ЗЫ. О Джобсе буду горевать.
Вчера мне опять было видение (думаю, вы уже привыкли).
Если издалека: разбирала на фейсбуке запросы в друзья, нашла страничку Бангладешъ Оркестра. Прежде чем добавлять в друзья, опасливо заглянула на их сайт - вдруг там погано. Но попался трек с этого альбома
и стало мне видение.
Будто настал холодный ноябрь одиннадцатого года, самый конец его, и в мире сделалось серо и голо, пали двадцатичасовые сумерки, снег не лёг, и белыми в нашем городе остались только предвыборные листовки, гонимые ветром. И увидела я Китай-город и тёмные тени, что стекались к подвальчику, прежде бывшему заведением, а теперь заброшенному. Тени приоткрывали с виду ржавую, но беззвучную железную дверь, уплощались до полной невидимости и протискивались в неосвещённую прихожую. Ощупью шли они по коридору, пахнущему гнилой картошкой (умирающие здания всегда пахнут гнилой картошкой, даже если кажутся живыми. Так пахли «Известия» накануне закрытия, так на меня дохнул недавно «Детский мир»), спускались ещё на несколько ступеней, и за следующей дверью, наконец, выступали на тусклый жёлтый свет.
Тени оказывались примерно такими, как я, - средних лет молодёжью, тщательно высушенной и наряженной в небрежное. На некоторых шинели Лагерфельд и Ральф Лорен, другие предпочли работы интересных молодых дизайнеров или одежду с Портобелло, но все явно в тенденции весенних коллекций, зябко жмутся и стыдливо кутаются в прошлый сезон. Никто не спешит разматывать пёстрые шарфы, снимать пальтишки, под которыми футболки с линялыми надписями и афгани, благородно выгоревшие на солнце Гоа. Дизайнерское серебро леденит бледные пальцы, и руки сами тянутся к горячему боку закопченной кастрюли с глинтвейном.
- Как ты, бро? - спрашивает тридцатилетняя, умеренно пирсингованная девчонка у худого парня с тонкими усишками, - Ты окей?
- Неокей, блядь, неокей! - взрывается он, - Ни хуя бля не окей. Я больше не выдержу, я убью кого-нибудь, я, я…
- Головка от хуя. Возьми себя в руки, чуви, - говорит пожилой юноша с косичкой и закуривает, держа душистую индийскую папироску скрытно, в кулаке, по старой подпольной традиции. - Истеричка.
- Не гноби его, Ганс, - от стены отделяется бледная брюнетка, - мы все на пределе. Каждый из нас не хотел бы сейчас быть здесь. Когда ты последний раз зимовал в Москве? А ты, Кати?
- Что говорить, в прежние времена я уже месяц был бы на Бали. Смотрел бы сейчас, как солнце катится в океан, пил в ресторанчиках Нуса-Дуа…
- Ай, на Бали уже галимо, русских, как в Гоа. Я вот ездил на Маврикий, так там…
В углу тихо заплакала девочка в оранжевых дредах.
- Не травите душу. Мы должны быть там. Или в Лондоне. Или ещё где-нибудь. Сердце рвётся. И всё-таки мы здесь.
- Да! Хорошо хоть Джобс сжалился. Я спать не мог, когда представлял, как в Штатах начнут продавать пятёрку, а я, как лох последний, останусь со старой моделью. А пока те же яйца, и я ещё не лузер.
- А у меня паспорт кончааааается. В мааае.
- Не реви, меняй сейчас.
- Даааа, там визыыы. А потом, отдай им, они же не вернууут.
- Вернут, не бойся. Двери будут закрываться медленно. И потом, они же хотят, чтобы мы уехали. Но мы не уедем.
- Ага, - дредатая девочка вытерла покрасневший нос, - мы не уедем. Не дождутся! Мы пойдём голосовать.
- Вот мы и подошли к теме нашего собрания, - улыбнулся Ганс, - за кого голосовать будем, чуваки? В прошлый раз так и не решили.
- За олигарха? - предложила Кати, - помню, как он покорил весь Куршевель, когда пригнал туда полный самолёт блядей. С тех пор его уважаю.
- Дура, он же дутый. Нам нужна реальная фигура!
- А давайте за Ваньку по приколу, - оживился истеричный паренёк.
- Так, ты лучше молчи. Тащите сюда список партий, будем обсуждать детально. Но сначала…- он оглядел их порозовевшие лица. Сначала мы споём. Нашу.
И они запели, ровно так, как вы сейчас услышите. Ганс начал, бледная брюнетка подзвенела ему на джингл-стике, а пирсингованная Кати сбросила ботинки и прямо на грязном бетонном полу пустилась плясать в духе Мии Уоллес, насколько это было возможно.
Когда закончили, помолчали. Потом склонились над экраном айпэда и горячо заспорили.
И видение моё на этом месте прервалось.
А потом наступило завтра, я полистала ленту, оценила эскападу одного забавного журнальчика и поняла, что
а) близка к ясновиденью
б) но это не повод, чтобы не ходить в смертный бой (или хотя бы голосовать).
Хоть чучелком, хоть хипстером, а идти, разумеется, придётся.
Если издалека: разбирала на фейсбуке запросы в друзья, нашла страничку Бангладешъ Оркестра. Прежде чем добавлять в друзья, опасливо заглянула на их сайт - вдруг там погано. Но попался трек с этого альбома
и стало мне видение.
Будто настал холодный ноябрь одиннадцатого года, самый конец его, и в мире сделалось серо и голо, пали двадцатичасовые сумерки, снег не лёг, и белыми в нашем городе остались только предвыборные листовки, гонимые ветром. И увидела я Китай-город и тёмные тени, что стекались к подвальчику, прежде бывшему заведением, а теперь заброшенному. Тени приоткрывали с виду ржавую, но беззвучную железную дверь, уплощались до полной невидимости и протискивались в неосвещённую прихожую. Ощупью шли они по коридору, пахнущему гнилой картошкой (умирающие здания всегда пахнут гнилой картошкой, даже если кажутся живыми. Так пахли «Известия» накануне закрытия, так на меня дохнул недавно «Детский мир»), спускались ещё на несколько ступеней, и за следующей дверью, наконец, выступали на тусклый жёлтый свет.
Тени оказывались примерно такими, как я, - средних лет молодёжью, тщательно высушенной и наряженной в небрежное. На некоторых шинели Лагерфельд и Ральф Лорен, другие предпочли работы интересных молодых дизайнеров или одежду с Портобелло, но все явно в тенденции весенних коллекций, зябко жмутся и стыдливо кутаются в прошлый сезон. Никто не спешит разматывать пёстрые шарфы, снимать пальтишки, под которыми футболки с линялыми надписями и афгани, благородно выгоревшие на солнце Гоа. Дизайнерское серебро леденит бледные пальцы, и руки сами тянутся к горячему боку закопченной кастрюли с глинтвейном.
- Как ты, бро? - спрашивает тридцатилетняя, умеренно пирсингованная девчонка у худого парня с тонкими усишками, - Ты окей?
- Неокей, блядь, неокей! - взрывается он, - Ни хуя бля не окей. Я больше не выдержу, я убью кого-нибудь, я, я…
- Головка от хуя. Возьми себя в руки, чуви, - говорит пожилой юноша с косичкой и закуривает, держа душистую индийскую папироску скрытно, в кулаке, по старой подпольной традиции. - Истеричка.
- Не гноби его, Ганс, - от стены отделяется бледная брюнетка, - мы все на пределе. Каждый из нас не хотел бы сейчас быть здесь. Когда ты последний раз зимовал в Москве? А ты, Кати?
- Что говорить, в прежние времена я уже месяц был бы на Бали. Смотрел бы сейчас, как солнце катится в океан, пил в ресторанчиках Нуса-Дуа…
- Ай, на Бали уже галимо, русских, как в Гоа. Я вот ездил на Маврикий, так там…
В углу тихо заплакала девочка в оранжевых дредах.
- Не травите душу. Мы должны быть там. Или в Лондоне. Или ещё где-нибудь. Сердце рвётся. И всё-таки мы здесь.
- Да! Хорошо хоть Джобс сжалился. Я спать не мог, когда представлял, как в Штатах начнут продавать пятёрку, а я, как лох последний, останусь со старой моделью. А пока те же яйца, и я ещё не лузер.
- А у меня паспорт кончааааается. В мааае.
- Не реви, меняй сейчас.
- Даааа, там визыыы. А потом, отдай им, они же не вернууут.
- Вернут, не бойся. Двери будут закрываться медленно. И потом, они же хотят, чтобы мы уехали. Но мы не уедем.
- Ага, - дредатая девочка вытерла покрасневший нос, - мы не уедем. Не дождутся! Мы пойдём голосовать.
- Вот мы и подошли к теме нашего собрания, - улыбнулся Ганс, - за кого голосовать будем, чуваки? В прошлый раз так и не решили.
- За олигарха? - предложила Кати, - помню, как он покорил весь Куршевель, когда пригнал туда полный самолёт блядей. С тех пор его уважаю.
- Дура, он же дутый. Нам нужна реальная фигура!
- А давайте за Ваньку по приколу, - оживился истеричный паренёк.
- Так, ты лучше молчи. Тащите сюда список партий, будем обсуждать детально. Но сначала…- он оглядел их порозовевшие лица. Сначала мы споём. Нашу.
И они запели, ровно так, как вы сейчас услышите. Ганс начал, бледная брюнетка подзвенела ему на джингл-стике, а пирсингованная Кати сбросила ботинки и прямо на грязном бетонном полу пустилась плясать в духе Мии Уоллес, насколько это было возможно.
Когда закончили, помолчали. Потом склонились над экраном айпэда и горячо заспорили.
И видение моё на этом месте прервалось.
А потом наступило завтра, я полистала ленту, оценила эскападу одного забавного журнальчика и поняла, что
а) близка к ясновиденью
б) но это не повод, чтобы не ходить в смертный бой (или хотя бы голосовать).
Хоть чучелком, хоть хипстером, а идти, разумеется, придётся.