Aug 13, 2011 00:15
Давно не получается медленно заснуть, как это принято у приличных людей, а только измотаться до вертолётов и мгновенно провалиться в яму. Но недавно притащила из АСТ семь кило «Книги Обманов», и было это утомительно, но иначе, не до глухого обморока, а обычной физической усталостью, помноженной на жаркий вечер и чашечку montenegrin black. Не было никакой возможности сопротивляться, поэтому я легла поперёк кровати и стала ждать, что же со мной сделается.
Сделалось вот что: тело отделилось и немного сместилось относительно меня. Обычно рассказывают о какой-то субстанции, которая и есть «я», отделяющейся от тела по всяким торжественным поводам, вроде клинической смерти или некоторых приятных веществ. А тут «я» осталось лежать смирно, а тело как-то по-кошачьи завозилось, выходя из моих границ, повертелось, потопталось и сладко захихикало. Я молчала, голос мой не звучал, но тело очевидно смеялось самым горьковским образом. И так, в радости, оно снова совпало со мной и мы заснули.
И вот что: я засыпала Офелией, только не классической, в белой ночнушке, а той дымчатой Офелией в пепельно-розовом цветочном платье, которая пробуждается в каждой женщине, когда кто-нибудь на ней не женится. На мне, кажется, постоянно не женится вся моя жизнь, поэтому у меня и платье, и замшевые башмачки, и серый бархатный плащ с капюшоном, чтобы скрываться, растворяясь в летних московских сумерках. Я прячу в нём себя в розовом платье, будто стеклянного поросёнка в старой вате - бережно и насмешливо. Потому что нельзя не смеяться над взрослой женщиной, которая тащит семь кило обманов - и вдруг Офелия. Но я вышиваю теперь не грубыми, математически выверенными крестами, но нежным стебельчатым стежком, всё время возвращаясь назад иголкой; ничего не пишу, говорю загадками, пою бессмысленное; слаба; и точно как прототип Офелии с тяжёлыми вёдрами - упала в реку со своими книгами.
И в тот раз я засыпала ею, но проснулась кем-то другим, той, чьё тело однажды смеялось. Внутри у неё молчание, в голове, в сердце, везде стало тихо, а в изголовье подсыхает букет мяты и полыни, и оттого сны её теперь горькие, но не страшные.