Министерство правды в действии

[marjalutra]

    Ведь мы буквально ничего уже не знаем о революции и дореволюционной жизни. Документы все до одного уничтожены или подделаны, все книги исправлены, картины переписаны, статуи, улицы и здания переименованы, все даты изменены. И этот процесс не прерывается ни на один день, ни на минуту. ...Я знаю, конечно, что прошлое подделывают, но ничем не смог бы это доказать – даже когда сам совершил подделку. Как только она совершена, свидетельства исчезают. [Оруэлл. 1984.]

Нельзя выбрасывать бумажные книги. Хотя очень хочется. Они отнимают у меня жизненное пространство: разбрелись по квартире, устроились на двух стеллажах, на шкафу, на тумбах, на письменном столе, в ящике тахты, в кладовке, в кухне, в санузле и, когда никто не смотрит, размножаются делением. Ну на что эта груда макулатуры – пыль собирать? Ведь есть компьютер с интернетом! Без малого три гигабайта одной только беллетристики не занимают места вообще. Равно как и папки «Биология», «Психология», «Язык Текст Знак» и прочие. Понадобилось что-то ещё – нашла в Сети нужный файл и прочла, делов-то...
     И вот мне понадобилась цитата. Я помню и её самоё, и в каком она источнике, и в какой главе источника, и в каком конкретном диалоге со случайным собеседником Иван Жилин сказал те слова. Осталось открыть и скопировать: цитировать следует дословно.
    Открыла. А там этих слов нет.
    Я скачала «Хищные вещи века» с другого российского сайта. И ещё с одного. То же самое. Читанный когда-то вариант нашёлся лишь на сайте Киевской городской библиотеки. Долго ли он там продержится? Файл, в отличие от бумажного текста, в любой момент можно изменить.
    Вот как было.

– Он не удерет. Он получит то, что заслужил. Революционный народ раздерет его в клочья! И вот тогда мы начнем работать. Мы вернем территории, отторгнутые у нас сытыми соседями, мы выполним всю программу, о которой вопит лживый Бадшах, чтобы обмануть народ... Я им покажу забастовки! Они у меня побастуют... Никаких забастовок! Всех под ружье и вперед! И победим. И вот тогда...
    Он закрыл глаза, сладко застонал и повел головой.
     – Тогда вы будете сытыми, будете купаться в роскоши и спать до полудня?
    Он усмехнулся.
     – Я это заслужил. Народ это заслужил. Никто не посмеет попрекнуть нас. Мы будем есть и пить, сколько пожелаем, мы будем жить в настоящих домах, мы скажем народу: теперь вы свободны, развлекайтесь!
     – И ни о чем не думайте, – добавил я. – А вам не кажется, что это все может выйти вам боком?
     – Бросьте! – сказал он. – Это демагогия. Вы демагог. И догматик. У нас тоже есть всякие догматики, вроде вас. Человек, мол, потеряет смысл жизни. Нет, отвечаем мы, человек ничего не потеряет. Человек найдет, а не потеряет. Надо чувствовать народ, надо самому быть из народа, народ не любит умников! Ради чего же я, черт побери, даю себя жрать древесным пиявкам и сам жру червей? – Он вдруг довольно добродушно ухмыльнулся. – Вы, наверное, на меня обиделись немного. Я тут обозвал вас сытыми и еще как-то... Не надо, не обижайтесь. Изобилие плохо, когда его нет у тебя и оно есть у соседа. А достигнутое изобилие – это отличная штука! За него стоит подраться. Все за него дрались. Его нужно добывать с оружием в руках, а не обменивать на свободу и демократию.
     – Значит, все-таки ваша конечная цель – изобилие? Только изобилие?
     – Ясно!.. Конечная цель всегда изобилие. Учтите только, что мы разборчивы в средствах...
     – Это я уже учел... А человек?
     – Что человек?
    Впрочем, я понимал, что спорить бесполезно.
     – Вы никогда здесь не были раньше? – спросил я.
     – А что?
     – Поинтересуйтесь, – сказал я. – Этот город дает отличные предметные уроки изобилия.
    Он пожал плечами.
     – Пока мне здесь нравится. – Он снова отодвинул пустую тарелку и придвинул полную. – Закуски какие-то незнакомые... Все вкусно и дешево... Этому можно позавидовать. – Он проглотил несколько ложек салата и проворчал: – мы знаем, что все великие революционеры дрались за изобилие. У нас нет времени самим теоретизировать, но в этом и нет необходимости. Теорий достаточно и без нас. И потом изобилие нам никак не грозит. Оно нам еще долго не будет грозить. Есть задачи гораздо более насущные.
     – Повесить Бадшаха, – сказал я.
     – Да, для начала. А потом нам придется истребить догматиков. Я чувствую это уже сейчас. Потом осуществление наших законных притязаний. Потом еще что-нибудь объявится. А уж потом-потом-потом наступит изобилие. Я оптимист, но я не верю, что доживу до него. И вы не беспокойтесь, справимся как-нибудь. Если с голодом справимся, то с изобилием и подавно... Догматики болтают: изобилие, мол, не цель, а средство. Мы отвечаем на это так: всякое средство было когда-то целью. Сегодня изобилие – цель. И только завтра оно, может быть, станет средством.
    Я встал.
     – Завтра может оказаться поздно, – сказал я. – И напрасно вы ссылаетесь на великих революционеров. Они бы не приняли ваш лозунг: теперь вы свободны, развлекайтесь. Они говорили иначе: теперь вы свободны, работайте. Они ведь никогда не дрались за изобилие для брюха, их интересовало изобилие для души и головы...
    Рука его опять дернулась к кобуре, и опять он спохватился.
     – Марксист! – сказал он с удивлением. – Впрочем, вы же приезжий. У нас марксистов почти нет, мы их сажаем...
    Я сдержался.
    Проходя мимо витрины, я еще раз взглянул на него. Он сидел спиной к улице и снова ел, растопырив локти.

А вот как стало.

– Он не успеет. Он получит то, что заслужил. Революционный народ раздерет его в клочья! И вот тогда мы начнем работать. Мы построим у себя химические заводы и завалим страну едой и одеждой. Мы вернем территории, отторгнутые у нас сытыми соседями, мы выполним всю программу, о которой вопит сейчас лживый Бадшах, чтобы обмануть народ... И вот тогда, только тогда, мы разоружимся. Нам уже не нужна будет ваша помощь. Понимаете? Мы разоружимся не потому, что вы поставили нам такие условия, а потому, что нам уже не нужно будет оружие. И вот тогда... – Он закрыл глаза, сладко застонал и повел головой.
     – Тогда вы станете сытыми, будете купаться в роскоши и спать до полудня?
    Он усмехнулся.
     – Я это заслужил. Народ это заслужил. Никто не посмеет попрекнуть нас. Мы будем есть и пить, сколько пожелаем, мы будем жить в настоящих домах, мы скажем народу: теперь вы свободны, отдыхайте и развлекайтесь!
     – И ни о чем не думайте, – добавил я. – А вам не кажется, что это все может выйти вам боком?
     – Бросьте! – сказал он благодушно. – Это демагогия. Вы демагог. И догматик. У нас тоже есть такие догматики, вроде вас: бойтесь сытости! Человек, мол, потеряет смысл жизни. Нет, отвечаем мы, человек ничего не потеряет. Человек найдет, а не потеряет. Надо чувствовать народ, надо самому быть из народа, народ не любит умников! Ради чего же мы, черт побери, даем себя жрать древесным пиявкам и сами жрем червей? – Он вдруг вполне добродушно ухмыльнулся. – Вы, наверное, на меня обиделись немного. Я тут обозвал вас сытыми и еще как-то... Не надо, не обижайтесь. Изобилие плохо, когда его у тебя нет, а у соседа оно есть. А завоеванное изобилие – это отличная штука! За него стоит подраться. Все за него дрались. Его нужно добывать с оружием в руках, а не обменивать на свободу и демократию.
     – Значит, все-таки ваша конечная цель – изобилие?
     – Безусловно!.. Конечная цель всегда изобилие. Учтите только, что мы разборчивы в средствах...
     – Это я уже учел... Значит, изобилие. А человек?
     – Что – человек?
    Впрочем, я понимал, что спорить бесполезно.
     – Вы никогда здесь не были раньше? – спросил я.
     – А что?
     – Поинтересуйтесь, – сказал я. – Этот город дает отличные предметные уроки изобилия.
    Он пожал плечами.
     – Пока мне здесь нравится. – Он снова отодвинул пустую тарелку и придвинул полную. – Закуски какие-то незнакомые... Все вкусно и дешево... Этому можно позавидовать. – Он проглотил несколько ложек салата и проворчал: – Мы знаем, что все великие революционеры дрались за изобилие. У нас нет времени самим теоретизировать, но в этом и нет необходимости. Теорий достаточно и без нас. И потом изобилие нам никак не грозит. Оно нам еще долго не будет грозить. Есть задачи гораздо более насущные.
     – Повесить Бадшаха, – сказал я.
     – Да, для начала. А потом нам придется истребить догматиков. Я чувствую это уже сейчас. Потом осуществление наших законных притязаний. Потом еще что-нибудь объявится. А уж потом-потом-потом наступит изобилие. Я оптимист, но я не верю, что доживу до него. Так что вы не беспокойтесь, справимся как-нибудь. Если с голодом справимся, то с изобилием и подавно... Догматики болтают: изобилие, мол, не цель, а средство. Мы отвечаем на это так: всякое средство было когда-то целью. Сегодня изобилие – цель. И только завтра оно, может быть, станет средством.
    Я встал.
     – Завтра может оказаться поздно, – сказал я.
    Он смотрел на меня как на слабоумного. Я ушел.
    Проходя мимо витрины, я еще раз взглянул на него. Он сидел спиной к улице и снова ел, растопырив локти.

Скорее всего, «марксиста» убрали сами Стругацкие. Они и прежде подчищали историю своего духа. Так, когда Советский Союз поссорился с Китаем, перелепили одного из героев: был Лю Гуань-чен – стал Рю Васэда.
    Шли в ногу со временем? Осознавали и исправляли свои заблуждения?
    Ну да, ну да...

Маркс был гением, успевшим написать лишь вступление к своей теории – изложение терминологии. Может быть, гением первого класса по классификации Лема:

Если он не будет замечен и выслушан первым или вторым поколением, то потом это окажется совершенно невозможно. Тем временем поток человеческого труда и мысли уже успеет проложить себе русло, пойдет в ином направлении, и разрыв между ним и одинокой изобретательностью гения будет возрастать с каждым столетием. ...Человечество проглядело не только еще одну необычную личность с ее духовным багажом – вместе с нею оно проглядело иную собственную историю, и тут ничего не поделаешь. Гении первого класса – это пути, оставшиеся в стороне... невостребованные выигрыши в лотерее редчайших удач, неистраченные сокровища, в конце концов обратившиеся в прах, в ничто, в пустоту упущенных шансов.

Маркса уже при жизни не понимали настолько, что однажды он во всеуслышание заявил: «Меня увольте, я не марксист».
    А может быть, всё дело в том, что человечество всякий раз, берясь за реализацию очередной прекрасной идеи, искажает её до полного наоборот и воплощает первым делом в оружие. Оружием у человечества становится всё – от мясокрутки до государства.

Нет ничего легче и проще, чем превратить идею в догму, а автора идеи – в идола и, создав очередного монстра, кровью его жертв мазать идолу губы. И всё-таки отождествлять государственную машину, которую развалили в восьмидесятых, – эту архаичную, как Шумер, выстроенную на илистом фундаменте мифа и ритуала структуру с её государственной собственностью, государственными рабами и священным царём, – с социализмом или, тем более, коммунизмом так же наивно, как приписывать Иисусу авторство «Malleus maleficarum».
    Почему сегодня этого почти никто не понимает?

А коммунизм остался абрисом самого свободного и светлого общества, и марксизм указывал возможные пути его достижения.
    Человечество свернуло на другой путь. Поймёт ли оно когда-нибудь, что этот путь – не единственно возможный? И путей, более и менее вероятных, много – бесконечный веер вариантов, расходящийся из каждой точки бытия? И пророки, видевшие другие варианты, не виноваты в том, что простецы, послушав их речи о тысячелетних далях, в нетерпении сердца принялись обустраивать будущий город-сад по своему разумению – сносить дома, жить в бараках, сажать вверх корнями финиковые пальмы на болоте и яблони в песках, назавтра обдирать листья и возмущаться, что они не похожи на обещанные плоды?

И нет ничего легче, проще и удобнее, чем вычеркнуть речи провидцев из памяти, выстроить стену вдоль колеи и поверить, что за стеной ничего не существует, а пророки были мерзкими обманщиками... А мы им поверили? Стыдно. Нет, лучше пусть их вообще никогда не было.
    Министерство правды работает с идеальной эффективностью: народ сам, добровольно и вдохновенно, переписывает историю.