Моя армия
Четыре года назад, в начале 2004-го, во время избирательной кампании в областное Собрание, я импровизированно подготовил листовку "Моя армия". Что называется, подумалось и написалось. Это оказался один из самых резонансных материалов за все время моих выборов, отзвуки находят до меня до сих пор.
Вот что получилось.
Моя армия
В армию я пошел по собственному желанию.
Себежский районный военкомат предлагал мне как молодому учителю отсрочку на год, но мне хотелось как можно скорее «отдать долги», чтобы ничто не мешало моей профессиональной работе.
"Мужики! Я вас всех классно "продал"
Осенью 1985 года из Себежского района уходило в армию 250 человек. Я оказался единственным на весь район призывником с высшим образованием. Начальник отдела учета, старший лейтенант, долго не мог понять, почему я так упорно отказываюсь от отсрочки, но потом махнул рукой и сказал: «Ладно. Поеду в Псков, привезу заказ, может быть, и тебя возьмут».
Он вернулся через пару недель, буквально перед самым призывом, уже в самом конце октября. Нас собрали для вручения повесток. Старлей был заметно нетрезв. «Мужики! - обратился он к нестройной толпе. - Я вас всех классно «продал». При этом в его глазах не было ничего веселого.
Уже потом, много позже, мы узнали, что из 250 человек 50 попали в Афганистан. Слава Богу, все вернулись живыми.
Вручая повестку мне, он сказал: «А у тебя, учитель, особая команда». - «Какая?» - спросил я. «Потом узнаешь. Хотел в армию - иди.»
…День перед поездом мы провели на старом псковском призывном пункте, располагавшемся тогда в одноэтажных деревянных домиках с печным отоплением за территорией медицинского городка на Завеличье.
В семь утра мы сели в поезд до Луги. Потом до Питера. Сошли на какой-то маленькой станции перед Ленинградом. Пару часов топали пешком по первому снегу (было 2 ноября). И пришли в аэропорт Пулково.
Стало ясно, что предстоит неблизкая дорога.
"Живите мирно, не режьте друг друга"
Почти весь зал ожидания был заполнен такими же, как мы, по рабочему одетыми призывниками. Буквально за пару часов до вылета сопровождавший нас сержант негромко сказал нам, что летим в Азербайджан, в Баку. Потом - дальше, но куда - он сам не знает.
К тому времени уже выяснилось, что в состав «особой команды» с отдельным номером, к которой был приписан и я, вошли всего шесть человек, и все - с высшим образованием - из Порхова, Пыталово, Усвят, Себежа и Пскова.
Мы по очереди отпрашивались «сбегать в туалет на пять минут», а на самом деле бежали к телефонным автоматам, куда бросали сбереженные именно на этот случай 15 копеек, звонили домой и говорили одинаковой скороговоркой: «Мы в Пулково, летим в Азербайджан, писем не будет пару недель, не волнуйтесь, настроение хорошее, люди тоже, все нормально, целую.»
Каждые 15 минут в воздух поднимался заполненный «под завязку» Ту-154. Для большинства из нас это был первый полет на самолете. Запомнилась неожиданная мощь самолета на взлете, огромная блистающая ночными огнями радиально-кольцевая Москва и затем - прижавшийся к Волге вытянутый почти на сто километров Волгоград.
Потом начались Кавказские горы, ветер, самолет немного потрясло, и мы приземлились на аэродроме Баку. Было непривычно тепло и сухо.
В два часа ночи нас встречал на сборном пункте Закавказского военного округа Баладжары невысокий полковник с воспаленными от бессонницы глазами, севшим от крика голосом и воспаленным лицом. Нас построили в некое подобие шеренги. «Парни! - обратился к нам полковник. - Вы прибыли в республику Азербайджан. Запомните: здесь нет, никогда не было и никогда не будет Советской власти. Прошу вас как людей: живите мирно, держитесь рядом с теми, с кем прибыли, не режьте друг друга, не бегайте за забор, доживите до своей части, и все будет хорошо. За один вечер - две пробитых головы, а я их тоже предупреждал…»
Ждать части пришлось два дня, советы полковника мы выполнили.
"Вешайтесь!"
Пятого ноября мы заполнили несколько плацкартных вагонов с разбитыми окнами, долго стояли на месте. Поезд словно раздумывал. Сопровождали нас уже другие офицеры и сержанты. В поезде узнали: едем в Грузию.
В Рустави, городе знаменитого на весь СССР химического комбината, нас выгрузили. Потом посадили в автобусы. Потом несколько часов везли по холмистой грунтовой дороге. Потом мы увидели серые железные ворота с железными красными звездами. Автобус остановился. «Дальше - ножками,» - сказал капитан. Мы зашли на территорию, на которой выделялись голые кипарисовые тополя, одноэтажные деревянные казармы и неширокая бетонка, уходившая в неизвестную перспективу. Большую часть прибывших повели в сторону этих казарм, а нам показали на бетонку и сказали: «Вам - дальше». Мы шли мимо казарм, из окон которых высовывались коротко и не очень коротко стриженые головы и кричали с особым армейским оптимизмом: «Вешайтесь!!!».
Через полчаса мы увидели одну выкрашенную желтым казарму и маленький штаб на плацу перед ней.
Было шестое ноября, предпраздничный вечер. На пятый день путешествия мы стояли в расположении в/ч 35608, где предстояло провести полтора года.
Вскоре мы узнали, что нам выпало ставить на ноги новую воинскую часть, приказ о создании которой был подписан буквально только что, 20 сентября. Наш призыв стал ее основой. Это была пртб - передвижная ракетно-техническая база - часть, занимавшаяся хранением и перемещением тактических и оперативно-тактических ядерных ракет малого и среднего радиуса действия, входивших в состав РВСВ - ракетных войск Сухопутных войск. Мы противостояли аналогичным американским военным базам в Турции. По мирному расписанию нас было всего 140 человек вместе с офицерами, при военной ситуации часть за шесть часов вырастала в десять раз за счет резервистов, грузилась на фургоны, транспортеры и заправщики, и отбывала к месту пуска ракет. Не только офицеры, но и большинство солдат в части имели допуск к секретным работам, в том числе по второй, практически офицерской, форме.
"А ты ее подальше, подальше!"
Будучи совершенно гражданским человеком, я запомнил, конечно, детали своего военного образования или, что будет боле честно сказать, военного просвещения. Помню первые стрельбы из автомата АК-74У, нам достался специальный облегченный для войны в горах и в ограниченных пространствах зданий укороченный (отсюда и «У») автомат Калашникова. Офицеры части впервые получили его одновременно с нами и на стрельбах долго «обживали» новое оружие, сравнивая с обычным вариантом. Я никогда особо не увлекался посещениями стрелковых тиров, и был очень обрадован, когда заработал по огневой подготовке «хорошо». Намного веселее было с гранатами. Хорошо помню первые свои попытки бросить знаменитую легкую «хлопушку» - РГД-5. Выдергиваешь чеку, и именно в этот момент четко соображаешь, что если ее сейчас не кинешь, то взорвется прямо в руках. Естественно, это тут же прибавляет силы. Стоящий рядом в окопе офицер дружелюбно посмеивается: «А ты ее подальше, подальше…»
"Бог простит. Я не прощу!"
Нам очень повезло с командирами.
Командир части, Иван Иванович Генсицкий и начальник штаба Василий Иванович Воронов не просто держали часть в руках, они реально знали, что в ней происходит. Дело даже не в том, что они помнили солдат по именам и узнавали их в лицо (конечно, нас было мало). Главное, они создали в части ту атмосферу уважения, при которой все знали: оскорбить и унизить человека было опасно.
Половина части была набрана до нас, что называется «с бору по сосенке». Конечно, пришли солдаты и из частей, где была «дедовщина». По нехитрой привычке они попытались поначалу занести эту заразу и сюда. Не получилось. Как-то еще по первой осени я вернулся в казарму с вечерней смены и направился в наш отсек. «Солдат!» - раздался сзади незнакомый мне голос. Я обернулся. Сзади стоял один из наших водителей-заправщиков Коля Хатунцев. «Солдат! Ты что, не знаешь, что здесь ты должен ходить по стенкам?!» - «По стенкам? Вы не подскажете, по каким собственно?». Ответ взбесил Колю до самой глубины его старослужащей души и он, не долго думая, бросился на меня. Хорошо, что я был в шинели, она приняла на себя первый удар, а потом я уже успел ответить. Нас с трудом разняли дневальные и Коля, матерясь, ушел к себе.
Неделей позже он же, тоже ночью, избил совершенно безобидного пацана, Колю Бойко, который стоял дневальным, а у Хатунцева вроде как в ту ночь из кармана шинели пропали папиросы. Бойко был не то чтобы безобидным человеком, он был просто безответным - из того рода людей, которых могут ударить, а они не ответят. Скрыть синяки на лице Бойко было невозможно.
Наутро после построения объявили специальный сбор в казарме. Генсицкий вызвал Хатунцева из строя. «Рядовой Хатунцев, за что вы ударили человека?». Хатунцев молчал. Генсицкий повторил вопрос, повысив голос. Хатунцев молчал. В казарме стояла звенящая тишина. «Хатунцев!!!» - «Простите, товарищ полковник!…» - Генсицкий резко повернулся к Хатунцеву всем корпусом: «Бог простит. Я не прощу!».
Весь наш призыв, 45 человек, держался друг друга и смотрел за каждым. Мы составляли почти половину части, и намерены были не терпеть никаких дуростей. Восемь человек были с высшим образованием. Командиры практически сразу выделили нас из общего числа и сказали: на вас должна держаться часть.
Единственный из восьми, я имел педагогическое образование. Замполит вызвал меня после Нового Года и спросил: «Комсоргом будешь?» - «Кем?»- «Комсоргом. С людьми надо работать. Штатного все никак не пришлют, а у тебя вечером время все равно свободное, ты учитель, организуй людей». Я взял день на раздумье, посоветовался с друзьями и согласился.
Когда через полгода пришел еще один призыв, мы уже на правах хозяев принимали новобранцев как друзей. Это стало традицией. Не то что ударить человека, а даже заставить кого-то подшить чужой воротничок было уже невозможно. Мы смотрели не столько за новенькими, сколько за своими, чтобы ни у кого ничего не «проклюнулось». Весной 1986 года в войсковой части 35608 не было «дедовщины».
Люди были собраны отовсюду. Ленинград, Псков, Москва, Архангельск, Вологда, Карелия, Полтава, Душанбе, Азербайджан, Армения. И городские, и сельские. Один-единственный раз армяне и азербайджанцы в чем-то не поладили между собой. Когда мы вбежали в казарму, они уже сорвали ремни и крутили ими в воздухе, пряжки мелькали. Мы тогда еще ничего не знали о Карабахе, все ужасы распада СССР были еще впереди, но «картинка», как мы, пять парней из России, «врубаемся» между двух ощетинившихся шеренг людей из «братских республик» и закрываем их друг от друга, осталась у меня в памяти до сих пор. Больше такого за полтора года не было ни разу.
"Солдат! С тобой нельзя спорить..."
…Уже в первом увольнении в Тбилиси, находившийся от нас в сорока километрах, я нашел театр. Знаменитый Русский драматический театр имени Грибоедова на проспекте Руставели. Зашел в гулкий холл. Справа была дверь администратора. За ней в небольшой комнате сидел пожилой благородного вида человек, Николай Николаевич Свентицкий. Знакомство с ним сделало нашу часть театральной.
Наутро я после развода подошел к Генсицкому. «Товарищ полковник! В Тбилиси хороший русский театр. Мы можем организовать поездки на выходных?» - «Организуйте. Автобус дам. Всех солдат согласуйте с командирами. И спросите у офицеров тоже. Может, тоже поедут».
В нашем ПАЗике было чуть больше 20 мест. Ни с кем у меня не возникло проблем, кроме как с командиром ОГМ - отдела главного механика - майором Оглы. «Товарищ майор! Подпишите, пожалуйста, список Ваших солдат на поездку в театр.» - «В театр? А чем они его заслужили?» - «Товарищ майор, они никогда не были в театре». - «Ну и что? Вы должны провести полосу препятствий, …, стрельбы, …, кросс по пересеченной местности, … и строевую подготовку, … И после этого из ста человек у вас останутся пять советских солдат, достойных нашего советского театра.» - «Товарищ майор, театр заслужили все.» Был вечер, майор только что провел вечерний развод и распустил солдат на отбой. Мы стояли с майором Оглы на плацу перед штабом и говорили об искусстве и культуре. С темного грузинского неба на нас смотрели большие, как человеческие глаза, звезды. Мы говорили долго. Наверно, час. Наконец майор Оглы посмотрел на меня каким-то странным, затуманенным взглядом. «Солдат!» - негромко и медленно сказал майор Оглы. - «С тобой нельзя спорить. Тебя надо убивать». Никогда ни до, ни после, за всю свою жизнь, я не получал более достойного комплимента. «Да забирай хоть всех!» - и майор Оглы не глядя, подписал лист.
…Через два месяца в списках офицеров части, ехавших в театр, появилась фамилия... майора Оглы. В тот вечер в театре давали великого испанца Гарсиа Лорку. О любви, конечно. Николай Николаевич Свентицкий заблаговременно отложил для нас билеты на "фирменный" второй ряд. Майор Оглы был в парадной форме и знаменитых на всю часть лакированных зауженных сапогах ручного пошива. Я посмотрел на него с улыбкой. Майор заметил. «Солдат! Звание майора в Советской Армии за … собачий не дают. Поехали в театр!» Искусство - великая сила.
"Ядерные" подснежники
Первые подснежники появлялись в окрестностях Вазиани в конце февраля. Аккурат на тех самых холмиках, под которыми мирно спали наши «куколки», то есть боеголовки ядерных ракет, сквозь прошлогоднюю выгоревшую траву пробивались настоящие сиреневые крокусы, с нежнейшим пушком вокруг цветка и стебля. Мы придумали посылать их домой нашим женщинам в поздравительных открытках к 8 марта. Потом мне рассказывали, какое это было чудо: в начале марта в засыпанный снегом Псков приходит конверт, в конверте - открыточка, а в ней - не высохший даже и не потерявший цвета подснежник! О, как мы гордились этим, как предвкушали чувства тех, кто открывал эти заветные конверты…
Полтора столовых километра
Когда в первый свой армейский день мы шагали по бетонке от ворот территории до расположения части, никому из нас не могло прийти в голову, что этот путь, полтора километра, нам придется проходить каждый день. Все полтора года службы. По три раза. В нашей части, окопавшейся на самом краю территории, не оказалось столовой, медпункта, клуба, библиотеки, бани, магазина, - ничего, кроме казарм и ракет. И мы топали трижды в день по полтора километра на завтрак, на обед и на ужин. И обратно. Весной и осенью, когда в Закавказье дуют сезонные ветра, из Каспийского моря в Черное и обратно, узкий перешеек между Большим и Малым Кавказскими хребтами, где расположился военный городок Вазиани, превращался в горловину свистящего воздуха. Никогда в своей жизни я не слышал столь сильного ветра. Рядом с нами, в городке Первогвардейск, стоял полк сверхзвуковой авиации. Самолеты, взлетая и садясь, с ревом довольно низко проходили над нашей территорией, мы могли даже видеть головы пилотов. Так вот, во время сезонных ветров мы мы могли только видеть эти самолеты, но не слышали звука двигателей: все заглушал дикий рев ветра. В эти дни (кому ни рассказывал, мало кто верит) офицеры разрешали нам во время "движения в столовую" идти, взявшись за руки - чтобы кого-нибудь не сбило с ног внезапным порывом ветра.
"Не вижу работы!"
Первое для нашей части командно-штабное учение всего Закавказского округа по боевому развертыванию проходило как раз в такое "ветряное" время. Старшие офицеры штаба округа, сопровождавшие учение с момента сигнала "Тревога", проверяли выполнение нами нормативов с секундомером в руках. Когда мы миновали все перевалы и выехали в заданный район, было уже почти утро. Парни из взвода охраны на верхушках сопок, откуда силой ветра вырывало всю траву с корнем, и где не было ничего живого, кроме этих пацанов, на этих "холмах Грузии" эти эти пацаны начали окапываться, попросту говоря, рыть окопы. То, что они выцарапывали из тела земли, невозможно было назвать землей. Это была масса камней, сцепившихся друг с другом и сопротивлявшихся каждому движению лопатки. ...Отбой дали в шесть утра. А в восемь объявли подъем. Мы выбрались из ледяного кунга и застыли: в центре расположения части, у всех на виду, не обращая никакого внимания на порывы ветра, начальник штаба подполковник Воронов, раздетый по пояс, умывался из ручного умывальника. Растираясь полотенцем, он подошел к нам, застывшим в шинелях с наглухо застегнутыми пуговицами и сильно щуря глаза, произнес свою фирменную вороновскую фразу: "Почему стоим, солдаты? Не вижу работы?!" Мы всегда уважали Воронова. Но в то утро - особенно. До начала боевых действий с условным противником оставалось не больше часа.
* * *
...Я уходил из армии 14 мая 1987 года. Я все оставил своим сослуживцам: шинель, парадку, панаму, запасные погоны. По нашим меркам было уже лето. Я обошел всю часть, уже в штатском, и никто этому не удивлялся. За спиной остались полтора года жизни, о которых я никогда не жалел. Сколько всего случилось с тех пор: землятрясение в Армении, распад СССР, трагедия в Тбилиси, бесконечные кавказские и другие войны. Конечно, поначалу я с многими переписывался, но с годами переписка угасла. Где они сейчас, мои однополчане, солдаты и офицеры? Живы ли? Как сложилась их судьба? Куда занесла их? Я мало что знаю об этом. Но в самой глубине души сохранились их имена и лица, их голоса, все наши совместные полтора года службы.
Я верю, что если желать человеку добра, то оно к нему придет. И поэтому я надеюсь, что они счастливы.
Вот что получилось.
Моя армия
В армию я пошел по собственному желанию.
Себежский районный военкомат предлагал мне как молодому учителю отсрочку на год, но мне хотелось как можно скорее «отдать долги», чтобы ничто не мешало моей профессиональной работе.
"Мужики! Я вас всех классно "продал"
Осенью 1985 года из Себежского района уходило в армию 250 человек. Я оказался единственным на весь район призывником с высшим образованием. Начальник отдела учета, старший лейтенант, долго не мог понять, почему я так упорно отказываюсь от отсрочки, но потом махнул рукой и сказал: «Ладно. Поеду в Псков, привезу заказ, может быть, и тебя возьмут».
Он вернулся через пару недель, буквально перед самым призывом, уже в самом конце октября. Нас собрали для вручения повесток. Старлей был заметно нетрезв. «Мужики! - обратился он к нестройной толпе. - Я вас всех классно «продал». При этом в его глазах не было ничего веселого.
Уже потом, много позже, мы узнали, что из 250 человек 50 попали в Афганистан. Слава Богу, все вернулись живыми.
Вручая повестку мне, он сказал: «А у тебя, учитель, особая команда». - «Какая?» - спросил я. «Потом узнаешь. Хотел в армию - иди.»
…День перед поездом мы провели на старом псковском призывном пункте, располагавшемся тогда в одноэтажных деревянных домиках с печным отоплением за территорией медицинского городка на Завеличье.
В семь утра мы сели в поезд до Луги. Потом до Питера. Сошли на какой-то маленькой станции перед Ленинградом. Пару часов топали пешком по первому снегу (было 2 ноября). И пришли в аэропорт Пулково.
Стало ясно, что предстоит неблизкая дорога.
"Живите мирно, не режьте друг друга"
Почти весь зал ожидания был заполнен такими же, как мы, по рабочему одетыми призывниками. Буквально за пару часов до вылета сопровождавший нас сержант негромко сказал нам, что летим в Азербайджан, в Баку. Потом - дальше, но куда - он сам не знает.
К тому времени уже выяснилось, что в состав «особой команды» с отдельным номером, к которой был приписан и я, вошли всего шесть человек, и все - с высшим образованием - из Порхова, Пыталово, Усвят, Себежа и Пскова.
Мы по очереди отпрашивались «сбегать в туалет на пять минут», а на самом деле бежали к телефонным автоматам, куда бросали сбереженные именно на этот случай 15 копеек, звонили домой и говорили одинаковой скороговоркой: «Мы в Пулково, летим в Азербайджан, писем не будет пару недель, не волнуйтесь, настроение хорошее, люди тоже, все нормально, целую.»
Каждые 15 минут в воздух поднимался заполненный «под завязку» Ту-154. Для большинства из нас это был первый полет на самолете. Запомнилась неожиданная мощь самолета на взлете, огромная блистающая ночными огнями радиально-кольцевая Москва и затем - прижавшийся к Волге вытянутый почти на сто километров Волгоград.
Потом начались Кавказские горы, ветер, самолет немного потрясло, и мы приземлились на аэродроме Баку. Было непривычно тепло и сухо.
В два часа ночи нас встречал на сборном пункте Закавказского военного округа Баладжары невысокий полковник с воспаленными от бессонницы глазами, севшим от крика голосом и воспаленным лицом. Нас построили в некое подобие шеренги. «Парни! - обратился к нам полковник. - Вы прибыли в республику Азербайджан. Запомните: здесь нет, никогда не было и никогда не будет Советской власти. Прошу вас как людей: живите мирно, держитесь рядом с теми, с кем прибыли, не режьте друг друга, не бегайте за забор, доживите до своей части, и все будет хорошо. За один вечер - две пробитых головы, а я их тоже предупреждал…»
Ждать части пришлось два дня, советы полковника мы выполнили.
"Вешайтесь!"
Пятого ноября мы заполнили несколько плацкартных вагонов с разбитыми окнами, долго стояли на месте. Поезд словно раздумывал. Сопровождали нас уже другие офицеры и сержанты. В поезде узнали: едем в Грузию.
В Рустави, городе знаменитого на весь СССР химического комбината, нас выгрузили. Потом посадили в автобусы. Потом несколько часов везли по холмистой грунтовой дороге. Потом мы увидели серые железные ворота с железными красными звездами. Автобус остановился. «Дальше - ножками,» - сказал капитан. Мы зашли на территорию, на которой выделялись голые кипарисовые тополя, одноэтажные деревянные казармы и неширокая бетонка, уходившая в неизвестную перспективу. Большую часть прибывших повели в сторону этих казарм, а нам показали на бетонку и сказали: «Вам - дальше». Мы шли мимо казарм, из окон которых высовывались коротко и не очень коротко стриженые головы и кричали с особым армейским оптимизмом: «Вешайтесь!!!».
Через полчаса мы увидели одну выкрашенную желтым казарму и маленький штаб на плацу перед ней.
Было шестое ноября, предпраздничный вечер. На пятый день путешествия мы стояли в расположении в/ч 35608, где предстояло провести полтора года.
Вскоре мы узнали, что нам выпало ставить на ноги новую воинскую часть, приказ о создании которой был подписан буквально только что, 20 сентября. Наш призыв стал ее основой. Это была пртб - передвижная ракетно-техническая база - часть, занимавшаяся хранением и перемещением тактических и оперативно-тактических ядерных ракет малого и среднего радиуса действия, входивших в состав РВСВ - ракетных войск Сухопутных войск. Мы противостояли аналогичным американским военным базам в Турции. По мирному расписанию нас было всего 140 человек вместе с офицерами, при военной ситуации часть за шесть часов вырастала в десять раз за счет резервистов, грузилась на фургоны, транспортеры и заправщики, и отбывала к месту пуска ракет. Не только офицеры, но и большинство солдат в части имели допуск к секретным работам, в том числе по второй, практически офицерской, форме.
"А ты ее подальше, подальше!"
Будучи совершенно гражданским человеком, я запомнил, конечно, детали своего военного образования или, что будет боле честно сказать, военного просвещения. Помню первые стрельбы из автомата АК-74У, нам достался специальный облегченный для войны в горах и в ограниченных пространствах зданий укороченный (отсюда и «У») автомат Калашникова. Офицеры части впервые получили его одновременно с нами и на стрельбах долго «обживали» новое оружие, сравнивая с обычным вариантом. Я никогда особо не увлекался посещениями стрелковых тиров, и был очень обрадован, когда заработал по огневой подготовке «хорошо». Намного веселее было с гранатами. Хорошо помню первые свои попытки бросить знаменитую легкую «хлопушку» - РГД-5. Выдергиваешь чеку, и именно в этот момент четко соображаешь, что если ее сейчас не кинешь, то взорвется прямо в руках. Естественно, это тут же прибавляет силы. Стоящий рядом в окопе офицер дружелюбно посмеивается: «А ты ее подальше, подальше…»
"Бог простит. Я не прощу!"
Нам очень повезло с командирами.
Командир части, Иван Иванович Генсицкий и начальник штаба Василий Иванович Воронов не просто держали часть в руках, они реально знали, что в ней происходит. Дело даже не в том, что они помнили солдат по именам и узнавали их в лицо (конечно, нас было мало). Главное, они создали в части ту атмосферу уважения, при которой все знали: оскорбить и унизить человека было опасно.
Половина части была набрана до нас, что называется «с бору по сосенке». Конечно, пришли солдаты и из частей, где была «дедовщина». По нехитрой привычке они попытались поначалу занести эту заразу и сюда. Не получилось. Как-то еще по первой осени я вернулся в казарму с вечерней смены и направился в наш отсек. «Солдат!» - раздался сзади незнакомый мне голос. Я обернулся. Сзади стоял один из наших водителей-заправщиков Коля Хатунцев. «Солдат! Ты что, не знаешь, что здесь ты должен ходить по стенкам?!» - «По стенкам? Вы не подскажете, по каким собственно?». Ответ взбесил Колю до самой глубины его старослужащей души и он, не долго думая, бросился на меня. Хорошо, что я был в шинели, она приняла на себя первый удар, а потом я уже успел ответить. Нас с трудом разняли дневальные и Коля, матерясь, ушел к себе.
Неделей позже он же, тоже ночью, избил совершенно безобидного пацана, Колю Бойко, который стоял дневальным, а у Хатунцева вроде как в ту ночь из кармана шинели пропали папиросы. Бойко был не то чтобы безобидным человеком, он был просто безответным - из того рода людей, которых могут ударить, а они не ответят. Скрыть синяки на лице Бойко было невозможно.
Наутро после построения объявили специальный сбор в казарме. Генсицкий вызвал Хатунцева из строя. «Рядовой Хатунцев, за что вы ударили человека?». Хатунцев молчал. Генсицкий повторил вопрос, повысив голос. Хатунцев молчал. В казарме стояла звенящая тишина. «Хатунцев!!!» - «Простите, товарищ полковник!…» - Генсицкий резко повернулся к Хатунцеву всем корпусом: «Бог простит. Я не прощу!».
Весь наш призыв, 45 человек, держался друг друга и смотрел за каждым. Мы составляли почти половину части, и намерены были не терпеть никаких дуростей. Восемь человек были с высшим образованием. Командиры практически сразу выделили нас из общего числа и сказали: на вас должна держаться часть.
Единственный из восьми, я имел педагогическое образование. Замполит вызвал меня после Нового Года и спросил: «Комсоргом будешь?» - «Кем?»- «Комсоргом. С людьми надо работать. Штатного все никак не пришлют, а у тебя вечером время все равно свободное, ты учитель, организуй людей». Я взял день на раздумье, посоветовался с друзьями и согласился.
Когда через полгода пришел еще один призыв, мы уже на правах хозяев принимали новобранцев как друзей. Это стало традицией. Не то что ударить человека, а даже заставить кого-то подшить чужой воротничок было уже невозможно. Мы смотрели не столько за новенькими, сколько за своими, чтобы ни у кого ничего не «проклюнулось». Весной 1986 года в войсковой части 35608 не было «дедовщины».
Люди были собраны отовсюду. Ленинград, Псков, Москва, Архангельск, Вологда, Карелия, Полтава, Душанбе, Азербайджан, Армения. И городские, и сельские. Один-единственный раз армяне и азербайджанцы в чем-то не поладили между собой. Когда мы вбежали в казарму, они уже сорвали ремни и крутили ими в воздухе, пряжки мелькали. Мы тогда еще ничего не знали о Карабахе, все ужасы распада СССР были еще впереди, но «картинка», как мы, пять парней из России, «врубаемся» между двух ощетинившихся шеренг людей из «братских республик» и закрываем их друг от друга, осталась у меня в памяти до сих пор. Больше такого за полтора года не было ни разу.
"Солдат! С тобой нельзя спорить..."
…Уже в первом увольнении в Тбилиси, находившийся от нас в сорока километрах, я нашел театр. Знаменитый Русский драматический театр имени Грибоедова на проспекте Руставели. Зашел в гулкий холл. Справа была дверь администратора. За ней в небольшой комнате сидел пожилой благородного вида человек, Николай Николаевич Свентицкий. Знакомство с ним сделало нашу часть театральной.
Наутро я после развода подошел к Генсицкому. «Товарищ полковник! В Тбилиси хороший русский театр. Мы можем организовать поездки на выходных?» - «Организуйте. Автобус дам. Всех солдат согласуйте с командирами. И спросите у офицеров тоже. Может, тоже поедут».
В нашем ПАЗике было чуть больше 20 мест. Ни с кем у меня не возникло проблем, кроме как с командиром ОГМ - отдела главного механика - майором Оглы. «Товарищ майор! Подпишите, пожалуйста, список Ваших солдат на поездку в театр.» - «В театр? А чем они его заслужили?» - «Товарищ майор, они никогда не были в театре». - «Ну и что? Вы должны провести полосу препятствий, …, стрельбы, …, кросс по пересеченной местности, … и строевую подготовку, … И после этого из ста человек у вас останутся пять советских солдат, достойных нашего советского театра.» - «Товарищ майор, театр заслужили все.» Был вечер, майор только что провел вечерний развод и распустил солдат на отбой. Мы стояли с майором Оглы на плацу перед штабом и говорили об искусстве и культуре. С темного грузинского неба на нас смотрели большие, как человеческие глаза, звезды. Мы говорили долго. Наверно, час. Наконец майор Оглы посмотрел на меня каким-то странным, затуманенным взглядом. «Солдат!» - негромко и медленно сказал майор Оглы. - «С тобой нельзя спорить. Тебя надо убивать». Никогда ни до, ни после, за всю свою жизнь, я не получал более достойного комплимента. «Да забирай хоть всех!» - и майор Оглы не глядя, подписал лист.
…Через два месяца в списках офицеров части, ехавших в театр, появилась фамилия... майора Оглы. В тот вечер в театре давали великого испанца Гарсиа Лорку. О любви, конечно. Николай Николаевич Свентицкий заблаговременно отложил для нас билеты на "фирменный" второй ряд. Майор Оглы был в парадной форме и знаменитых на всю часть лакированных зауженных сапогах ручного пошива. Я посмотрел на него с улыбкой. Майор заметил. «Солдат! Звание майора в Советской Армии за … собачий не дают. Поехали в театр!» Искусство - великая сила.
"Ядерные" подснежники
Первые подснежники появлялись в окрестностях Вазиани в конце февраля. Аккурат на тех самых холмиках, под которыми мирно спали наши «куколки», то есть боеголовки ядерных ракет, сквозь прошлогоднюю выгоревшую траву пробивались настоящие сиреневые крокусы, с нежнейшим пушком вокруг цветка и стебля. Мы придумали посылать их домой нашим женщинам в поздравительных открытках к 8 марта. Потом мне рассказывали, какое это было чудо: в начале марта в засыпанный снегом Псков приходит конверт, в конверте - открыточка, а в ней - не высохший даже и не потерявший цвета подснежник! О, как мы гордились этим, как предвкушали чувства тех, кто открывал эти заветные конверты…
Полтора столовых километра
Когда в первый свой армейский день мы шагали по бетонке от ворот территории до расположения части, никому из нас не могло прийти в голову, что этот путь, полтора километра, нам придется проходить каждый день. Все полтора года службы. По три раза. В нашей части, окопавшейся на самом краю территории, не оказалось столовой, медпункта, клуба, библиотеки, бани, магазина, - ничего, кроме казарм и ракет. И мы топали трижды в день по полтора километра на завтрак, на обед и на ужин. И обратно. Весной и осенью, когда в Закавказье дуют сезонные ветра, из Каспийского моря в Черное и обратно, узкий перешеек между Большим и Малым Кавказскими хребтами, где расположился военный городок Вазиани, превращался в горловину свистящего воздуха. Никогда в своей жизни я не слышал столь сильного ветра. Рядом с нами, в городке Первогвардейск, стоял полк сверхзвуковой авиации. Самолеты, взлетая и садясь, с ревом довольно низко проходили над нашей территорией, мы могли даже видеть головы пилотов. Так вот, во время сезонных ветров мы мы могли только видеть эти самолеты, но не слышали звука двигателей: все заглушал дикий рев ветра. В эти дни (кому ни рассказывал, мало кто верит) офицеры разрешали нам во время "движения в столовую" идти, взявшись за руки - чтобы кого-нибудь не сбило с ног внезапным порывом ветра.
"Не вижу работы!"
Первое для нашей части командно-штабное учение всего Закавказского округа по боевому развертыванию проходило как раз в такое "ветряное" время. Старшие офицеры штаба округа, сопровождавшие учение с момента сигнала "Тревога", проверяли выполнение нами нормативов с секундомером в руках. Когда мы миновали все перевалы и выехали в заданный район, было уже почти утро. Парни из взвода охраны на верхушках сопок, откуда силой ветра вырывало всю траву с корнем, и где не было ничего живого, кроме этих пацанов, на этих "холмах Грузии" эти эти пацаны начали окапываться, попросту говоря, рыть окопы. То, что они выцарапывали из тела земли, невозможно было назвать землей. Это была масса камней, сцепившихся друг с другом и сопротивлявшихся каждому движению лопатки. ...Отбой дали в шесть утра. А в восемь объявли подъем. Мы выбрались из ледяного кунга и застыли: в центре расположения части, у всех на виду, не обращая никакого внимания на порывы ветра, начальник штаба подполковник Воронов, раздетый по пояс, умывался из ручного умывальника. Растираясь полотенцем, он подошел к нам, застывшим в шинелях с наглухо застегнутыми пуговицами и сильно щуря глаза, произнес свою фирменную вороновскую фразу: "Почему стоим, солдаты? Не вижу работы?!" Мы всегда уважали Воронова. Но в то утро - особенно. До начала боевых действий с условным противником оставалось не больше часа.
* * *
...Я уходил из армии 14 мая 1987 года. Я все оставил своим сослуживцам: шинель, парадку, панаму, запасные погоны. По нашим меркам было уже лето. Я обошел всю часть, уже в штатском, и никто этому не удивлялся. За спиной остались полтора года жизни, о которых я никогда не жалел. Сколько всего случилось с тех пор: землятрясение в Армении, распад СССР, трагедия в Тбилиси, бесконечные кавказские и другие войны. Конечно, поначалу я с многими переписывался, но с годами переписка угасла. Где они сейчас, мои однополчане, солдаты и офицеры? Живы ли? Как сложилась их судьба? Куда занесла их? Я мало что знаю об этом. Но в самой глубине души сохранились их имена и лица, их голоса, все наши совместные полтора года службы.
Я верю, что если желать человеку добра, то оно к нему придет. И поэтому я надеюсь, что они счастливы.