Контекст (малосвязные попытки формулировок).
Недавно я разговаривала о нём с Синим Кроликом.
Начали мы с Окуджавы, с попытки найти у него песни, которые что-то скажут человеку, находящемуся вне контекста времени, когда они писались и пелись.
Естественно, дальше разговор стал более общим. Я настаивала на том, что контекст в любой литературе невероятно важен, и вне контекста нет восприятия, Синий Кролик же склонялся к тому, что самое великое - именно вне.
Через неделю по чистой случайности мы поговорили о том же с tarzanissimo, он тоже настаивал на том, что чем более контекстуально, тем менее крупно.
.....
Для меня не только в литературе, но и в жизни - контекст - чуть ли не самое важное.
Время - это цвет трамваев, троллейбусные усы, запах антоновки на сентябрьском рынке.
И какая была погода в день, когда произошло что-нибудь страшное или хорошее.
Поэтому я очень люблю Трифонова - он насквозь контекстуален. Магазин мясо и парикмахерская на месте сада с георгинами в «Долгом прощании», Ганчук, после избиения на факультете жадно жрёт пирожное в кондитерской. Натруженные, исковерканные тяжёлой работой руки деда-потомственного интеллигента в «Обмене».
Советская цензура оттачивала работу с контекстом.
В очень мною любимой книге «До свиданья, мальчики» герой, от лица которого повествование, уезжает из родного города поступать в военное училище - на дворе 30-ые годы.
Его мать, советская деятельница местного масштаба, опаздывает на вокзал.
«Она шла от головы поезда. Она, наверно, понимала, что опаздывает, и потому шла от головы, чтобы не пропустить мой вагон. Поезд медленно катился, и слышно было, как буксовал паровоз. Я спрыгнул на перрон и побежал навстречу маме. В толпе не так-то легко было ее найти. Мы столкнулись неожиданно и обнялись. Мимо катился мой вагон. Сашка с Витькой кричали и протягивали мне руки. Я встал на подножку. Мама шла рядом, подняв ко мне лицо. Из-под кепи выбивались влажные седые волосы, и по вискам текли струйки пота. Мама начала отставать, вагон выкатился из-под вокзального навеса на солнце, мама шла и смотрела на меня и к концу перрона вышла впереди всех. Я помню маму на конце перрона в ее черных туфлях с перепонками, в канареечного цвета носках и длинной юбке. Ноги у мамы были как мраморные: белые в синих прожилках. Больше я маму никогда не видел, даже мертвой...»
И не надо подробней, подробней - лишнее, тут эпоха - от детских канареечных носочков на седеющей женотделке до её гибели в 37-м году, и одиночество, и конец детства, в котором «всей земли одна шестая» - лучшее место на земле. И страшный ледяной ветер.
А всё - затекст-контекст.
....
В результате упомянутых разговоров я сформулировала, что такое в моём понимании постмодернизм, и почему я, как правило, его не люблю.
Постмодернизм - это насильственный отрыв (или, как предложил _oldy_, подмена) контекста.
Недаром постмодернисты так любят эпосы - самые бесконтекстные произведения в литературе.
Берёт Джон Барт за основу «Тысячу и одну ночь», или какой-нибудь греческий миф, добросовестно пересказывает сюжет, лишает его исторического контекста и привносит псевдосовременный, торчащий костью в горле.
И ещё одно - игра на противоречии метода и материала.
Сорокин добросовестно-соцреалистически описывает поедание говна, Комар с Меламидом рисуют картины, которым место в пионерской комнате, только у юных пионеров головы Дзержинского и кого-то там ещё, не упомню.
На мой взгляд, метод механистический, может сработать один раз, но делается фабричным и, по-моему, уже в силу полной фабричности, малоинтересным.
В конце концов, Даниэль написал ещё до всякого постмодернизма повесть о дне открытых убийств - по радио обычной бубнёжкой объявили, что один день в году будет разрешено убивать, ну развивается сюжет, приходит славный день, потом по радио объявляют результаты по республикам, Эстония план недовыполнила...
Неплохая повесть, хотя и не бог весть что - достаточно обычный сатирический приём. При этом Даниэля по сути интересует, как будут вести себя нормальные люди в бредовых обстоятельствах, так что контекст - попросту шестидесятые.
В постмодернистском же варианте из очень похожего и вполне избитого сатирического приёма возникает говноедство Сорокина - не психологическая проза, а слащавый соц. реализм - но ублюдочность метода не привносит интересного. Чего огород городить непонятно - ну, сложил два не подходяших друг к другу кубика.
.....
Есть, есть замечательные писатели с примесью постмодернизма - Эко и Лодж.
Только ведь у обоих происходит не отрыв от контекста и надевание вместо контекста примитивной маски, а создание своего - причём богатейшего.
Поэтому и Эко, и Лодж - всегда смесь «честной прозы» и иронического изыска, нет «Маятника Фуко» без мальчика с трубой, а в романе Лоджа « Nice works » литературоведка, изучающая производственный роман 19-го века и попадающая в сюжет того самого производственного романа, только в 20-ом, этот сюжет проживает.
Ну, а уж то, что Грааль - это старая чашка отца Баудолино, не вызывает никаких сомнений.
Постмодернизм, вызвавший у меня всяческую симпатию - перевод «Одиссеи», сделанный Анри Волохонским.
Я читала только отрывок о Циклопе, и как же бедолагу-Циклопчика жалко! Припёрлись в чужой дом, сожрали еду, ещё и глаз выкололи - тьфу, какие мерзавцы.
Так или иначе, и Эко, и Лодж, и Волохонский попросту вольно пользуются историческими реалиями и чужими текстами, то есть воспринимают культурную реальность столь же живо и лично, сколь и реальность пейзажную, бытовую, социальную - так это ещё Мандельштам делал - Пенелопа вышивает, дружинники шарфы носят.
И вижу я, вижу эти развевающиеся шарфы в лунном свете!
По-моему, высокий уровень обращения с контекстом - необходимое условие хорошей литературы.
Увы, не достаточное всё же - а то величайшим произведением оказалась бы «Школа для дураков»...
Начали мы с Окуджавы, с попытки найти у него песни, которые что-то скажут человеку, находящемуся вне контекста времени, когда они писались и пелись.
Естественно, дальше разговор стал более общим. Я настаивала на том, что контекст в любой литературе невероятно важен, и вне контекста нет восприятия, Синий Кролик же склонялся к тому, что самое великое - именно вне.
Через неделю по чистой случайности мы поговорили о том же с tarzanissimo, он тоже настаивал на том, что чем более контекстуально, тем менее крупно.
.....
Для меня не только в литературе, но и в жизни - контекст - чуть ли не самое важное.
Время - это цвет трамваев, троллейбусные усы, запах антоновки на сентябрьском рынке.
И какая была погода в день, когда произошло что-нибудь страшное или хорошее.
Поэтому я очень люблю Трифонова - он насквозь контекстуален. Магазин мясо и парикмахерская на месте сада с георгинами в «Долгом прощании», Ганчук, после избиения на факультете жадно жрёт пирожное в кондитерской. Натруженные, исковерканные тяжёлой работой руки деда-потомственного интеллигента в «Обмене».
Советская цензура оттачивала работу с контекстом.
В очень мною любимой книге «До свиданья, мальчики» герой, от лица которого повествование, уезжает из родного города поступать в военное училище - на дворе 30-ые годы.
Его мать, советская деятельница местного масштаба, опаздывает на вокзал.
«Она шла от головы поезда. Она, наверно, понимала, что опаздывает, и потому шла от головы, чтобы не пропустить мой вагон. Поезд медленно катился, и слышно было, как буксовал паровоз. Я спрыгнул на перрон и побежал навстречу маме. В толпе не так-то легко было ее найти. Мы столкнулись неожиданно и обнялись. Мимо катился мой вагон. Сашка с Витькой кричали и протягивали мне руки. Я встал на подножку. Мама шла рядом, подняв ко мне лицо. Из-под кепи выбивались влажные седые волосы, и по вискам текли струйки пота. Мама начала отставать, вагон выкатился из-под вокзального навеса на солнце, мама шла и смотрела на меня и к концу перрона вышла впереди всех. Я помню маму на конце перрона в ее черных туфлях с перепонками, в канареечного цвета носках и длинной юбке. Ноги у мамы были как мраморные: белые в синих прожилках. Больше я маму никогда не видел, даже мертвой...»
И не надо подробней, подробней - лишнее, тут эпоха - от детских канареечных носочков на седеющей женотделке до её гибели в 37-м году, и одиночество, и конец детства, в котором «всей земли одна шестая» - лучшее место на земле. И страшный ледяной ветер.
А всё - затекст-контекст.
....
В результате упомянутых разговоров я сформулировала, что такое в моём понимании постмодернизм, и почему я, как правило, его не люблю.
Постмодернизм - это насильственный отрыв (или, как предложил _oldy_, подмена) контекста.
Недаром постмодернисты так любят эпосы - самые бесконтекстные произведения в литературе.
Берёт Джон Барт за основу «Тысячу и одну ночь», или какой-нибудь греческий миф, добросовестно пересказывает сюжет, лишает его исторического контекста и привносит псевдосовременный, торчащий костью в горле.
И ещё одно - игра на противоречии метода и материала.
Сорокин добросовестно-соцреалистически описывает поедание говна, Комар с Меламидом рисуют картины, которым место в пионерской комнате, только у юных пионеров головы Дзержинского и кого-то там ещё, не упомню.
На мой взгляд, метод механистический, может сработать один раз, но делается фабричным и, по-моему, уже в силу полной фабричности, малоинтересным.
В конце концов, Даниэль написал ещё до всякого постмодернизма повесть о дне открытых убийств - по радио обычной бубнёжкой объявили, что один день в году будет разрешено убивать, ну развивается сюжет, приходит славный день, потом по радио объявляют результаты по республикам, Эстония план недовыполнила...
Неплохая повесть, хотя и не бог весть что - достаточно обычный сатирический приём. При этом Даниэля по сути интересует, как будут вести себя нормальные люди в бредовых обстоятельствах, так что контекст - попросту шестидесятые.
В постмодернистском же варианте из очень похожего и вполне избитого сатирического приёма возникает говноедство Сорокина - не психологическая проза, а слащавый соц. реализм - но ублюдочность метода не привносит интересного. Чего огород городить непонятно - ну, сложил два не подходяших друг к другу кубика.
.....
Есть, есть замечательные писатели с примесью постмодернизма - Эко и Лодж.
Только ведь у обоих происходит не отрыв от контекста и надевание вместо контекста примитивной маски, а создание своего - причём богатейшего.
Поэтому и Эко, и Лодж - всегда смесь «честной прозы» и иронического изыска, нет «Маятника Фуко» без мальчика с трубой, а в романе Лоджа « Nice works » литературоведка, изучающая производственный роман 19-го века и попадающая в сюжет того самого производственного романа, только в 20-ом, этот сюжет проживает.
Ну, а уж то, что Грааль - это старая чашка отца Баудолино, не вызывает никаких сомнений.
Постмодернизм, вызвавший у меня всяческую симпатию - перевод «Одиссеи», сделанный Анри Волохонским.
Я читала только отрывок о Циклопе, и как же бедолагу-Циклопчика жалко! Припёрлись в чужой дом, сожрали еду, ещё и глаз выкололи - тьфу, какие мерзавцы.
Так или иначе, и Эко, и Лодж, и Волохонский попросту вольно пользуются историческими реалиями и чужими текстами, то есть воспринимают культурную реальность столь же живо и лично, сколь и реальность пейзажную, бытовую, социальную - так это ещё Мандельштам делал - Пенелопа вышивает, дружинники шарфы носят.
И вижу я, вижу эти развевающиеся шарфы в лунном свете!
По-моему, высокий уровень обращения с контекстом - необходимое условие хорошей литературы.
Увы, не достаточное всё же - а то величайшим произведением оказалась бы «Школа для дураков»...