В Венецию с русскими поэтами. Часть 2. "Большой канал с косой ухмылкой…"
Тех, кто приплывает в Венецию по водам лагуны, как это сделали мы в первый день нашего путешествия, город торжественно встречает, обратившись к гостям своим парадным фасадом. Прибытие с терраферма - твердой земли, "материка" - менее эффектно, но более интимно. Путешественник не сливается с толпой, а остается один на один с Венецией. У вокзала Санта Лючия, на причале Ферровиа дельи Скальци он садится на водный трамвай вапоретто, а то и в годнолу, и начинает плавание по " главной улице" Венеции Canale Grande, Большому Каналу, любуясь двоящимися в воде дворцами, мостами, церквами и предвкушая новую встречу с площадью Сан Марко, Палаццо Дожей и крылатым львом.
Лишь здесь душой могу согреться я,
Здесь пристань жизни кочевой:
Приветствую тебя, Венеция,
Опять я твой, надолго твой!
Забыть услады края жаркого
Душе признательной легко ль?
Но ты, о колокольня Маркова,
Залечишь скоро злую боль!
Пройдут, как тени, дни страдания,
Взлетит, как сокол, новый день!
Целую вас, родные здания,
Простор лагун, каналов тень.
Михаил Кузмин, 1910
Церковь Сан Симеон Пикколо напротив вокзала Санта Лючия и причала Ферровиа дельи Скальци
Восемь лет в Венеции я не был...
Всякий раз, когда вокзал минуешь
И на пристань выйдешь, удивляет
Тишина Венеции, пьянеешь
От морского воздуха каналов.
Эти лодки, барки, маслянистый
Блеск воды, огнями озаренной,
А за нею низкий ряд фасадов
Как бы из слоновой грязной кости,
А над ними синий южный вечер,
Мокрый и ненастный, но налитый
Синевою мягкою, лиловой, -
Радостно все это было видеть!
Иван Бунин,1913
Истерично забилось паровозово сердце
Приближалась Венеция. Воскресал Веронэз.
К легендарному городу в легендарных инерциях
Лихорадочно ринулся вдохновенный экспресс.
Перепутались в памяти Тинторетты с Лоренцами,
Закружились под музыку кружевные дворцы.
Все обычные кажутся вдохновенными Денцами,
А душа так и мечется в голубые концы.
Гондольеры с гондолами... мандольеры с мандолами...
Базилики с пьяцеттами... Монументы... мосты...
Все звенит канцонеттами, все поет баркаролами,
Все полно изумляющей голубой красоты.
Палаццо Ка' Пезаро, вторая половина 17 в.
Хорошо после бешеных утомительных Лондонов
Приласкаться к Венеции, заглядеться в простор!
Сколько слышится музыки, когда плещется «гондола»!
Сколько прелести в шелесте шаловливых синьор!
Почему-то все веселы, почему-то все молоды,
Почему-то все ласковы, ничего не тая,
Все синьоры изморфлены, все сердца их исколоты,
Все мошенники - милые, все мальчишки - друзья!
Побывал в академии утонченной поэции,
Зафиксировал кодаком разновидность красот;
Под Риальто красавицу целовал для коллекции
И прощался с Венецией с кампанильских высот.
Истерично забилось паровозово сердце...
Изменил я Венеции. Оскорблен Веронэз.
И с мечтами о будущем в голубую Флоренцию
Уносил меня пламенно вдохновенный экспресс...
Вадим Баян, 1920
Луиджи Денца - итальянский композитор.
Пешерия - рыбный рынок с 600-летней историей
Ну вот, мы и дома -
В Венеции нашей сырой,
От римского солнца
Ныряем в душевный покой.
Не там, где оркестры
Да фрески в толпе голубей,
А в темных и тесных
Проулках, где ветер грубей.
У Рыбного Рынка,
Где серый гранит в чешуях,
Мелькнет серебринка
В ленивых волнах - не волнах...
У столбиков пёстрых,
Где зыбью - то вверх, то вниз -
Гондолы, как сестры,
Посплетничать собрались.
Василий Бетаки
Красивейший из дворцов Венеции Ка' д'Оро (1430-е гг.), палаццо Пезаро и палаццо Морозини-Сагредо
Мавританский стиль хорош в Европе,
Где-нибудь в Венеции сырой,
Эти дуги, круглые надбровья,
Розоватый камень кружевной.
Вплоть до кресла гнутого и стула:
В тесной спинке дырочка сквозит,
Словно вдруг из Африки подуло,
Намело весь этот реквизит.
Весь декор прищурено-стрелковый,
Весь гаремно-сводчатый уют,
Сердцевидный и трёхлепестковый,
Будто пики с трефами сдают.
Александр Кушнер
Палаццо Морозини-Сагредо, конец 14 века, и пристань Ка' д'Оро
Знаешь, лучшая в мире дорога
Это, может быть, скользкая та,
Что к чертогу ведёт от чертога,
Под которыми плещет вода
И торчат деревянные сваи,
И на привязи, чёрные в ряд
Катафалкоподобные стаи
Так нарядно и праздно стоят.
Мы по ней, златокудрой, проплыли
Мимо скалоподобных руин,
В мавританском построенных стиле,
Но с подсказкою Альп, Апеннин,
И казалось, что эти ступени,
Бархатистый зелёный подбой
Нам мурановский сумрачный гений
Афродитой назвал гробовой.
Александр Кушнер
Фондако деи Тедески (13 - начало 16 вв., слева), мост Риальто (конец 16 в.),
палаццо деи Камерленги (1520-е гг., на переднем плане).
День. Невесомая масса взятой в квадрат лазури,
оставляя весь мир - всю синеву! - в тылу,
припадает к стеклу всей грудью, как к амбразуре,
и сдается стеклу.
Кучерявая свора тщится настигнуть вора
в разгоревшейся шапке, норд-ост суля.
Город выглядит как толчея фарфора
и битого хрусталя.
Шлюпки, моторные лодки, баркасы, барки,
как непарная обувь с ноги Творца,
ревностно топчут шпили, пилястры, арки,
выраженье лица.
Все помножено на два, кроме судьбы и кроме
самоей Н2О. Но, как всякое в мире "за",
в меньшинстве оставляет ее и кровли
праздная бирюза.
Иосиф Бродский, 1982
Мост Риальто
И снова приснится мне город крылатого льва,
и я затеряюсь в его мавританских узорах.
Аквариум сна вдруг бредовые вспенят слова:
«Смотри, он не съеден, с ума не сошел и не взорван...»
Плывет он, качаясь, оглохший от тысячи ног,
по синей волне, по зацветшей воде, что досадно.
Он к вам, кто измыслить успел по нему некролог,
течет, улыбаясь веселым барочным фасадом.
Над главным каналом по стертым ступеням иду,
зрачок ненасытно хватает сюжет маловажный:
синклит азиатов, что пчелы в эдемском саду,
гудит деликатно над картой Венеции влажной.
Влад Васюхин, 1999
Проплываем под мостом Риальто и делаем остановку.
Нет ничего прекрасней и привольней,
Чем навсегда с возлюбленной расстаться
И выйти из вокзала одному.
По-новому тогда перед тобою
Дворцы венецианские предстанут.
Помедли на ступенях, а потом
Сядь в гОндолу. К Риальто подплывая,
Вдохни свободно запах рыбы, масла
Прогорклого и овощей лежалых
И вспомни без раскаянья, что поезд
Уж Мэстре, вероятно, миновал.
Потом зайди в лавчонку banco lotto,
Поставь на семь, четырнадцать и сорок,
Пройдись по Мерчерии, пообедай
С бутылкою "Вальполичелла". В девять
Переоденься, и явись на Пьяцце,
И под финал волшебной увертюры
"Тангейзера" - подумай: "Уж теперь
Она проехала Понтеббу". Как привольно!
На сердце и свежо и горьковато.
Владислав Ходасевич, 1925-1926
Магазинчики на мосту Риальто
Продаются лукавые маски.
А листвы в этом городе мало.
Сыплет ветер аккорды неясной
Мандолины с Большого Канала.
Лёгкий вечер. Тонкие струны.
Холодней дыханье асфальта.
Крики чаек слышны от лагуны.
Толчея на базарном Риальто.
Расшумелись в каменной раме
Волны, взбитые катерами.
Не хочу их пенного гула -
Наугад сверну в переулок,
В ту стеснённую стенами высь,
Где двум лодочкам не разойтись.
В тёмных лавочках прячутся сказки,
Только этих сказок концы -
В воду… И никакой огласки…
Продаются лукавые маски,
И лукаво молчат продавцы.
Василий Бетаки
Вид на Большой Канал с моста Риальто
Я был разбужен спозаранку
Щелчком оконного стекла.
Размокшей каменной баранкой
В воде Венеция плыла.
Всё было тихо, и, однако,
Во сне я слышал крик, и он
Подобьем смолкнувшего знака
Ещё тревожил небосклон.
Он вис трезубцем Скорпиона
Над гладью стихших мандолин
И женщиною оскорблённой,
Быть может, издан был вдали.
Теперь он стих и чёрной вилкой
Торчал по черенок во мгле.
Большой канал с косой ухмылкой
Оглядывался, как беглец.
Туда, голодные, противясь,
Шли волны, шлёндая с тоски,
И гóндолы рубили привязь,
Точа о пристань тесаки.
Вдали за лодочной стоянкой
В остатках сна рождалась явь.
Венеция венециянкой
Бросалась с набережных вплавь.
Борис Пастернак, 1913, переработано в 1928.
Венеция - это вода и стекло,
Изгиб голубых изолиний,
И время, которое не утекло,
Поскольку осталось в заливе,
У скал Сен-Микеле, близ мраморных плит
Великих убийц и убитых,
Где надписи русские вечность хранит
Среди ландгобардского быта,
Которые раз затесавшись сюда,
Не могут с лагуной расстаться.
Венеция - это стекло и вода,
Сплетённые в медленном танце,
На люстре, в палаццо, над круглым столом
Последней из патрицианок,
Что стала сама веницейским стеклом,
Сойдя с полотна Тициана.
В нечаянный этот вступив карнавал,
Над узким ущельем канала,
Ты всех позабудешь, кого волновал,
И все, что тебя волновало.
И радостно думать, что гибель близка,
Под небом пунцовой окраски,
Где тускло мерцает свинцовый оскал
Печальной ромбической маски.
Александр Городницкий,1999
Виды с моста Риальто
Иосифу Бродскому
Темно, и розных вод смешались имена.
Окраиной басов исторгнут всплеск короткий
То розу шлет тебе, Венеция моя,
в Куоккале моей рояль высокородный.
Насупился - дал знать, что он здесь ни при чем.
Затылка моего соведатель настойчив.
Его: «Не лги!» - стоит, как Ангел за плечом,
с оскомою в чертах. Я - хаос, он - настройщик.
Канала вид... - Не лги!- в окне не водворен
и выдворен помин о виденном когда-то.
Есть под окном моим невзрачный водоем,
застой бесславных влаг. Есть, признаюсь, канава.
Правдивый за плечом, мой Ангел, такова
протечка труб - струи источие реально.
И розу я беру с роялева крыла.
Рояль, твое крыло в родстве с мостом Риальто.
Не так? Но роза - вот, и с твоего крыла
(застенчиво рука его изгиб ласкала).
Не лжет моя строка, но все ж не такова,
чтоб точно обвести уклончивость лекала.
В исходе час восьмой. Возрождено окно.
И темнота окна - не вырожденье света.
Цвет - не скажу какой, не знаю. Знаю, кто
содеял этот цвет, что вижу,- Тинторетто.
Мы дожили, рояль, мы - дожи, наш дворец
расписан той рукой, что не приемлет розы.
И с нами Марк Святой, и золотой отверст
зев льва на синеве, мы вместе, все не взрослы.
- Не лги!- Но мой зубок изгрыз другой букварь.
Мне ведом звук черней диеза и бемоля.
Не лгу - за что запрет и каркает бекар?
Усладу обрету вдали тебя, близ моря.
Труп розы возлежит на гущине воды,
которую зову как знаю, как умею.
Лев сник и спит. Вот так я коротаю дни
в Куоккале моей, с Венецией моею.
Обосенел простор. Снег в ноябре пришел
и устоял. Луна была зрачком искома
и найдена. Но что с ревнивцем за плечом?
Неужто и на час нельзя уйти из дома?
Чем занят ум? Ничем. Он пуст, как небосклон.
- Не лги!- и впрямь я лгун, не слыть же недолыгой.
Не верь, рояль, что я съезжаю на поклон
к Венеции - твоей сопернице великой.
Белла Ахмадулина,1988
Все равно о чем писать придется:
Например, Венеция, в которой
Я ни разу не бывал. - Как блещет солнце
Над водою и гондол носатых сворой!
Это Гварди, это Гварди, это Гварди:
Все в плащах, как птицы, кавалеры,
На шарнирах в кукольном азарте
Кланяются - синий, красный, серый.
Это дамы - облачком белила.
Затрепещет бронзовая птичка!
Нино Рота… Боже, соблазнила
Музычка твоя, твоя певичка!
И кресты Сан-Марко, как игрушки,
Как снежинки вафельной салфетки,
Золотые блики, блестки, стружки,
Лев крылатый, свет в ажурной клетке…
Алексей Машевский
Венеция похожа на Венецию,
и только на Венецию она
похожа. И не спутаешь, как специю
одну с другой, так и она одна.
Кто может повторить ее сверкание
и гаснущую жизнь? К тому же с ней -
повторов не имевшее свыкание
небес и волн, туманов и камней...
Влад Васюхин, 1999
Мост Риальто
Колоколов средневековый
Певучий зов, печаль времен,
И счастье жизни вечно новой,
И о былом счастливый сон.
И чья-то кротость, всепрощенье
И утешенье: все пройдет!
И золотые отраженья
Дворцов в лазурном глянце вод.
И дымка млечного опала,
И солнце, смешанное с ним,
И встречный взор, и опахало,
И ожерелье из коралла
Под катафалком водяным.
Максимилиан Волошин, 1922
...Мятая точно деньги,
волна облизывает ступеньки
дворца своей голубой купюрой,
получая в качестве сдачи бурый
кирпич, подверженный дерматиту,
и ненадежную кариатиду,
водрузившую орган речи
с его сигаретой себе на плечи
и погруженную в лицезренье птичьей,
освободившейся от приличий,
вывернутой наизнанку спальни,
выглядящей то как слепок с пальмы,
то - обезумевшей римской
цифрой, то - рукописной строчкой с рифмой.
Иосиф Бродский, 1995
Пестрая, но неяркая -
Даже в сказке Сан Марко.
Дымка голубоватая,
Розовые палаты.
Незабвенное, нищее
Вычурное кладбище.
Море - бледно-зеленое
До вечернего звона.
Золотисто-волшебное
Меркнет медленно небо.
Меркнем и мы, кончаемся,
В люльке-гробу качаясь.
И, откинувшись на спину,
Мы вспоминаем наспех:
Льва и коней, мозаики,
Музыку и музеи.
Юрий Иваск, 1961
По каналам
Бледно-алым
Я движением усталым
Направляю лодку в море
К лиловатым островам…
Замок Дожей
Непохожий
На дворцы, что знал прохожий,
Промелькнул подобный тонким
И воздушным кружевам.
Желто-синий
Город линий -
Храм Джиовани Беллини,
Храм великого Беллини
Серебристого творца.
По каналам
Бледно-алым
Я с желанием усталым,
Наслаждаясь ровным бегом,
Плыл и плыл бы без конца.
Оскар Лещинский, 1914
Только и может мечтою быть,
Чтобы, доставшись, игрушкой стать…
Сон: по Большому каналу плыть,
Плыть бесконечно - и не устать.
Где и колонны качают-ся
В такт невысокой, ручной волне,
Где небеса не кончают-ся,
Как и цветы на стене.
Ты - и утопленница давно
И повелительница морей.
Гондолы веслами щупают дно
От дверей до дверей.
Так я все это и представлял,
Даже чуть разочарован был:
Ветер на Пьяцце, влажен и вял,
Голубей теребил.
Впрочем, конечно, когда б тебе
Я посвятил бы дней пять иль шесть!..
Смысл в любопытствующей ходьбе
Есть.
Или же лучше оставим так:
Хрестоматийней, чем ад и рай,
Словно сусальной мечты маяк,
Издалека сияй!
Алексей Машевский
Как будто кот за мышкой алой
Бросается из темноты,
Над тихою водой канала
Подскакивают вверх мосты.
Их выгибы бросают тени
Горбатой каменной резьбы
На затонувшие ступени
И на причальные мосты.
Кормою лодки вдоль балкона
Проскальзывает гондольер
И пропадает, озаренный,
Под аркой, как во тьме пещер.
Кому назначено свиданье?
Но утаит их имена
Аккорда звук под аркой зданья,
И отзвук волн, и тишина.
Ондра Лысогорский,
перевод с ляшского языка Бориса Пастернака
Мост Академии. Вдали - церковь Санта Мария делла Салюте
Так меркнут люстры в опере; так на убыль
к ночи идут в объеме медузами купола.
Так сужается улица, вьющаяся как угорь,
и площадь - как камбала.
Так подбирает гребни, выпавшие из женских
взбитых причесок, для дочерей Нерей,
оставляя нетронутым желтый бесплатный жемчуг
уличных фонарей.
Иосиф Бродский, 1982
Церковь Санта Мария делла Салюте
Подплываем к Пьяцетте
Небо бирюзовое над лагуной.
Многовесельной галерой - арфой многострунной,
Кистеперой рыбой золотой -
Завороженный, прохожий люд толпится…
Это мне Венеция все снится:
Отблеск, блик на башенке крутой.
Бреют воздух бритвочкой гондолы,
В дворике висит слепой фонарь.
Дай накину плащик твой лиловый,
Кавалер мой, сударь, государь!
Далеко до Рима и до папы.
Мавританский, варварский почти
Город. Лев протягивает лапы,
Крылья расправляет - ну, лети -
Бабочкой, глазастым махаоном!
Этих стекол ярких и зеркал -
По соборам, окнам, по балконам,
По каналам - сколько насчитал?
Так, что даже не пошевелиться,
Осторожней трогай - не разбей!
Спи, морская, хрупкая столица,
В известковой ракушке своей.
Алексей Машевский
И снова Сан Марко и Палаццо Дожей...
Морское марево,
Золотое зарево,
Крась жарко
Узор глыб!
Святой Марко,
Святой Марко
Пошли рыб!
Михаил Кузмин, 1919
Тонущий город, где твердый разум
внезапно становится мокрым глазом,
где сфинксов северных южный брат,
знающий грамоте лев крылатый,
книгу захлопнув, не крикнет "ратуй!",
в плеске зеркал захлебнуться рад. /.../
Шпили, колонны, резьба, лепнина
арок, мостов и дворцов; взгляни на-
верх: увидишь улыбку льва
на охваченной ветром, как платьем, башне,
несокрушимой, как злак вне пашни,
с поясом времени вместо рва.
Иосиф Бродский, 1983
Гудит Пьяцетта,
Людскую груду
Переправляя
На вапоретто.
Ах, вечно буду
Я видеть это.
На колокольне
Колотят мавры,
Везде привольно
Стоят кентавры,
Где Византия
Сроднилась с Римом
В одном созданье
Неукротимом.
Евгений Рейн
Конец плавания - пристань Сан Дзаккария перед Палаццо Дожей. Прощай, Венеция!
Прощай, Венеция! Твой Ангел блещет ярко
На башне городской, и отдаленный звон
Колоколов Святого Марка
Несется по воде, как чей-то тихий стон.
Люблю твой золотой, твой мраморный собор,
На сон, на волшебство, на вымысел похожий,
Народной площади величье и простор
И сумрак галерей в палаццо древних Дожей,
Каналы узкие под арками мостов
И ночью в улице порою звук несмелый
Ускоренных шагов;
Люблю я мрамор почернелый
Твоих покинутых дворцов,
Мадонны образок с лампадой одинокой
Над сваями, в немых лагунах Маломокко,
Где легче воздуха прозрачная вода:
Она живет, горит, и дышит, и синеет,
И, словно птица, в ней гондола, без следа,
Без звука, - черная, таинственная реет.
Дмитрий Мережковский, 1891
Сан Джорджо Маджоре
Иосиф Бродский читает свои стихи о Венеции
Сведения о некоторых авторах
Ондра (Ундра) Лысогорский (настоящее имя Эрвин Гой, 1905, Фридек-Мистек - 1989, Братислава)- писатель,
поэт, литературный переводчик, филолог, создатель ляшского языка.
Оскар Лещинский (1892 - 1919) - революционный деятель, поэт-декадент.
Вадим Баян (настоящее имя Владимир Сидоров, 1880-1966) - поэт-футурист, писатель, драматург.
Василий Бета́ки (1930, Ростов-на-Дону - 2013, Осер, Франция) - русский поэт и переводчик, литературный критик,
сотрудничал с "Радио Свобода" и журналом "Континент".
Юрий Иваск (Джордж Иваск, 1910, Москва - 1986, Амхёрст) - русский поэт, литературный критик,
американский историк русской литературы.
Алексей Машевский - (род. 1960, Ленинград) - поэт, эссеист, литературный критик.
Влад Васюхин, род. 1967, Электросталь - поэт. эссеист, переводчик.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Лишь здесь душой могу согреться я,
Здесь пристань жизни кочевой:
Приветствую тебя, Венеция,
Опять я твой, надолго твой!
Забыть услады края жаркого
Душе признательной легко ль?
Но ты, о колокольня Маркова,
Залечишь скоро злую боль!
Пройдут, как тени, дни страдания,
Взлетит, как сокол, новый день!
Целую вас, родные здания,
Простор лагун, каналов тень.
Михаил Кузмин, 1910
Церковь Сан Симеон Пикколо напротив вокзала Санта Лючия и причала Ферровиа дельи Скальци
Восемь лет в Венеции я не был...
Всякий раз, когда вокзал минуешь
И на пристань выйдешь, удивляет
Тишина Венеции, пьянеешь
От морского воздуха каналов.
Эти лодки, барки, маслянистый
Блеск воды, огнями озаренной,
А за нею низкий ряд фасадов
Как бы из слоновой грязной кости,
А над ними синий южный вечер,
Мокрый и ненастный, но налитый
Синевою мягкою, лиловой, -
Радостно все это было видеть!
Иван Бунин,1913
Истерично забилось паровозово сердце
Приближалась Венеция. Воскресал Веронэз.
К легендарному городу в легендарных инерциях
Лихорадочно ринулся вдохновенный экспресс.
Перепутались в памяти Тинторетты с Лоренцами,
Закружились под музыку кружевные дворцы.
Все обычные кажутся вдохновенными Денцами,
А душа так и мечется в голубые концы.
Гондольеры с гондолами... мандольеры с мандолами...
Базилики с пьяцеттами... Монументы... мосты...
Все звенит канцонеттами, все поет баркаролами,
Все полно изумляющей голубой красоты.
Палаццо Ка' Пезаро, вторая половина 17 в.
Хорошо после бешеных утомительных Лондонов
Приласкаться к Венеции, заглядеться в простор!
Сколько слышится музыки, когда плещется «гондола»!
Сколько прелести в шелесте шаловливых синьор!
Почему-то все веселы, почему-то все молоды,
Почему-то все ласковы, ничего не тая,
Все синьоры изморфлены, все сердца их исколоты,
Все мошенники - милые, все мальчишки - друзья!
Побывал в академии утонченной поэции,
Зафиксировал кодаком разновидность красот;
Под Риальто красавицу целовал для коллекции
И прощался с Венецией с кампанильских высот.
Истерично забилось паровозово сердце...
Изменил я Венеции. Оскорблен Веронэз.
И с мечтами о будущем в голубую Флоренцию
Уносил меня пламенно вдохновенный экспресс...
Вадим Баян, 1920
Луиджи Денца - итальянский композитор.
Пешерия - рыбный рынок с 600-летней историей
Ну вот, мы и дома -
В Венеции нашей сырой,
От римского солнца
Ныряем в душевный покой.
Не там, где оркестры
Да фрески в толпе голубей,
А в темных и тесных
Проулках, где ветер грубей.
У Рыбного Рынка,
Где серый гранит в чешуях,
Мелькнет серебринка
В ленивых волнах - не волнах...
У столбиков пёстрых,
Где зыбью - то вверх, то вниз -
Гондолы, как сестры,
Посплетничать собрались.
Василий Бетаки
Красивейший из дворцов Венеции Ка' д'Оро (1430-е гг.), палаццо Пезаро и палаццо Морозини-Сагредо
Мавританский стиль хорош в Европе,
Где-нибудь в Венеции сырой,
Эти дуги, круглые надбровья,
Розоватый камень кружевной.
Вплоть до кресла гнутого и стула:
В тесной спинке дырочка сквозит,
Словно вдруг из Африки подуло,
Намело весь этот реквизит.
Весь декор прищурено-стрелковый,
Весь гаремно-сводчатый уют,
Сердцевидный и трёхлепестковый,
Будто пики с трефами сдают.
Александр Кушнер
Палаццо Морозини-Сагредо, конец 14 века, и пристань Ка' д'Оро
Знаешь, лучшая в мире дорога
Это, может быть, скользкая та,
Что к чертогу ведёт от чертога,
Под которыми плещет вода
И торчат деревянные сваи,
И на привязи, чёрные в ряд
Катафалкоподобные стаи
Так нарядно и праздно стоят.
Мы по ней, златокудрой, проплыли
Мимо скалоподобных руин,
В мавританском построенных стиле,
Но с подсказкою Альп, Апеннин,
И казалось, что эти ступени,
Бархатистый зелёный подбой
Нам мурановский сумрачный гений
Афродитой назвал гробовой.
Александр Кушнер
Фондако деи Тедески (13 - начало 16 вв., слева), мост Риальто (конец 16 в.),
палаццо деи Камерленги (1520-е гг., на переднем плане).
День. Невесомая масса взятой в квадрат лазури,
оставляя весь мир - всю синеву! - в тылу,
припадает к стеклу всей грудью, как к амбразуре,
и сдается стеклу.
Кучерявая свора тщится настигнуть вора
в разгоревшейся шапке, норд-ост суля.
Город выглядит как толчея фарфора
и битого хрусталя.
Шлюпки, моторные лодки, баркасы, барки,
как непарная обувь с ноги Творца,
ревностно топчут шпили, пилястры, арки,
выраженье лица.
Все помножено на два, кроме судьбы и кроме
самоей Н2О. Но, как всякое в мире "за",
в меньшинстве оставляет ее и кровли
праздная бирюза.
Иосиф Бродский, 1982
Мост Риальто
И снова приснится мне город крылатого льва,
и я затеряюсь в его мавританских узорах.
Аквариум сна вдруг бредовые вспенят слова:
«Смотри, он не съеден, с ума не сошел и не взорван...»
Плывет он, качаясь, оглохший от тысячи ног,
по синей волне, по зацветшей воде, что досадно.
Он к вам, кто измыслить успел по нему некролог,
течет, улыбаясь веселым барочным фасадом.
Над главным каналом по стертым ступеням иду,
зрачок ненасытно хватает сюжет маловажный:
синклит азиатов, что пчелы в эдемском саду,
гудит деликатно над картой Венеции влажной.
Влад Васюхин, 1999
Проплываем под мостом Риальто и делаем остановку.
Нет ничего прекрасней и привольней,
Чем навсегда с возлюбленной расстаться
И выйти из вокзала одному.
По-новому тогда перед тобою
Дворцы венецианские предстанут.
Помедли на ступенях, а потом
Сядь в гОндолу. К Риальто подплывая,
Вдохни свободно запах рыбы, масла
Прогорклого и овощей лежалых
И вспомни без раскаянья, что поезд
Уж Мэстре, вероятно, миновал.
Потом зайди в лавчонку banco lotto,
Поставь на семь, четырнадцать и сорок,
Пройдись по Мерчерии, пообедай
С бутылкою "Вальполичелла". В девять
Переоденься, и явись на Пьяцце,
И под финал волшебной увертюры
"Тангейзера" - подумай: "Уж теперь
Она проехала Понтеббу". Как привольно!
На сердце и свежо и горьковато.
Владислав Ходасевич, 1925-1926
Магазинчики на мосту Риальто
Продаются лукавые маски.
А листвы в этом городе мало.
Сыплет ветер аккорды неясной
Мандолины с Большого Канала.
Лёгкий вечер. Тонкие струны.
Холодней дыханье асфальта.
Крики чаек слышны от лагуны.
Толчея на базарном Риальто.
Расшумелись в каменной раме
Волны, взбитые катерами.
Не хочу их пенного гула -
Наугад сверну в переулок,
В ту стеснённую стенами высь,
Где двум лодочкам не разойтись.
В тёмных лавочках прячутся сказки,
Только этих сказок концы -
В воду… И никакой огласки…
Продаются лукавые маски,
И лукаво молчат продавцы.
Василий Бетаки
Вид на Большой Канал с моста Риальто
Я был разбужен спозаранку
Щелчком оконного стекла.
Размокшей каменной баранкой
В воде Венеция плыла.
Всё было тихо, и, однако,
Во сне я слышал крик, и он
Подобьем смолкнувшего знака
Ещё тревожил небосклон.
Он вис трезубцем Скорпиона
Над гладью стихших мандолин
И женщиною оскорблённой,
Быть может, издан был вдали.
Теперь он стих и чёрной вилкой
Торчал по черенок во мгле.
Большой канал с косой ухмылкой
Оглядывался, как беглец.
Туда, голодные, противясь,
Шли волны, шлёндая с тоски,
И гóндолы рубили привязь,
Точа о пристань тесаки.
Вдали за лодочной стоянкой
В остатках сна рождалась явь.
Венеция венециянкой
Бросалась с набережных вплавь.
Борис Пастернак, 1913, переработано в 1928.
Венеция - это вода и стекло,
Изгиб голубых изолиний,
И время, которое не утекло,
Поскольку осталось в заливе,
У скал Сен-Микеле, близ мраморных плит
Великих убийц и убитых,
Где надписи русские вечность хранит
Среди ландгобардского быта,
Которые раз затесавшись сюда,
Не могут с лагуной расстаться.
Венеция - это стекло и вода,
Сплетённые в медленном танце,
На люстре, в палаццо, над круглым столом
Последней из патрицианок,
Что стала сама веницейским стеклом,
Сойдя с полотна Тициана.
В нечаянный этот вступив карнавал,
Над узким ущельем канала,
Ты всех позабудешь, кого волновал,
И все, что тебя волновало.
И радостно думать, что гибель близка,
Под небом пунцовой окраски,
Где тускло мерцает свинцовый оскал
Печальной ромбической маски.
Александр Городницкий,1999
Виды с моста Риальто
Иосифу Бродскому
Темно, и розных вод смешались имена.
Окраиной басов исторгнут всплеск короткий
То розу шлет тебе, Венеция моя,
в Куоккале моей рояль высокородный.
Насупился - дал знать, что он здесь ни при чем.
Затылка моего соведатель настойчив.
Его: «Не лги!» - стоит, как Ангел за плечом,
с оскомою в чертах. Я - хаос, он - настройщик.
Канала вид... - Не лги!- в окне не водворен
и выдворен помин о виденном когда-то.
Есть под окном моим невзрачный водоем,
застой бесславных влаг. Есть, признаюсь, канава.
Правдивый за плечом, мой Ангел, такова
протечка труб - струи источие реально.
И розу я беру с роялева крыла.
Рояль, твое крыло в родстве с мостом Риальто.
Не так? Но роза - вот, и с твоего крыла
(застенчиво рука его изгиб ласкала).
Не лжет моя строка, но все ж не такова,
чтоб точно обвести уклончивость лекала.
В исходе час восьмой. Возрождено окно.
И темнота окна - не вырожденье света.
Цвет - не скажу какой, не знаю. Знаю, кто
содеял этот цвет, что вижу,- Тинторетто.
Мы дожили, рояль, мы - дожи, наш дворец
расписан той рукой, что не приемлет розы.
И с нами Марк Святой, и золотой отверст
зев льва на синеве, мы вместе, все не взрослы.
- Не лги!- Но мой зубок изгрыз другой букварь.
Мне ведом звук черней диеза и бемоля.
Не лгу - за что запрет и каркает бекар?
Усладу обрету вдали тебя, близ моря.
Труп розы возлежит на гущине воды,
которую зову как знаю, как умею.
Лев сник и спит. Вот так я коротаю дни
в Куоккале моей, с Венецией моею.
Обосенел простор. Снег в ноябре пришел
и устоял. Луна была зрачком искома
и найдена. Но что с ревнивцем за плечом?
Неужто и на час нельзя уйти из дома?
Чем занят ум? Ничем. Он пуст, как небосклон.
- Не лги!- и впрямь я лгун, не слыть же недолыгой.
Не верь, рояль, что я съезжаю на поклон
к Венеции - твоей сопернице великой.
Белла Ахмадулина,1988
Все равно о чем писать придется:
Например, Венеция, в которой
Я ни разу не бывал. - Как блещет солнце
Над водою и гондол носатых сворой!
Это Гварди, это Гварди, это Гварди:
Все в плащах, как птицы, кавалеры,
На шарнирах в кукольном азарте
Кланяются - синий, красный, серый.
Это дамы - облачком белила.
Затрепещет бронзовая птичка!
Нино Рота… Боже, соблазнила
Музычка твоя, твоя певичка!
И кресты Сан-Марко, как игрушки,
Как снежинки вафельной салфетки,
Золотые блики, блестки, стружки,
Лев крылатый, свет в ажурной клетке…
Алексей Машевский
Венеция похожа на Венецию,
и только на Венецию она
похожа. И не спутаешь, как специю
одну с другой, так и она одна.
Кто может повторить ее сверкание
и гаснущую жизнь? К тому же с ней -
повторов не имевшее свыкание
небес и волн, туманов и камней...
Влад Васюхин, 1999
Мост Риальто
Колоколов средневековый
Певучий зов, печаль времен,
И счастье жизни вечно новой,
И о былом счастливый сон.
И чья-то кротость, всепрощенье
И утешенье: все пройдет!
И золотые отраженья
Дворцов в лазурном глянце вод.
И дымка млечного опала,
И солнце, смешанное с ним,
И встречный взор, и опахало,
И ожерелье из коралла
Под катафалком водяным.
Максимилиан Волошин, 1922
...Мятая точно деньги,
волна облизывает ступеньки
дворца своей голубой купюрой,
получая в качестве сдачи бурый
кирпич, подверженный дерматиту,
и ненадежную кариатиду,
водрузившую орган речи
с его сигаретой себе на плечи
и погруженную в лицезренье птичьей,
освободившейся от приличий,
вывернутой наизнанку спальни,
выглядящей то как слепок с пальмы,
то - обезумевшей римской
цифрой, то - рукописной строчкой с рифмой.
Иосиф Бродский, 1995
Пестрая, но неяркая -
Даже в сказке Сан Марко.
Дымка голубоватая,
Розовые палаты.
Незабвенное, нищее
Вычурное кладбище.
Море - бледно-зеленое
До вечернего звона.
Золотисто-волшебное
Меркнет медленно небо.
Меркнем и мы, кончаемся,
В люльке-гробу качаясь.
И, откинувшись на спину,
Мы вспоминаем наспех:
Льва и коней, мозаики,
Музыку и музеи.
Юрий Иваск, 1961
По каналам
Бледно-алым
Я движением усталым
Направляю лодку в море
К лиловатым островам…
Замок Дожей
Непохожий
На дворцы, что знал прохожий,
Промелькнул подобный тонким
И воздушным кружевам.
Желто-синий
Город линий -
Храм Джиовани Беллини,
Храм великого Беллини
Серебристого творца.
По каналам
Бледно-алым
Я с желанием усталым,
Наслаждаясь ровным бегом,
Плыл и плыл бы без конца.
Оскар Лещинский, 1914
Только и может мечтою быть,
Чтобы, доставшись, игрушкой стать…
Сон: по Большому каналу плыть,
Плыть бесконечно - и не устать.
Где и колонны качают-ся
В такт невысокой, ручной волне,
Где небеса не кончают-ся,
Как и цветы на стене.
Ты - и утопленница давно
И повелительница морей.
Гондолы веслами щупают дно
От дверей до дверей.
Так я все это и представлял,
Даже чуть разочарован был:
Ветер на Пьяцце, влажен и вял,
Голубей теребил.
Впрочем, конечно, когда б тебе
Я посвятил бы дней пять иль шесть!..
Смысл в любопытствующей ходьбе
Есть.
Или же лучше оставим так:
Хрестоматийней, чем ад и рай,
Словно сусальной мечты маяк,
Издалека сияй!
Алексей Машевский
Как будто кот за мышкой алой
Бросается из темноты,
Над тихою водой канала
Подскакивают вверх мосты.
Их выгибы бросают тени
Горбатой каменной резьбы
На затонувшие ступени
И на причальные мосты.
Кормою лодки вдоль балкона
Проскальзывает гондольер
И пропадает, озаренный,
Под аркой, как во тьме пещер.
Кому назначено свиданье?
Но утаит их имена
Аккорда звук под аркой зданья,
И отзвук волн, и тишина.
Ондра Лысогорский,
перевод с ляшского языка Бориса Пастернака
Мост Академии. Вдали - церковь Санта Мария делла Салюте
Так меркнут люстры в опере; так на убыль
к ночи идут в объеме медузами купола.
Так сужается улица, вьющаяся как угорь,
и площадь - как камбала.
Так подбирает гребни, выпавшие из женских
взбитых причесок, для дочерей Нерей,
оставляя нетронутым желтый бесплатный жемчуг
уличных фонарей.
Иосиф Бродский, 1982
Церковь Санта Мария делла Салюте
Подплываем к Пьяцетте
Небо бирюзовое над лагуной.
Многовесельной галерой - арфой многострунной,
Кистеперой рыбой золотой -
Завороженный, прохожий люд толпится…
Это мне Венеция все снится:
Отблеск, блик на башенке крутой.
Бреют воздух бритвочкой гондолы,
В дворике висит слепой фонарь.
Дай накину плащик твой лиловый,
Кавалер мой, сударь, государь!
Далеко до Рима и до папы.
Мавританский, варварский почти
Город. Лев протягивает лапы,
Крылья расправляет - ну, лети -
Бабочкой, глазастым махаоном!
Этих стекол ярких и зеркал -
По соборам, окнам, по балконам,
По каналам - сколько насчитал?
Так, что даже не пошевелиться,
Осторожней трогай - не разбей!
Спи, морская, хрупкая столица,
В известковой ракушке своей.
Алексей Машевский
И снова Сан Марко и Палаццо Дожей...
Морское марево,
Золотое зарево,
Крась жарко
Узор глыб!
Святой Марко,
Святой Марко
Пошли рыб!
Михаил Кузмин, 1919
Тонущий город, где твердый разум
внезапно становится мокрым глазом,
где сфинксов северных южный брат,
знающий грамоте лев крылатый,
книгу захлопнув, не крикнет "ратуй!",
в плеске зеркал захлебнуться рад. /.../
Шпили, колонны, резьба, лепнина
арок, мостов и дворцов; взгляни на-
верх: увидишь улыбку льва
на охваченной ветром, как платьем, башне,
несокрушимой, как злак вне пашни,
с поясом времени вместо рва.
Иосиф Бродский, 1983
Гудит Пьяцетта,
Людскую груду
Переправляя
На вапоретто.
Ах, вечно буду
Я видеть это.
На колокольне
Колотят мавры,
Везде привольно
Стоят кентавры,
Где Византия
Сроднилась с Римом
В одном созданье
Неукротимом.
Евгений Рейн
Конец плавания - пристань Сан Дзаккария перед Палаццо Дожей. Прощай, Венеция!
Прощай, Венеция! Твой Ангел блещет ярко
На башне городской, и отдаленный звон
Колоколов Святого Марка
Несется по воде, как чей-то тихий стон.
Люблю твой золотой, твой мраморный собор,
На сон, на волшебство, на вымысел похожий,
Народной площади величье и простор
И сумрак галерей в палаццо древних Дожей,
Каналы узкие под арками мостов
И ночью в улице порою звук несмелый
Ускоренных шагов;
Люблю я мрамор почернелый
Твоих покинутых дворцов,
Мадонны образок с лампадой одинокой
Над сваями, в немых лагунах Маломокко,
Где легче воздуха прозрачная вода:
Она живет, горит, и дышит, и синеет,
И, словно птица, в ней гондола, без следа,
Без звука, - черная, таинственная реет.
Дмитрий Мережковский, 1891
Сан Джорджо Маджоре
Иосиф Бродский читает свои стихи о Венеции
Сведения о некоторых авторах
Ондра (Ундра) Лысогорский (настоящее имя Эрвин Гой, 1905, Фридек-Мистек - 1989, Братислава)- писатель,
поэт, литературный переводчик, филолог, создатель ляшского языка.
Оскар Лещинский (1892 - 1919) - революционный деятель, поэт-декадент.
Вадим Баян (настоящее имя Владимир Сидоров, 1880-1966) - поэт-футурист, писатель, драматург.
Василий Бета́ки (1930, Ростов-на-Дону - 2013, Осер, Франция) - русский поэт и переводчик, литературный критик,
сотрудничал с "Радио Свобода" и журналом "Континент".
Юрий Иваск (Джордж Иваск, 1910, Москва - 1986, Амхёрст) - русский поэт, литературный критик,
американский историк русской литературы.
Алексей Машевский - (род. 1960, Ленинград) - поэт, эссеист, литературный критик.
Влад Васюхин, род. 1967, Электросталь - поэт. эссеист, переводчик.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ