(no subject)
Вчера Альбир спросил, что за рисунок висит у меня на стенке напротив нашей с Васькой кровати, - огромный мужик с детским круглым, почти совиным, лицом сидит на полу на газете и держит в ручище крошечную чашечку кофе. А на подоконнике кактус - тоже малюсенький - в горшочке.
Художник Махов. Не в прошлой, а в какой-нибудь поза-поза-можно и ещё добавить поза-прошлой ленинградской жизни, клубившейся в конце 70-х неофициальными выставками, посиделками в квартирах, куда можно было заходить без звонка, но с рекомендацией - глядеть там на картины, которыми всплошную были стенки завешаны, иногда слушать стихи в авторских исполнениях, изредка держать в руках какой-нибудь самиздат-тамиздат мы с Бегемотом иногда покупали у художников рисунки, - на масло денег у нас не было и быть не могло, а рисунок - рублей за пятнадцать-двадцать - ну, от силы двадцать пять - четверть зарплаты - можно было позволить себе в качестве вожделенного день-рожденного подарка. Выбирали, сомневались, дрожащими руками трогали шершавую бумагу.
К Махову нас кто-то в Москве привёл - в малогабаритную квартиру, где прислонённые к стенке холсты существенно уменьшали площадь комнаты, а рисунки на подоконнике - стопкой, и в папках. Очень много портретов сов, много женщин-сов. И среди них этот мужик - такой огромный, такой одинокий.
У меня сомнений не было - этот рисунок я хочу. Очень сильно. С ним и ушли, долго брели к автобусу по просвистанным пустырям между новыми тогда домами, скользили на катках - зима была и тьма-тьмущая, почти непробитая жёлтыми фонарями.
…
Я набрала фамилию Махов в Гугле - лучше б я этого не делала - уйма претенциозных, аллегорических, слащавых, «красивых» картин… И такие же о нём тексты… Огорчилась. Хочется думать, что это просто однофамилец - Александр Махов, но вряд ли… Родился в 44-ом году, москвич - наверняка он.
И вдруг с одного портрета - взгляд - нет, не то чтоб это была хорошая картина - в ней та же слащавость, роднящая с Ильёй Глазуновым… Но печально глядит на тебя с портрета человек - с сочувствием и нежностью…
…
Мы уехали из Ленинграда 14 марта 1979-го года. С тремя, кажется, чемоданами, разрешёнными на семью, в которой нас было четверо - я, Бегемот и бегемотские родители. И доллары мы везли - кажется, сотню на человека. Цифры не держатся у меня в голове, давние пыльные цифры пред-пред-пред-пред-прошлой жизни…
Естественно, увезти с собой рисунки мы не могли - советская власть оценивала, как не подлежащие вывозу предметы искусства, произведения тех самых авторов, которых не допускали до официальных выставок, а на неофициальной однажды в Москве эти же невывозные предметы искусства подавили бульдозерами... Да и с авторами не особенно церемонились… Володю Гоосса выслали из Ленинграда за тунеядство, и судьиха, толстая честная советская тётка с серым платком на плечах, всё допытывалась на суде, почему он не работает на обойной фабрике, ежели он художник.
Собственно, мы и записных книжек с ленинградскими-московскими адресами и телефонами увезти не могли - так что Ленинград назывался в записях Ливерпулем, а Москва - Манчестером - и всё латинским шрифтом…
Зима 78-го-79-го была очень холодной - замерзали и останавливались автобусы-икарусы, не рассчитанные на -30, лопались трубы… У советской власти был склероз, - с зимними холодами она уже не справлялась.
А у нас в декабре объявились две иностранки. Сначала появилась француженка Даниэль. Она попала к нам через другую француженку, с которой дружил один наш приятель, - получила наш телефон - людей, которые худо-бедно по-французски объясняются, и рады новым знакомствам.
Я уже не помню, были ли у Даниэль причины для поездки в Ленинград, кроме как желание повидать свою подругу англичанку Джой, которая в Москве преподавала на каких-то курсах английский. А Даниэль - рыжая тридцатилетняя нормандка из Руана - доцент в руанском универе - занималась ирландской литературой и немножко феминизмом. Диссер она защитила по какой-то ирландской писательнице, которую я, увы, так и не прочитала.
Только вот отправилась Даниэль почему-то не в Москву, а в Ленинград, куда визы у Джой не было. А у Даниэль меж тем не было визы в Москву.
Услышав об этих грустных обстоятельствах, мы предложили Джой попросить кого-нибудь из русских знакомых попросту купить ей билет на поезд (паспорт для этого не требовался) и приехать жить к нам - на славный кухонный диванчик нашей роскошной однокомнатной квартиры на Детской улице.
Не помню, сколько у нас пробыли девчонки, - неделю уж точно. По вечерам Даниэль приносила бутылку вина, или скорей две - нам тогда это было в диво - дорого больно каждый день пить - пили мы не чаще раза в неделю, скорей реже, - по каким-нибудь обстоятельствам - и нещадно мешали водку, сухое вино, коньяк, если случится. Мы отпраздновали с Даниэль и с Джой Рождество - первое в моей жизни.
Потом, когда мы уже жили в Америке и приезжали во Францию на каникулы, Даниэль в каждый наш к ней приезд, после обеда, после выпитого с ним вина, выносила из подвала пыльную бутылку с невзрачной самодельной этикеткой - с виноградника то ли отцовского брата, то ли мужа маминой сестры - не помню…
В том предотъездном декабре девчонки без устали нас просвещали, а мы слушали, развесив уши, - весёлые здешние девчонки-интеллектуалки сообщили нам, что в интеллектуальном кругу все несомненно бисексуалы - до термина Гейропа советская власть ещё не додумалась, оставив это на будущее - путинской России.
И как же было холодно - Даниэль, как французам свойственно, приехала в Россию в чём-то вроде унтов, так что ноги были в тепле - а сверху, как опять же свойственно французам, и мне теперь - красный нос торчал из намотанного шарфа - привет вам, жертвы войны 12-го года.
Когда мы пожаловались на то, что не представляем, как нам вывезти наши любимые картинки, Джой тут же вызвалась их забрать. Срок её московской жизни кончался, и она считала, что никто на таможне к ней не придерётся.
Картинки мы ей отдали, старые письма всё-таки нет - наверно, решили, что если у иностранки найдут на таможне русские письма, то могут у неё быть всерьёз неприятности.
Перед Новым Годом девчонки разъехались - Даниэль домой в Руан, Джой в Москву. А холод всё свирепел, скрипел под ногами так, что от скрипа сводило зубы. У наших друзей утром 31-го декабря в подъезде забил фонтан кипятку.
Поезд Ленинград-Москва в новогодний вечер дошёл до Бологого. Оттуда замёрзших пассажиров отвезли обратно в Питер на ледяных советского производства автобусах… Венгерские стояли в стойлах в такой мороз.
Последний Новый Год в Ленинграде. Я раздала свою коллекцию крокодилов - они жили на гладкой крышке рояля у родителей, и собирала я их ещё со школы.
Резиновый маленький крокодильчик-Брежнев, красный огромный надувной крокодил Гена, зелёный Крокодил Крокодилович и он же -красный. Всем хватило - и было так подробно обдумано - кому какой. Крокодилы должны были встретиться на Ниагаре. И наверно, бОльшая часть новых крокодиловладельцев там к сегодняшнему дню побывала (но с крокодилами ли?), а я вот - нет.
1 января к нам с Бегемотом зашла среди дня по какому-то делу его мама - и попросила выпить - холодно же. Откуда в ленинградском доме могла найтись выпивка 1 января 1979-го? А у нас была - случайно кем-то купленная бутылка советского виски,- совершенно несъедобный напиток.
Но бегемочья мама хватанула стопку, не поморщившись, внушив нам-слабакам, жалкому новому поколению, невероятное почтенье.
Понёсся январь, февраль, сборы, таможня, где из груды нашего проходившего проверку дальнего багажа вылетела эмалированная миска с отбитой эмалью и с грохотом покатилась по полу.
На весь ленинградский аэропорт звучал через динамики магнитофон - пел Илюшка, пел Бегемот, пели мы все хором - записывали мы всю осень 78-го, - собирались, пели, записывали, оставались недовольны, перезаписывали ещё раз, и ещё…
На «очах чёрных» в Илюшкином исполнении вошёл начальник и велел слушавшему нашу плёнку подчинённому не разрешить нам её вывезти - брезгливо отметив, что все эти уезжающие почему-то желают взять с собой запись чёрных очей.
В новогоднюю ночь на 2016-ый мы извлекли из картонного ящика уже не четырёхдорожечную плёнку, а кассету, на которую ту плёнку когда-то переписали, - Диего привёз нам её в Америку… А из-под столика добыли пропитанный пылью магнитофон…
Письмо от Джой мы получили летом 79-го - в городе Провиденсе, столице самого маленького штата Род-Айленд.
Джой сообщила нам, что в своих путешествиях она проехала через город Геную и там у милейших владельцев гостиницы, где она жила, оставила наши картинки. Адрес гостиницы прилагался.
Мы в гостиницу написали, хоть и были уверены, что это пустое… Однако получили ответ… А за ним и бандероль с картинками.
Даниэль приезжала к нам в Провиденс нашим первым там летом - вместе с приятелем они путешествовали по Америке. Когда я попыталась постелить им общую постель, Даниэль крайне изумилась и сообщила нам, на сегодняшний день вполне очевидную мне истину, - вместе путешествовать ещё не означает вместе спать.
С Джой пути у Даниэль разошлись. На следующее лето - 80-го года Даниэль устроила нам с Бегемотом бесплатное жильё в Париже, - поселила нас в студию, принадлежавшую её подруге, уехавшей шататься на долгие летние каникулы.
Даниэль приехала нас туда заселять - очень глубоко беременная. Осенью она родила девчонку от одного руанского профессора сильно старше, он всю жизнь пребывал в убеждении, что детей у него быть не может, и вдруг вот на старости лет… И стал он жить на две семьи - со своей женой и с Даниэль и их общей дочкой. А Джой стала воинствующей феминисткой-лесбиянкой, поселилась в Лондоне в доме, куда мужиков не пускали. С Даниэль они продолжали изредка общаться, так что до нас доходили иногда её новости. У неё случился бурный роман с одной американкой - женой и матерью выросших уже детей. Американка ушла к Джой, и дальше они перекрёстно переженились с двумя гомосексуалами (англичанином и американцем), так что в результате все четверо получили право на жительство и на работу в обеих странах… Одна пара поселилась в Англии, вторая в Америке, не помню уж, где какая.
В доме у Даниэль в Руане я попробовала первый в своей жизни артишок. И там же, приехав на каникулы из Штатов, мы познакомились с её друзьями, с самыми юными из ребят 68-го… Однажды мы попали к ней в толпу - её подруга - школьная учительница, у которой был тогда роман с немцем, приехала с ним откуда-то из велосипедной длинной поездки, университетские приятели тоже были…
То ли я, то ли Бегемот задал какой-то идиотский вопрос про Францию, из общих напыщенных вопросов - как понимать, да каким аршином мерить. Чья-то рука потянулась к магнитофону, и нам поставили Брассанса. Слушать Брассанса - был коллективный ответ.
После переезда в Париж мы некоторое время изредка общались. Мы с Васькой были у неё в Руане, она к нам заезжала… А потом почему-то очень глупо растерялись… Хоть Руан и близко от Парижа…
Прибывшие из Генуи рисунки висят на стенах - в основном у Бегемота - Галецкий, Кубасов, Володя Гоосс… Я забрала только одну картинку - огромного мужика с крошечной чашечкой кофе…
Художник Махов. Не в прошлой, а в какой-нибудь поза-поза-можно и ещё добавить поза-прошлой ленинградской жизни, клубившейся в конце 70-х неофициальными выставками, посиделками в квартирах, куда можно было заходить без звонка, но с рекомендацией - глядеть там на картины, которыми всплошную были стенки завешаны, иногда слушать стихи в авторских исполнениях, изредка держать в руках какой-нибудь самиздат-тамиздат мы с Бегемотом иногда покупали у художников рисунки, - на масло денег у нас не было и быть не могло, а рисунок - рублей за пятнадцать-двадцать - ну, от силы двадцать пять - четверть зарплаты - можно было позволить себе в качестве вожделенного день-рожденного подарка. Выбирали, сомневались, дрожащими руками трогали шершавую бумагу.
К Махову нас кто-то в Москве привёл - в малогабаритную квартиру, где прислонённые к стенке холсты существенно уменьшали площадь комнаты, а рисунки на подоконнике - стопкой, и в папках. Очень много портретов сов, много женщин-сов. И среди них этот мужик - такой огромный, такой одинокий.
У меня сомнений не было - этот рисунок я хочу. Очень сильно. С ним и ушли, долго брели к автобусу по просвистанным пустырям между новыми тогда домами, скользили на катках - зима была и тьма-тьмущая, почти непробитая жёлтыми фонарями.
…
Я набрала фамилию Махов в Гугле - лучше б я этого не делала - уйма претенциозных, аллегорических, слащавых, «красивых» картин… И такие же о нём тексты… Огорчилась. Хочется думать, что это просто однофамилец - Александр Махов, но вряд ли… Родился в 44-ом году, москвич - наверняка он.
И вдруг с одного портрета - взгляд - нет, не то чтоб это была хорошая картина - в ней та же слащавость, роднящая с Ильёй Глазуновым… Но печально глядит на тебя с портрета человек - с сочувствием и нежностью…
…
Мы уехали из Ленинграда 14 марта 1979-го года. С тремя, кажется, чемоданами, разрешёнными на семью, в которой нас было четверо - я, Бегемот и бегемотские родители. И доллары мы везли - кажется, сотню на человека. Цифры не держатся у меня в голове, давние пыльные цифры пред-пред-пред-пред-прошлой жизни…
Естественно, увезти с собой рисунки мы не могли - советская власть оценивала, как не подлежащие вывозу предметы искусства, произведения тех самых авторов, которых не допускали до официальных выставок, а на неофициальной однажды в Москве эти же невывозные предметы искусства подавили бульдозерами... Да и с авторами не особенно церемонились… Володю Гоосса выслали из Ленинграда за тунеядство, и судьиха, толстая честная советская тётка с серым платком на плечах, всё допытывалась на суде, почему он не работает на обойной фабрике, ежели он художник.
Собственно, мы и записных книжек с ленинградскими-московскими адресами и телефонами увезти не могли - так что Ленинград назывался в записях Ливерпулем, а Москва - Манчестером - и всё латинским шрифтом…
Зима 78-го-79-го была очень холодной - замерзали и останавливались автобусы-икарусы, не рассчитанные на -30, лопались трубы… У советской власти был склероз, - с зимними холодами она уже не справлялась.
А у нас в декабре объявились две иностранки. Сначала появилась француженка Даниэль. Она попала к нам через другую француженку, с которой дружил один наш приятель, - получила наш телефон - людей, которые худо-бедно по-французски объясняются, и рады новым знакомствам.
Я уже не помню, были ли у Даниэль причины для поездки в Ленинград, кроме как желание повидать свою подругу англичанку Джой, которая в Москве преподавала на каких-то курсах английский. А Даниэль - рыжая тридцатилетняя нормандка из Руана - доцент в руанском универе - занималась ирландской литературой и немножко феминизмом. Диссер она защитила по какой-то ирландской писательнице, которую я, увы, так и не прочитала.
Только вот отправилась Даниэль почему-то не в Москву, а в Ленинград, куда визы у Джой не было. А у Даниэль меж тем не было визы в Москву.
Услышав об этих грустных обстоятельствах, мы предложили Джой попросить кого-нибудь из русских знакомых попросту купить ей билет на поезд (паспорт для этого не требовался) и приехать жить к нам - на славный кухонный диванчик нашей роскошной однокомнатной квартиры на Детской улице.
Не помню, сколько у нас пробыли девчонки, - неделю уж точно. По вечерам Даниэль приносила бутылку вина, или скорей две - нам тогда это было в диво - дорого больно каждый день пить - пили мы не чаще раза в неделю, скорей реже, - по каким-нибудь обстоятельствам - и нещадно мешали водку, сухое вино, коньяк, если случится. Мы отпраздновали с Даниэль и с Джой Рождество - первое в моей жизни.
Потом, когда мы уже жили в Америке и приезжали во Францию на каникулы, Даниэль в каждый наш к ней приезд, после обеда, после выпитого с ним вина, выносила из подвала пыльную бутылку с невзрачной самодельной этикеткой - с виноградника то ли отцовского брата, то ли мужа маминой сестры - не помню…
В том предотъездном декабре девчонки без устали нас просвещали, а мы слушали, развесив уши, - весёлые здешние девчонки-интеллектуалки сообщили нам, что в интеллектуальном кругу все несомненно бисексуалы - до термина Гейропа советская власть ещё не додумалась, оставив это на будущее - путинской России.
И как же было холодно - Даниэль, как французам свойственно, приехала в Россию в чём-то вроде унтов, так что ноги были в тепле - а сверху, как опять же свойственно французам, и мне теперь - красный нос торчал из намотанного шарфа - привет вам, жертвы войны 12-го года.
Когда мы пожаловались на то, что не представляем, как нам вывезти наши любимые картинки, Джой тут же вызвалась их забрать. Срок её московской жизни кончался, и она считала, что никто на таможне к ней не придерётся.
Картинки мы ей отдали, старые письма всё-таки нет - наверно, решили, что если у иностранки найдут на таможне русские письма, то могут у неё быть всерьёз неприятности.
Перед Новым Годом девчонки разъехались - Даниэль домой в Руан, Джой в Москву. А холод всё свирепел, скрипел под ногами так, что от скрипа сводило зубы. У наших друзей утром 31-го декабря в подъезде забил фонтан кипятку.
Поезд Ленинград-Москва в новогодний вечер дошёл до Бологого. Оттуда замёрзших пассажиров отвезли обратно в Питер на ледяных советского производства автобусах… Венгерские стояли в стойлах в такой мороз.
Последний Новый Год в Ленинграде. Я раздала свою коллекцию крокодилов - они жили на гладкой крышке рояля у родителей, и собирала я их ещё со школы.
Резиновый маленький крокодильчик-Брежнев, красный огромный надувной крокодил Гена, зелёный Крокодил Крокодилович и он же -красный. Всем хватило - и было так подробно обдумано - кому какой. Крокодилы должны были встретиться на Ниагаре. И наверно, бОльшая часть новых крокодиловладельцев там к сегодняшнему дню побывала (но с крокодилами ли?), а я вот - нет.
1 января к нам с Бегемотом зашла среди дня по какому-то делу его мама - и попросила выпить - холодно же. Откуда в ленинградском доме могла найтись выпивка 1 января 1979-го? А у нас была - случайно кем-то купленная бутылка советского виски,- совершенно несъедобный напиток.
Но бегемочья мама хватанула стопку, не поморщившись, внушив нам-слабакам, жалкому новому поколению, невероятное почтенье.
Понёсся январь, февраль, сборы, таможня, где из груды нашего проходившего проверку дальнего багажа вылетела эмалированная миска с отбитой эмалью и с грохотом покатилась по полу.
На весь ленинградский аэропорт звучал через динамики магнитофон - пел Илюшка, пел Бегемот, пели мы все хором - записывали мы всю осень 78-го, - собирались, пели, записывали, оставались недовольны, перезаписывали ещё раз, и ещё…
На «очах чёрных» в Илюшкином исполнении вошёл начальник и велел слушавшему нашу плёнку подчинённому не разрешить нам её вывезти - брезгливо отметив, что все эти уезжающие почему-то желают взять с собой запись чёрных очей.
В новогоднюю ночь на 2016-ый мы извлекли из картонного ящика уже не четырёхдорожечную плёнку, а кассету, на которую ту плёнку когда-то переписали, - Диего привёз нам её в Америку… А из-под столика добыли пропитанный пылью магнитофон…
Письмо от Джой мы получили летом 79-го - в городе Провиденсе, столице самого маленького штата Род-Айленд.
Джой сообщила нам, что в своих путешествиях она проехала через город Геную и там у милейших владельцев гостиницы, где она жила, оставила наши картинки. Адрес гостиницы прилагался.
Мы в гостиницу написали, хоть и были уверены, что это пустое… Однако получили ответ… А за ним и бандероль с картинками.
Даниэль приезжала к нам в Провиденс нашим первым там летом - вместе с приятелем они путешествовали по Америке. Когда я попыталась постелить им общую постель, Даниэль крайне изумилась и сообщила нам, на сегодняшний день вполне очевидную мне истину, - вместе путешествовать ещё не означает вместе спать.
С Джой пути у Даниэль разошлись. На следующее лето - 80-го года Даниэль устроила нам с Бегемотом бесплатное жильё в Париже, - поселила нас в студию, принадлежавшую её подруге, уехавшей шататься на долгие летние каникулы.
Даниэль приехала нас туда заселять - очень глубоко беременная. Осенью она родила девчонку от одного руанского профессора сильно старше, он всю жизнь пребывал в убеждении, что детей у него быть не может, и вдруг вот на старости лет… И стал он жить на две семьи - со своей женой и с Даниэль и их общей дочкой. А Джой стала воинствующей феминисткой-лесбиянкой, поселилась в Лондоне в доме, куда мужиков не пускали. С Даниэль они продолжали изредка общаться, так что до нас доходили иногда её новости. У неё случился бурный роман с одной американкой - женой и матерью выросших уже детей. Американка ушла к Джой, и дальше они перекрёстно переженились с двумя гомосексуалами (англичанином и американцем), так что в результате все четверо получили право на жительство и на работу в обеих странах… Одна пара поселилась в Англии, вторая в Америке, не помню уж, где какая.
В доме у Даниэль в Руане я попробовала первый в своей жизни артишок. И там же, приехав на каникулы из Штатов, мы познакомились с её друзьями, с самыми юными из ребят 68-го… Однажды мы попали к ней в толпу - её подруга - школьная учительница, у которой был тогда роман с немцем, приехала с ним откуда-то из велосипедной длинной поездки, университетские приятели тоже были…
То ли я, то ли Бегемот задал какой-то идиотский вопрос про Францию, из общих напыщенных вопросов - как понимать, да каким аршином мерить. Чья-то рука потянулась к магнитофону, и нам поставили Брассанса. Слушать Брассанса - был коллективный ответ.
После переезда в Париж мы некоторое время изредка общались. Мы с Васькой были у неё в Руане, она к нам заезжала… А потом почему-то очень глупо растерялись… Хоть Руан и близко от Парижа…
Прибывшие из Генуи рисунки висят на стенах - в основном у Бегемота - Галецкий, Кубасов, Володя Гоосс… Я забрала только одну картинку - огромного мужика с крошечной чашечкой кофе…