Раздавленные кремлёвской стеной(президентский полк)(77)
Предыдущая часть...
Глава третья. Не можешь победить бардак - возглавь его.
Чуть больше месяца назад, я считал завидовцев "своими". Они были мне ближе и роднее остальных бойцов. Я почему-то поверил в наше единство и их порядочность. Вскоре мои представления о товарищеских взаимоотношениях перевернулись с ног на голову. Завидовцы стали казаться тупыми и инертными. Впрочем, именно такими они и были всё первое полугодие, так с чего им меняться во втором? Болванами были, конечно не только завидовцы, но и все остальные.
Стоило начать рожать, как братья стали меня побаиваться и уважать, хотя добивался я совсем другого. Ну, я об этом уже много написал. Наши с Максом благие намерения и усилия оставались незамеченными. Солдаты просто решили, что мы "со старьём", мы - из враждебного лагеря и относиться к нам надо, как к каким-то тупым начальникам, желающим от подчинённых только повиновения. Нас начали обманывать, в то же время, заискивая и слушаясь. Такое поведение сослуживцев окончательно убедило меня в том, что мыслительные способности большинства, оставляют желать лучшего.
Одним словом, жизнь стала не сказкой, как мне того хотелось, а настоящим бредом. Логичным продолжением бреда стало то, о чём я написал в прошлой главе: я, Макс Филонов, Борецкий Юра, Шаламов Саша и Кимов Женя, встали во главу взвода. Теперь братья-пузыри должны были нам подчиняться и они встретили новость о нашем приходе к власти стоически. Поудивлялись конечно, но с их стороны не было никакого сопротивления. Тем более, сам Котов объявил взводу о нововведениях.
С этой поры, по утрам, мы с Максом и другими уверенными, не наводили порядок, а заставляли это делать остальных, убогих, заправляя лишь свои кровати. Брускам такое перераспределение власти понравилось, ведь раньше рулить приходилось им, особенно обрадовался Красносельцев. Теперь сержанты могли расслабиться. Мы тоже расслаблялись, как могли. Обычно после подъёма, кто-то из уверенных оставался приглядывать за взводом (мы делали это по очереди), а остальные шли досыпать в учебный класс. Сон я ценил. Одна только возможность поспать лишние полчаса-час, значила для меня очень много.
К плюсам можно было отнести и такую мелочь, как возможность спокойно, не спеша ходить в столовую, не участвуя в сумасшедших пробежках остальной роты (читатель ведь помнит "волшебную лестницу", по которой уши-слоны и пузыри, как правило, передвигались только бегом). Мелочь, не мелочь, а из таких мелочей складывалась вся привычная армейская депрессия. Я ценил любое изменение в лучшую сторону. По первости нам с Максом приходилось бегать со всеми и это было ужасно: сержанты чаще всего злились на нас, поэтому гнали всё огромное стадо по лестнице, с четвёртого этажа на первый, буквально пинками. Было больно, неприятно, противно в конце концов. Однажды, во время такой пробежки, один очень уверенный старый, с какого-то из нижних этажей, решил зачем-то, куда-то выйти из располаги, прямо на лестницу. Не помню имени-фамилии этого престарелого, самоуверенного дурака, но с ним вышла презабавная история. Итак, чувак решил выйти на лестницу, ну и что же? Он же был жутко уверенный, его боялись все пузыри, опасались бруски, перед этим полубогом толпа всегда рассасывалась, дорога расчищалась, как перед Брюсом Всемогущим, из одноимённого фильма. Но что-то пошло не так: когда уверенный боец открыл дверь и захотел выйти, на верхнем этаже бруски с особенной энергичностью принялись пинать и бить по рёбрам бегущих пузырей. Те, от побоев, побежали вниз сплошным потоком быстро-быстро-быстро и буквально вдавили уверенного старика обратно, в расположение роты, захлопнув дверь перед его носом. Старику это жутко не понравилось, он взбесился и решительно ломанулся обратно, на лестничную площадку. Лучше бы он подождал, потому что на площадке как раз происходило неистовое избиение ополоумевших пупов, не просто бегущих - летевших вниз, со скоростью снежной лавины. В итоге, как только чувак высунулся из располаги, ему так припечатали дверью по роже, что тот влетел обратно, с разбитым до крови носом. Старик на этот раз долго приходил в себя, когда же вылез на лестницу снова, все пузыри уже пробежали, вниз спокойно спускалось старьё с брусками. Я по какой-то причине, шёл вместе с престарелыми, то ли Голубев меня задержал, то ли ещё кто-то... Нашим удивлённым взорам предстала уверенная, окровавленная, всколоченная и ошалевшая рожа, с расквашенным носом. Старьё принялось утешать сослуживца, а я счёл за лучшее по-быстрому ретироваться. Одним словом, эти пробежки было за что не любить и вскоре нашёлся повод для того, чтобы в них не участвовать. Мы ведь с Филоновым рожали, поэтому на завтраки, обеды и ужины шли заранее, дабы положить на старьёвские столы майонезы, рулеты и прочую дрянь.
Заранее в столовую шли не только мы, но и другие рожающие пузыри. Химинструктору, Бугоркову Сергею и старшине Зиброву Алексею, следовало наложить гречки в фирменную тарелку, налить подливки с множеством кусочков мяса, без признаков жира, ну и майонез поставить. Другим заваривали супы быстрого приготовления, готовили пельмени и т.д. Мы с Максом тоже заваривали бэпэшки, делали Голубеву и Котову вкусный чай, клали рулеты. Рожать нам не нравилось, уверенные старослужащие нашего взвода нас бесили, но они всё же были нормальными, по меркам Президентского Полка. Поэтому и не только поэтому, но и в силу личностных качеств, нам не приходило в голову сделать им какую-нибудь пакость. Зиброву Алексею, Бугоркову Сергею и Зайчикову Сергею (санинструктору роты) повезло меньше, их никто не любил и я был просто поражён, когда увидел, как этим ребятам в гречку, вместе с подливкой, клали чуток дерьма из унитаза, добавляли понемногу мочи в дорогие соки, плевали в супы с пельменями и делали кучу других гадостей, от которых помойную крысу вывернет. Когда я увидел это впервые, меня ошарашило и чуть не стошнило. Перефразируя Есенина, можно сказать смело: "хороша была подливка, слаще не было в полку!" Пожалуй, делать такие пакости я бы не стал никому, даже ненавистным старикам, уж больно это отвратно, но и осуждать собратьев-пузырей не собирался. Разве наши старички не были достойны подобных мерзостей? Любой из тех, кто служил когда-то в Президентском Полку и, будучи уверенным, посылал молодых в столовую, готовить себе супы, с огромной долей вероятности может говорить о себе старой, дурацкой и пошлой поговоркой: "да, признаюсь, ел га..но, но понемногу и давно..." Привет вам из прошлого, уверенные ребята! И приятного аппетита!
Явным и бесспорным плюсом нового статуса, для меня и Филонова, стали поблажки со стороны уверенных стариков и брусков. Выделяли нас с Максом не только Котов и Голубев. С открытием новых рожательных механизмов, совпало появление очередной «сверхновой»: в моём, четвёртом взводе наметился ещё один уверенный брусок, Красносельцев Серёга, командир третьего отделения. Пожалуй, я на многих персонажей повествования навешиваю ярлыки: этот похож на злую обезьяну, тот с дебильным лицом, кто-то ещё не блещет признаками интеллекта и т.д. Но, что поделать? Против правды не попрёшь: в армии хватало глупых и тупых лиц, равно как и лиц, отмеченных следами порока, невоздержанности. Потому что те, у кого мозги варят, в армию не идут. Так вот, Красносельцев, он же "Красный", был одним из таких парней: высокого роста, худощавый, с дебильным лицом, имеющим на себе крупный нос, отвисшую нижнюю губу, всегда приоткрытый рот и оттопыренные уши. Собратья решили расслабить его только потому, что надо было кого-то расслабить, случалось и такое. В начале полугодия, единственным уверенным бруском нашего взвода считался Котов, но его попросту не хватало. Ведь убогие бруски не проявляли должного усердия в нелёгком деле командования пузырями, не чувствуя причастности к системе. Они часто чуть ли не «братались» с курсантами. Командование роты решило, что порядка в роте мало, сержанты не справляются с командованием. Естественно, последним за это доставалось по шапке.
В армии все слишком болезненно относились к офицерским нотациям. Чаще всего, желая вправить мозги кому-то из сержантов, командиры просто вызывали нужного в канцелярию роты и читали мораль, ругались. Бывало конечно и другое: офицер мог избить сержанта, или потребовать с него деньги за большую провинность. Но чаще всего наказание сводилось к грозному трёпу, считавшемуся, как ни странно, серьёзным наказанием. Порой, брусок, или старый вылетал из канцелярии, с красным лицом, возбуждённый, растрёпанный и сразу принимался за пытки и издевательства, по отношению к пузырям, приговаривая:
- Пупы, пи..расы, меня из-за вас только что вые..али, как сидорову козу! Пи..да вам всем, козлы вонючие! - хотя командир роты, взвода, или замполит просто погрозил сержанту пальцем и отчитал нудным голосом.
Уверенные не переносили командирские капризы и для изменения ситуации, зачислили Красносельцева в свои ряды. Собратья пояснили Серёже, что в третьем полугодии, максимум, на который он может рассчитывать - бесплатные сигареты и кусок рулета, или пирожного в карауле. Никаких дорогих ништяков ему, занимавшему в списке уверенных одно из последних мест, не полагалось. Но пузырям от этого было не легче, ведь Красносельцев теперь чаще других прибегал к прокачкам, задалбывал наведением порядка, отличаясь особым рвением, оправдывая оказанное ему доверие. Он не отличался жестокостью, но ухитрялся всегда всех контролировать, например, при наведении порядка, будучи от природы наделённым неплохими организаторскими способностями. Ну как способностями: из Серёги получился бы отменный овечий пастух. Красносельцев не получал удовольствия от издевательств, но табуретом пользовался мастерски. Таким образом, нам с Максом вновь помог приобретённый статус: Серёга использовал свою возможность получения бесплатных сигарет, как некий фетиш, просто наслаждался этим. Мы с Филоновым давали парню возможность прикоснуться к обожаемой святыне, почувствовать себя сильным, крутым и он просто не мог плохо к нам относиться.
Убогих сержантов в нашем взводе было двое: Гамзатов Саша, маленький, нескладный, пузатенький, беззлобный, но вместе с тем довольно противный малый, по кличке «Гамза», и Пяткунов Лёха, высокий, худой, вечно раздражённый и обижаемый всеми сержант. Этим двоим, де юре мы должны были подчиняться, де факто же, очень скоро мы с ними сравнялись, а то и превзошли в привелегиях. Собратья-пузыри боялись меня, Филонова, Шаламова с Борецким, больше, чем невнятных убогих брусков, это точно.
Не знаю даже, отнести ли к плюсам, или к минусам роль ненавистных пузырей из первого полугодия, которую нам с Филоновым пришлось играть, навесив на остальных слоновские обязанности. Впрочем, собратьям было не привыкать, а меня подпитывала злость, делая решительным и почти свирепым. Злость рождалась из-за лживости и тупости моих собратьев, вечно напрашивающихся на неприятности.
Всех завидовцев я прессовал без зазрения совести, кроме Коняхина и Глухова. Последние просто были нормальными ребятами, никуда не залетали по глупости, старались всегда помочь, чем могли. Мы с Максом решили, что эти двое должны быть на особом положении. Порядок они наводили вместе со всеми, но никто никогда не подгонял их, не заставлял что-то делать.
Сложившаяся ситуация позволила припомнить кое-какие обиды, нанесённые мне на первом полугодии Савченковым Олегом. Он ведь был в компании уверенных. Пытался даже катить на меня бочку, читать мораль. Но по-настоящему на него обижаться не получалось, уж больно быстро он превращался в полного убогана, несчастного и беспомощного. Олег даже следить за собой перестал, начал вонять, ходил грязный.
Носиков вызывал куда больше отрицательных эмоций. Он вполне мог подыгрывать мне и помогать, по мере сил. Просто делать что-то полезное. Тогда я бы выделил этого парня из общей массы. Но Коля не собирался никому помогать и, как я уже написал, принялся обманывать нас с Филоновым по чём зря.
- Давай, Носиков, шевелись быстрее! Забыл что ли, как порядок наводить? - подгонял я своего старого знакомого по утрам.
- Вот тебе и дружба, да, Саша? - обиженно спрашивал Носиков.
- Какая может быть дружба с тобой, после твоих поступков свинских? - отвечал я. Коля не упорствовал и наводил порядок. Никто в принципе не спорил. Рукоприкладством уверенные, в свою очередь, старались не заниматься.
Жить стало поприятней, но не намного. Старики постоянно чего-то требовали, деньги таяли, словно весенний снег. За чужие косяки всё время приходилось платить. Все как сговорились и косячили, не переставая. Практически каждый суточный наряд сопровождался пропажей долбаных старьёвских тарелок, ложек, вилок кружек. В это просто не верилось, постоянные потери казались каким-то наваждением. Ведь каждый исчезнувший кухонный прибор стоил огромных денег, по моим меркам. Минимум две тысячи за ложечку. В конце концов, мы с Филоновым и другими уверенными пузырями, стали изымать злосчастную посуду у всех дневальных нашего взвода и хранить её в укромном месте. После этого стало полегче.
Запросов у старья с брусками хватало и без косяков. Так Котов однажды очень захотел новый сотовый телефон. Пришлось покупать. Уж не помню, что за аппарат, но стоил он семь тысяч. Так же постоянно приходилось покупать симки, "шептуны" (шептунами называли карманные радиоприёмники) и прочую дрянь.
Как мы с Максом не старались, но в один прекрасный момент деньги кончились. Пришлось брать в долг, а хуже этого почти ничего не было в купавновской жизни. Ежедневная покупка сигарет, рулетов и майонезов в долг, помноженная на выплаты за многочисленные проступки сослуживцев, могла развалить любой бюджет. Пришлось просить денег из дома. Родители мои, как я уже много раз писал, сами еле-еле сводили концы с концами, но старались помочь мне. Филонову тоже приходили деньги.
Все эти неприятности сделали меня очень злым по отношению к завидовцам и прочим солдатам моего взвода, которых я считал теперь исключительно жалкими убоганами. По-первости я жалел и Носикова, и Савченкова, и Болдина Дениса, всё-таки мы давно знакомы. Что касается Болдина, то я никак не мог поверить в его убогость, всё вспоминал первые дни службы, когда он учил меня и остальных набивать подушки. Ходил гоголем, носом кверху. Теперь Дениска просто поражал своей тупостью. Вероятно, армейские тяготы слишком уж сильно давили на него, поэтому косячил он постоянно, безропотно принимая наказания. Я пробовал его как-то растормошить, подбодрить, хотя бы из-за того, что тот, в отличии от соратника Коли Носикова, не пытался утаивать деньги, когда они у него были. Скоро я понял, что гораздо проще растормошить осиновое полено и подбодрить придорожный булыжник. Денис был совершенно невосприимчив, ходил с мрачным лицом, косячил, получал по шапке и вгонял нас в долги. Он был верен себе: в первые дни службы с ним невозможно было общаться из-за его чрезмерной уверенности, теперь же из-за чрезмерной убогости. Такой вот парадокс ...продолжение следует
Глава третья. Не можешь победить бардак - возглавь его.
Чуть больше месяца назад, я считал завидовцев "своими". Они были мне ближе и роднее остальных бойцов. Я почему-то поверил в наше единство и их порядочность. Вскоре мои представления о товарищеских взаимоотношениях перевернулись с ног на голову. Завидовцы стали казаться тупыми и инертными. Впрочем, именно такими они и были всё первое полугодие, так с чего им меняться во втором? Болванами были, конечно не только завидовцы, но и все остальные.
Стоило начать рожать, как братья стали меня побаиваться и уважать, хотя добивался я совсем другого. Ну, я об этом уже много написал. Наши с Максом благие намерения и усилия оставались незамеченными. Солдаты просто решили, что мы "со старьём", мы - из враждебного лагеря и относиться к нам надо, как к каким-то тупым начальникам, желающим от подчинённых только повиновения. Нас начали обманывать, в то же время, заискивая и слушаясь. Такое поведение сослуживцев окончательно убедило меня в том, что мыслительные способности большинства, оставляют желать лучшего.
Одним словом, жизнь стала не сказкой, как мне того хотелось, а настоящим бредом. Логичным продолжением бреда стало то, о чём я написал в прошлой главе: я, Макс Филонов, Борецкий Юра, Шаламов Саша и Кимов Женя, встали во главу взвода. Теперь братья-пузыри должны были нам подчиняться и они встретили новость о нашем приходе к власти стоически. Поудивлялись конечно, но с их стороны не было никакого сопротивления. Тем более, сам Котов объявил взводу о нововведениях.
С этой поры, по утрам, мы с Максом и другими уверенными, не наводили порядок, а заставляли это делать остальных, убогих, заправляя лишь свои кровати. Брускам такое перераспределение власти понравилось, ведь раньше рулить приходилось им, особенно обрадовался Красносельцев. Теперь сержанты могли расслабиться. Мы тоже расслаблялись, как могли. Обычно после подъёма, кто-то из уверенных оставался приглядывать за взводом (мы делали это по очереди), а остальные шли досыпать в учебный класс. Сон я ценил. Одна только возможность поспать лишние полчаса-час, значила для меня очень много.
К плюсам можно было отнести и такую мелочь, как возможность спокойно, не спеша ходить в столовую, не участвуя в сумасшедших пробежках остальной роты (читатель ведь помнит "волшебную лестницу", по которой уши-слоны и пузыри, как правило, передвигались только бегом). Мелочь, не мелочь, а из таких мелочей складывалась вся привычная армейская депрессия. Я ценил любое изменение в лучшую сторону. По первости нам с Максом приходилось бегать со всеми и это было ужасно: сержанты чаще всего злились на нас, поэтому гнали всё огромное стадо по лестнице, с четвёртого этажа на первый, буквально пинками. Было больно, неприятно, противно в конце концов. Однажды, во время такой пробежки, один очень уверенный старый, с какого-то из нижних этажей, решил зачем-то, куда-то выйти из располаги, прямо на лестницу. Не помню имени-фамилии этого престарелого, самоуверенного дурака, но с ним вышла презабавная история. Итак, чувак решил выйти на лестницу, ну и что же? Он же был жутко уверенный, его боялись все пузыри, опасались бруски, перед этим полубогом толпа всегда рассасывалась, дорога расчищалась, как перед Брюсом Всемогущим, из одноимённого фильма. Но что-то пошло не так: когда уверенный боец открыл дверь и захотел выйти, на верхнем этаже бруски с особенной энергичностью принялись пинать и бить по рёбрам бегущих пузырей. Те, от побоев, побежали вниз сплошным потоком быстро-быстро-быстро и буквально вдавили уверенного старика обратно, в расположение роты, захлопнув дверь перед его носом. Старику это жутко не понравилось, он взбесился и решительно ломанулся обратно, на лестничную площадку. Лучше бы он подождал, потому что на площадке как раз происходило неистовое избиение ополоумевших пупов, не просто бегущих - летевших вниз, со скоростью снежной лавины. В итоге, как только чувак высунулся из располаги, ему так припечатали дверью по роже, что тот влетел обратно, с разбитым до крови носом. Старик на этот раз долго приходил в себя, когда же вылез на лестницу снова, все пузыри уже пробежали, вниз спокойно спускалось старьё с брусками. Я по какой-то причине, шёл вместе с престарелыми, то ли Голубев меня задержал, то ли ещё кто-то... Нашим удивлённым взорам предстала уверенная, окровавленная, всколоченная и ошалевшая рожа, с расквашенным носом. Старьё принялось утешать сослуживца, а я счёл за лучшее по-быстрому ретироваться. Одним словом, эти пробежки было за что не любить и вскоре нашёлся повод для того, чтобы в них не участвовать. Мы ведь с Филоновым рожали, поэтому на завтраки, обеды и ужины шли заранее, дабы положить на старьёвские столы майонезы, рулеты и прочую дрянь.
Заранее в столовую шли не только мы, но и другие рожающие пузыри. Химинструктору, Бугоркову Сергею и старшине Зиброву Алексею, следовало наложить гречки в фирменную тарелку, налить подливки с множеством кусочков мяса, без признаков жира, ну и майонез поставить. Другим заваривали супы быстрого приготовления, готовили пельмени и т.д. Мы с Максом тоже заваривали бэпэшки, делали Голубеву и Котову вкусный чай, клали рулеты. Рожать нам не нравилось, уверенные старослужащие нашего взвода нас бесили, но они всё же были нормальными, по меркам Президентского Полка. Поэтому и не только поэтому, но и в силу личностных качеств, нам не приходило в голову сделать им какую-нибудь пакость. Зиброву Алексею, Бугоркову Сергею и Зайчикову Сергею (санинструктору роты) повезло меньше, их никто не любил и я был просто поражён, когда увидел, как этим ребятам в гречку, вместе с подливкой, клали чуток дерьма из унитаза, добавляли понемногу мочи в дорогие соки, плевали в супы с пельменями и делали кучу других гадостей, от которых помойную крысу вывернет. Когда я увидел это впервые, меня ошарашило и чуть не стошнило. Перефразируя Есенина, можно сказать смело: "хороша была подливка, слаще не было в полку!" Пожалуй, делать такие пакости я бы не стал никому, даже ненавистным старикам, уж больно это отвратно, но и осуждать собратьев-пузырей не собирался. Разве наши старички не были достойны подобных мерзостей? Любой из тех, кто служил когда-то в Президентском Полку и, будучи уверенным, посылал молодых в столовую, готовить себе супы, с огромной долей вероятности может говорить о себе старой, дурацкой и пошлой поговоркой: "да, признаюсь, ел га..но, но понемногу и давно..." Привет вам из прошлого, уверенные ребята! И приятного аппетита!
Явным и бесспорным плюсом нового статуса, для меня и Филонова, стали поблажки со стороны уверенных стариков и брусков. Выделяли нас с Максом не только Котов и Голубев. С открытием новых рожательных механизмов, совпало появление очередной «сверхновой»: в моём, четвёртом взводе наметился ещё один уверенный брусок, Красносельцев Серёга, командир третьего отделения. Пожалуй, я на многих персонажей повествования навешиваю ярлыки: этот похож на злую обезьяну, тот с дебильным лицом, кто-то ещё не блещет признаками интеллекта и т.д. Но, что поделать? Против правды не попрёшь: в армии хватало глупых и тупых лиц, равно как и лиц, отмеченных следами порока, невоздержанности. Потому что те, у кого мозги варят, в армию не идут. Так вот, Красносельцев, он же "Красный", был одним из таких парней: высокого роста, худощавый, с дебильным лицом, имеющим на себе крупный нос, отвисшую нижнюю губу, всегда приоткрытый рот и оттопыренные уши. Собратья решили расслабить его только потому, что надо было кого-то расслабить, случалось и такое. В начале полугодия, единственным уверенным бруском нашего взвода считался Котов, но его попросту не хватало. Ведь убогие бруски не проявляли должного усердия в нелёгком деле командования пузырями, не чувствуя причастности к системе. Они часто чуть ли не «братались» с курсантами. Командование роты решило, что порядка в роте мало, сержанты не справляются с командованием. Естественно, последним за это доставалось по шапке.
В армии все слишком болезненно относились к офицерским нотациям. Чаще всего, желая вправить мозги кому-то из сержантов, командиры просто вызывали нужного в канцелярию роты и читали мораль, ругались. Бывало конечно и другое: офицер мог избить сержанта, или потребовать с него деньги за большую провинность. Но чаще всего наказание сводилось к грозному трёпу, считавшемуся, как ни странно, серьёзным наказанием. Порой, брусок, или старый вылетал из канцелярии, с красным лицом, возбуждённый, растрёпанный и сразу принимался за пытки и издевательства, по отношению к пузырям, приговаривая:
- Пупы, пи..расы, меня из-за вас только что вые..али, как сидорову козу! Пи..да вам всем, козлы вонючие! - хотя командир роты, взвода, или замполит просто погрозил сержанту пальцем и отчитал нудным голосом.
Уверенные не переносили командирские капризы и для изменения ситуации, зачислили Красносельцева в свои ряды. Собратья пояснили Серёже, что в третьем полугодии, максимум, на который он может рассчитывать - бесплатные сигареты и кусок рулета, или пирожного в карауле. Никаких дорогих ништяков ему, занимавшему в списке уверенных одно из последних мест, не полагалось. Но пузырям от этого было не легче, ведь Красносельцев теперь чаще других прибегал к прокачкам, задалбывал наведением порядка, отличаясь особым рвением, оправдывая оказанное ему доверие. Он не отличался жестокостью, но ухитрялся всегда всех контролировать, например, при наведении порядка, будучи от природы наделённым неплохими организаторскими способностями. Ну как способностями: из Серёги получился бы отменный овечий пастух. Красносельцев не получал удовольствия от издевательств, но табуретом пользовался мастерски. Таким образом, нам с Максом вновь помог приобретённый статус: Серёга использовал свою возможность получения бесплатных сигарет, как некий фетиш, просто наслаждался этим. Мы с Филоновым давали парню возможность прикоснуться к обожаемой святыне, почувствовать себя сильным, крутым и он просто не мог плохо к нам относиться.
Убогих сержантов в нашем взводе было двое: Гамзатов Саша, маленький, нескладный, пузатенький, беззлобный, но вместе с тем довольно противный малый, по кличке «Гамза», и Пяткунов Лёха, высокий, худой, вечно раздражённый и обижаемый всеми сержант. Этим двоим, де юре мы должны были подчиняться, де факто же, очень скоро мы с ними сравнялись, а то и превзошли в привелегиях. Собратья-пузыри боялись меня, Филонова, Шаламова с Борецким, больше, чем невнятных убогих брусков, это точно.
Не знаю даже, отнести ли к плюсам, или к минусам роль ненавистных пузырей из первого полугодия, которую нам с Филоновым пришлось играть, навесив на остальных слоновские обязанности. Впрочем, собратьям было не привыкать, а меня подпитывала злость, делая решительным и почти свирепым. Злость рождалась из-за лживости и тупости моих собратьев, вечно напрашивающихся на неприятности.
Всех завидовцев я прессовал без зазрения совести, кроме Коняхина и Глухова. Последние просто были нормальными ребятами, никуда не залетали по глупости, старались всегда помочь, чем могли. Мы с Максом решили, что эти двое должны быть на особом положении. Порядок они наводили вместе со всеми, но никто никогда не подгонял их, не заставлял что-то делать.
Сложившаяся ситуация позволила припомнить кое-какие обиды, нанесённые мне на первом полугодии Савченковым Олегом. Он ведь был в компании уверенных. Пытался даже катить на меня бочку, читать мораль. Но по-настоящему на него обижаться не получалось, уж больно быстро он превращался в полного убогана, несчастного и беспомощного. Олег даже следить за собой перестал, начал вонять, ходил грязный.
Носиков вызывал куда больше отрицательных эмоций. Он вполне мог подыгрывать мне и помогать, по мере сил. Просто делать что-то полезное. Тогда я бы выделил этого парня из общей массы. Но Коля не собирался никому помогать и, как я уже написал, принялся обманывать нас с Филоновым по чём зря.
- Давай, Носиков, шевелись быстрее! Забыл что ли, как порядок наводить? - подгонял я своего старого знакомого по утрам.
- Вот тебе и дружба, да, Саша? - обиженно спрашивал Носиков.
- Какая может быть дружба с тобой, после твоих поступков свинских? - отвечал я. Коля не упорствовал и наводил порядок. Никто в принципе не спорил. Рукоприкладством уверенные, в свою очередь, старались не заниматься.
Жить стало поприятней, но не намного. Старики постоянно чего-то требовали, деньги таяли, словно весенний снег. За чужие косяки всё время приходилось платить. Все как сговорились и косячили, не переставая. Практически каждый суточный наряд сопровождался пропажей долбаных старьёвских тарелок, ложек, вилок кружек. В это просто не верилось, постоянные потери казались каким-то наваждением. Ведь каждый исчезнувший кухонный прибор стоил огромных денег, по моим меркам. Минимум две тысячи за ложечку. В конце концов, мы с Филоновым и другими уверенными пузырями, стали изымать злосчастную посуду у всех дневальных нашего взвода и хранить её в укромном месте. После этого стало полегче.
Запросов у старья с брусками хватало и без косяков. Так Котов однажды очень захотел новый сотовый телефон. Пришлось покупать. Уж не помню, что за аппарат, но стоил он семь тысяч. Так же постоянно приходилось покупать симки, "шептуны" (шептунами называли карманные радиоприёмники) и прочую дрянь.
Как мы с Максом не старались, но в один прекрасный момент деньги кончились. Пришлось брать в долг, а хуже этого почти ничего не было в купавновской жизни. Ежедневная покупка сигарет, рулетов и майонезов в долг, помноженная на выплаты за многочисленные проступки сослуживцев, могла развалить любой бюджет. Пришлось просить денег из дома. Родители мои, как я уже много раз писал, сами еле-еле сводили концы с концами, но старались помочь мне. Филонову тоже приходили деньги.
Все эти неприятности сделали меня очень злым по отношению к завидовцам и прочим солдатам моего взвода, которых я считал теперь исключительно жалкими убоганами. По-первости я жалел и Носикова, и Савченкова, и Болдина Дениса, всё-таки мы давно знакомы. Что касается Болдина, то я никак не мог поверить в его убогость, всё вспоминал первые дни службы, когда он учил меня и остальных набивать подушки. Ходил гоголем, носом кверху. Теперь Дениска просто поражал своей тупостью. Вероятно, армейские тяготы слишком уж сильно давили на него, поэтому косячил он постоянно, безропотно принимая наказания. Я пробовал его как-то растормошить, подбодрить, хотя бы из-за того, что тот, в отличии от соратника Коли Носикова, не пытался утаивать деньги, когда они у него были. Скоро я понял, что гораздо проще растормошить осиновое полено и подбодрить придорожный булыжник. Денис был совершенно невосприимчив, ходил с мрачным лицом, косячил, получал по шапке и вгонял нас в долги. Он был верен себе: в первые дни службы с ним невозможно было общаться из-за его чрезмерной уверенности, теперь же из-за чрезмерной убогости. Такой вот парадокс ...продолжение следует