День в истории. Восстание «скифов» как тупик истории
Герои того дня 6 июля 1918 года. Левый эсер Яков Григорьевич Блюмкин и убитый им по решению его партии граф Вильгельм фон Мирбах-Харф
6 июля 1918 года в Москве вспыхнуло восстание левых эсеров. Называли их ещё «скифами русской революции», по названию известного стихотворения Александра Блока, который очень симпатизировал этой партии (и, кстати, именно в её газете "Знамя труда" опубликовал свою знаменитую поэму «Двенадцать»). Итак, 101 год назад первопрестольную сотрясло восстание «скифов». Буржуазная либеральная пресса, ещё выходившая в те дни, со злорадством наблюдала, как две главные партии Октября перессорились между собой и принялись друг в друга палить из пушек. И даже потирала руки по поводу того, как круто большевики «вышибли» левоэсеров...
Но главный вопрос, который остался от того дня: а была ли какая-то альтернатива той советской истории, которую мы знаем из учебников? Возможно, в случае своей победы «скифы» создали бы другую РСФСР, даже другой СССР, лучший, чем тот, что нам известен? Ведь они яростно обличали большевиков за негуманность, жестокость, свирепость, за расстрелы (хотя в тот период расстрелов было ещё очень мало, даже бывший царь ещё был жив в Екатеринбурге). Например, накануне мятежа, 4 июля, эсеры устроили на Театральной площади в Москве демонстрацию, одним из главных лозунгов которой было «Долой смертную казнь!» (а ещё «Долой Мирбаха!»).
Так выглядела роковая встреча Блюмкина и Мирбаха в советском художественном фильме "6 июля" (1968)
Лидер партии левых эсеров Мария Спиридонова. Вероятно, если бы восстание 6 июля одержало бы победу, то эта женщина возглавила бы правительство Советской России. Но едва ли надолго...
Евгений Соколов. Открытка 1917 года с карикатурой на социалистку-революционерку
Посол Германской империи граф фон Мирбах
Кадр из советского художественного фильма «6 июля» (1968 год). Спиридонова с соратниками и Ленин
Увы, внимательное знакомство с текстами самих левых эсеров даёт однозначный ответ: ничего бы они не создали, не построили, не защитили. Не смогли бы. Никакой «более гуманной» РСФСР у них бы не вышло. Известно, куда ведёт дорога, вымощенная добрыми намерениями и благими пожеланиями. Победа левых эсеров в тот день 101 год назад означала бы только одно: скорый приход в Москву и Питер германских войск и триумф белогвардейцев... на развалинах уничтоженной России.
Заседание Совнаркома, начало 1918 года. Нарком юстиции левый эсер Исаак Штейнберг - крайний слева
Чтобы удостовериться в этом, можно, скажем, пролистать большую, в 300 с лишним страниц, книгу бывшего левоэсеровского наркома юстиции Исаака Штейнберга (1888-1957), с пафосом озаглавленную «Нравственный лик революции». Выпущена она была в 1923 году в Берлине в издательстве «Скифы». Оригинальный человек был этот 29-летний нарком, надо признать!
Исаак Штейнберг
Например, он был верующим иудеем, знатоком Талмуда, которому была посвящена тема его магистерской диссертации «Понятие преступления в Талмуде» в Гейдельбергском университете. И он не скрывал своей религиозности даже на заседаниях Советского правительства. Мог подняться во время заседания Совнаркома и невозмутимо заявить: «Извините, товарищи, но я вас покину - мне надо помолиться». В субботних заседаниях правительства нарком также не участвовал, соблюдая религиозный запрет. Можно себе представить, с каким выражением лица смотрел на такое поведение члена своего кабинета Владимир Ильич...
В феврале 1918 года острые дебаты между большевиками и левоэсерами вспыхнули вокруг декрета «Социалистическое отечество в опасности». Л. Троцкий вспоминал: «Написанный мною проект - «Социалистическое отечество в опасности» - обсуждался вместе с левыми эсерами. Эти последние, в качестве новобранцев интернационализма, смутились заголовком воззвания. Ленин, наоборот, очень одобрил: «Сразу показывает перемену нашего отношения к защите отечества на 180 градусов. Так именно и надо!». Однако «защиту отечества» левые эсеры, пусть и с трудом, но проглотили. Хотя и жаловались потом в своей центральной газете «Знамя труда»: «Тот, кто с лёгкой душой приемлет слова о «социалистическом отечестве» - тот «духом», внутренней сущностью своей не социалист... Снова восстанавливается разорванный было зачарованный круг старой государственности».
А вот 8-й пункт декрета вызвал у них категорические возражения, поскольку в нём говорилось:
«Неприятельские агенты, спекулянты, громилы, хулиганы, контрреволюционные агитаторы, германские шпионы расстреливаются на месте преступления». Штейнберг: «Правительство объявило тогда «социалистическое отечество в опасности»... Только к лучшим и возвышенным чувствам трудовых масс, только к самым тонким социально-интимным струнам должен был апеллировать манифест, стремившийся повторить дни французского 93 года. Ибо манифест ведь звал не к чему иному, как к жертве, к подвигу, к утверждению жизнью и смертью великих слов октябрьской революции... И вот в это самое время, в этот самый документ большевиками были брошены ядовитые слова о смерти, о казни, о расстрелах! Манифест объявлял смертную казнь в широчайших размерах... Все дремлющие в массовом человеке инстинкты зла и разнузданности, не переплавленные культурой, не облагороженные моральным подъёмом революции, изредка проявлявшиеся в фактах самосудов - были узаконены, выпущены наружу, выпущены сверху... Мы не заметили, что этими, вначале узкими, воротами к нам вернулся с своими чувствами и орудиями тот же самый старый мир... Так смертная казнь поселилась вновь среди нас».
При обсуждении воззвания Штейнберг заявил, что угроза расстрелами нарушает высокий «пафос воззвания». Ленин возразил:
- Наоборот! Именно в этом настоящий революционный пафОс (он иронически передвинул ударение) и заключается. Неужели же вы думаете, что мы выйдем победителями без жесточайшего революционного террора?
Штейнберг: «В конце концов я воскликнул раздражённо: «Зачем тогда нам вообще комиссариат юстиции? Давайте назовём его честно комиссариат социального истребления, и дело с концом!» Лицо Ленина внезапно просветлело, и он ответил: «Хорошо сказано... именно так и надо бы его назвать... но мы не можем сказать это прямо». «После издания манифеста о расстрелах первой жертвой в Петроградской ЧК стали два крупных авантюриста - муж и жена. С этого началась безумная полоса убийств, из которой революция больше не выходила. Власть надеялась на возможность организованного и рассудительного применения этой меры. Но толчок, данный в этом направлении, уже больше не зависел от намерений».
В своей книге Штейнберг на многих страницах подводит к главному выводу: «Там, где революция действительно доходит до такого рокового распутья, что только два есть выхода - либо террор, либо отступление, - там она должна для себя избрать последнее...»
Отступление! То есть, называя вещи своими именами, поражение. Вот именно к этому и привела бы советскую Россию победа «высоконравственных» левых эсеров в тот июльский день 1918 года. Поражение перед кайзеровскими войсками, которые вступили бы в Москву и Питер, поражение перед белыми. Кстати, стоит заметить, что своё восстание левые эсеры начали с убийства германского посла графа Мирбаха - такого рода бессудный расстрел не вызывал у них никакого неприятия...
Так что исторический выбор, который стоял в тот день, был, в общем-то, прост: готова ли революция сдаться, ради сохранения своего «нравственного лика» пойти на поражение? Большевики решили, что нет, не готова, и сумели силой оружия отстоять свой выбор. Левоэсеры же сами выбрали поражение и осуществили его - но, по счастью, поражение не всей революции, а только своё собственное. И, видимо, по своим понятиям, сохранили в непорочности и чистоте свой незапятнанный, безупречный «нравственный лик».
С чем их или их идейных наследников можно было бы и поздравить в годовщину этого события.
Вот только... где же они? :)
Любопытна также реакция на восстание со стороны правой буржуазной печати, ещё выходившей в те дни. Она со злорадством наблюдала, как две главные партии Октября перессорились между собой и принялись друг в друга палить из пушек. И даже потирала руки по поводу того, как круто большевики «вышибли» левоэсеров...
Некоторые правые издания просто издевались на проигравшими. Например, московская газета «Грубиян» помещала такую шутку:
«- Вы продаете рысака? А хорошо он бегает?
- Лучше любого левого эсера!»
Более развёрнуто позиция кадетских публицистов отражена в фельетоне Аркадия Аверченко в газете «Эра» за 11 июля. Вот его текст:
Мещане во дворянстве
«Хотите слышать откровение в грозе и буре? Вот оно: самая мещанская, самая глубоко-провинциальная партия - это партия большевиков.
Факты? Вот:
Ещё так недавно все мы ласково и умилённо любовались на тесную неразрывную дружбу большевиков с левыми эс-эрами:
Два голубя, как два родные брата жили,
Друг без друга она не ели и не пили...
Казалось - нет на свете такой сокрушительной силы, которая разъединила бы эти два спаянные восторженной любовью сердца.
Это была любовь Ромео и Джульеты.
Мужское начало - большевики - Ромео, женское начало, начало подчиняющееся - левые эс-эры - Джульета.
Но однажды случилась совсем тривиальная история: Ромео зашёл в спальню своей Джульеты и обнаружил там под кроватью белогвардейца.
Измена... Мало ли жён изменяют своим мужьям.
Вот тут-то и начинает делаться интересной психология мужа...
Один сорт мужей убивает изменницу и нарушителя святости очага, а потом стреляет себе в лоб.
Другой сорт - убивает только осквернителя очага, а изменницу прощает.
Третий сорт - вкладывает руки изменницы в руку осквернителя, а сам, обливаясь слезами, медленно удаляется, стремясь к гордому одиночеству...
А есть и четвёртый сорт мужей, к сожалению самый распространённый: поймав возлюбленного, такой муж долго и упорно колотит его по чему попало. Даёт пару затрещин неверной жене, выбрасывает её вещи на улицу, а потом идёт по знакомым и начинает честить неверную жену последними словами:
- Действительно! Надо было мне жениться на этой развратной дряни, давать ей моё честное имя!.. Послал мне Бог сокровище, нечего сказать: глупа, лжива и первому встречному готова на шею повеситься. У нее и родственники такие же, а брат едва ли не скупщик краденного!..
Все слушают с наружным сочувствием, а про себя думают:
- Голубчик! А где же ты раньше-то был? Чего ты раньше молчал?
- А я ей, знаете, доверял, деньги на её имя в банк положил, ключи от всех шкафов дал. Надо проверить, небось, разворовала всё.
Ну, по совести: разве большевики теперь не напоминают этого обманутого мужа: то левые эс-эры были для них, как самая любимая жена, а теперь советские публицисты честят изменницу самыми предпоследними словами:
- «Левые эс=эры, это партия политических мальчишек, партия безответственных политиканов и авантюристов».
Да ведь друзьями же были!
- «Левые эс-эры, - партия политических ничтожеств безо всяких корней и почвы в стране. И если они чем и держались, так это большевиками».
А хлеб-то - соль делили вместе?
А большевик Дзержинский прямо заявил:
- Левые эс-эры до начала сражения храбрились, но после первых же двух выстрелов с нашей стороны все побежали.
Муж с горькой улыбкой рассказывает о событиях в спальне:
- Любовничек-то после первой же плюхи сбежал, а она на колени и давай хныкать - никогда, мол, не буду - струсила, подлая, испугалась, голое ничтожество.
Дорогой мой! О ком вы так говорите? О родной жене вы так говорите, с которой делили горе и радость.
Аркадий Аверченко. 1913 год
Есть люди, которые, как будто, и умеют дружить и умеют быть верными друзьями.
Но пусть такой человек узнает, что друг ему изменяет, предал его - Боже, сколько ушатов мутной жижи прольётся на голову изменившего друга...
Однажды, когда я жил в провинции, квартирная хозяйка пригласила меня пить чай.
Разговорились.
- А кто живёт в этих двух комнатах?
- Мать с дочерью. Замечательные люди! Я их люблю, как своих... Благородные, деликатные - слова от них неприятного не услышишь.
- Ну, положим, - неосторожно возразил я, - вчера я сам слышал, как мать говорила дочери, что вы даёте им обеды на прогорклом масле.
Глаза хозяйки, толстой харьковской мещанки, блеснули зловеще и грозно:
- Она это сказала? Она это смела сказать?! Да где она видела хорошее масло, дрянь паршивая, спросите вы её. Сама-то с мужем за полком по ж*довским местечкам таскалась, а дочка... да, впрочем, дочку кавалеры иногда по кабакам возят - так не там ли она свои вкусы усовершенствовала. Ах, и что это за дряни теперь люди пошли!.. Она у меня то утюга клянчит, то чаю щепотку, то чёрта, то дьявола - ни в чём отказу, а теперь ей, извольте видеть, масло моё горькое! Давно она мне казалась подозрительной, эта зловонная семейка!!.
* * *
Не мне учить большевиков, но хотелось бы видеть у правящей партии больше достоинства и джентльменства, которое у настоящих людей проявляется только при тяжёлых условиях.
Изменила любимая? Ну, арестуй кого следует, разоружи, расстреляй даже, если твоё оскорблённое сердце крови жаждет... Но не кричи на всех перекрёстках, что партия эс-эров - партия наглых мальчишек, верхоглядов, политических лгунов и безответственных авантюристов, не имеющих корней в истории.
Не говори этого, ибо ты делил с ней девять месяцев политическое ложе.
Мещанство неприглядно в политике ещё больше, чем в частной жизни, и Ромео перестаёт быть Ромео, когда он кричит по адресу изменницы Джульеты:
- Эта лживая грязнуха со всяким солдатом способна мне изменить! И семья её вся такая, чтоб ей в тюрьме сгнить! А если есть тётка, то чтоб и тётке............»
Вот ещё заметки из либерального журнала «Новый сатирикон», связанные с восстанием левых эсеров:
