(no subject)
Предыдущее
ПРО БЕЗРАБОТИЦУ, ПРО РАБОТУ - ВСЯКУЮ РАЗНУЮ НЕ ЛИТЕРАТУРНУЮ, ПРО ФРАНЦУЗСКОЕ ГРАЖДАНСТВО, ПРО ЭКСКУРСИИ, ПРО ПОЕЗДКУ В ВАШИНГТОН, ПРО АСПИРАНТУРУ, ПРО РЕБЯТ ИЗ АЛЖИРА, ПРО НАУЧНУЮ РУКОВОДИТЕЛЬНИЦУ, ПРО НАКОНЕЦ НАЙДЕННУЮ НИШУ…
В мае 92-го я потеряла работу. Бодро наступал уже забытый нынче кризис девяностых, когда впервые в обозримой истории, а в необозримой, собственно, не было слова «безработица», на улице оказались люди с образованием, казавшимся абсолютно надёжным, незыблемым - компьютерщики, менеджеры…
Наша фирма занималась компьютерным управлением производством - мы не столько писали новые, сколько поддерживали уже существующие программы - в клиентах наших состояли и цементный завод, и атомный реактор…
Каждый год мы получали приносящие немало денег заказы, в основном, по улучшению и мелким изменениям в работающих системах.
А тут кризис на дворе. И заказы не идут. Вроде, обещают завтра, - после дождичка в четверг, когда рак свистнет на горе, но вот не сегодня...
Несколько месяцев мы работали впрок, в надежде на то, что, как всегда, нам заплатят, - и фигвам.
Общее собрание. Вроде бы знали, что нет заказов, могли бы подготовиться, - и всё равно - вдруг. И поделать ничего нельзя. Зарплату нам платили по закону до сентября, но ходить на работу не надо было - нечего было там делать...
Сначала лето, вроде как немножко каникулы, ещё не очень страшно, ещё под наркозом, страх только изредка свербит, он отодвинут на осень, лежит, свернувшись колечком, посапывает. Потом осень, потянулись месяцы, не так-то их было много, а казались вечностью.
Тогда-то я не знала, что вытянула щасливый билет!
Жить без работы невыносимо - меня охватило какое-то состояние смеси стыда (очень было стыдно пособие по безработице получать) и зависти - ко всем, кто работает.
Как-то утром я стояла у окна, глядела на улицу и думала: вот, люди встают по будильнику и идут, хоть на самую дурацкую, но работу, а у меня и такой нет. И казалось мне, что любая, какая угодно работа, - это такая вот привилегия - есть работа - ты устроенный член общества, нету - и ты бесправный бедолага на обочине жизни.
Мы с Васькой тогда всё ещё доводили до ума «Мармиона» - и, казалось бы, - мне б с головой в нашу с Васькой работу нырнуть, радостно использовать нечаянно возникшее время - но я не могла, я за волосы поднимала себя с постели и думала только об одном, - как найти работу, и что будет, если я её не найду никогда.
«Ищем программиста», «Ищем инженера», знать должен то-то, уметь сё-то… Письма с нижайшими просьбами - возьмите меня, я хорошая - тогда полагалось их от руки писать, - вот я и водила ручкой по бумаге, натирала на пальцах мозоли и почти не получала ответов.
Иногда меня приглашали на интервью. Очень часто в какой-нибудь пригород. Мы заранее изучали атлас, выезжали с огромным запасом времени, по дороге ругались, - я так боялась опоздать, что какой-нибудь не тот поворот, односторонняя улица, где не развернёшься, бросали меня в отчаянную панику…
Приедешь, поговоришь, на пару дней полегче станет, - и ни ответа, ни привета.
Сначала я надеялась на бывшего шефа по имени Франсуа, милейшего лохматого бородача, владельца замызганного пикапчика, в котором он возил собак - приблудившуюся к дому овчаристую дворняжку и лохматую болонку из приюта - с чёрным носом, торчавшим из кудлатой белой шерсти. Франсуа успел вовремя уйти в одну военную контору и честно пытался меня протащить с собой, но ведь у меня ещё не было гражданства, и это в военной конторе оказалось серьёзным препятствием…
Впрочем, и чёткого отказа тоже не было, слабенькая надежда чуть-чуть брезжила в повседневности, и я по совету Франсуа, чтоб времени даром не терять, стала пытаться учить ворд и эксель. Они были тогда в новинку. Наша контора незадолго до смерти приобрела две писюхи, которые использовались исключительно для написания отчётов. И далеко не все могли новомодно писать их на ворде, да ещё и экселевские таблицы вставлять…
Считали мы всё и отлаживали на миникомпьютере, а над алгоритмами мы корпели с карандашом, да с бумагой. Миникомп наш стоял в подвале - эдакий здоровенный вечно горячий железный шкаф без одной стенки - наружу выпирало нутро с проводами. А бюро моё на втором этаже. Сидишь за столом, чего-то карябаешь, потом вниз устремляешься, печатаешь на терминале, компилируешь, тестируешь под равномерное гудение компа, в облаке специфических разогретых машинных запахов.
Получаешь задание, выполняешь, работаешь в команде… Возделываешь свой участочек.
Я ходила на работу с прохладным удовольствием, социальное было важней в ней, чем интеллектуальное.
И вот - пусто, нет больше держащих в тонусе железных прутьев, растекаешься киселём, и бывший шеф советует учить эксель… Очень пригодится!
Мы с Васькой пару раз в неделю стали ездить в библиотеку Политехнической школы, незадолго до того перебравшейся из центра в пригород неподалёку от нас, когда в Париже стало ей тесно. Шли мы к библиотечному зданию в дальнем углу кампуса по дорожке - по сторонам её трава, а в траве полчища кроликов, - то и дело показываются уши. А то и носы выглядывают - пошевеливаются, принюхиваясь, и смотрят на нас кролики пуговичными любопытными глазами.
Садились мы всегда за стол на диванчик у большого окна, и я пыталась читать скучнейшую книжку по экселю, естественно, ничего не запоминая, - ведь большего полоумия, чем учить эксель по книжке, не придумаешь.
Однажды в конторе по учёту безработных, куда надо было время от времени ходить отмечаться, я увидела мужика лет пятидесяти с пузатым портфелем, - совершенно было очевидно, что ему и в голову совсем недавно прийти не могло, что он окажется в этом беспомощном положении - в очереди к окошку, - будет копаться в портфеле в поисках нужных бумажек… Озирался затравленно. Руки у него подрагивали, когда он в портфеле рылся.
***
И случайно получилось, что в это же самое начально безработное время я наконец собрала нужные бумаги и подала на гражданство. Мой французский университетский диплом позволял это сделать не через пять лет жизни во Франции, на общих основаниях, а через три.
Но бумаг нужна была хуева туча, и кроме всяких налоговых деклараций, свидетельства о разводе и о рождении, нужно было предоставить из Америки, где я жила до приезда во Францию, справку о несудимости, а для этого надо было послать отпечатки пальцев в ФБР на специально предназначенном для этого бланке. Бланк этот получали и отпечатки на него ставили только в одном месте в городе - в главном управлении полиции на набережной Орфевр, где Мегрэ работал.
Пришли мы туда с Васькой. Сидим, ждём в скучном учрежденческом коридоре, а тем временем какого-то страшного преступника мимо нас провели в наручниках. Потом открылась обитая коричневым дерматином дверь, и меня позвали в кабинет.
Взял важный неулыбчивый полицейский большой незаполненный бланк, снял мои отпечатки пальцев прямо на него, да и отдал мне его с напутствием: «перед тем, как посылать, не забудьте имя и фамилию проставить!».
Так что знаю я теперь, что страшный преступник, поживший в американской тюрьме, ежели хочет во Франции обзавестись гражданством, то на набережную Орфевр непременно должен отправить за отпечатками пальцев какого-нибудь своего ещё не посещавшего тюрьму приятеля.
***
Васька, не удосужившийся получить гражданство вовремя, по лени, которую он оправдывал речами о том, что они, политические эмигранты, осознавали себя «не в изгнании, а в послании», подал на него одновременно со мной.
Однажды утром я вытащила из почтового ящика приглашение зайти на следующий день в полицию. Вот оно - меня, наверно, выгоняют из Франции - это была наглость с моей стороны - подавать на гражданство, будучи безработной, получая пособие, - тратя народные денежки. Вид на жительство у меня, между прочим, однолетний, его запросто могут не продлить…
Я глядела, как кролик на удава, на несолидную бумажку, заполненную синими чернилами, совершенно забыв, что денежки, которые я ежемесячно получаю, не совсем народные, что, между прочим, из каждой зарплаты у всех вычитают страховку на безработицу…
Меня охватила та самая паника, которую Бегемот, а потом и Васька с Бегемочьей лёгкой руки, называют крысиной. Бегемот с удовольствием рассказывает желающим слушать, как у него в Ленинграде на Петроградской стороне на улице Всеволода Вишневского в подвале завелись крысы. Они под расположенной на первом этаже Бегемочьей квартирой шуршали и что-то грызли, грызли, - и, конечно же, возникли страшные опасения, что это КЕГЕБЕ строит в подвале свою мощную подслушивающую систему.
Но однажды юный крысёнок прогрыз ход и вышел на волю в Бегемочий коридор. Бегемот страшно затопал на него, пытаясь бедолагу выгнать обратно в подвал, но крысёнок в полном ужасе, в уверенности, что его хотят убить, вместо того, чтоб мирно уйти, попытался вскарабкаться по стоявшей в прихожей железной гладкой лыжной палке - он взлетал вверх и тут же сползал вниз, и опять бешено лез... Бегемот очень любит повторять, что такова крысиная паника, и моя тоже. Недаром когда-то в Америке он посмотрел на меня с неудовольствием и сказал: «в фас человек как человек, а в профиль скверная крыса». Я очень обрадовалась - каждый, как из сказок известно, а уж сказки врать не будут, сразу признаёт своё истинное имя - ну, конечно же, я крыса серая - по-научному пасюк.
Я ехала в автобусе по каким-то забытым делам и думала, - всё пропало - Васька не может на мне жениться, потому что он не разведён ещё с Ветой. Я, конечно, со своим американским паспортом могу тут жить, никто не будет проверять, что я живу дольше трёх разрешённых месяцев, но как же я буду работу искать!!!
Однако на следующее утро пришло приглашение в полицию и Ваське. На то же самое время.
В пыльной пустоватой комнате с рассохшейся мебелью за столом в кляксах, за древней пишущей машинкой сидел средних лет запылённый полицейский и одним пальцем печатал. Он задал нам несколько дежурных вопросов, с усилием напечатал ответы - оказывается, всех, подавших на гражданство, вызывают в полицию - это часть процедуры…
***
Кроме как в полицию, просителей гражданства зовут ещё и в префектуру. Туда нас с Васькой тоже вызвали одновременно, значительно позже. Не помню, о чём меня спрашивали, но после короткой беседы меня посадили за стол и велели написать несколько фраз о том, почему я хочу получить французское гражданство.
Я слегка обеспокоилась, что Васька, который и по-русски умел делать орфографические ошибки, а по-французски ляпал в среднем две ошибки на относительно длинное слово, там такое им напишет! Но выдающие гражданство инстанции определённо не ставят своей целью повышение грамотности граждан.
Я написала, что я очень люблю французские пейзажи, и что французский подход к жизни с любовью к повседневности и с чувством меры, с умением отделять главное от неважного, мне очень нравится… И во Франции я - дома.
Через несколько месяцев после похода в префектуру гражданство мы получили, - наши с Васькой документы, явно проходившие через бюрократические коридоры вместе, проползли по ним быстрей, чем в среднем, - через год что ли после подачи мы оказались счастливыми владельцами carte nationale d’identité…
Великое наступило облегчение, почти ликование - ведь всё - больше мне никогда не придётся идти в префектуру продлевать вид на жительство, стоя в очереди к окошку замирать от страха, что не хватает какой-нибудь глупой бумажонки…
Я мимоходом подумала про Наума Моисеевича Коржавина, у которого в начале восьмидесятых случилась эйфория, когда он впервые после получения американского гражданства поехал из Штатов в Европу, и ему не пришлось раздобывать никаких виз, - он в первый раз без внутренней дрожи шёл мимо пограничников, размахивая синей паспортиной.
***
В тёмном декабре 92-го как-то раз вечером под крапающим дождём мы оказались на набережной возле Нотр Дам и зашли в наш любимый книжный магазин «Шекспир». Почти случайно, машинально я подобрала там бесплатную газетку по-английски, а в ней на последней странице оказалось объявление о том, что заведение под громким названием European University of Paris ищет преподавателя информатики и математики.
Я им позвонила, меня позвали приехать, и толстый молодой человек в больших очках, - директор - без долгих разговоров предложил мне прочесть в весеннем семестре два курса для будущих менеджеров - самых базовых - один по введению в анализ, другой по пользованию компом.
Находился этот с громким названием университет в Кламаре, в соседнем с нами пригороде, туда на автобусе меньше получаса.
Ну, и всё завертелось. Я сообразила, что можно вернуться в университет, сделать за год промежуточную чисто французскую степень DEA, соответствующую нынешней Master 2, а зарабатывать почасовкой, - постоянную приличную работу, само собой, продолжать искать, но как колобок, укатиться от тягучего страха, да и обязательный для меня железный скелет повседневных обязанностей - вот он.
***
Одновременно вдруг возник ещё один способ заработка. Нам с Бегемотом стали давать заказы на переводы. В основном, мы переводили письменно, но иногда и устные перепадали.
Переводы нам иногда попадались довольно экзотические.
Однажды мы получили заказ от Юнеско - надо было перевести на английский материалы конференции дефектологического факультета Герценовского института. Мне кажется, более бредовых и неграмотных текстов я никогда не читала. Нет, наверно, всё-таки читала, - учебник по научному коммунизму, который прочесть было невозможно и одновременно необходимо, чтоб сдать госэкзамен.
Ленка, заехавшая в Париж на несколько дней, как раз, когда мы переводили на английский эти отнюдь не по-русски написанные отчёты, задумчиво и неполиткорректно сказала: «Интересно, зачем Юнеско материалы этой конференции? Может, следующий год объявят годом дебила…»
Пару лет мы сотрудничали с находящейся в Фонтенбло фирмой Морфо, которая занималась компьютерной обработкой и распознаванием отпечатков пальцев. Начали мы с ними работать с того, что нас позвали переводить устно на международную конференцию. Среди разнообразных клиентов Морфо была милиция города Сургута, и главный сургутский милиционер по фамилии Хизматуллин на эту всемирную конференцию приехал.
Длилась она три дня. В первый день отправился переводить Хизматуллину Бегемот, во второй день я.
По полной географической безграмотности я понятия не имела, где находится город Сургут, вообще про такой никогда не слышала. Бегемот просветил меня, сообщив, что он в Тюменской области.
Так что пришла я к главному милиционеру во всеоружии и решила блеснуть перед ним своими географическими познаниями.
- Сургут - это же рядом с Тюменью - сказала я.
- Да, рядом, немножко меньше тысячи километров - ответил Хизматуллин.
Человек он был очень симпатичный, и была у него важная мечта - чтоб милиционер - это звучало гордо. Он хотел открыть в Сургуте милицейский лицей, и чтоб в него рвались поступать, чтоб конкурс был огромный, и чтоб в лицейскую годовщину непременно ездить в Царское село.
Кстати, он нам объяснил, что без компьютерной обработки отпечатки пальцев вообще большого смысла не имеют - у них в милиции стоят шкафы, до отказа отпечатками забитые, и что со всем этим делать? Сколько там за день вручную можно обработать...
И ещё Хизматуллин, татарин по происхождению, почему-то очень гордился тем, что он происходит из Жмеринки - как он говорил - с родины Голды Меир. Правда, когда я решила проверить, действительно ли Голдочка родом из Жмеринки, я обнаружила, что никак нет, - из Киева она, и почему Хизматуллин решил, что она из Жмеринки, совершенно непонятно, - разве что казалось ему, что все видные евреи должны непременно происходить из Жмеринки.
Не только Сургут из городов и весей бывшего СССР купил у Морфо софт, обрабатывающий отпечатки, не только - Казахстану этот софт тоже понадобился, а переводчиков документации на казахский, видимо, в Париже не оказалось, так что переводили мы её для Казахстана на русский. И не только для Казахстана. Раза три перепадала нам работа по переводу документации на русский, и вовсе не для российской милиции.
Одним из главных наших работодателей был немец по фамилии Мюллер.
Однажды мы поехали за работой к нему домой в южный парижский пригород и по дороге попали в пробку из караванов - дело было в мае, когда вообще-то караванов на дорогах почти нет - чай, не каникулы. А тут толпа довольно потрёпанных и очень обжитых, с занавесочками на окнах. Мы, как потом выяснилось, правильно угадали, - это был цыганский перелёт. Оказывается, цыгане в мае ежегодно слетаются в Камарг, в Сан-Мари, в крепостную деревню на Средиземном море.
Жил Мюллер в самом настоящем обтрёпанном замке с башенками - несколько приятелей купили старый замок - то ли три, то ли четыре семьи - у входа на полянке свалены детские велосипеды, в замке обычный бардак привычного уютного жилья.
Ещё среди работодателей был американец Тим, для него мы переводили с английского на русский и с русского на английский.
Как-то раз Тим попросил нас перевести на английский некую книгу, не назвав нам автора. Только начав переводить, мы поняли, что это та самая книжка Коха, по поводу которой в тот момент разыгрался скандал: Коха обвиняли в том, что он получил деньги за несуществующую книгу.
Что ж, книга вполне имела место, но становилось ясно, читая её, что она написана несколькими авторами, по крайней мере, три стиля в ней сосуществовали рядом. Очень любопытная книга - похоже было, что её авторы честно не понимают, что подробные рассказы о приватизациях заводов за три копейки наводят читателей на некоторые мысли.
Были в этой книжке отдельные гениальные фразы. Одна из прекраснейших звучала примерно так: «суд не нашёл в моих действиях состава преступления, а я уверен, что и факта преступления не было». А ещё автор нашёл как ответить недругам, обвинявшим его в том, что то, чем он занимается, это детские игры : «что же тогда настоящие мужские игры?!» - воскликнул Кох.
***
Отучившись год, получив DEA, не найдя промышленной работы, я записалась в аспирантуру к очень приятной тётке, которая преподавала у нас логику.
Возраста я её определить не могла - я, впрочем, вообще я очень плохо его определяю, - мне она казалась чуть ли не тридцатилетней, но было ей, конечно, хорошо за сорок.
Ирен - с очень выраженной армянской внешностью - небольшая округлая черноволосая коротко стриженая и очень решительная.
Когда из студентов переходишь в аспиранты, меняются отношения, - во Франции символическое действие - переход на ты с научным руководителем. Ну, и про личные обстоятельства его, или её жизни быстро узнаёшь.
До того я только знала, что у Ирен очень маленькая собачка, и что она ездит с ней на конференции, живёт в гостиницах, ходит в рестораны. Собачке было уже лет 17, у неё был рак, и Ирен постоянно за неё очень беспокоилась.
А став аспиранткой, я услышала об Иреновских армянских родственниках, которые за пару лет до того приехали к ней навеки поселиться. Её отдалённый племянник, закончивший ереванский матмех, легко вошёл во французскую жизнь, - ну, это естественно, - он попросту поступил в аспирантуру со стипендией.
А его родители вселились к Ирен, сетовали на невзгоды, не искали работу, но зато давали Ирен жизненные советы. Троюродная сестра с мужем.
Когда Ирен мне о них рассказала, ситуация уже разрешилась - Ирен удалось отправить их в Ниццу к дяде, державшему небольшую трикотажную фабричку.
Жила Ирен в двух шагах от университета Paris 6 в Jussieu, от дома до офиса ей было минут 15 пешком. Сейчас-то факультет информатики переехал к Эйфелевой башне, - но вот работает ли ещё Ирен?
Она жила в большой странно организованной захламленной квартире,- в середине огромная гостиная без окон, из неё вход в другие комнаты. Квартира досталась Ирен от родителей, тоже владельцев трикотажной мастерской, - почему-то очень во Франции армянский вид деятельности. И ещё Ирен унаследовала от родителей дом в Ницце.
Муж её - тоже математик, тоже профессор, - для разнообразия польского происхождения, - помимо работы в Paris 6, заведовал техническим институтом в Фонтенбло, куда он меня пристроил раз в неделю преподавать.
Ходила на работу Ирен, как правило, в линялых джинсах и растянутом зелёном свитере с пятном, которое, видимо, не отстирывалось. Муж её, Патрик, когда ездил на машине в Фонтенбло, выходил из дому в 6 утра, чтоб пробок избежать. Ирен выходила с ним вместе и шла в офис. Раннее начало дня совершенно не мешало ей встречаться со мной в 8 вечера. Только мне очень в 8 вечера не хотелось - всё ж меня ждали Васька с Нюшей.
Однажды я наблюдала за тем, как Ирен с Патриком собираются на каникулы. Ехали они в тот самый родительский дом в Ницце, собирались жить там всё лето и отъезжать оттуда только на конференции.
Время было доинтернетное, и они очень боялись не взять с собой какую-нибудь математическую книжку, которая вдруг да пригодится. Ругались они из-за каждого тома, потому что оба понимали, что библиотеку машина не свезёт, - а научные интересы у них всё же не полностью совпадали, - и каждый тянул одеяло на себя.
Однажды днём мы работали у Ирен дома. Когда настало время обедать, она со вздохом оглядела пустой холодильник - там печально лежали рыбные палочки и полбутылки вина. Ну, ещё пару листиков салата мы нашли.
Одновременно со мной у Ирен было ещё двое аспирантов - по случайности оба были алжирцы - Ахмед и Насера. Мне было около сорока, чуть меньше, Ахмеду лет 28, а Насере лет сорок пять. Она в Алжире работала ассистенткой в университете и вот приехала в аспирантуру.
С Ахмедом мы приятельствовали. И моя единственная научная публикация с ним вместе.
Как-то раз в Рамадан, который он отчасти соблюдал, я стала его расспрашивать, что для него означает его мусульманство.
Ахмед задумался и сказал, что, естественно, это не вера в бога, а некая культурная сопричастность, необходимость отойти от повседневности - короче, перестать бумкать и раз в год немножко сосредоточиться. И определённый свод не то чтоб правил, а представлений о «хорошести» был ему важен, - в центре для него было отсутствие стяжательства, обязанность помогать бедным… «Только - говорил - денег не так много, чтоб отдавать столько, сколько правильно!»
Насера тоже соблюдала Рамадан. Вино Ахмед изредка пил, в социальных обстоятельствах. Насера вина не пила, ей казалось невкусно.
Однажды Насера с Ахмедом пустились в воспоминания о своей алжирской студенческой жизни. Университет на берегу моря, практически на пляже.
- А теперь там летают военные вертолёты…
Для Алжира это было жуткое время, середина девяностых, - с одной стороны военное правительство, а с другой исламисты.
Насере на каникулах нужно было непременно съездить домой. Ирен очень беспокоилась, в Алжире в это время могли схватить на улице женщину с непокрытой головой, побить, изнасиловать, убить. И Ирен сказала: «Слушай, ну, может, ты наденешь платок, когда в Алжир приедешь, ну, стоит ли рисковать?»
Кажется, один раз в жизни я увидела, как человек по-настоящему побледнел…
- Лучше я умру - сказала Насера.
Она съездила благополучно.
Как-то раз утром перед семинаром Насера возбуждённо подбежала к нам с Ахмедом: «Сейчас я вам чудо покажу».
Гугла ещё не было, но уже появилась Мозаика, Насера хотела показать нам, как она в одну секунду вытащит на экран статью из американской университетской библиотеки. Фокус не удался. В Америке была глубокая ночь, подключение почему-то не сработало.
***
Преподаванием во время учебного года я вполне прилично зарабатывала, а во время каникул мне платили пособие по безработице. Ведь после увольнения я имела права на сколько-то месяцев полного пособия, и поскольку я его не получала в течение учебного года, эти неиспользованные месяцы откладывались на лето. Постоянной работы у меня не было, так что я продолжала числиться безработной.
Изредка меня, как и всех безработных, призывали «на разговор» - в обязанности человека, с которым мы беседовали, входило как-нибудь нам помочь, хоть добрым советом. Мне всегда было очень неловко. Дело в том, что своей почасовкой я наверняка зарабатывала больше, чем мальчик-советчик. Он, как и я, совершенно точно знал, что я в его помощи не нуждаюсь, - мы улыбались друг другу и расходились.
Частные высшие школы нанимали меня вполне законно, а вот государственный университет мог взять почасовика только при условии, что у того есть какая-то постоянная работа, причём больше, чем на сколько-то-много часов в год, - преподавание не годилось - закон крайне плохо сформулирован и не учитывает, что преподавательский час надо умножать как минимум на два с половиной, чтоб получить настоящие астрономические часы - недаром советская ставка школьного учителя 18 часов в неделю.
Мне очень хотелось вести семинары на курсе, который читала подруга Ирен Мишель, и я позвонила своему приятелю Крису - голландцу, ближайшему другу и фиктивному мужу базельской Ленки, - он в Париже директорствовал в филиале американской фирмы, производящей внутреннюю тканевую обивку для самолётов. Крис отправил меня к своей секретарше, сказав, что, может быть, она что-нибудь придумает.
И эта милейшая женщина придумала - у неё оставались старые бланки и печать - от фирмы, которая за пару лет до того прекратила существовать, и года три она в сентябре выдавала мне справку с печатью о том, что я работаю нужное число часов - а что в несуществующей фирме… Кто ж будет проверять, есть такая фирма, нет её - универу нужно было бумажку в папку положить.
А в начале двухтысячных я отправила к Мишель в аспирантуру своего лучшего студента…
***
Ваську в середине девяностых пригласили вести экскурсии. Он вернулся к истокам - к Павловску, где в конце пятидесятых он работал методистом и экскурсии по дворцу и парку водил, - очень это любил. Одной нашей знакомой, организатору в экскурсионном бюро, работающему с российскими туристами, понадобился человек, который пару раз в неделю водил бы группы русских экскурсантов на Эйфелеву башню и возил их на кораблике по Сене. Удивительным образом, даже эти хилые экскурсии Ваське доставляли удовольствие - всё ж в нём силён был актёрский дух, и рассказывал он артистично, ну, и хвост петухом развернуть перед незнакомыми - разве ж не приятно? Ездили в Париж с группами небогатые люди - инженеры, учителя, и были они очень благодарными слушателями.
Естественно, Ваське было тесно в формате этих стандартных экскурсий, и ему удалось уговорить нашу знакомую, а ей в свою очередь уговорить начальство, что надо организовать серию пешеходных экскурсий - по старому Парижу в Марэ, по Латинскому кварталу. Я на Васькиной экскурсии была один раз - тёплым медовым вечером мы шли к площади Вогезов. У Васьки сверкали глаза, он размахивал руками, а народ внимал каждому его слову… Васька, конечно же, импровизировал, - старый Париж, Генрих IV, королева Марго и её мужики - он знал бездну историй, правдивых, или не очень, - а какая собственно разница.
Ещё Ваське перепадали автобусные экскурсии по очень им любимым замкам Луары, и иногда людей побогаче Васька возил на Луару в нашей грязной засобаченной машине. Они катили сначала в Шенонсо (в самую дальнюю точку), там обедали, потом заехав по дороге в одну из троглодитских меловых пещер, превращённую в винную лавочку, и закупившись бутылками, добирались до Шамбора, и уже оттуда домой.
Этих экскурсий на Луару я очень боялась - целый день в машине, - 250 километров в один конец. Скорость Васька, конечно, здорово превышал, ездил 150-160, тогда за это не особенно штрафовали. Мобильников у нас ещё не было… Когда предстояла такая экскурсия, у меня за несколько дней до неё начинало сосать под ложечкой. На автобусе - легче - обычно водитель на обратном пути подкидывал Ваську до дому. А по утрам в дни экскурсий Ваське приходилось вставать чуть ли не в семь, чтоб быть в центре к девяти, что для него мука мученическая - ненавистный будильник, который Крис, учивший русский в голландской армии, звал разбудильником.
Васька надеялся, что ему удастся разработать ещё и экскурсии по Руану, и по Нормандским аббатствам, и по Бургундии. Но тут наступил дефолт, и в 98-ом вся эта экскурсионная деятельность враз закончилась…
Однажды, не помню уж, в девяносто каком году, Ваське пришло чрезвычайно странное приглашение - его позвали в Вашингтон на конференцию писателей народов Азии. Организовал эту конференцию небезызвестный Мун. Тогда, мне кажется, его секта, одна из многих идиотических сект конца двадцатого века, была весьма знаменита. Как и прочие основатели сект, Мун очень обогатился на продаже своих идей. Кажется, перешедшие в Муновскую веру отдавали ему всё имущество, а тётенек он трахал, освобождая их тем самым от злых духов.
Конец века, который ещё и конец тысячелетия, - отличное время для сектантов и колдунов!
На площади возле центра Помпиду стояла огромная чёрная доска, на которой каждую минуту со щёлканьем сменялись, уменьшаясь, белые цифры - отсчёт секунд, оставшихся до двухтысячного года. Падали секунды, потрескивая налету - их всё равно оставалось ещё очень много.
И поверить, что этот двухтысячный год когда-нибудь настанет, доску снимут, было совершенно невозможно…
Почему Мун устраивал конференции по литературе, понять трудно, - как он выбирал, кого пригласить, тоже неясно. Васька участвовал в конференции писателей Азии, а Кушнер в европейской.
Поскольку конференция была азиатская, там было множество писателей из стран бывшего СССР - из Грузии, из Армении, из Казахстана, из Средней Азии…
Девяностые - время подъёма самого дикого национализма. Васька, вернувшись из Вашингтона, говорил, что пока политики ругаются и даже воюют, писатели вместе выпивают.
Больше всего ему в Вашингтоне понравились белки на городских газонах, он для них всё время покупал орешки. И ещё зоопарк был очень хорош, там отличнейший был задумчивый длинноносый тапир. В зоопарк участники конференции пошли дружной азиатской писательской компанией - вместо лекции самого Муна.
На второй или на третий день Васька позвонил мне из Вашингтона, чтоб гордо сообщить, что в гостинице ночью был небольшой пожар, всем велели спуститься вниз, и он очень быстро собрался, всё важное погрузил в рюкзачок, - раз, и в дамки. Пожар сразу потушили, никого даже не пришлось переселять.
В Вашингтоне Васька познакомился и с большим удовольствием общался с одним казахским поэтом, не помню, как его звали. Потом он приезжал в Париж, и мы с ним весной сидели за уличным столиком где-то на Риволи. Он подарил Ваське книжку: переводы Васькиных стихов на казахский. На обложке было написано: «Акын урус Бетаки». Она стояла на полке и пользовалась особой любовью Бегемота. Но Васька как-то в охватывавшем его изредка раже разборки книг и отправления некоторых томов прямым ходом с полок в макулатуру, к Бегемочьему возмущению эту книжку выкинул.
***
В середине девяностых я по инерции продолжала искать промышленную работу - для надёжности, как мне казалось, не желая поначалу отдавать себе отчёта в том, что я вышла в естественный мне способ жизни.
Меня жутко раздражало преподавание в коммерческих школах, а университетских часов было недостаточно. И весной 1996-го я решила направленно поискать часы в частных инженерных школах.
При помощи минителя я все такие школы нашла и тупо по списку написала в парижские и подпарижские.
Мне почти сразу ответили из школы с торжественным названием EFREI (école française électronique et informatique) - «французская школа информатики и электроники» Нужен был человек, чтоб прочитать курс по теории языков и компиляторам. Я понравилась Паскалю, тогдашнему завкафедрой информатики и математики, - решительному мужику, которого студенты обожали (он у них по опросам всегда на первое место выходил) и боялись, - он умел посмотреть на шумящих жующих первокурсников взглядом василиска.
Диссера я так и не защитила. После двух лет работы выскочил негативный результат. Я доказала, что то, что Ирен хотелось сделать, - совместить две разных системы логических описаний, - не работает. Конечно, негативный результат - тоже результат, но его недостаточно. Мы решили, что надо сменить тему.
Тем временем, в 1998-ом, через полтора года почасовок в EFREI, мне предложили постоянную преподавательскую ставку.
Из аспирантуры я ушла, несмотря на все понукания Ирен и морализаторские её рассказы про то, как она когда-то жила вообще без уикендов, ну, разве что в Рождество не занималась математикой, как, не получив сразу университетского места, она полгода простояла за кассой… Мне было ясно, что либо работать с Васькой, либо диссер писать, - и для меня вопроса не было - естественно, что НЕ работать с Васькой было попросту невозможно…
У Паскаля, кстати, тоже не было диссера, только инженерный диплом. Тогда научных сотрудников инженерные школы, как правило, не держали, потому что обычно вообще никакой научной работой не занимались. Теперь обязательно занимаются. Лет, наверно, 10 назад отношение изменилось.
Ну, и вот сейчас у меня примерно та же должность, что тогда у Паскаля, а он директорствует в другой школе, с которой мы конкурируем. Постоянных без диссера нас двое - ну дык занимаюсь и я, и второй человек, кроме чтения курсов, организацией преподавания, поиском людей (все частные школы используют очень много почасовиков), программами, - и всем этим на первых трёх курсах - с младшенькими.
Так что, конечно, я вытащила щасливый билет.
***
Часть наших собственных бывших студентов, поработав после окончания в промышленности, уходят оттуда и объявляют себя вольными стрелками, - зарабатывают заказными проектами и почасовкой у нас и в других школах. Один из таких ребят во внеучебное время очень любит проводить встречи с младшекурсниками, рассказывает им про свою разнообразную деятельность.
На днях мы кофе пили с девочкой из Туниса, которую мы взяли на место Лионеля, а после него Джонатана, - заведовать отделением финансовой информатики. Она только что с огромной потерей в зарплате пришла к нам из большой консалтинговой фирмы. Её пьянит ощущение свободы, - невставленности в иерархию, возможности принимать собственные решения, - чему учить, как учить...
Конечно же, когда я получила у нас постоянное место, несмотря на то, что я к тому времени уже вполне приспособилась жить на почасовке, - облегчение наступило сильное - всё, можно больше не искать работу, не переписывать своё CV, забыть всё это, как страшный сон. Однажды мой приятель и коллега Дени меня попытался перетащить в другую инженерную школу, куда сам ушёл из-за конфликта с тогдашней заведующей математикой-информатикой. Ну, - и я не сумела уйти. Думала-думала-думала - и никак. По-японски вжилась в нашу школу.
Наш с Васькой дом, его работа, наша работа, моя работа, наши поездки - жизнь, размеренная, как средневековый календарь, - и только бормочешь - длись, длись, длись, стой-тянись мгновенье… Бормочешь, умом зная, что оборвётся, а кожей - не веря в обрыв.
Под опрокинутым весенним небом, возле зелёных живых газонов, на которых зимой маргаритки.
ПРО БЕЗРАБОТИЦУ, ПРО РАБОТУ - ВСЯКУЮ РАЗНУЮ НЕ ЛИТЕРАТУРНУЮ, ПРО ФРАНЦУЗСКОЕ ГРАЖДАНСТВО, ПРО ЭКСКУРСИИ, ПРО ПОЕЗДКУ В ВАШИНГТОН, ПРО АСПИРАНТУРУ, ПРО РЕБЯТ ИЗ АЛЖИРА, ПРО НАУЧНУЮ РУКОВОДИТЕЛЬНИЦУ, ПРО НАКОНЕЦ НАЙДЕННУЮ НИШУ…
В мае 92-го я потеряла работу. Бодро наступал уже забытый нынче кризис девяностых, когда впервые в обозримой истории, а в необозримой, собственно, не было слова «безработица», на улице оказались люди с образованием, казавшимся абсолютно надёжным, незыблемым - компьютерщики, менеджеры…
Наша фирма занималась компьютерным управлением производством - мы не столько писали новые, сколько поддерживали уже существующие программы - в клиентах наших состояли и цементный завод, и атомный реактор…
Каждый год мы получали приносящие немало денег заказы, в основном, по улучшению и мелким изменениям в работающих системах.
А тут кризис на дворе. И заказы не идут. Вроде, обещают завтра, - после дождичка в четверг, когда рак свистнет на горе, но вот не сегодня...
Несколько месяцев мы работали впрок, в надежде на то, что, как всегда, нам заплатят, - и фигвам.
Общее собрание. Вроде бы знали, что нет заказов, могли бы подготовиться, - и всё равно - вдруг. И поделать ничего нельзя. Зарплату нам платили по закону до сентября, но ходить на работу не надо было - нечего было там делать...
Сначала лето, вроде как немножко каникулы, ещё не очень страшно, ещё под наркозом, страх только изредка свербит, он отодвинут на осень, лежит, свернувшись колечком, посапывает. Потом осень, потянулись месяцы, не так-то их было много, а казались вечностью.
Тогда-то я не знала, что вытянула щасливый билет!
Жить без работы невыносимо - меня охватило какое-то состояние смеси стыда (очень было стыдно пособие по безработице получать) и зависти - ко всем, кто работает.
Как-то утром я стояла у окна, глядела на улицу и думала: вот, люди встают по будильнику и идут, хоть на самую дурацкую, но работу, а у меня и такой нет. И казалось мне, что любая, какая угодно работа, - это такая вот привилегия - есть работа - ты устроенный член общества, нету - и ты бесправный бедолага на обочине жизни.
Мы с Васькой тогда всё ещё доводили до ума «Мармиона» - и, казалось бы, - мне б с головой в нашу с Васькой работу нырнуть, радостно использовать нечаянно возникшее время - но я не могла, я за волосы поднимала себя с постели и думала только об одном, - как найти работу, и что будет, если я её не найду никогда.
«Ищем программиста», «Ищем инженера», знать должен то-то, уметь сё-то… Письма с нижайшими просьбами - возьмите меня, я хорошая - тогда полагалось их от руки писать, - вот я и водила ручкой по бумаге, натирала на пальцах мозоли и почти не получала ответов.
Иногда меня приглашали на интервью. Очень часто в какой-нибудь пригород. Мы заранее изучали атлас, выезжали с огромным запасом времени, по дороге ругались, - я так боялась опоздать, что какой-нибудь не тот поворот, односторонняя улица, где не развернёшься, бросали меня в отчаянную панику…
Приедешь, поговоришь, на пару дней полегче станет, - и ни ответа, ни привета.
Сначала я надеялась на бывшего шефа по имени Франсуа, милейшего лохматого бородача, владельца замызганного пикапчика, в котором он возил собак - приблудившуюся к дому овчаристую дворняжку и лохматую болонку из приюта - с чёрным носом, торчавшим из кудлатой белой шерсти. Франсуа успел вовремя уйти в одну военную контору и честно пытался меня протащить с собой, но ведь у меня ещё не было гражданства, и это в военной конторе оказалось серьёзным препятствием…
Впрочем, и чёткого отказа тоже не было, слабенькая надежда чуть-чуть брезжила в повседневности, и я по совету Франсуа, чтоб времени даром не терять, стала пытаться учить ворд и эксель. Они были тогда в новинку. Наша контора незадолго до смерти приобрела две писюхи, которые использовались исключительно для написания отчётов. И далеко не все могли новомодно писать их на ворде, да ещё и экселевские таблицы вставлять…
Считали мы всё и отлаживали на миникомпьютере, а над алгоритмами мы корпели с карандашом, да с бумагой. Миникомп наш стоял в подвале - эдакий здоровенный вечно горячий железный шкаф без одной стенки - наружу выпирало нутро с проводами. А бюро моё на втором этаже. Сидишь за столом, чего-то карябаешь, потом вниз устремляешься, печатаешь на терминале, компилируешь, тестируешь под равномерное гудение компа, в облаке специфических разогретых машинных запахов.
Получаешь задание, выполняешь, работаешь в команде… Возделываешь свой участочек.
Я ходила на работу с прохладным удовольствием, социальное было важней в ней, чем интеллектуальное.
И вот - пусто, нет больше держащих в тонусе железных прутьев, растекаешься киселём, и бывший шеф советует учить эксель… Очень пригодится!
Мы с Васькой пару раз в неделю стали ездить в библиотеку Политехнической школы, незадолго до того перебравшейся из центра в пригород неподалёку от нас, когда в Париже стало ей тесно. Шли мы к библиотечному зданию в дальнем углу кампуса по дорожке - по сторонам её трава, а в траве полчища кроликов, - то и дело показываются уши. А то и носы выглядывают - пошевеливаются, принюхиваясь, и смотрят на нас кролики пуговичными любопытными глазами.
Садились мы всегда за стол на диванчик у большого окна, и я пыталась читать скучнейшую книжку по экселю, естественно, ничего не запоминая, - ведь большего полоумия, чем учить эксель по книжке, не придумаешь.
Однажды в конторе по учёту безработных, куда надо было время от времени ходить отмечаться, я увидела мужика лет пятидесяти с пузатым портфелем, - совершенно было очевидно, что ему и в голову совсем недавно прийти не могло, что он окажется в этом беспомощном положении - в очереди к окошку, - будет копаться в портфеле в поисках нужных бумажек… Озирался затравленно. Руки у него подрагивали, когда он в портфеле рылся.
***
И случайно получилось, что в это же самое начально безработное время я наконец собрала нужные бумаги и подала на гражданство. Мой французский университетский диплом позволял это сделать не через пять лет жизни во Франции, на общих основаниях, а через три.
Но бумаг нужна была хуева туча, и кроме всяких налоговых деклараций, свидетельства о разводе и о рождении, нужно было предоставить из Америки, где я жила до приезда во Францию, справку о несудимости, а для этого надо было послать отпечатки пальцев в ФБР на специально предназначенном для этого бланке. Бланк этот получали и отпечатки на него ставили только в одном месте в городе - в главном управлении полиции на набережной Орфевр, где Мегрэ работал.
Пришли мы туда с Васькой. Сидим, ждём в скучном учрежденческом коридоре, а тем временем какого-то страшного преступника мимо нас провели в наручниках. Потом открылась обитая коричневым дерматином дверь, и меня позвали в кабинет.
Взял важный неулыбчивый полицейский большой незаполненный бланк, снял мои отпечатки пальцев прямо на него, да и отдал мне его с напутствием: «перед тем, как посылать, не забудьте имя и фамилию проставить!».
Так что знаю я теперь, что страшный преступник, поживший в американской тюрьме, ежели хочет во Франции обзавестись гражданством, то на набережную Орфевр непременно должен отправить за отпечатками пальцев какого-нибудь своего ещё не посещавшего тюрьму приятеля.
***
Васька, не удосужившийся получить гражданство вовремя, по лени, которую он оправдывал речами о том, что они, политические эмигранты, осознавали себя «не в изгнании, а в послании», подал на него одновременно со мной.
Однажды утром я вытащила из почтового ящика приглашение зайти на следующий день в полицию. Вот оно - меня, наверно, выгоняют из Франции - это была наглость с моей стороны - подавать на гражданство, будучи безработной, получая пособие, - тратя народные денежки. Вид на жительство у меня, между прочим, однолетний, его запросто могут не продлить…
Я глядела, как кролик на удава, на несолидную бумажку, заполненную синими чернилами, совершенно забыв, что денежки, которые я ежемесячно получаю, не совсем народные, что, между прочим, из каждой зарплаты у всех вычитают страховку на безработицу…
Меня охватила та самая паника, которую Бегемот, а потом и Васька с Бегемочьей лёгкой руки, называют крысиной. Бегемот с удовольствием рассказывает желающим слушать, как у него в Ленинграде на Петроградской стороне на улице Всеволода Вишневского в подвале завелись крысы. Они под расположенной на первом этаже Бегемочьей квартирой шуршали и что-то грызли, грызли, - и, конечно же, возникли страшные опасения, что это КЕГЕБЕ строит в подвале свою мощную подслушивающую систему.
Но однажды юный крысёнок прогрыз ход и вышел на волю в Бегемочий коридор. Бегемот страшно затопал на него, пытаясь бедолагу выгнать обратно в подвал, но крысёнок в полном ужасе, в уверенности, что его хотят убить, вместо того, чтоб мирно уйти, попытался вскарабкаться по стоявшей в прихожей железной гладкой лыжной палке - он взлетал вверх и тут же сползал вниз, и опять бешено лез... Бегемот очень любит повторять, что такова крысиная паника, и моя тоже. Недаром когда-то в Америке он посмотрел на меня с неудовольствием и сказал: «в фас человек как человек, а в профиль скверная крыса». Я очень обрадовалась - каждый, как из сказок известно, а уж сказки врать не будут, сразу признаёт своё истинное имя - ну, конечно же, я крыса серая - по-научному пасюк.
Я ехала в автобусе по каким-то забытым делам и думала, - всё пропало - Васька не может на мне жениться, потому что он не разведён ещё с Ветой. Я, конечно, со своим американским паспортом могу тут жить, никто не будет проверять, что я живу дольше трёх разрешённых месяцев, но как же я буду работу искать!!!
Однако на следующее утро пришло приглашение в полицию и Ваське. На то же самое время.
В пыльной пустоватой комнате с рассохшейся мебелью за столом в кляксах, за древней пишущей машинкой сидел средних лет запылённый полицейский и одним пальцем печатал. Он задал нам несколько дежурных вопросов, с усилием напечатал ответы - оказывается, всех, подавших на гражданство, вызывают в полицию - это часть процедуры…
***
Кроме как в полицию, просителей гражданства зовут ещё и в префектуру. Туда нас с Васькой тоже вызвали одновременно, значительно позже. Не помню, о чём меня спрашивали, но после короткой беседы меня посадили за стол и велели написать несколько фраз о том, почему я хочу получить французское гражданство.
Я слегка обеспокоилась, что Васька, который и по-русски умел делать орфографические ошибки, а по-французски ляпал в среднем две ошибки на относительно длинное слово, там такое им напишет! Но выдающие гражданство инстанции определённо не ставят своей целью повышение грамотности граждан.
Я написала, что я очень люблю французские пейзажи, и что французский подход к жизни с любовью к повседневности и с чувством меры, с умением отделять главное от неважного, мне очень нравится… И во Франции я - дома.
Через несколько месяцев после похода в префектуру гражданство мы получили, - наши с Васькой документы, явно проходившие через бюрократические коридоры вместе, проползли по ним быстрей, чем в среднем, - через год что ли после подачи мы оказались счастливыми владельцами carte nationale d’identité…
Великое наступило облегчение, почти ликование - ведь всё - больше мне никогда не придётся идти в префектуру продлевать вид на жительство, стоя в очереди к окошку замирать от страха, что не хватает какой-нибудь глупой бумажонки…
Я мимоходом подумала про Наума Моисеевича Коржавина, у которого в начале восьмидесятых случилась эйфория, когда он впервые после получения американского гражданства поехал из Штатов в Европу, и ему не пришлось раздобывать никаких виз, - он в первый раз без внутренней дрожи шёл мимо пограничников, размахивая синей паспортиной.
***
В тёмном декабре 92-го как-то раз вечером под крапающим дождём мы оказались на набережной возле Нотр Дам и зашли в наш любимый книжный магазин «Шекспир». Почти случайно, машинально я подобрала там бесплатную газетку по-английски, а в ней на последней странице оказалось объявление о том, что заведение под громким названием European University of Paris ищет преподавателя информатики и математики.
Я им позвонила, меня позвали приехать, и толстый молодой человек в больших очках, - директор - без долгих разговоров предложил мне прочесть в весеннем семестре два курса для будущих менеджеров - самых базовых - один по введению в анализ, другой по пользованию компом.
Находился этот с громким названием университет в Кламаре, в соседнем с нами пригороде, туда на автобусе меньше получаса.
Ну, и всё завертелось. Я сообразила, что можно вернуться в университет, сделать за год промежуточную чисто французскую степень DEA, соответствующую нынешней Master 2, а зарабатывать почасовкой, - постоянную приличную работу, само собой, продолжать искать, но как колобок, укатиться от тягучего страха, да и обязательный для меня железный скелет повседневных обязанностей - вот он.
***
Одновременно вдруг возник ещё один способ заработка. Нам с Бегемотом стали давать заказы на переводы. В основном, мы переводили письменно, но иногда и устные перепадали.
Переводы нам иногда попадались довольно экзотические.
Однажды мы получили заказ от Юнеско - надо было перевести на английский материалы конференции дефектологического факультета Герценовского института. Мне кажется, более бредовых и неграмотных текстов я никогда не читала. Нет, наверно, всё-таки читала, - учебник по научному коммунизму, который прочесть было невозможно и одновременно необходимо, чтоб сдать госэкзамен.
Ленка, заехавшая в Париж на несколько дней, как раз, когда мы переводили на английский эти отнюдь не по-русски написанные отчёты, задумчиво и неполиткорректно сказала: «Интересно, зачем Юнеско материалы этой конференции? Может, следующий год объявят годом дебила…»
Пару лет мы сотрудничали с находящейся в Фонтенбло фирмой Морфо, которая занималась компьютерной обработкой и распознаванием отпечатков пальцев. Начали мы с ними работать с того, что нас позвали переводить устно на международную конференцию. Среди разнообразных клиентов Морфо была милиция города Сургута, и главный сургутский милиционер по фамилии Хизматуллин на эту всемирную конференцию приехал.
Длилась она три дня. В первый день отправился переводить Хизматуллину Бегемот, во второй день я.
По полной географической безграмотности я понятия не имела, где находится город Сургут, вообще про такой никогда не слышала. Бегемот просветил меня, сообщив, что он в Тюменской области.
Так что пришла я к главному милиционеру во всеоружии и решила блеснуть перед ним своими географическими познаниями.
- Сургут - это же рядом с Тюменью - сказала я.
- Да, рядом, немножко меньше тысячи километров - ответил Хизматуллин.
Человек он был очень симпатичный, и была у него важная мечта - чтоб милиционер - это звучало гордо. Он хотел открыть в Сургуте милицейский лицей, и чтоб в него рвались поступать, чтоб конкурс был огромный, и чтоб в лицейскую годовщину непременно ездить в Царское село.
Кстати, он нам объяснил, что без компьютерной обработки отпечатки пальцев вообще большого смысла не имеют - у них в милиции стоят шкафы, до отказа отпечатками забитые, и что со всем этим делать? Сколько там за день вручную можно обработать...
И ещё Хизматуллин, татарин по происхождению, почему-то очень гордился тем, что он происходит из Жмеринки - как он говорил - с родины Голды Меир. Правда, когда я решила проверить, действительно ли Голдочка родом из Жмеринки, я обнаружила, что никак нет, - из Киева она, и почему Хизматуллин решил, что она из Жмеринки, совершенно непонятно, - разве что казалось ему, что все видные евреи должны непременно происходить из Жмеринки.
Не только Сургут из городов и весей бывшего СССР купил у Морфо софт, обрабатывающий отпечатки, не только - Казахстану этот софт тоже понадобился, а переводчиков документации на казахский, видимо, в Париже не оказалось, так что переводили мы её для Казахстана на русский. И не только для Казахстана. Раза три перепадала нам работа по переводу документации на русский, и вовсе не для российской милиции.
Одним из главных наших работодателей был немец по фамилии Мюллер.
Однажды мы поехали за работой к нему домой в южный парижский пригород и по дороге попали в пробку из караванов - дело было в мае, когда вообще-то караванов на дорогах почти нет - чай, не каникулы. А тут толпа довольно потрёпанных и очень обжитых, с занавесочками на окнах. Мы, как потом выяснилось, правильно угадали, - это был цыганский перелёт. Оказывается, цыгане в мае ежегодно слетаются в Камарг, в Сан-Мари, в крепостную деревню на Средиземном море.
Жил Мюллер в самом настоящем обтрёпанном замке с башенками - несколько приятелей купили старый замок - то ли три, то ли четыре семьи - у входа на полянке свалены детские велосипеды, в замке обычный бардак привычного уютного жилья.
Ещё среди работодателей был американец Тим, для него мы переводили с английского на русский и с русского на английский.
Как-то раз Тим попросил нас перевести на английский некую книгу, не назвав нам автора. Только начав переводить, мы поняли, что это та самая книжка Коха, по поводу которой в тот момент разыгрался скандал: Коха обвиняли в том, что он получил деньги за несуществующую книгу.
Что ж, книга вполне имела место, но становилось ясно, читая её, что она написана несколькими авторами, по крайней мере, три стиля в ней сосуществовали рядом. Очень любопытная книга - похоже было, что её авторы честно не понимают, что подробные рассказы о приватизациях заводов за три копейки наводят читателей на некоторые мысли.
Были в этой книжке отдельные гениальные фразы. Одна из прекраснейших звучала примерно так: «суд не нашёл в моих действиях состава преступления, а я уверен, что и факта преступления не было». А ещё автор нашёл как ответить недругам, обвинявшим его в том, что то, чем он занимается, это детские игры : «что же тогда настоящие мужские игры?!» - воскликнул Кох.
***
Отучившись год, получив DEA, не найдя промышленной работы, я записалась в аспирантуру к очень приятной тётке, которая преподавала у нас логику.
Возраста я её определить не могла - я, впрочем, вообще я очень плохо его определяю, - мне она казалась чуть ли не тридцатилетней, но было ей, конечно, хорошо за сорок.
Ирен - с очень выраженной армянской внешностью - небольшая округлая черноволосая коротко стриженая и очень решительная.
Когда из студентов переходишь в аспиранты, меняются отношения, - во Франции символическое действие - переход на ты с научным руководителем. Ну, и про личные обстоятельства его, или её жизни быстро узнаёшь.
До того я только знала, что у Ирен очень маленькая собачка, и что она ездит с ней на конференции, живёт в гостиницах, ходит в рестораны. Собачке было уже лет 17, у неё был рак, и Ирен постоянно за неё очень беспокоилась.
А став аспиранткой, я услышала об Иреновских армянских родственниках, которые за пару лет до того приехали к ней навеки поселиться. Её отдалённый племянник, закончивший ереванский матмех, легко вошёл во французскую жизнь, - ну, это естественно, - он попросту поступил в аспирантуру со стипендией.
А его родители вселились к Ирен, сетовали на невзгоды, не искали работу, но зато давали Ирен жизненные советы. Троюродная сестра с мужем.
Когда Ирен мне о них рассказала, ситуация уже разрешилась - Ирен удалось отправить их в Ниццу к дяде, державшему небольшую трикотажную фабричку.
Жила Ирен в двух шагах от университета Paris 6 в Jussieu, от дома до офиса ей было минут 15 пешком. Сейчас-то факультет информатики переехал к Эйфелевой башне, - но вот работает ли ещё Ирен?
Она жила в большой странно организованной захламленной квартире,- в середине огромная гостиная без окон, из неё вход в другие комнаты. Квартира досталась Ирен от родителей, тоже владельцев трикотажной мастерской, - почему-то очень во Франции армянский вид деятельности. И ещё Ирен унаследовала от родителей дом в Ницце.
Муж её - тоже математик, тоже профессор, - для разнообразия польского происхождения, - помимо работы в Paris 6, заведовал техническим институтом в Фонтенбло, куда он меня пристроил раз в неделю преподавать.
Ходила на работу Ирен, как правило, в линялых джинсах и растянутом зелёном свитере с пятном, которое, видимо, не отстирывалось. Муж её, Патрик, когда ездил на машине в Фонтенбло, выходил из дому в 6 утра, чтоб пробок избежать. Ирен выходила с ним вместе и шла в офис. Раннее начало дня совершенно не мешало ей встречаться со мной в 8 вечера. Только мне очень в 8 вечера не хотелось - всё ж меня ждали Васька с Нюшей.
Однажды я наблюдала за тем, как Ирен с Патриком собираются на каникулы. Ехали они в тот самый родительский дом в Ницце, собирались жить там всё лето и отъезжать оттуда только на конференции.
Время было доинтернетное, и они очень боялись не взять с собой какую-нибудь математическую книжку, которая вдруг да пригодится. Ругались они из-за каждого тома, потому что оба понимали, что библиотеку машина не свезёт, - а научные интересы у них всё же не полностью совпадали, - и каждый тянул одеяло на себя.
Однажды днём мы работали у Ирен дома. Когда настало время обедать, она со вздохом оглядела пустой холодильник - там печально лежали рыбные палочки и полбутылки вина. Ну, ещё пару листиков салата мы нашли.
Одновременно со мной у Ирен было ещё двое аспирантов - по случайности оба были алжирцы - Ахмед и Насера. Мне было около сорока, чуть меньше, Ахмеду лет 28, а Насере лет сорок пять. Она в Алжире работала ассистенткой в университете и вот приехала в аспирантуру.
С Ахмедом мы приятельствовали. И моя единственная научная публикация с ним вместе.
Как-то раз в Рамадан, который он отчасти соблюдал, я стала его расспрашивать, что для него означает его мусульманство.
Ахмед задумался и сказал, что, естественно, это не вера в бога, а некая культурная сопричастность, необходимость отойти от повседневности - короче, перестать бумкать и раз в год немножко сосредоточиться. И определённый свод не то чтоб правил, а представлений о «хорошести» был ему важен, - в центре для него было отсутствие стяжательства, обязанность помогать бедным… «Только - говорил - денег не так много, чтоб отдавать столько, сколько правильно!»
Насера тоже соблюдала Рамадан. Вино Ахмед изредка пил, в социальных обстоятельствах. Насера вина не пила, ей казалось невкусно.
Однажды Насера с Ахмедом пустились в воспоминания о своей алжирской студенческой жизни. Университет на берегу моря, практически на пляже.
- А теперь там летают военные вертолёты…
Для Алжира это было жуткое время, середина девяностых, - с одной стороны военное правительство, а с другой исламисты.
Насере на каникулах нужно было непременно съездить домой. Ирен очень беспокоилась, в Алжире в это время могли схватить на улице женщину с непокрытой головой, побить, изнасиловать, убить. И Ирен сказала: «Слушай, ну, может, ты наденешь платок, когда в Алжир приедешь, ну, стоит ли рисковать?»
Кажется, один раз в жизни я увидела, как человек по-настоящему побледнел…
- Лучше я умру - сказала Насера.
Она съездила благополучно.
Как-то раз утром перед семинаром Насера возбуждённо подбежала к нам с Ахмедом: «Сейчас я вам чудо покажу».
Гугла ещё не было, но уже появилась Мозаика, Насера хотела показать нам, как она в одну секунду вытащит на экран статью из американской университетской библиотеки. Фокус не удался. В Америке была глубокая ночь, подключение почему-то не сработало.
***
Преподаванием во время учебного года я вполне прилично зарабатывала, а во время каникул мне платили пособие по безработице. Ведь после увольнения я имела права на сколько-то месяцев полного пособия, и поскольку я его не получала в течение учебного года, эти неиспользованные месяцы откладывались на лето. Постоянной работы у меня не было, так что я продолжала числиться безработной.
Изредка меня, как и всех безработных, призывали «на разговор» - в обязанности человека, с которым мы беседовали, входило как-нибудь нам помочь, хоть добрым советом. Мне всегда было очень неловко. Дело в том, что своей почасовкой я наверняка зарабатывала больше, чем мальчик-советчик. Он, как и я, совершенно точно знал, что я в его помощи не нуждаюсь, - мы улыбались друг другу и расходились.
Частные высшие школы нанимали меня вполне законно, а вот государственный университет мог взять почасовика только при условии, что у того есть какая-то постоянная работа, причём больше, чем на сколько-то-много часов в год, - преподавание не годилось - закон крайне плохо сформулирован и не учитывает, что преподавательский час надо умножать как минимум на два с половиной, чтоб получить настоящие астрономические часы - недаром советская ставка школьного учителя 18 часов в неделю.
Мне очень хотелось вести семинары на курсе, который читала подруга Ирен Мишель, и я позвонила своему приятелю Крису - голландцу, ближайшему другу и фиктивному мужу базельской Ленки, - он в Париже директорствовал в филиале американской фирмы, производящей внутреннюю тканевую обивку для самолётов. Крис отправил меня к своей секретарше, сказав, что, может быть, она что-нибудь придумает.
И эта милейшая женщина придумала - у неё оставались старые бланки и печать - от фирмы, которая за пару лет до того прекратила существовать, и года три она в сентябре выдавала мне справку с печатью о том, что я работаю нужное число часов - а что в несуществующей фирме… Кто ж будет проверять, есть такая фирма, нет её - универу нужно было бумажку в папку положить.
А в начале двухтысячных я отправила к Мишель в аспирантуру своего лучшего студента…
***
Ваську в середине девяностых пригласили вести экскурсии. Он вернулся к истокам - к Павловску, где в конце пятидесятых он работал методистом и экскурсии по дворцу и парку водил, - очень это любил. Одной нашей знакомой, организатору в экскурсионном бюро, работающему с российскими туристами, понадобился человек, который пару раз в неделю водил бы группы русских экскурсантов на Эйфелеву башню и возил их на кораблике по Сене. Удивительным образом, даже эти хилые экскурсии Ваське доставляли удовольствие - всё ж в нём силён был актёрский дух, и рассказывал он артистично, ну, и хвост петухом развернуть перед незнакомыми - разве ж не приятно? Ездили в Париж с группами небогатые люди - инженеры, учителя, и были они очень благодарными слушателями.
Естественно, Ваське было тесно в формате этих стандартных экскурсий, и ему удалось уговорить нашу знакомую, а ей в свою очередь уговорить начальство, что надо организовать серию пешеходных экскурсий - по старому Парижу в Марэ, по Латинскому кварталу. Я на Васькиной экскурсии была один раз - тёплым медовым вечером мы шли к площади Вогезов. У Васьки сверкали глаза, он размахивал руками, а народ внимал каждому его слову… Васька, конечно же, импровизировал, - старый Париж, Генрих IV, королева Марго и её мужики - он знал бездну историй, правдивых, или не очень, - а какая собственно разница.
Ещё Ваське перепадали автобусные экскурсии по очень им любимым замкам Луары, и иногда людей побогаче Васька возил на Луару в нашей грязной засобаченной машине. Они катили сначала в Шенонсо (в самую дальнюю точку), там обедали, потом заехав по дороге в одну из троглодитских меловых пещер, превращённую в винную лавочку, и закупившись бутылками, добирались до Шамбора, и уже оттуда домой.
Этих экскурсий на Луару я очень боялась - целый день в машине, - 250 километров в один конец. Скорость Васька, конечно, здорово превышал, ездил 150-160, тогда за это не особенно штрафовали. Мобильников у нас ещё не было… Когда предстояла такая экскурсия, у меня за несколько дней до неё начинало сосать под ложечкой. На автобусе - легче - обычно водитель на обратном пути подкидывал Ваську до дому. А по утрам в дни экскурсий Ваське приходилось вставать чуть ли не в семь, чтоб быть в центре к девяти, что для него мука мученическая - ненавистный будильник, который Крис, учивший русский в голландской армии, звал разбудильником.
Васька надеялся, что ему удастся разработать ещё и экскурсии по Руану, и по Нормандским аббатствам, и по Бургундии. Но тут наступил дефолт, и в 98-ом вся эта экскурсионная деятельность враз закончилась…
Однажды, не помню уж, в девяносто каком году, Ваське пришло чрезвычайно странное приглашение - его позвали в Вашингтон на конференцию писателей народов Азии. Организовал эту конференцию небезызвестный Мун. Тогда, мне кажется, его секта, одна из многих идиотических сект конца двадцатого века, была весьма знаменита. Как и прочие основатели сект, Мун очень обогатился на продаже своих идей. Кажется, перешедшие в Муновскую веру отдавали ему всё имущество, а тётенек он трахал, освобождая их тем самым от злых духов.
Конец века, который ещё и конец тысячелетия, - отличное время для сектантов и колдунов!
На площади возле центра Помпиду стояла огромная чёрная доска, на которой каждую минуту со щёлканьем сменялись, уменьшаясь, белые цифры - отсчёт секунд, оставшихся до двухтысячного года. Падали секунды, потрескивая налету - их всё равно оставалось ещё очень много.
И поверить, что этот двухтысячный год когда-нибудь настанет, доску снимут, было совершенно невозможно…
Почему Мун устраивал конференции по литературе, понять трудно, - как он выбирал, кого пригласить, тоже неясно. Васька участвовал в конференции писателей Азии, а Кушнер в европейской.
Поскольку конференция была азиатская, там было множество писателей из стран бывшего СССР - из Грузии, из Армении, из Казахстана, из Средней Азии…
Девяностые - время подъёма самого дикого национализма. Васька, вернувшись из Вашингтона, говорил, что пока политики ругаются и даже воюют, писатели вместе выпивают.
Больше всего ему в Вашингтоне понравились белки на городских газонах, он для них всё время покупал орешки. И ещё зоопарк был очень хорош, там отличнейший был задумчивый длинноносый тапир. В зоопарк участники конференции пошли дружной азиатской писательской компанией - вместо лекции самого Муна.
На второй или на третий день Васька позвонил мне из Вашингтона, чтоб гордо сообщить, что в гостинице ночью был небольшой пожар, всем велели спуститься вниз, и он очень быстро собрался, всё важное погрузил в рюкзачок, - раз, и в дамки. Пожар сразу потушили, никого даже не пришлось переселять.
В Вашингтоне Васька познакомился и с большим удовольствием общался с одним казахским поэтом, не помню, как его звали. Потом он приезжал в Париж, и мы с ним весной сидели за уличным столиком где-то на Риволи. Он подарил Ваське книжку: переводы Васькиных стихов на казахский. На обложке было написано: «Акын урус Бетаки». Она стояла на полке и пользовалась особой любовью Бегемота. Но Васька как-то в охватывавшем его изредка раже разборки книг и отправления некоторых томов прямым ходом с полок в макулатуру, к Бегемочьему возмущению эту книжку выкинул.
***
В середине девяностых я по инерции продолжала искать промышленную работу - для надёжности, как мне казалось, не желая поначалу отдавать себе отчёта в том, что я вышла в естественный мне способ жизни.
Меня жутко раздражало преподавание в коммерческих школах, а университетских часов было недостаточно. И весной 1996-го я решила направленно поискать часы в частных инженерных школах.
При помощи минителя я все такие школы нашла и тупо по списку написала в парижские и подпарижские.
Мне почти сразу ответили из школы с торжественным названием EFREI (école française électronique et informatique) - «французская школа информатики и электроники» Нужен был человек, чтоб прочитать курс по теории языков и компиляторам. Я понравилась Паскалю, тогдашнему завкафедрой информатики и математики, - решительному мужику, которого студенты обожали (он у них по опросам всегда на первое место выходил) и боялись, - он умел посмотреть на шумящих жующих первокурсников взглядом василиска.
Диссера я так и не защитила. После двух лет работы выскочил негативный результат. Я доказала, что то, что Ирен хотелось сделать, - совместить две разных системы логических описаний, - не работает. Конечно, негативный результат - тоже результат, но его недостаточно. Мы решили, что надо сменить тему.
Тем временем, в 1998-ом, через полтора года почасовок в EFREI, мне предложили постоянную преподавательскую ставку.
Из аспирантуры я ушла, несмотря на все понукания Ирен и морализаторские её рассказы про то, как она когда-то жила вообще без уикендов, ну, разве что в Рождество не занималась математикой, как, не получив сразу университетского места, она полгода простояла за кассой… Мне было ясно, что либо работать с Васькой, либо диссер писать, - и для меня вопроса не было - естественно, что НЕ работать с Васькой было попросту невозможно…
У Паскаля, кстати, тоже не было диссера, только инженерный диплом. Тогда научных сотрудников инженерные школы, как правило, не держали, потому что обычно вообще никакой научной работой не занимались. Теперь обязательно занимаются. Лет, наверно, 10 назад отношение изменилось.
Ну, и вот сейчас у меня примерно та же должность, что тогда у Паскаля, а он директорствует в другой школе, с которой мы конкурируем. Постоянных без диссера нас двое - ну дык занимаюсь и я, и второй человек, кроме чтения курсов, организацией преподавания, поиском людей (все частные школы используют очень много почасовиков), программами, - и всем этим на первых трёх курсах - с младшенькими.
Так что, конечно, я вытащила щасливый билет.
***
Часть наших собственных бывших студентов, поработав после окончания в промышленности, уходят оттуда и объявляют себя вольными стрелками, - зарабатывают заказными проектами и почасовкой у нас и в других школах. Один из таких ребят во внеучебное время очень любит проводить встречи с младшекурсниками, рассказывает им про свою разнообразную деятельность.
На днях мы кофе пили с девочкой из Туниса, которую мы взяли на место Лионеля, а после него Джонатана, - заведовать отделением финансовой информатики. Она только что с огромной потерей в зарплате пришла к нам из большой консалтинговой фирмы. Её пьянит ощущение свободы, - невставленности в иерархию, возможности принимать собственные решения, - чему учить, как учить...
Конечно же, когда я получила у нас постоянное место, несмотря на то, что я к тому времени уже вполне приспособилась жить на почасовке, - облегчение наступило сильное - всё, можно больше не искать работу, не переписывать своё CV, забыть всё это, как страшный сон. Однажды мой приятель и коллега Дени меня попытался перетащить в другую инженерную школу, куда сам ушёл из-за конфликта с тогдашней заведующей математикой-информатикой. Ну, - и я не сумела уйти. Думала-думала-думала - и никак. По-японски вжилась в нашу школу.
Наш с Васькой дом, его работа, наша работа, моя работа, наши поездки - жизнь, размеренная, как средневековый календарь, - и только бормочешь - длись, длись, длись, стой-тянись мгновенье… Бормочешь, умом зная, что оборвётся, а кожей - не веря в обрыв.
Под опрокинутым весенним небом, возле зелёных живых газонов, на которых зимой маргаритки.