2. Клочья памяти. Вена, 1979 г.
1. Клочья памяти. Ленинград, 1979 г.
Самолёт Ленинград-Берлин был полон. И не было в нём ни иностранцев, ни командировочных. Кажется, когда сообщили зачем-то по радио, что мы пересекли советскую границу, люди зааплодировали.
Почему берлинские рейсы считались плохими, мы поняли, приземлившись. Нас заперли в не слишком большом зале - без сортира - на 5 часов. Кому-то, кажется, не хватило сидячих мест, у людей с младенцами в ручной клади оказались горшки. Помню смутно - какие-то люди ходят по залу с горшками в руках, полное оцепенение, пережёвываешь в голове аэропортовское, пытаясь осознать невозможное - пропасть между собой и собственной жизнью, оставшейся там.
Потом нас перегнали в другое помещение, где шла какая-то торговля. Немедленно пронёсся слух, что надо накупить сигарет, чтоб продать их в Вене, где они значительно дороже. Люди кинулись тратить свои жалкие доллары. Мы почти удержались, но не совсем - ощущение жуткой неуверенности - всего-то имущества 180 долларов на двоих - ну да, знаем, что нас как-то обеспечат, но неуют страшный - уверенность в том, что за эти доллары надо держаться, что каким-то загадочным образом они ещё помогут нам в Америке. А с другой стороны - ну как не купить сигарет на продажу, и не попытаться хоть как-то упрочить своё более чем хлипкое материальное положение. Мы купили один блок.
Вечером - Вена. В темноте. Небывалый мир - стеклянный аквариум аэропорта, сверкающие вывески, нарядные упаковки, самооткрывающиеся двери, и жуткая робость - ничегошеньки ты тут не понимаешь, да ещё и без немецкого.
Нас встретили представители Сохнута (еврейского агентства, ведающего отправкой евреев в Израиль), - девочка и мальчик - очевидным образом люди из России и не слишком приветливые. Они отобрали сигареты, сообщив, что ввоз их в Австрию незаконен, и пообещав вернуть их перед выездом из Вены - не вернули - естественное подозрение, что сигареты они продали сами. Потом велели тем, кто собирается в Израиль, сделать шаг вперёд. Я не помню - то ли в нашем полном под завязку самолёте в Израиль собиралась одна семья, то ли вовсе никто.
Сохнутовцы остались недовольны. Надо сказать, что для меня с самого начала было загадкой, зачем Израилю хотелось заполучить людей, не желавших туда ехать. А ведь некоторых загоняли - хитростью и угрозами, хотя, конечно, немногих. Может быть, у сохнутовцев были какие-нибудь премии за головы поехавших в Израиль?
Так или иначе, нам объяснили, что для того, чтоб встать на довольствие в Хиасе (еврейском агентстве, помогавшем уехать не в Израиль), нужно придти туда с открепительным талоном от Сохнута. Так что первое, что все должны были сделать наутро, - посетить Сохнут и получить этот открепительный талон.
Нас посадили в автобус и повезли в пансион мадам Беттины - из памяток отъезжающим все знали, что есть такой пансион, куда эмигрантов в Вене селят в ожидании отправки в Рим.
Помню тьму за окном автобуса, мост через маленькую речку (неужели Дунай? Нет, конечно, канал какой-то). Потом большая комната, в которой много народу. Сидят на чемоданах. Кстати, наши чемоданы с нами не приехали, самолёт в Вену из Берлина был меньше, чем в Берлин из Ленинграда, и чемоданов не взял, так что бедолаги - те, кто не положил зубных щёток в ручную кладь. Но в этой комнате с нами и совсем другие люди, - приехавшие на поезде из Одессы, их чемоданы при них. Какой-то старик с совсем пустым лицом слегка покачивается, сжавшись на своём стареньком бауле, и в голову сразу лезут описания эвакуации.
Шушуканье - с ленинградцами обращаются лучше, чем с одесситами, потому что помощниками тут ленинградцы. Все благотворительные организации брали помощников из эмигрантов, которым за работу немного приплачивали к пособию. И в Вене были такие помощники, и в Риме, - из людей, ждавших отправки.
Стоим в очереди. Какой-то деловитый молодой человек, который уже в Вене явно освоился, некоторое время тут, у каждой семьи спрашивает, откуда они, и распределяет по дешёвым гостиницам, которые Хиас снимал для прибывших из городов и весей всей земли одной шестой.
Самым плохим почему-то считается остаться у Беттины, - услышав, что мы из Ленинграда, нас отправляют в гостиницу «Моцарт». Увозят. У всех с собой кипятильники - тоже в памятке сказано, что вещь необходимая. И запрещённые к употреблению в номерах плитки при нас.
Наутро отправляемся в Сохнут. Длинный коридор, очередь. Впускают. Молодые люди с хамскими мордами демонстративно разговаривают между собой на плохом иврите, даже нам слышно, что язык у них хреновый. Вчера из СССР, и повадки гб-шные. Врут, не краснея. Грозят. Сообщают, что в Америке всё плохо, молодой женщине ярко еврейской внешности с двумя детьми говорят, что детям в Америке будет плохо, что у них слишком еврейская внешность, что они не смогут там учиться музыке, ещё какую-то чушь. Она соглашается ехать в Израиль, растеряна, чуть не плачет, из Сохнута её увезли в замок Шенау, где народ ждёт отправки в Израиль - без права выхода в город.
С нами разговаривают с полной презрительностью, напоследок, выдавая желанный талон, плюют в морду - «а родители ваши никогда не уедут, мы об этом позаботимся».
Выходим оттуда с ощущением освобождения. Идём в Хиас. Там вежливо и мирно. Через 8 лет я попала в Вену во второй раз - мы с подругой встречали там нашего друга - отказника, уехавшего одним из первых при Горбачёве. Мы были в идеальных блатных условиях, нас бесплатно поселили в той же гостинице, что вновь прибывших эмигрантов, потом отправили среди них в Рим на поезде без билета. И в Вене начальник венского Хиаса сводил нас в ресторан в зелёном саду, где между деревьев висели разноцветные лампочки - тогдашний начальник Хиаса, голубой, был приятелем фиктивного мужа моей подруги. Забавно было на другом витке войти в ту, да не в ту реку...
Все люди, у которых в советском паспорте в пятом пункте стояло «еврей», вставали на довольствие в Хиасе, русских передавали тостовскому фонду, или католикам из Каритаса. Если вдруг попадались религиозные евреи, они тоже часто не оставались в Хиасе, а шли в какую-то религиозную благотворительную организацию, забыла, как она называлась. Работали все эти организации очень слаженно. Скажем, всем давали одни и те же деньги на месяц. Цифр не помню. Выжить на эти деньги было можно, но, естественно, считать надо было каждую копейку. Впрочем, несмотря на крайнюю ограниченность в деньгах, люди всё же ходили в музеи (которые тогда были сильно дешевле) и чуть-чуть ездили. Но об этом потом.
Мы вышли из Хиаса с какими-то шиллингами в венский мартовский нехолодный день.
Что я помню про Вену, в которой, мне кажется, мы пробыли 5 дней? Вечером - ощущение праздника. Из ленинградского снежного ледяного марта - в чистые сухие улицы, по которым люди после работы бредут беспечно, невнятно улыбаются, покупают воздушные шарики и цветы.
На рынке клубника. Детовладельцы не удерживались все - просто не могли не насладиться тем, что их дети в марте едят клубнику. И почти все в письмах домой про эту клубнику зимой рассказывали, вызывая, как потом выяснилось, упрёки в бестактности. Клубника, конечно же, была невкусная, сейчас и в голову не может придти покупать в марте картофельные испанские красные ягоды...
На улицах много старых дам с маленькими собачками в намордниках, напоминающих корзинки, много строительных лесов, нисколько не похожих на ленинградские, таких аккуратненьких лесов.
В 9 вечера город пустеет. Я не полюбила Вену, я рвалась в Рим.
И два музея - в одном мой тогда любимый Климт. Сейчас я его почти разлюбила, он кажется мне чрезмерно декоративным, а тогда я стояла перед картиной «Поцелуй» и балдела - такой она была чувственной и живой. До Вены я знала Климта по репродукциям, мы тогда активно покупали репродукции на слайдах, не знаю уж, кто и как их производил, но раздобыть можно было, и несравнимо дешевле альбомов - у нас были Климт, Сутин...
И другой музей - помню, как стою в полутьме перед Брейгелем - каток, красные шарфы...
«Старожилы» передавали вновь прибывшим важные знания - как не платить в метро - элементарно - купить билетик и не компостировать его - придёт контролёр, - сделать вид, что ничего не понимаешь и не знаешь, что билет надо пробить перед входом. Мы ходили пешком.
И ещё можно было звонить, привязав монетку к ниточке, как-то хитро опуская её в автомат. Впрочем, кому в Вене было звонить, звонки - это звонки в Ленинград, звонки в свою жизнь. В Вену нам один раз позвонили ребята, - кажется, в гостиницу, - из нашей квартиры, - нерасторопная советская власть не отключала телефон сразу после отъезда, а не отключали его до отъезда, естественно, за взятку, и квартиру не опечатывала, так что ещё несколько дней можно было заходить и звонить...
В Рим мы уезжали ночным поездом, в пломбированных вагонах, - как вождь мирового пролетариата. Велели приехать на вокзал сильно заранее. Естественно, все потратили к отъезду свои жалкие шиллинги. А вокзальные сортиры в Вене оказались платными - народ ругался и терпел, сидя на прибывших к тому времени чемоданах.
Продолжение следует, дополнения приветствуются
Самолёт Ленинград-Берлин был полон. И не было в нём ни иностранцев, ни командировочных. Кажется, когда сообщили зачем-то по радио, что мы пересекли советскую границу, люди зааплодировали.
Почему берлинские рейсы считались плохими, мы поняли, приземлившись. Нас заперли в не слишком большом зале - без сортира - на 5 часов. Кому-то, кажется, не хватило сидячих мест, у людей с младенцами в ручной клади оказались горшки. Помню смутно - какие-то люди ходят по залу с горшками в руках, полное оцепенение, пережёвываешь в голове аэропортовское, пытаясь осознать невозможное - пропасть между собой и собственной жизнью, оставшейся там.
Потом нас перегнали в другое помещение, где шла какая-то торговля. Немедленно пронёсся слух, что надо накупить сигарет, чтоб продать их в Вене, где они значительно дороже. Люди кинулись тратить свои жалкие доллары. Мы почти удержались, но не совсем - ощущение жуткой неуверенности - всего-то имущества 180 долларов на двоих - ну да, знаем, что нас как-то обеспечат, но неуют страшный - уверенность в том, что за эти доллары надо держаться, что каким-то загадочным образом они ещё помогут нам в Америке. А с другой стороны - ну как не купить сигарет на продажу, и не попытаться хоть как-то упрочить своё более чем хлипкое материальное положение. Мы купили один блок.
Вечером - Вена. В темноте. Небывалый мир - стеклянный аквариум аэропорта, сверкающие вывески, нарядные упаковки, самооткрывающиеся двери, и жуткая робость - ничегошеньки ты тут не понимаешь, да ещё и без немецкого.
Нас встретили представители Сохнута (еврейского агентства, ведающего отправкой евреев в Израиль), - девочка и мальчик - очевидным образом люди из России и не слишком приветливые. Они отобрали сигареты, сообщив, что ввоз их в Австрию незаконен, и пообещав вернуть их перед выездом из Вены - не вернули - естественное подозрение, что сигареты они продали сами. Потом велели тем, кто собирается в Израиль, сделать шаг вперёд. Я не помню - то ли в нашем полном под завязку самолёте в Израиль собиралась одна семья, то ли вовсе никто.
Сохнутовцы остались недовольны. Надо сказать, что для меня с самого начала было загадкой, зачем Израилю хотелось заполучить людей, не желавших туда ехать. А ведь некоторых загоняли - хитростью и угрозами, хотя, конечно, немногих. Может быть, у сохнутовцев были какие-нибудь премии за головы поехавших в Израиль?
Так или иначе, нам объяснили, что для того, чтоб встать на довольствие в Хиасе (еврейском агентстве, помогавшем уехать не в Израиль), нужно придти туда с открепительным талоном от Сохнута. Так что первое, что все должны были сделать наутро, - посетить Сохнут и получить этот открепительный талон.
Нас посадили в автобус и повезли в пансион мадам Беттины - из памяток отъезжающим все знали, что есть такой пансион, куда эмигрантов в Вене селят в ожидании отправки в Рим.
Помню тьму за окном автобуса, мост через маленькую речку (неужели Дунай? Нет, конечно, канал какой-то). Потом большая комната, в которой много народу. Сидят на чемоданах. Кстати, наши чемоданы с нами не приехали, самолёт в Вену из Берлина был меньше, чем в Берлин из Ленинграда, и чемоданов не взял, так что бедолаги - те, кто не положил зубных щёток в ручную кладь. Но в этой комнате с нами и совсем другие люди, - приехавшие на поезде из Одессы, их чемоданы при них. Какой-то старик с совсем пустым лицом слегка покачивается, сжавшись на своём стареньком бауле, и в голову сразу лезут описания эвакуации.
Шушуканье - с ленинградцами обращаются лучше, чем с одесситами, потому что помощниками тут ленинградцы. Все благотворительные организации брали помощников из эмигрантов, которым за работу немного приплачивали к пособию. И в Вене были такие помощники, и в Риме, - из людей, ждавших отправки.
Стоим в очереди. Какой-то деловитый молодой человек, который уже в Вене явно освоился, некоторое время тут, у каждой семьи спрашивает, откуда они, и распределяет по дешёвым гостиницам, которые Хиас снимал для прибывших из городов и весей всей земли одной шестой.
Самым плохим почему-то считается остаться у Беттины, - услышав, что мы из Ленинграда, нас отправляют в гостиницу «Моцарт». Увозят. У всех с собой кипятильники - тоже в памятке сказано, что вещь необходимая. И запрещённые к употреблению в номерах плитки при нас.
Наутро отправляемся в Сохнут. Длинный коридор, очередь. Впускают. Молодые люди с хамскими мордами демонстративно разговаривают между собой на плохом иврите, даже нам слышно, что язык у них хреновый. Вчера из СССР, и повадки гб-шные. Врут, не краснея. Грозят. Сообщают, что в Америке всё плохо, молодой женщине ярко еврейской внешности с двумя детьми говорят, что детям в Америке будет плохо, что у них слишком еврейская внешность, что они не смогут там учиться музыке, ещё какую-то чушь. Она соглашается ехать в Израиль, растеряна, чуть не плачет, из Сохнута её увезли в замок Шенау, где народ ждёт отправки в Израиль - без права выхода в город.
С нами разговаривают с полной презрительностью, напоследок, выдавая желанный талон, плюют в морду - «а родители ваши никогда не уедут, мы об этом позаботимся».
Выходим оттуда с ощущением освобождения. Идём в Хиас. Там вежливо и мирно. Через 8 лет я попала в Вену во второй раз - мы с подругой встречали там нашего друга - отказника, уехавшего одним из первых при Горбачёве. Мы были в идеальных блатных условиях, нас бесплатно поселили в той же гостинице, что вновь прибывших эмигрантов, потом отправили среди них в Рим на поезде без билета. И в Вене начальник венского Хиаса сводил нас в ресторан в зелёном саду, где между деревьев висели разноцветные лампочки - тогдашний начальник Хиаса, голубой, был приятелем фиктивного мужа моей подруги. Забавно было на другом витке войти в ту, да не в ту реку...
Все люди, у которых в советском паспорте в пятом пункте стояло «еврей», вставали на довольствие в Хиасе, русских передавали тостовскому фонду, или католикам из Каритаса. Если вдруг попадались религиозные евреи, они тоже часто не оставались в Хиасе, а шли в какую-то религиозную благотворительную организацию, забыла, как она называлась. Работали все эти организации очень слаженно. Скажем, всем давали одни и те же деньги на месяц. Цифр не помню. Выжить на эти деньги было можно, но, естественно, считать надо было каждую копейку. Впрочем, несмотря на крайнюю ограниченность в деньгах, люди всё же ходили в музеи (которые тогда были сильно дешевле) и чуть-чуть ездили. Но об этом потом.
Мы вышли из Хиаса с какими-то шиллингами в венский мартовский нехолодный день.
Что я помню про Вену, в которой, мне кажется, мы пробыли 5 дней? Вечером - ощущение праздника. Из ленинградского снежного ледяного марта - в чистые сухие улицы, по которым люди после работы бредут беспечно, невнятно улыбаются, покупают воздушные шарики и цветы.
На рынке клубника. Детовладельцы не удерживались все - просто не могли не насладиться тем, что их дети в марте едят клубнику. И почти все в письмах домой про эту клубнику зимой рассказывали, вызывая, как потом выяснилось, упрёки в бестактности. Клубника, конечно же, была невкусная, сейчас и в голову не может придти покупать в марте картофельные испанские красные ягоды...
На улицах много старых дам с маленькими собачками в намордниках, напоминающих корзинки, много строительных лесов, нисколько не похожих на ленинградские, таких аккуратненьких лесов.
В 9 вечера город пустеет. Я не полюбила Вену, я рвалась в Рим.
И два музея - в одном мой тогда любимый Климт. Сейчас я его почти разлюбила, он кажется мне чрезмерно декоративным, а тогда я стояла перед картиной «Поцелуй» и балдела - такой она была чувственной и живой. До Вены я знала Климта по репродукциям, мы тогда активно покупали репродукции на слайдах, не знаю уж, кто и как их производил, но раздобыть можно было, и несравнимо дешевле альбомов - у нас были Климт, Сутин...
И другой музей - помню, как стою в полутьме перед Брейгелем - каток, красные шарфы...
«Старожилы» передавали вновь прибывшим важные знания - как не платить в метро - элементарно - купить билетик и не компостировать его - придёт контролёр, - сделать вид, что ничего не понимаешь и не знаешь, что билет надо пробить перед входом. Мы ходили пешком.
И ещё можно было звонить, привязав монетку к ниточке, как-то хитро опуская её в автомат. Впрочем, кому в Вене было звонить, звонки - это звонки в Ленинград, звонки в свою жизнь. В Вену нам один раз позвонили ребята, - кажется, в гостиницу, - из нашей квартиры, - нерасторопная советская власть не отключала телефон сразу после отъезда, а не отключали его до отъезда, естественно, за взятку, и квартиру не опечатывала, так что ещё несколько дней можно было заходить и звонить...
В Рим мы уезжали ночным поездом, в пломбированных вагонах, - как вождь мирового пролетариата. Велели приехать на вокзал сильно заранее. Естественно, все потратили к отъезду свои жалкие шиллинги. А вокзальные сортиры в Вене оказались платными - народ ругался и терпел, сидя на прибывших к тому времени чемоданах.
Продолжение следует, дополнения приветствуются