(no subject)
***
Для Васьки лес - естественная среда обитания, - и не тайга дикая была ему нужна - вполне удовлетворялся очеловеченным близким к жилью пространством - называл себя пригородным жителем - в Питере жил возле Сосновки - на первом этаже - лыжи на ноги, палки в руки - и вперёд, или летом велосипед. И в Париже не хотел оставаться в городе, был полностью доволен Медоном - ну, вот только если б вместо квартиры дом у станции, или хоть балкон завалящий. А качество дома он оценивал участком - если большой, значит, отличный дом, а коли мал - на фиг ваще такой дом сдался - ежели почти без сада.
***
Однажды осенью 91-го, разнообразя наши пути, мы после работы свернули в Верьерский ближний лес. Мы никогда там не были, но пару раз из машины видели оленей, мирно жующих травку прямо за дорожной загородкой. Ничего особенно интересного мы в том лесу не нашли - каштаны, буки, прямые дорожки - лесопарк, а не лес. Но солнечный был невесомый вечер... Когда мы пришли к машине, чтоб домой ехать, Нюша решила, что погуляла она недостаточно - бросилась наземь - и в воздухе молотит всеми четырьмя лапами, башкой мотает и зубами щёлкает, ухмыляясь во весь рот - попробуй ухвати. Нам пришлось в машину сесть и мотор завести, чтоб она вернулась в ум. А с того дня она просто для щастья, от полноты радости стала кидаться на землю и лапами болтать, смеясь во всю пасть - как лошадь. Разбежится - и шмяк, и хохочет!
Лес и в квартиру к нам приходил. Один раз в кармане обнаружился проросший жёлудь, из которого в здоровущем горшке у нас вырос дубок и прожил несколько лет... Потом захирел, конечно. Плющ как-то посадили и по стенке пустили, но не понравилось ему в квартире. И диким гиацинтам, пролескам, тоже не очень понравилось - мы луковицы весной откопали, и они дали побеги и расцвели - только бледными немощными цветами - не хотели дома синеть во всю небесную синь.
Васька вообще очень любил разводить растения - я пытаюсь сейчас их не загубить - его это хозяйство. Филодендрон зарастил целиком стенку. Я-то люблю цветущее, а Васька - листья. Азалию нам приручить не удалось, отцвела и с концами... А вот бугенвилея разрослась и цветёт. Мы даже книжку купили про домашние растения. Но как-то раз у нас завёлся противный паразит, кукоживший листья, и, несмотря на васькины старания, сожрал фуксию и ещё что-то. Машка отростки какие-то привезла - она-то тоже разводит и умеет. Вместо погибшего пёстролистного кротона подарила Ваське новенький маленький из парижского цветочного магазина. Осенью 2012-го. А Васька как-то его неудачно пересадил, и он погиб... Мы с Галкой и Славкой бродили перед Новым годом по городу в попытках найти кротону замену... А их зимой не продают. Чудом на цветочном рынке на Ситэ нашёлся горшочек... Но не пёстрый. Стоит вот у меня...
Два года, начиная с осени 95-го, я раз в неделю учила будущих программистов в техническом институте в Фонтенбло. Васька меня туда возил. Начинались у меня занятия не слишком рано, мы никогда не ездили по темноте - а вот зимой солнце впереди низко над дорогой било по глазам. У меня было там, наверно, часов шесть, если не 8, практических занятий. Факультет на отшибе, на краю леса - прямо за ним поле для стрельбы из лука, потом заросли одичалой сирени - весной мы её ломали, заворачивали в мокрую тряпку, везли охапками домой - а дальше смешанный лес, плоский довольно, с огромными камнями на полянках, и уже потом подъём на фонтенблиные пупыри. На границе сирени и леса соловьи - кажется, нигде я не встречала их столько - мы звали это место - соловьиной школой. Там даже удавалось, если повезёт, иногда их увидеть - разевающих клювы самозабвенных мелких немеханических.
Однажды накануне нашей поездки в Фонтенбло у нас угнали машину. Васька вечером пошёл в неё зачем-то, вернулся растерянный - нету. Взяли бегемотную. У въезда на дорогу остановились, пропуская грузовик, - и тут нам в жопу въехали. А надо сказать, что Васька вечно проклинал французскую привычку усаживаться на жопу едущей впереди машины. Ярился, ругался, изводя собственных пассажиров... Ну и вот. Вреда-то особого не произошло - ни нашей машине, ни въехавшей. Из машины обидчиков вывалились, размазывая слёзы, тётенька и двое небольших детей, которые между рыданиями, подвывали - «когда мама за рулём, всегда что-нибудь случается» - Ваське ничего не оставалось, как начать детей утешать, да и маму заодно - ну, подумаешь, ну, с кем не бывает, ну, головка квадратная...
О покраже машины Васька, естественно, сообщил в полицию ещё в тот вечер, когда она пропала. Ну а вернувшись из Фонтенбло, посетило меня желание, которым я с Васькой не поделилась - пойти нашего красавца-форда поискать - ну, зачем, скажи на милость, уводить старое корыто? Я попросту прошлась по улицам неподалёку от того места, с которого он исчез. И вдруг вижу родимого - стоит себе возле магазина. Васька поехал тут же в полицию о находке сообщить - ну, полицейский пошёл с ним осмотреть машину и показал ему отпечатки подростковых ладошек - мальчишки брали покататься - хорошо не врезались никуда...
Пока я учила студентов, Васька гулял с Нюшей, работал. Если дождь или холодно, то в машине - карандаш да блокнот всегда при себе. Иногда ездил к Вальке в её загородный дом в часе езды оттуда, а иногда в центр Фонтенбло - посидеть в кафе. Васька тогда передвигался с необычайной лёгкостью - подскочить куда-нибудь на машине проблемой вообще не было.
В хорошую погоду весной, осенью мы гуляли ещё и после моих занятий, сидели на тёплых камнях, болтали.
Как-то в викенд свозили в ту часть огромного леса Фонтенбло Бегемота с Маринкой, ушли тогда довольно далеко, и на нависающей над тропинкой скале накарябали куском валявшегося рядом камня - «здесь был Вася» - пару лет назад, когда мы с Бегемотом там прошли, надпись была...
Нюша в ту прогулку в почти жаркий день на песчаных поднимавших в воздух взвесь тропинках, внизу под известняковыми горбами, страшно хотела пить - пересохли любимые лужицы в углублениях в камнях, где если повезёт, удавалось даже выкупаться. Вода кончилась... И тут мы вышли на пруд - казалось, она его просто вылакает - был пруд - и нету...
Потом мы часто из других уже мест к пруду этому ходили, а однажды весной нам повезло невероятно. В лесу среди сосен и скал мы услышали дальний хор - и пошли, как на дудочку Крысолова... Чёрт его знает, что это было - мы не понимали - слаженный переливчатый густой звук - он наполнял воздух, который стал весомым и вибрировал. Мы вышли к пруду - на каждом листике, на каждой веточке на воде сидел лягух, раздувался и, забыв обо всём, солировал - и вместе они сливались в хор - мелькнуло почти виденьем - через секунду в воде, в совершенно пустом обезлягушенном пруду оказалась Нюша - плавала, пила, вздыхала - когда наконец вышла, Васька схватил её на поводок, и мы затаились. Минут через десять лягушачьи головы стали друг за дружкой появляться над водой - оглядывались робко и запевали. Нюша тянула в воду, но Васька её крепко держал. Я слышала неоднократно не худший лягушачий хор, в Дордони, например, но ни разу больше я не видела зелёных восхитительных хористов с раздутыми пузырями, страстных. И на этом пруду больше нам так ни разу не повезло.
Собаке Нюше
***
В эту осень небо привыкло
Зажигать каждый вечер закат.
В оркестровой скрипки пиликают -
Как дубовые листья кружат,
А со сцены - воронье соло,
Воробьиный хор (далеко!),
И с готовностью невесёлой
Ветры пробуют геликон.
Ну-ка, вслушайся, если уловишь,
Репетирует что-то даль,
Где-то - поезд по шпалам клавиш:
То настраивают рояль.
Мы с тобой пройдём непременно,
По паркетам листвы скользя,
За кулисы, в фойе, на сцену -
Только в зрительный зал нельзя.
Говоришь - пойдём? Но однако
Нам никто ещё не сказал...
И куда нам спешить, собака?
Нас не пустят в зрительный зал.
***
Есть два памятника, от которых у меня всегда комок в горле - один - сгоревшая пожарная машина в Лё Гау, на вершине холма в лесу из пробковых дубов, откуда в две стороны внизу море, - там в конце девяностых был лесной пожар, и в этой машине, осевшей на прогоревшие шины, с вылетевшим ветровым стеклом, погибло четверо ребят - трое совсем молодых, один постарше - их могилы тут же, и всегда там цветы - клумбы, за которыми следят, наверно, лесники. И оливы там - рядком - только в прошлом году, посадив васькину, я осознанно на них поглядела.
А второй памятник - в лесу Фонтенбло - стелла на вершине горки - на ней выбиты имена и судьбы парашютистов, которых тут сбросили во время оккупации. Всех их поймали, депортировали, и почти все погибли в концлагерях.
Вот к этому памятнику мы часто ходили - не то, чтоб специально к нему, но оказывались на той вершинке холма, где он...
***
Однажды в Фонтенбло Бегемот принял кабанчика за оленя - мы шли без тропы по склону, вдруг в кустах зашуршало, заскрипело - вниз с топотом побежал зверь - без рогов, но с длинным пятаком, а Бегемот закричал - смотрите, олень!
Нюша очень любила лес Фонтенбло, и Рамбуйе тоже любила, а вот наш, Медонский, придворный - куда меньше, иногда даже ленилась в нём гулять - шла нога за ногу. Хотя и в Медонском могло что-нибудь интересное случиться. Ну, например, можно было встретить бурундука и за ним погнаться... А однажды ей досталась рыба. Её, видимо, кто-то поймал прямо перед нашим приходом на пруд. Это была уже мёртвая рыба, но свежая, блестящая - может с удочки сорвалась и умерла - так или иначе, Нюша выхватила её из воды у берега и закусила - из пасти торчали хвост и голова. С нами был папа, и мы вообще-то собирались дальше гулять, но Нюша рыбу не отдавала. Закусила мёртвой хваткой, и всё тут. Решили пойти домой, - я надеялась обменять рыбу на кусок шоколада. Идём по улице - а встречные - «ууу, собака рыбу поймала, собака рыбу несёт» - прям неудобно... Дома Нюша не согласилась меняться - схрумкала рыбину в два счёта.
Невзрослая Нюша загубила две живые души - не по злому умыслу, а не рассчитав: однажды она схватила в зубы птенчика, и он умер тут же - то ли от ужаса, то ли она его прихватила сильно... А второй раз мышка-дура уселась рядом с лапой, небось, глупый мышонок - мы не успели ничего сделать, лапа приподнялась и опустилась прямо на мышку. Мы Нюшу очень ругали, да и самой ей явно было неприятно - с тех пор она стала выделять игрушки с глазками и с носиком - когда с ней случалась ложная беременность, а это, как с большинством нестерилизованных сук, бывало довольно регулярно, она таскала за собой детей - резинового крокодила и резинового ёжика.
***
Нюша отлично искала дорогу в скалах - ведь тропинки прокладывают так, что иногда собаке и пройти-то нельзя, потому что приходится немножко прокарабкиваться, а этого собаки не умеют, и Нюша в таких случаях находила обход, протискивалась в самые узкие щели...
Васька иногда ныл - что ноги болят, что надоело идти вверх...
Однажды когда мы вчетвером гуляли в лесу Фонтенбло, Бегемот сочинил стих:
Когда смеюсь, болит лицо,
Когда ебусь, болит яйцо,
Когда иду, болит нога,
Но всё же жизнь мне дорога.
Стих этот все полюбили и друг другу вечно цитировали - жаловаться-то многие горазды.
Лес Фонтенбло, видимо, будил бегемочий поэтический дар, и почему-то стихи выходили всё минорные. Например, про неизвестную Глашу.
Голос Глаши глуше, глуше,
Уж не слышно Глаши с суши
Глаша, Глаша! Нет ея,
Скрылась лодка...
Бегемот попросил Ваську закончить - естественно, Васька немедленно отозвался - «ни хуя», как же ещё.
А потом, на обратном пути, при проезде через городок Барбизон, столицу живописи в предимпрессионистские времена, видимо, под бегемотским влиянием пробормотал "Не пускайте в бар бизона, если он из Барбизона".
***
Есть у меня фотка почти десятилетней давности: земляная дорога с травой посредине, поленница на краю, чуть поодаль пирамидальный зазолотившийся тополь - и небо - голубое прозрачное с облачными овечками.
Весной после долгого перерыва мы с Бегемотом там прошли - нет тополя... Срубили. Тополя - единственные, небось, деревья, у которых срок жизни сравним с человечьим...
Дальше... Там громада Павловского парка -
Ворота Чугунные, и Вольер и Арка...
И дворец желтеет где-то вдалеке,
И... пустое место - ниже по реке:
Над Славянкой в соснах,
на склоне травяном
Тут торчал облезлый деревянный дом...
На крыльце скрипучем, вытянув хвосты -
«Львы сторожевые» (ну, мои коты).
Минуло полвека. Изменился вид...
Но пустое место тоже говорит...
Для Васьки лес - естественная среда обитания, - и не тайга дикая была ему нужна - вполне удовлетворялся очеловеченным близким к жилью пространством - называл себя пригородным жителем - в Питере жил возле Сосновки - на первом этаже - лыжи на ноги, палки в руки - и вперёд, или летом велосипед. И в Париже не хотел оставаться в городе, был полностью доволен Медоном - ну, вот только если б вместо квартиры дом у станции, или хоть балкон завалящий. А качество дома он оценивал участком - если большой, значит, отличный дом, а коли мал - на фиг ваще такой дом сдался - ежели почти без сада.
***
Однажды осенью 91-го, разнообразя наши пути, мы после работы свернули в Верьерский ближний лес. Мы никогда там не были, но пару раз из машины видели оленей, мирно жующих травку прямо за дорожной загородкой. Ничего особенно интересного мы в том лесу не нашли - каштаны, буки, прямые дорожки - лесопарк, а не лес. Но солнечный был невесомый вечер... Когда мы пришли к машине, чтоб домой ехать, Нюша решила, что погуляла она недостаточно - бросилась наземь - и в воздухе молотит всеми четырьмя лапами, башкой мотает и зубами щёлкает, ухмыляясь во весь рот - попробуй ухвати. Нам пришлось в машину сесть и мотор завести, чтоб она вернулась в ум. А с того дня она просто для щастья, от полноты радости стала кидаться на землю и лапами болтать, смеясь во всю пасть - как лошадь. Разбежится - и шмяк, и хохочет!
Лес и в квартиру к нам приходил. Один раз в кармане обнаружился проросший жёлудь, из которого в здоровущем горшке у нас вырос дубок и прожил несколько лет... Потом захирел, конечно. Плющ как-то посадили и по стенке пустили, но не понравилось ему в квартире. И диким гиацинтам, пролескам, тоже не очень понравилось - мы луковицы весной откопали, и они дали побеги и расцвели - только бледными немощными цветами - не хотели дома синеть во всю небесную синь.
Васька вообще очень любил разводить растения - я пытаюсь сейчас их не загубить - его это хозяйство. Филодендрон зарастил целиком стенку. Я-то люблю цветущее, а Васька - листья. Азалию нам приручить не удалось, отцвела и с концами... А вот бугенвилея разрослась и цветёт. Мы даже книжку купили про домашние растения. Но как-то раз у нас завёлся противный паразит, кукоживший листья, и, несмотря на васькины старания, сожрал фуксию и ещё что-то. Машка отростки какие-то привезла - она-то тоже разводит и умеет. Вместо погибшего пёстролистного кротона подарила Ваське новенький маленький из парижского цветочного магазина. Осенью 2012-го. А Васька как-то его неудачно пересадил, и он погиб... Мы с Галкой и Славкой бродили перед Новым годом по городу в попытках найти кротону замену... А их зимой не продают. Чудом на цветочном рынке на Ситэ нашёлся горшочек... Но не пёстрый. Стоит вот у меня...
Два года, начиная с осени 95-го, я раз в неделю учила будущих программистов в техническом институте в Фонтенбло. Васька меня туда возил. Начинались у меня занятия не слишком рано, мы никогда не ездили по темноте - а вот зимой солнце впереди низко над дорогой било по глазам. У меня было там, наверно, часов шесть, если не 8, практических занятий. Факультет на отшибе, на краю леса - прямо за ним поле для стрельбы из лука, потом заросли одичалой сирени - весной мы её ломали, заворачивали в мокрую тряпку, везли охапками домой - а дальше смешанный лес, плоский довольно, с огромными камнями на полянках, и уже потом подъём на фонтенблиные пупыри. На границе сирени и леса соловьи - кажется, нигде я не встречала их столько - мы звали это место - соловьиной школой. Там даже удавалось, если повезёт, иногда их увидеть - разевающих клювы самозабвенных мелких немеханических.
Однажды накануне нашей поездки в Фонтенбло у нас угнали машину. Васька вечером пошёл в неё зачем-то, вернулся растерянный - нету. Взяли бегемотную. У въезда на дорогу остановились, пропуская грузовик, - и тут нам в жопу въехали. А надо сказать, что Васька вечно проклинал французскую привычку усаживаться на жопу едущей впереди машины. Ярился, ругался, изводя собственных пассажиров... Ну и вот. Вреда-то особого не произошло - ни нашей машине, ни въехавшей. Из машины обидчиков вывалились, размазывая слёзы, тётенька и двое небольших детей, которые между рыданиями, подвывали - «когда мама за рулём, всегда что-нибудь случается» - Ваське ничего не оставалось, как начать детей утешать, да и маму заодно - ну, подумаешь, ну, с кем не бывает, ну, головка квадратная...
О покраже машины Васька, естественно, сообщил в полицию ещё в тот вечер, когда она пропала. Ну а вернувшись из Фонтенбло, посетило меня желание, которым я с Васькой не поделилась - пойти нашего красавца-форда поискать - ну, зачем, скажи на милость, уводить старое корыто? Я попросту прошлась по улицам неподалёку от того места, с которого он исчез. И вдруг вижу родимого - стоит себе возле магазина. Васька поехал тут же в полицию о находке сообщить - ну, полицейский пошёл с ним осмотреть машину и показал ему отпечатки подростковых ладошек - мальчишки брали покататься - хорошо не врезались никуда...
Пока я учила студентов, Васька гулял с Нюшей, работал. Если дождь или холодно, то в машине - карандаш да блокнот всегда при себе. Иногда ездил к Вальке в её загородный дом в часе езды оттуда, а иногда в центр Фонтенбло - посидеть в кафе. Васька тогда передвигался с необычайной лёгкостью - подскочить куда-нибудь на машине проблемой вообще не было.
В хорошую погоду весной, осенью мы гуляли ещё и после моих занятий, сидели на тёплых камнях, болтали.
Как-то в викенд свозили в ту часть огромного леса Фонтенбло Бегемота с Маринкой, ушли тогда довольно далеко, и на нависающей над тропинкой скале накарябали куском валявшегося рядом камня - «здесь был Вася» - пару лет назад, когда мы с Бегемотом там прошли, надпись была...
Нюша в ту прогулку в почти жаркий день на песчаных поднимавших в воздух взвесь тропинках, внизу под известняковыми горбами, страшно хотела пить - пересохли любимые лужицы в углублениях в камнях, где если повезёт, удавалось даже выкупаться. Вода кончилась... И тут мы вышли на пруд - казалось, она его просто вылакает - был пруд - и нету...
Потом мы часто из других уже мест к пруду этому ходили, а однажды весной нам повезло невероятно. В лесу среди сосен и скал мы услышали дальний хор - и пошли, как на дудочку Крысолова... Чёрт его знает, что это было - мы не понимали - слаженный переливчатый густой звук - он наполнял воздух, который стал весомым и вибрировал. Мы вышли к пруду - на каждом листике, на каждой веточке на воде сидел лягух, раздувался и, забыв обо всём, солировал - и вместе они сливались в хор - мелькнуло почти виденьем - через секунду в воде, в совершенно пустом обезлягушенном пруду оказалась Нюша - плавала, пила, вздыхала - когда наконец вышла, Васька схватил её на поводок, и мы затаились. Минут через десять лягушачьи головы стали друг за дружкой появляться над водой - оглядывались робко и запевали. Нюша тянула в воду, но Васька её крепко держал. Я слышала неоднократно не худший лягушачий хор, в Дордони, например, но ни разу больше я не видела зелёных восхитительных хористов с раздутыми пузырями, страстных. И на этом пруду больше нам так ни разу не повезло.
Собаке Нюше
***
В эту осень небо привыкло
Зажигать каждый вечер закат.
В оркестровой скрипки пиликают -
Как дубовые листья кружат,
А со сцены - воронье соло,
Воробьиный хор (далеко!),
И с готовностью невесёлой
Ветры пробуют геликон.
Ну-ка, вслушайся, если уловишь,
Репетирует что-то даль,
Где-то - поезд по шпалам клавиш:
То настраивают рояль.
Мы с тобой пройдём непременно,
По паркетам листвы скользя,
За кулисы, в фойе, на сцену -
Только в зрительный зал нельзя.
Говоришь - пойдём? Но однако
Нам никто ещё не сказал...
И куда нам спешить, собака?
Нас не пустят в зрительный зал.
***
Есть два памятника, от которых у меня всегда комок в горле - один - сгоревшая пожарная машина в Лё Гау, на вершине холма в лесу из пробковых дубов, откуда в две стороны внизу море, - там в конце девяностых был лесной пожар, и в этой машине, осевшей на прогоревшие шины, с вылетевшим ветровым стеклом, погибло четверо ребят - трое совсем молодых, один постарше - их могилы тут же, и всегда там цветы - клумбы, за которыми следят, наверно, лесники. И оливы там - рядком - только в прошлом году, посадив васькину, я осознанно на них поглядела.
А второй памятник - в лесу Фонтенбло - стелла на вершине горки - на ней выбиты имена и судьбы парашютистов, которых тут сбросили во время оккупации. Всех их поймали, депортировали, и почти все погибли в концлагерях.
Вот к этому памятнику мы часто ходили - не то, чтоб специально к нему, но оказывались на той вершинке холма, где он...
***
Однажды в Фонтенбло Бегемот принял кабанчика за оленя - мы шли без тропы по склону, вдруг в кустах зашуршало, заскрипело - вниз с топотом побежал зверь - без рогов, но с длинным пятаком, а Бегемот закричал - смотрите, олень!
Нюша очень любила лес Фонтенбло, и Рамбуйе тоже любила, а вот наш, Медонский, придворный - куда меньше, иногда даже ленилась в нём гулять - шла нога за ногу. Хотя и в Медонском могло что-нибудь интересное случиться. Ну, например, можно было встретить бурундука и за ним погнаться... А однажды ей досталась рыба. Её, видимо, кто-то поймал прямо перед нашим приходом на пруд. Это была уже мёртвая рыба, но свежая, блестящая - может с удочки сорвалась и умерла - так или иначе, Нюша выхватила её из воды у берега и закусила - из пасти торчали хвост и голова. С нами был папа, и мы вообще-то собирались дальше гулять, но Нюша рыбу не отдавала. Закусила мёртвой хваткой, и всё тут. Решили пойти домой, - я надеялась обменять рыбу на кусок шоколада. Идём по улице - а встречные - «ууу, собака рыбу поймала, собака рыбу несёт» - прям неудобно... Дома Нюша не согласилась меняться - схрумкала рыбину в два счёта.
Невзрослая Нюша загубила две живые души - не по злому умыслу, а не рассчитав: однажды она схватила в зубы птенчика, и он умер тут же - то ли от ужаса, то ли она его прихватила сильно... А второй раз мышка-дура уселась рядом с лапой, небось, глупый мышонок - мы не успели ничего сделать, лапа приподнялась и опустилась прямо на мышку. Мы Нюшу очень ругали, да и самой ей явно было неприятно - с тех пор она стала выделять игрушки с глазками и с носиком - когда с ней случалась ложная беременность, а это, как с большинством нестерилизованных сук, бывало довольно регулярно, она таскала за собой детей - резинового крокодила и резинового ёжика.
***
Нюша отлично искала дорогу в скалах - ведь тропинки прокладывают так, что иногда собаке и пройти-то нельзя, потому что приходится немножко прокарабкиваться, а этого собаки не умеют, и Нюша в таких случаях находила обход, протискивалась в самые узкие щели...
Васька иногда ныл - что ноги болят, что надоело идти вверх...
Однажды когда мы вчетвером гуляли в лесу Фонтенбло, Бегемот сочинил стих:
Когда смеюсь, болит лицо,
Когда ебусь, болит яйцо,
Когда иду, болит нога,
Но всё же жизнь мне дорога.
Стих этот все полюбили и друг другу вечно цитировали - жаловаться-то многие горазды.
Лес Фонтенбло, видимо, будил бегемочий поэтический дар, и почему-то стихи выходили всё минорные. Например, про неизвестную Глашу.
Голос Глаши глуше, глуше,
Уж не слышно Глаши с суши
Глаша, Глаша! Нет ея,
Скрылась лодка...
Бегемот попросил Ваську закончить - естественно, Васька немедленно отозвался - «ни хуя», как же ещё.
А потом, на обратном пути, при проезде через городок Барбизон, столицу живописи в предимпрессионистские времена, видимо, под бегемотским влиянием пробормотал "Не пускайте в бар бизона, если он из Барбизона".
***
Есть у меня фотка почти десятилетней давности: земляная дорога с травой посредине, поленница на краю, чуть поодаль пирамидальный зазолотившийся тополь - и небо - голубое прозрачное с облачными овечками.
Весной после долгого перерыва мы с Бегемотом там прошли - нет тополя... Срубили. Тополя - единственные, небось, деревья, у которых срок жизни сравним с человечьим...
Дальше... Там громада Павловского парка -
Ворота Чугунные, и Вольер и Арка...
И дворец желтеет где-то вдалеке,
И... пустое место - ниже по реке:
Над Славянкой в соснах,
на склоне травяном
Тут торчал облезлый деревянный дом...
На крыльце скрипучем, вытянув хвосты -
«Львы сторожевые» (ну, мои коты).
Минуло полвека. Изменился вид...
Но пустое место тоже говорит...