с капиталистической рыночной экономикой, создававшейся преобразованиями в других странах Ибероамерики, являясь ее отрицанием и прямой противоположностью.
Напротив, та общественно-политическая надстройка, которая, по мнению М.С. Альперовича, не только не имела ничего общего с демократией, но и являлась ее противоположностью и отрицанием, в действительности представляла собой демократию в ее самом что ни на есть подлинном значении. Ведь демократия это власть народа, и ее конкретное выражение зависит от устанавливающего ее народа, от того, как данный народ понимает народовластие. Выше отнюдь не случайно заострялось внимание на том факте, что возвело к власти и наделило Франсию чрезвычайными полномочиями именно парагвайское крестьянство, считавшее непозволительной роскошью для народа содержать парламент и заседать в нем во время посевной и уборочной страды. Крестьяне же вообще, как очень тонко подметил Маркс на опыте Франции середины XIX в., тем и отличаются от буржуазии, что они неспособны защищать свои классовые интересы от своего собственного имени, будь то через посредство парламента или через посредство конвента. Они не могут представлять себя, их должны представлять другие. Их представитель должен вместе с тем являться их господином, авторитетом, стоящим над ними, неограниченной правительственной властью, защищающей их от других классов и ниспосылающей им свыше дождь и солнечный свет. Политическое влияние парцелльного крестьянства в конечном счете выражается, стало быть, в том, что исполнительная власть подчиняет себе общество (курсив мой. Н.М.). Конечно, наверное, не одно только крестьянство обладает подобными свойствами. Но сходство режима доктора Франсии, созданного не столько Верховным, сколько самим крестьянством, с реальным социализмом при Сталине, Мао, Ким Ир Сене и др., вероятно, указывает на то, что иным социализм и не мог быть в крестьянских странах, во всяком случае пока они таковыми оставались.
В свете сказанного гораздо отчетливее проступает теперь та грань, которая делает Франсию тираном для историков либерального направления и демократом для марксистов. Ибо первые, говоря об отсутствии в Парагвае демократии (народовластия) и о страданиях народа, понимают под этим народом горстку человеков и гражданинов, т.е. буржуазию. Вторые же, не отрицая диктаторской формы режима, говорят о защите им интересов совсем другого народа народа без кавычек, подавляющего большинства населения.
Таким образом, парагвайская революция имела своей главной движущей и руководящей силой мелкопарцелльное крестьянство. Она утвердила в стране общественный строй, покоившийся не на свободе торговли и предпринимательства, а на огосударствлении торговли и производства, не на буржуазной частной собственности, а на собственности государственной в сочетании с собственностью мелких крестьян и ремесленников, не на формальном, а на фактическом равенстве парагвайцев. В качестве надстройки над этим обществом была возведена не буржуазная республика (или конституционная монархия), а тоталитарная диктатура, подавлявшая личность отдельного человека и гражданина в интересах большинства. Стало быть, такая революция не может называться не только самой-самой буржуазной, но и буржуазной вообще. Скорее всего, парагвайская революция являлась подлинно народной, демократической, а выросший из нее общественный строй разновидностью крестьянского реального социализма.
Отсюда вытекает и вывод об отношении революционной демократии к буржуазному либерализму. Режим доктора Франсии умер вместе с ним в 1840 г., но созданный революцией общественный строй с некоторыми косметическими изменениями сохранялся вплоть до 1870 г. Однако же на протяжении всех 56 лет (1814-1870) парагвайский революционный демократизм ни разу и ни в малейшей степени не проявил тяготения к буржуазному демократизму и либерализму, а также к общественным отношениям последовательно буржуазного характера. Напротив, народ Парагвая был весьма доволен своим существованием, боялся, но и чтил Верховного, а потом и его последователей, а главное был готов на величайшие жертвы, чтобы защитить созданный строй от посягательств именно буржуазных либералов как своих, так и соседних государств. И потому, чтобы осуществить экспорт собственно буржуазно-либеральной революции в Парагвай и вернуть его на столбовую дорогу развития Латинской Америки, либералам двух южноамериканских гигантов, Аргентины и Бразилии, пришлось уничтожить в войне 1864-1870 гг. от 3/4 до 6/7 населения страны, включая и мальчиков старше 12 лет.
Источник
http://www.humanities.edu.ru/db/msg/8348