Русская классика для настоящего и будущего
Время от времени приходится наталкиваться на рассуждения о ненужности и даже вредности изучения классической русской литературы для современных русских. Это мнение нередко озвучивают люди, которые по другим вопросам придерживаются полярно противоположных точек зрения. Среди них есть и либералы-космополиты, и радикалы-националисты, и клерикалы-фундаменталисты, и приверженцы правоконсервативных взглядов. Все они, по разным причинам, сходятся на том, что ничего хорошего и полезного с точки зрения воспитания юношества русская классика не содержит. Наоборот, приносит только вред и деформирует сознание молодежи. Одни ставят ей в упрек навязывание непригодных для современности моделей поведения («тургеневские девушки»), другие - зацикленность на псевдопроблемах и неврозах («достоевщина»), третьи излишнюю «левизну» и революционность, четвертые - гипертрофированный критицизм в отношении исторической России («мертвящий взгляд Гоголя уничтожил Империю…»).
Наиболее радикальное выражение этой позиции, утверждающее необходимость для русских отказаться не только от литературы, но и от самого русского языка, который прочно «заражен» этой литературой, я недавно встретил у профессора РГГУ Игоря Яковенко (см. его лекцию «Что делать?»). Это, конечно, уже экстрим, поскольку причину недостатка гражданской самодеятельности и горизонтальной самоорганизации у русских автор видит в русской культурной традиции и в русском языке, а не в конкретной практике колониального социального конструирования, навязываемой сверху, со стороны власти. При этом автор опровергает сам себя, соглашаясь с тем, что стоит русскому вырваться из-под власти Кремля и попасть в нормальный западный социум, как он тут же успешно адаптируется к принятым в этом социуме прогрессивным моделям поведения. Понятно ведь, что человеку при этом не «размагничивают» мозг и не стирают те языковые и культурные матрицы, которые он впитал в русском детстве. То есть, в европейский социум успешно встраивается отнюдь не «чистый лист», а человек, исходно сформированный русской культурой и русским языком. Русский эмигрант так легко растворяется в Европе (или Америке), в отличие от большинства мигрантов из Азии и Африки, именно потому, что русская культура и русский язык изначально являются европейскими, своими для Европы.
Проблема не в русской культурной традиции и не в языке, а именно в навязанной модели социальных отношений, где самоорганизация наказуема свыше, причем весьма строго. Да вот хотя бы свежий пример: стоило нашему обществу дозреть то такой формы проявления гражданской солидарности, как массовые шествия, как тут же принимается репрессивный закон на тему «больше трех не собираться», где это наказывается неподъемными штрафами, способными просто уничтожить человека, лишить его дома и семьи. И так везде, во всех сферах общества, не только в политике: чуть только правители замечают ростки независимой горизонтальной самоорганизации, они их жестко давят, в том числе криминальными методами. И что наиболее комично, элиты, которые внедряют эту «негативную педагогику», сами то как раз воплощают идеалы профессора Яковенко: они англоязычны, ориентированы на Запад, стараются ему во всем подражать, проводят там много времени, имеют недвижимость в Лондоне, обучают за рубежом своих детей и т.п. И вот именно эти продвинутые «дети Яковенко» делают все возможное, чтобы остальное население страны существовало в режиме Орды. К. Крылов в своем блоге выразил эту мысль более рельефно: «Основными устроителями «азиатчины» у нас, как и везде, являются прежде всего те, чьи семейки жируют в шале близ Лазурного берега, а капиталы держат в Швейцарии. Что и неудивительно, так как «азиатчина» - это просто колониальные порядки, возведённые в абсолют». Недавно (см. видео) ордынское умонастроение этой вполне лощеной (по Яковенко) элиты публично выразил Герман Греф.
Это означает, что неверна сама парадигма, в рамках которой мыслит наш профессор. Человек, имея в голове те или иные «цивилизационные модели», действует в рамках уже сложившихся социальных институтов и практик, применяясь к своим интересам и к тем правилам игры, которые ему навязала доминирующая сила. Равным образом Яковенко мог бы предъявить претензии, к примеру, к еврейской культуре на том основании, что евреи массами умирали в лагерях смерти. «Они в Освенциме почему-то мало кушали, зачем-то дышали отравляющими газами и не проявляли ни малейшей склонности к построению демократического общества». - Во всем этом, по мысли Яковенко, должна быть виновата исключительно еврейская «цивилизационная модель». - «А причем здесь Гитлер?» - Но тот же еврей (как и русский), будучи вынут из лагеря и помещен в правовое государство, вдруг оказывается вполне успешным человеком, адаптированным к европейским реалиям, и багаж национальной культуры в его голове почему-то не составляет проблемы.
Но я бы не хотел сводить свою задачу к полемике с экстремалами-абсурдистами. Мнение о неактуальности и даже вредоносности русской классики является довольно популярным в среде национально ориентированной интеллигенции. Здесь можно выделить два главных аргумента.
1. Негативное влияние литературы на социализацию средних и низших слоев русского общества в XIX веке
Влияние русской литературы на сознание разночинской молодежи XIX было разрушительным. Вместо того чтобы дать интеллигенту «от сохи» прочный ориентир социализации в качестве профессионала, литература толкала его на путь превращения то ли в декадента, то ли в революционера, то ли в законченного скептика и циника. Огромная историческая вина русской классики XIX века состоит в то, что на пороге начинавшейся модернизации она не дала средним сословиям и «выскочкам» из низов достойный идеал «селфмейдмена» на европейский или американский манер, вместо этого пачками выдавая идеалы юродивых, революционеров, резонеров.
Вы можете перерыть всю классику из школьного канона, но не найдете там идеал «крепкого бюргера Иван Иваныча», который выбился из низов своим трудом и талантом, который находит удовлетворение в том, что смог закрепиться на этом среднем уровне, дорасти до него культурно, дать своим детям приличное образование и направить их на ту же стезю среднего класса или чуть повыше, не измождая себя мечтаниями о революции и переживаниями о несовершенстве российской жизни. Между тем, в британской или французской литературе XVIII-XIX вв. этот «счастливый бюргер» присутствует даже в авантюрных и пиратских романах (в виде повседневного фона или конечной стадии развития главных персонажей).
Несомненно, если взять русскую литературную продукцию XIX века во всей ее совокупности, включая бульварные жанры, «симпатичного бюргера» мы там наверняка отыщем. Но лучшие авторы, вошедшие в канон, этим явно пренебрегали. Если уж русский писатель брался за подобного персонажа, то обычно выходила злая карикатура. Нормальную бюргерскую модель существования они показывали пустой, скучной, беспросветной или комичной. У ранних авторов это получалось естественно, поскольку сами они принадлежали к высшему сословию или подражали ему, а поздние (как Чехов) вынуждены были подыгрывать укрепившемуся либерально-революционному мейнстриму.
2. Гиперкритицизм в отношении Российской Империи
Трудно найти такую европейскую страну XIX века, великие писатели которой имели бы столь же явный оскал против собственного государства и собственной элиты (к числу которой большинство из них принадлежало по рождению). Это заметно, даже если отбросить профессиональных фрондеров типа Герцена, Чернышевского, Некрасова, и ограничиться относительно неангажированными авторами. Читатель, который захочет составить себе представление о Российской Империи по произведениям Грибоедова, Гоголя, Тургенева, Островского, Салтыкова, будет удивлен, как вообще такое нелепое и всесторонне прогнившее общество могло существовать. Несомненно, великие писатели других стран тоже подвергали критике свои общества, подмечали недостатки национальных характеров своих народов. Но обычно это делалось любя и в меру, не выливалось в тотальную, систематическую «отродьезацию» всех слоев и социальных типов общества, хоть немного поднявшихся над крестьянским уровнем. Между тем, в русской литературе мы постоянно видим, как гротеск выдавался за реализм, карикатура - за социальный анализ, отковенная клевета - за «правду матку». Иногда накал систематической русо- и Россие-фобии в творчестве писателей XIX века достигает уровня «межрасовой ненависти». Для иллюстрации приведу забавное замечание М. Будьона о творчестве Гоголя («Реликтовая Европа»):
«Все его произведения можно разделить на те что написаны «про русских» и те, что «про украинцев». Так вот, все русские у него - это просто коллекция отрицательных типажей - проходимцы, подонки, жмоты, подлецы, интриганы, самодуры и просто слабоумные. Чичиковы, Плюшкины, Коробочки, Хлестаковы, Добчинские и Бобчинские, Акакии Акакиевичи, в общем, берите любую книгу и читайте, читайте, читайте. Поразительно, но Гоголь был фактически самым обласканным русским писателем своего времени, его обожал Николай I, ему (в отличие от того же Пушкина) было разрешено выезжать за границу, его не ссылали на Кавказ как Лермонтова, не отдавали в солдаты как Тараса, и не приговаривали к смертной казни как Достоевского. Картина у Николая Васильевича резко меняется когда описывается Украина. Тут всё - сугубо положительно. Тут все - умные, честные, герои, хоть часто и отличаются примитивной простотой. Тут всё прекрасно - небо, природа, климат, воздух. Самый отрицательный герой - Андрей - из «Тараса Бульбы» не вызывает такого омерзения как «русские уроды» из «Ревизора, «Шинели»,«Мертвых Душ» или «Игроков». Да, влюбился в полячку - что тут такого? …А дальше вновь идёт один сплошной украинский героизм. Все умирают, но никто не сдаётся и не продаётся. В отличие от русских дворян, торгующих даже фальшивыми мертвецами - своими бывшими рабами, белыми неграми».
Выше я привел те аргументы против русской литературы XIX века, которые сам считаю вполне разумными (наиболее основательное их изложение можно найти у Д.Е.Галковского в «Бесконечном тупике» и других текстах). Остальные обвинения в ее адрес, на мой взгляд, являются либо следствием перечисленных, либо мелкими придирками к отдельным авторам, в ключе «Почему у Достоевского все герои - психи?» Если бы Достоевский был один-одинешенек в русской литературе, подобные претензии имели бы какой-то смысл. Но в рамках огромной и разнообразной культурной традиции он имел полное право сосредоточиться на тех темах и героях, которые были интересны ему самому. Возьмем основных писателей школьного канона: Грибоедов, Пушкин, Гоголь, Гончаров, Лермонтов, Тургенев, Островский, Достоевский, Толстой, Салтыков, Лесков, Чехов. (Чернышевского исключаем, ибо это не литература, а прямой агитпроп, который как таковой и воспринимается) Среди них лишь Пушкин, Толстой и, в меньшей степени, ранний Тургенев могут восприниматься как поставщики «образцов для жизни». Остальные в рамках Канона выполняют иные функции, и ругать их за «плохие образцы для подражания» - просто нелепо. Лермонтов, Гончаров, Достоевский, - это интроспекция и психоанализ, ковыряние во внутреннем мире героя и читателя. Гоголь, Островский, Салтыков - сатира и гротеск разной степени плотоядности. Поздний Тургенев, Лесков, Чехов, - политизированный нуар. Каждый писатель в рамках канона играет собственную роль, захватывает внимание читателей по-своему.
Когда мы говорим о непреходящей актуальности русской классики, речь идет не об идеях или образах отдельных авторов, а о базовых ценностях, транслируемых от автора к автору, от произведения к произведению. В этом смысле критики русской классики обычно облегчают себе задачу, обрушиваясь на отдельно взятого Достоевского, на отдельно взятого Гоголя и т.д. Но с точки зрения педагогической задачи внедрения определенных ценностей, важны не сюжет и герои произведения, а его «радиационный фон»: те ценности и идеи, которые проходят в нем вне критики, как нечто само собой разумеющееся. От чтения Достоевского здоровый человек так же не станет неврастеником, как не станет пиратом читатель пиратских романов. Идеологемы, которые тот или иной русский автор считал важными, которые он обговаривал в произведении, в лучшем случае превратятся в повод для мысли, не более того. Молиться на них современный читатель не будет. А вот воздействие ценностного «радиационного фона» может оказаться более глубоким.
Для русских в XXI веке только этот «радиационный фон» и сохранил актуальность, тогда как само по себе содержание литературы XIX века воспринимается как историческая экзотика. Прошли десятилетия, социальный ландшафт России радикально изменился и - о чудо! - то, что XIX веке казалось роковым недостатком русской классики, в XXI веке вдруг превратилось в непреходящее достоинство. Идеал довольного обывателя в наше время настолько мощно транслируется всей совокупностью массовой культуры, включая ее рекламную составляющую, что добавить тут уже нечего. И наоборот, любой культурный продукт, выходящий за рамки культа потребления, хоть как-то удерживающий читателя от его безумных импульсов, дает нашему сознанию весьма полезный просвет. Второй «грешок» русских классиков, гиперкритицизм в отношении российской государственности, будучи усвоен современным читателем, бьет не столько по той легендарной Российской Империи, «которую мы потеряли», сколько (по аналогии) по нынешней власти, которая такого пристрастного взгляда вполне заслуживает. Русская литература XIX века в этом смысле опередила свое время: только сейчас, только сегодня она стала по-настоящему актуальной и полезной для нас. «Для нас» - не только в расширительном значении (как «для всего человечества»), но и для нас как русских, обитателей современной России, которую воля начальства тащит куда-то в кромешную Азию.
Далее, не вдаваясь в полемику с обвинителями русской классики, я просто перечислю ее актуальные для нас моменты, объясняя попутно, почему они могут вызывать неудовольствие современных политизированных критиков.
1. Доброе отношение к народу, к нижним сословиям. Отсутствие малейшего намека на «быдлофобию». Пропаганда национальной солидарности, помимо имущественных и классовых границ.
Половина великих русских писателей была потомственными рабовладельцами, европейски образованными плантаторами на фоне неграмотного и темного народа. Казалось бы, о народе они должны были писать в выражениях, излюбленных польскими магнатами и американскими плантаторами: «быдло, скот», «грязные животные», «драть три шкуры», «давить без жалости», «е**ть и грабить». Однако ни у кого из русских классиков мы этого не находим. Наоборот, в своем творчестве они стремились преодолеть барьер, вызванный колоссальной разницей в уровне образования и социальном статусе, увидеть в русском мужике человека, найти в нем массу положительных и симпатичных качеств, а нередко и нравственный образец. Русские писатели начали строить единую русскую нацию еще в те времена, когда она состояла из космически удаленных друг от друга и чуждых друг другу сословий. Русская литература того времени - нечто прямо противоположное «быдлофобии», которая сегодня навязывается на каждом углу, и которую нередко пропагандируют даже «националисты». Русские писатели дают нынешнему зазнавшемуся «элитарию» весьма полезный урок: «Если уж мы, потомственные баре и господа, сумели пренебречь той космической разницей между элитой и народом, которая существовала в наше время, то тебе, вчерашнему вонючему смерду, только что вылезшему из грязи в князи, и подавно не стоит воротить нос от гораздо более образованного и окультуренного народа».
2. Гуманное, человечное отношение к людям, принципиальный анти-социал-дарвинизм.
Среди русских писателей XIX века вы не найдете ни одного, который бы плотоядно проповедовал доктрину в стиле «падающего - подтолкни», «сильный всегда прав», «слабых нужно гнобить еще больше за их слабость» и т.п. Такого рода доктрины, которые многие сегодня считают «прогрессивными», несовместимы с идеей национальной солидарности. Они могут избавить от «лишних» нравственных проблем одного человека, но нацию в целом делают слабее и разобщеннее. Сегодня как никогда русские нуждаются в излечении от взаимного озлобления и самоненависти, которая искусно поддерживается пропагандой. Русская литература актуальна как учебник доброго отношения к людям.
3. Отсутствие азиатского раболепия и чинопочитания, преклонения перед властью только за то, что она Власть. Принципиальное антиордынство.
Русская литература по большей части воспитывает критичное, а то и презрительное отношение к власти и ее представителям. Даже авторы, далекие от революционности и левизны, как Толстой в «Войне и Мире», учат читателя видеть в сильных мира сего всего лишь людей: слабых, зависимых от многих обстоятельств и никоим образом не «сверхчеловеков». Такое отношение к власти и отличает коренным образом Европу от Азии. Безоглядный культ личности Сталина в СССР был возможен только до тех пор, пока в зрелый возраст не вступило первое поколение, в массе прочитавшее Толстого и Салтыкова-Щедрина в рамках школьной программы. Культ Брежнева народом, в массе получившим среднее образование, воспринимался уже как пародия. Даже поверхностное изучение русской литературы - надежный заслон на пути перерождения страны в нечто вроде Туркмении или Северной Кореи.
4. Светская литература, остающаяся в рамках морали.
Не являясь агрессивно-атеистической, русская литература XIX века, тем не менее, была вполне светской по своему духу. Даже Достоевского с Лесковым вряд ли можно назвать «религиозными писателями». А с Пушкиным церковь до сих пор судится за его «Сказку о попе и его работнике Балде». Тем не менее, светская русская литература счастливо избежала тех крайностей, которые были характерны для европейской культуры XVIII-XIX вв., когда разрыв с христианством как религией нередко приводил писателей к публичному разрыву и с общественной моралью, основаной на христианстве. Маркизов де Садов на русской почве не появилось. В целом, у русских писателей речь идет о балансе между уважением к народной вере, к нравственному содержанию христианской доктрины и вполне светским рациональным взглядом на мир. Этот баланс весьма актуален и в наши дни.
5. Литература, созданная свободными людьми для свободных людей.
Почти половина великих русских писателей принадлежала к кругу высшей аристократии. Это настоящие Господа, люди свободные и «непоротые» уже несколько поколений. Остальные писатели, по мере способностей, старались поддерживать тот же господский тон (эту особенность, в порядке самокритики, высмеял Достоевский в «Селе Степанчикове и его обитателях»). Другим словами, русская литература по своему источнику и по своему духу - это литература Господ, Свободных Людей, отражающая взгляд Господина, а не раба, не слуги, не поденщика, которому приходится в страхе и унижениях добывать себе ежедневное пропитание. Проникаясь чтением русских классиков, человек по сути сам возводит себя во дворянство, понемногу приучается смотреть на мир так, как на него смотрели свободные люди, господа. И что немаловажно, русские свободные люди, русские господа. После десятилетий рабства и унижений, это крайне важный жизненный опыт для русских. Отобрать у русских великую русскую литературу может только человек, желающий окончательно превратить их в народ рабов. Никакой Ницше это не возместит, потому что сам Ницше в социальном отношении был всего лишь бюргером, бедным поденщиком-инвалидом, а на современную ему петербургскую аристократию смотрел с восхищением, снизу вверх.
6. Великая Европейская литература.
Для кого-то это выглядит как парадокс: у «диких азиатов» русских есть собственная великая европейская литература, признаваемая в качестве европейской и самими европейцами. Собственно, русская классика, созданная русскими европейцами, - это самый близкий и доступный для русского кусочек Европы, который можно воспринимать непосредственно, без переводчиков. Первый слой европеизации для русского - знакомство с великой русской литературой XIX века. Тот, кто хочет отнять у русских детей русскую классику, - автоматически толкает их в Азию, подальше от Европы. Борьба с русской классикой в России - это азиатская реакция, занятие тупых и злобных азиатов, что бы сами они о себе ни воображали.
На этом можно было бы и закончить, если бы я писал «форматную» статью для «серьезного» издания. Но поскольку речь идет о неформальном общении, следует рассмореть и более далекую перспективу востребованности русской литературы. Вполне возможно, через несколько десятилетий люди будут жить в окружении андроидов, искусственных интеллектов, исполняющих роли слуг и «крепостных». Человечная модель взаимоотношений между барином и крепостным, которая обнаруживается во многих произведениях русской классики, весьма пригодится в будущем. Если люди будут обращаться с адроидами как американские плантаторы со своими неграми, это может привести к весьма печальным последствиям. Речь идет не только о «восстании обиженных машин», но и о деградации личности господина. Не сдерживаемая рамками нравственности тираническая власть человека над искусственным разумом может оказаться столь же разрушительной для личности господина, как и тираническая власть над живым человеком. Люди, привыкшие к зверскому обращению со своими андроидами, в конечном итоге выплеснут это зверство на других людей.
Вполне возможно, что не только в России, но и повсюду в мире манеру гуманного обращения с рабами-андроидами люди будут усваивать из русской классики. Кстати, первым на эту перспективу намекнул Д.Е. Галковский в «Друге Утят» (2004). А следующий шаг сделал Бен Уинтерс, написав ремейк «Анны Карениной», где в пространство русской классики впервые были введены андроиды. Впрочем, речь может идти не только о манере обращения со слугами, но и о самом образе жизни свободного человека, «настоящего барина», который трудами андроидов избавлен от мелких жизненных забот и добывания хлеба насущного. Для многих людей этот образ жизни будет непривычным. И здесь на помощь снова придет русская классика.
Наиболее радикальное выражение этой позиции, утверждающее необходимость для русских отказаться не только от литературы, но и от самого русского языка, который прочно «заражен» этой литературой, я недавно встретил у профессора РГГУ Игоря Яковенко (см. его лекцию «Что делать?»). Это, конечно, уже экстрим, поскольку причину недостатка гражданской самодеятельности и горизонтальной самоорганизации у русских автор видит в русской культурной традиции и в русском языке, а не в конкретной практике колониального социального конструирования, навязываемой сверху, со стороны власти. При этом автор опровергает сам себя, соглашаясь с тем, что стоит русскому вырваться из-под власти Кремля и попасть в нормальный западный социум, как он тут же успешно адаптируется к принятым в этом социуме прогрессивным моделям поведения. Понятно ведь, что человеку при этом не «размагничивают» мозг и не стирают те языковые и культурные матрицы, которые он впитал в русском детстве. То есть, в европейский социум успешно встраивается отнюдь не «чистый лист», а человек, исходно сформированный русской культурой и русским языком. Русский эмигрант так легко растворяется в Европе (или Америке), в отличие от большинства мигрантов из Азии и Африки, именно потому, что русская культура и русский язык изначально являются европейскими, своими для Европы.
Проблема не в русской культурной традиции и не в языке, а именно в навязанной модели социальных отношений, где самоорганизация наказуема свыше, причем весьма строго. Да вот хотя бы свежий пример: стоило нашему обществу дозреть то такой формы проявления гражданской солидарности, как массовые шествия, как тут же принимается репрессивный закон на тему «больше трех не собираться», где это наказывается неподъемными штрафами, способными просто уничтожить человека, лишить его дома и семьи. И так везде, во всех сферах общества, не только в политике: чуть только правители замечают ростки независимой горизонтальной самоорганизации, они их жестко давят, в том числе криминальными методами. И что наиболее комично, элиты, которые внедряют эту «негативную педагогику», сами то как раз воплощают идеалы профессора Яковенко: они англоязычны, ориентированы на Запад, стараются ему во всем подражать, проводят там много времени, имеют недвижимость в Лондоне, обучают за рубежом своих детей и т.п. И вот именно эти продвинутые «дети Яковенко» делают все возможное, чтобы остальное население страны существовало в режиме Орды. К. Крылов в своем блоге выразил эту мысль более рельефно: «Основными устроителями «азиатчины» у нас, как и везде, являются прежде всего те, чьи семейки жируют в шале близ Лазурного берега, а капиталы держат в Швейцарии. Что и неудивительно, так как «азиатчина» - это просто колониальные порядки, возведённые в абсолют». Недавно (см. видео) ордынское умонастроение этой вполне лощеной (по Яковенко) элиты публично выразил Герман Греф.
Это означает, что неверна сама парадигма, в рамках которой мыслит наш профессор. Человек, имея в голове те или иные «цивилизационные модели», действует в рамках уже сложившихся социальных институтов и практик, применяясь к своим интересам и к тем правилам игры, которые ему навязала доминирующая сила. Равным образом Яковенко мог бы предъявить претензии, к примеру, к еврейской культуре на том основании, что евреи массами умирали в лагерях смерти. «Они в Освенциме почему-то мало кушали, зачем-то дышали отравляющими газами и не проявляли ни малейшей склонности к построению демократического общества». - Во всем этом, по мысли Яковенко, должна быть виновата исключительно еврейская «цивилизационная модель». - «А причем здесь Гитлер?» - Но тот же еврей (как и русский), будучи вынут из лагеря и помещен в правовое государство, вдруг оказывается вполне успешным человеком, адаптированным к европейским реалиям, и багаж национальной культуры в его голове почему-то не составляет проблемы.
Но я бы не хотел сводить свою задачу к полемике с экстремалами-абсурдистами. Мнение о неактуальности и даже вредоносности русской классики является довольно популярным в среде национально ориентированной интеллигенции. Здесь можно выделить два главных аргумента.
1. Негативное влияние литературы на социализацию средних и низших слоев русского общества в XIX веке
Влияние русской литературы на сознание разночинской молодежи XIX было разрушительным. Вместо того чтобы дать интеллигенту «от сохи» прочный ориентир социализации в качестве профессионала, литература толкала его на путь превращения то ли в декадента, то ли в революционера, то ли в законченного скептика и циника. Огромная историческая вина русской классики XIX века состоит в то, что на пороге начинавшейся модернизации она не дала средним сословиям и «выскочкам» из низов достойный идеал «селфмейдмена» на европейский или американский манер, вместо этого пачками выдавая идеалы юродивых, революционеров, резонеров.
Вы можете перерыть всю классику из школьного канона, но не найдете там идеал «крепкого бюргера Иван Иваныча», который выбился из низов своим трудом и талантом, который находит удовлетворение в том, что смог закрепиться на этом среднем уровне, дорасти до него культурно, дать своим детям приличное образование и направить их на ту же стезю среднего класса или чуть повыше, не измождая себя мечтаниями о революции и переживаниями о несовершенстве российской жизни. Между тем, в британской или французской литературе XVIII-XIX вв. этот «счастливый бюргер» присутствует даже в авантюрных и пиратских романах (в виде повседневного фона или конечной стадии развития главных персонажей).
Несомненно, если взять русскую литературную продукцию XIX века во всей ее совокупности, включая бульварные жанры, «симпатичного бюргера» мы там наверняка отыщем. Но лучшие авторы, вошедшие в канон, этим явно пренебрегали. Если уж русский писатель брался за подобного персонажа, то обычно выходила злая карикатура. Нормальную бюргерскую модель существования они показывали пустой, скучной, беспросветной или комичной. У ранних авторов это получалось естественно, поскольку сами они принадлежали к высшему сословию или подражали ему, а поздние (как Чехов) вынуждены были подыгрывать укрепившемуся либерально-революционному мейнстриму.
2. Гиперкритицизм в отношении Российской Империи
Трудно найти такую европейскую страну XIX века, великие писатели которой имели бы столь же явный оскал против собственного государства и собственной элиты (к числу которой большинство из них принадлежало по рождению). Это заметно, даже если отбросить профессиональных фрондеров типа Герцена, Чернышевского, Некрасова, и ограничиться относительно неангажированными авторами. Читатель, который захочет составить себе представление о Российской Империи по произведениям Грибоедова, Гоголя, Тургенева, Островского, Салтыкова, будет удивлен, как вообще такое нелепое и всесторонне прогнившее общество могло существовать. Несомненно, великие писатели других стран тоже подвергали критике свои общества, подмечали недостатки национальных характеров своих народов. Но обычно это делалось любя и в меру, не выливалось в тотальную, систематическую «отродьезацию» всех слоев и социальных типов общества, хоть немного поднявшихся над крестьянским уровнем. Между тем, в русской литературе мы постоянно видим, как гротеск выдавался за реализм, карикатура - за социальный анализ, отковенная клевета - за «правду матку». Иногда накал систематической русо- и Россие-фобии в творчестве писателей XIX века достигает уровня «межрасовой ненависти». Для иллюстрации приведу забавное замечание М. Будьона о творчестве Гоголя («Реликтовая Европа»):
«Все его произведения можно разделить на те что написаны «про русских» и те, что «про украинцев». Так вот, все русские у него - это просто коллекция отрицательных типажей - проходимцы, подонки, жмоты, подлецы, интриганы, самодуры и просто слабоумные. Чичиковы, Плюшкины, Коробочки, Хлестаковы, Добчинские и Бобчинские, Акакии Акакиевичи, в общем, берите любую книгу и читайте, читайте, читайте. Поразительно, но Гоголь был фактически самым обласканным русским писателем своего времени, его обожал Николай I, ему (в отличие от того же Пушкина) было разрешено выезжать за границу, его не ссылали на Кавказ как Лермонтова, не отдавали в солдаты как Тараса, и не приговаривали к смертной казни как Достоевского. Картина у Николая Васильевича резко меняется когда описывается Украина. Тут всё - сугубо положительно. Тут все - умные, честные, герои, хоть часто и отличаются примитивной простотой. Тут всё прекрасно - небо, природа, климат, воздух. Самый отрицательный герой - Андрей - из «Тараса Бульбы» не вызывает такого омерзения как «русские уроды» из «Ревизора, «Шинели»,«Мертвых Душ» или «Игроков». Да, влюбился в полячку - что тут такого? …А дальше вновь идёт один сплошной украинский героизм. Все умирают, но никто не сдаётся и не продаётся. В отличие от русских дворян, торгующих даже фальшивыми мертвецами - своими бывшими рабами, белыми неграми».
Выше я привел те аргументы против русской литературы XIX века, которые сам считаю вполне разумными (наиболее основательное их изложение можно найти у Д.Е.Галковского в «Бесконечном тупике» и других текстах). Остальные обвинения в ее адрес, на мой взгляд, являются либо следствием перечисленных, либо мелкими придирками к отдельным авторам, в ключе «Почему у Достоевского все герои - психи?» Если бы Достоевский был один-одинешенек в русской литературе, подобные претензии имели бы какой-то смысл. Но в рамках огромной и разнообразной культурной традиции он имел полное право сосредоточиться на тех темах и героях, которые были интересны ему самому. Возьмем основных писателей школьного канона: Грибоедов, Пушкин, Гоголь, Гончаров, Лермонтов, Тургенев, Островский, Достоевский, Толстой, Салтыков, Лесков, Чехов. (Чернышевского исключаем, ибо это не литература, а прямой агитпроп, который как таковой и воспринимается) Среди них лишь Пушкин, Толстой и, в меньшей степени, ранний Тургенев могут восприниматься как поставщики «образцов для жизни». Остальные в рамках Канона выполняют иные функции, и ругать их за «плохие образцы для подражания» - просто нелепо. Лермонтов, Гончаров, Достоевский, - это интроспекция и психоанализ, ковыряние во внутреннем мире героя и читателя. Гоголь, Островский, Салтыков - сатира и гротеск разной степени плотоядности. Поздний Тургенев, Лесков, Чехов, - политизированный нуар. Каждый писатель в рамках канона играет собственную роль, захватывает внимание читателей по-своему.
Когда мы говорим о непреходящей актуальности русской классики, речь идет не об идеях или образах отдельных авторов, а о базовых ценностях, транслируемых от автора к автору, от произведения к произведению. В этом смысле критики русской классики обычно облегчают себе задачу, обрушиваясь на отдельно взятого Достоевского, на отдельно взятого Гоголя и т.д. Но с точки зрения педагогической задачи внедрения определенных ценностей, важны не сюжет и герои произведения, а его «радиационный фон»: те ценности и идеи, которые проходят в нем вне критики, как нечто само собой разумеющееся. От чтения Достоевского здоровый человек так же не станет неврастеником, как не станет пиратом читатель пиратских романов. Идеологемы, которые тот или иной русский автор считал важными, которые он обговаривал в произведении, в лучшем случае превратятся в повод для мысли, не более того. Молиться на них современный читатель не будет. А вот воздействие ценностного «радиационного фона» может оказаться более глубоким.
Для русских в XXI веке только этот «радиационный фон» и сохранил актуальность, тогда как само по себе содержание литературы XIX века воспринимается как историческая экзотика. Прошли десятилетия, социальный ландшафт России радикально изменился и - о чудо! - то, что XIX веке казалось роковым недостатком русской классики, в XXI веке вдруг превратилось в непреходящее достоинство. Идеал довольного обывателя в наше время настолько мощно транслируется всей совокупностью массовой культуры, включая ее рекламную составляющую, что добавить тут уже нечего. И наоборот, любой культурный продукт, выходящий за рамки культа потребления, хоть как-то удерживающий читателя от его безумных импульсов, дает нашему сознанию весьма полезный просвет. Второй «грешок» русских классиков, гиперкритицизм в отношении российской государственности, будучи усвоен современным читателем, бьет не столько по той легендарной Российской Империи, «которую мы потеряли», сколько (по аналогии) по нынешней власти, которая такого пристрастного взгляда вполне заслуживает. Русская литература XIX века в этом смысле опередила свое время: только сейчас, только сегодня она стала по-настоящему актуальной и полезной для нас. «Для нас» - не только в расширительном значении (как «для всего человечества»), но и для нас как русских, обитателей современной России, которую воля начальства тащит куда-то в кромешную Азию.
Далее, не вдаваясь в полемику с обвинителями русской классики, я просто перечислю ее актуальные для нас моменты, объясняя попутно, почему они могут вызывать неудовольствие современных политизированных критиков.
1. Доброе отношение к народу, к нижним сословиям. Отсутствие малейшего намека на «быдлофобию». Пропаганда национальной солидарности, помимо имущественных и классовых границ.
Половина великих русских писателей была потомственными рабовладельцами, европейски образованными плантаторами на фоне неграмотного и темного народа. Казалось бы, о народе они должны были писать в выражениях, излюбленных польскими магнатами и американскими плантаторами: «быдло, скот», «грязные животные», «драть три шкуры», «давить без жалости», «е**ть и грабить». Однако ни у кого из русских классиков мы этого не находим. Наоборот, в своем творчестве они стремились преодолеть барьер, вызванный колоссальной разницей в уровне образования и социальном статусе, увидеть в русском мужике человека, найти в нем массу положительных и симпатичных качеств, а нередко и нравственный образец. Русские писатели начали строить единую русскую нацию еще в те времена, когда она состояла из космически удаленных друг от друга и чуждых друг другу сословий. Русская литература того времени - нечто прямо противоположное «быдлофобии», которая сегодня навязывается на каждом углу, и которую нередко пропагандируют даже «националисты». Русские писатели дают нынешнему зазнавшемуся «элитарию» весьма полезный урок: «Если уж мы, потомственные баре и господа, сумели пренебречь той космической разницей между элитой и народом, которая существовала в наше время, то тебе, вчерашнему вонючему смерду, только что вылезшему из грязи в князи, и подавно не стоит воротить нос от гораздо более образованного и окультуренного народа».
2. Гуманное, человечное отношение к людям, принципиальный анти-социал-дарвинизм.
Среди русских писателей XIX века вы не найдете ни одного, который бы плотоядно проповедовал доктрину в стиле «падающего - подтолкни», «сильный всегда прав», «слабых нужно гнобить еще больше за их слабость» и т.п. Такого рода доктрины, которые многие сегодня считают «прогрессивными», несовместимы с идеей национальной солидарности. Они могут избавить от «лишних» нравственных проблем одного человека, но нацию в целом делают слабее и разобщеннее. Сегодня как никогда русские нуждаются в излечении от взаимного озлобления и самоненависти, которая искусно поддерживается пропагандой. Русская литература актуальна как учебник доброго отношения к людям.
3. Отсутствие азиатского раболепия и чинопочитания, преклонения перед властью только за то, что она Власть. Принципиальное антиордынство.
Русская литература по большей части воспитывает критичное, а то и презрительное отношение к власти и ее представителям. Даже авторы, далекие от революционности и левизны, как Толстой в «Войне и Мире», учат читателя видеть в сильных мира сего всего лишь людей: слабых, зависимых от многих обстоятельств и никоим образом не «сверхчеловеков». Такое отношение к власти и отличает коренным образом Европу от Азии. Безоглядный культ личности Сталина в СССР был возможен только до тех пор, пока в зрелый возраст не вступило первое поколение, в массе прочитавшее Толстого и Салтыкова-Щедрина в рамках школьной программы. Культ Брежнева народом, в массе получившим среднее образование, воспринимался уже как пародия. Даже поверхностное изучение русской литературы - надежный заслон на пути перерождения страны в нечто вроде Туркмении или Северной Кореи.
4. Светская литература, остающаяся в рамках морали.
Не являясь агрессивно-атеистической, русская литература XIX века, тем не менее, была вполне светской по своему духу. Даже Достоевского с Лесковым вряд ли можно назвать «религиозными писателями». А с Пушкиным церковь до сих пор судится за его «Сказку о попе и его работнике Балде». Тем не менее, светская русская литература счастливо избежала тех крайностей, которые были характерны для европейской культуры XVIII-XIX вв., когда разрыв с христианством как религией нередко приводил писателей к публичному разрыву и с общественной моралью, основаной на христианстве. Маркизов де Садов на русской почве не появилось. В целом, у русских писателей речь идет о балансе между уважением к народной вере, к нравственному содержанию христианской доктрины и вполне светским рациональным взглядом на мир. Этот баланс весьма актуален и в наши дни.
5. Литература, созданная свободными людьми для свободных людей.
Почти половина великих русских писателей принадлежала к кругу высшей аристократии. Это настоящие Господа, люди свободные и «непоротые» уже несколько поколений. Остальные писатели, по мере способностей, старались поддерживать тот же господский тон (эту особенность, в порядке самокритики, высмеял Достоевский в «Селе Степанчикове и его обитателях»). Другим словами, русская литература по своему источнику и по своему духу - это литература Господ, Свободных Людей, отражающая взгляд Господина, а не раба, не слуги, не поденщика, которому приходится в страхе и унижениях добывать себе ежедневное пропитание. Проникаясь чтением русских классиков, человек по сути сам возводит себя во дворянство, понемногу приучается смотреть на мир так, как на него смотрели свободные люди, господа. И что немаловажно, русские свободные люди, русские господа. После десятилетий рабства и унижений, это крайне важный жизненный опыт для русских. Отобрать у русских великую русскую литературу может только человек, желающий окончательно превратить их в народ рабов. Никакой Ницше это не возместит, потому что сам Ницше в социальном отношении был всего лишь бюргером, бедным поденщиком-инвалидом, а на современную ему петербургскую аристократию смотрел с восхищением, снизу вверх.
6. Великая Европейская литература.
Для кого-то это выглядит как парадокс: у «диких азиатов» русских есть собственная великая европейская литература, признаваемая в качестве европейской и самими европейцами. Собственно, русская классика, созданная русскими европейцами, - это самый близкий и доступный для русского кусочек Европы, который можно воспринимать непосредственно, без переводчиков. Первый слой европеизации для русского - знакомство с великой русской литературой XIX века. Тот, кто хочет отнять у русских детей русскую классику, - автоматически толкает их в Азию, подальше от Европы. Борьба с русской классикой в России - это азиатская реакция, занятие тупых и злобных азиатов, что бы сами они о себе ни воображали.
На этом можно было бы и закончить, если бы я писал «форматную» статью для «серьезного» издания. Но поскольку речь идет о неформальном общении, следует рассмореть и более далекую перспективу востребованности русской литературы. Вполне возможно, через несколько десятилетий люди будут жить в окружении андроидов, искусственных интеллектов, исполняющих роли слуг и «крепостных». Человечная модель взаимоотношений между барином и крепостным, которая обнаруживается во многих произведениях русской классики, весьма пригодится в будущем. Если люди будут обращаться с адроидами как американские плантаторы со своими неграми, это может привести к весьма печальным последствиям. Речь идет не только о «восстании обиженных машин», но и о деградации личности господина. Не сдерживаемая рамками нравственности тираническая власть человека над искусственным разумом может оказаться столь же разрушительной для личности господина, как и тираническая власть над живым человеком. Люди, привыкшие к зверскому обращению со своими андроидами, в конечном итоге выплеснут это зверство на других людей.
Вполне возможно, что не только в России, но и повсюду в мире манеру гуманного обращения с рабами-андроидами люди будут усваивать из русской классики. Кстати, первым на эту перспективу намекнул Д.Е. Галковский в «Друге Утят» (2004). А следующий шаг сделал Бен Уинтерс, написав ремейк «Анны Карениной», где в пространство русской классики впервые были введены андроиды. Впрочем, речь может идти не только о манере обращения со слугами, но и о самом образе жизни свободного человека, «настоящего барина», который трудами андроидов избавлен от мелких жизненных забот и добывания хлеба насущного. Для многих людей этот образ жизни будет непривычным. И здесь на помощь снова придет русская классика.