Темные истории Топи: Возвращенцы
- ...и как это у тебя получается?
Ее волосы щекотали его кожу. Она улыбалась этой томительной разгоряченной улыбкой, которая так часто снилась ему...
- Правильная энергетика.
- И ты не устаешь? Ну, хоть чуть-чуть?
- Нет, милая. - рука его скользнула по ее гибкой спине, и тело ее отозвалось сладостной дрожью. Она склонила голову, рассмеялась - тихим смехом, в котором не было ни намека на насыщение, в котором искрилась все та же неуемная ночь.
- Надо же... А мой-то сразу же засыпает... Ну, иногда поцелует... так, формально...
- Угу. Как на болоте. - он усмехнулся, но глаза его были темны. - Cмертный, что с него взять...
Она заметила эту неподвижную темноту, хотела что-то спросить, но в этот самый момент пальцы его - проклятье, какие чуткие, сильные, позабыть невозможно - нежно погрузились в ее волосы, коснулись шеи, затылка... Она вздрогнула, прикрыла глаза, дыхание ее чуть пресеклось, вопрос так и растаял на полураскрытых губах, точно снежинка.
- Оооох, что же ты со мной делаешь...
Пальцы его двинулись в обратный путь - медленно, с распаляющей неторопливостью.
- Ну, берегись же...
Она скользнула с грациозностью ненасытной змеи. Взглянула на него сверху вниз, и глаза ее уже не были затуманены сладкой истомой. Это был яркий, острый, прицельный взгляд ловкой вожделеющей хищницы. Не Прекрасная, не Премудрая, а Неистовая... Он смотрел... нет, разглядывал ее, любовался и чувствовал, как медленное сладкое пламя омывает изнутри его грудь - так, что стало труднее дышать. Сколько раз, глядя в звездное небо, говорил он себе, что теперь она дальше тех звезд и пусть так и будет, что надо двигаться дальше и невозможно изо дня в день жить с осторожностью человека, идущего по стеклу босиком - как бы не порезаться нечаянным воспоминанием, что было то было, довольно, довольно, довольно перебирать прошлое, словно любимые локоны... Ах, проклятье, и всякий раз одно и то же! Он, как обжегшись, обрывал, отбрасывал воспоминания - такие ясные, щемящие, осязаемые - и оставался один на один с темнотой. Где-то там, за каменной стеной его дома невидимые твари ночные праздновали краткое время тьмы. Их простодушная радость лишь ярче оттеняла его одиночество посреди этой ночи. Праздник без тебя, любимая, это не праздник, сухой темный колодец... А далекие звезды молчали, перемигивались равнодушно... Сияли, точно позабытые свечи, покуда их не гасил рассвет.
- Милая... - шепнул он чуть слышно. - Все эти дни без тебя...
- Мы не успеем, - с усмешкой сказала она, не дослушав, не желая дослушивать. Сказала и задвигала бедрами - медленно, медленно, быстрее, быстрее. - Мне пора собираться. Он вот-вот явится.
- Успеем, милая, все успеем... - он притянул ее, прижал к груди, так, что она была вынуждена приостановить раскачивание своего хищного танца.
...Он коснулся губами ее губ - с той деликатной властностью, как это умел только он. Мир вокруг нее стремительно закружился, в следующий миг она обнаружила себя снизу, раскрылась, вся раскрылась навстречу ему... и услышала собственный голос откуда-то издалека...
- Да, милый... Даааа!...
- Успеем, любимая, все успеем... - шептал и шептал он, не понимая собственных слов.
Ее крик - полный сладостной торжествующей муки - летел и летел из сводчатого оконца, через темный мощеный двор с тихо журчащим фонтаном, через широкие аллеи безмолвного парка, через высокую темную стену, зубцы которой в зыбком предутреннем свете казались оскаленными человеческими головами, летел через речку, бурлившую в замшелых руинах каменного моста.
Человек и волк, стоявшие среди обломков моста на том берегу, переглянулись.
- А что будет если кто хлебнет этой воды? - вдруг спросил человек.
Волк понюхал воздух, чуть качнул головой, глаза его слабо блеснули.
- Плохо. Забыть. Всё.
Человек последний раз оглядел вражий берег - не качнется ли ветка в безветрие, не скользнет ли зловещая тень среди камышей - затем легко вспрыгнул на широкую каменную балку, на которой из-под мха и длинных прядей водорослей там и тут проступали барельефы клыкастых чудовищ. Другой конец балки уходил под воду почти на середине реки, где было достаточно других обломков. Оскальзываясь, взмахивая свободной рукой для равновесия, человек шаг за шагом продвигался все дальше. Другой рукой он придерживал оружие в длинном темном чехле. Волк трусил следом - легкий, точно лунная тень. Иногда волна, слабо пенясь, омывала крепкие, добротно выделанные сапоги человека и лапы зверя. Человек приостанавливался в такие моменты, волк поджимал мокрую лапу, отворачивал морду подальше от брызг.
Летучие мыши бесшумно метались над самой водой, словно какие-то обезумевшие черные листья в осеннюю бурю. Только предрассветный воздух был неподвижен и чист, как темный янтарь - ни ветерка, ни единого вздоха, даже камыши не шептали.
Человек осторожно перешагнул на другой камень, остановился, присел.
Взгляд его был устремлен на единственное светящееся оконце почти у самой вершины темной башни, откуда вновь полетел женский крик - радостный, открытый и острый, как новенькое кинжальное лезвие.
- Ну, друг Волчище, не поминай меня лихом. - тихо сказал человек. Прежде чем волк успел прыгнуть, человек внезапным движением зачерпнул темную воду. Он почувствовал как заныли от холода зубы. Почувствовал отчетливый привкус хвои и еще какой-то исчезающе тонкий, чуть покалывающий аромат, почему-то навевающий мысли о звездах, чуть дрожащих в неподвижной воде и о дикой траве, которая никогда не видела Солнца... Он почувствовал как перехватило горло - было это ощущение откуда-то из позабытого, совсем далекого детства, когда мальцу еще не совсем зазорно реветь. Он почувствовал - как-то совсем уж неясно, словно сквозь густеющие клубы светлого дыма - как мокрое, остро пахнущее псиной крепкое тело тяжело ударило его в спину. Остатки воды широким веером брызг слетели с его ладони. Оружие соскользнуло с плеча, ударилось о камень и с негромким плеском исчезло в воде. Человек, взмахнув рукой вслед оружию в слабой, бесполезной попытке поймать, упал навзничь, заскользил по влажному мху. Время странно замедлило бег, точно двинулось к небу по расширяющейся крутой спирали. Человек чувствовал на языке разгорающийся аромат ржавчины и неведомой дикой травы, слышал отчаянный скрежет когтей по камню и напряженный глухой рык прямо над своей головой, чувствовал, как в предплечье крепко, с влажным треском погружаются острые зубы. Это была боль, но какая-то далекая, отстраненная - будто тяжелое красное полотнище привольно плескалось где-то под небом, по ту сторону светлеющих облаков... выше задыхающегося, алчного женского крика, который открыто, с каким-то первозданным бесстыдством вспарывал ночь и почему-то прожигал насквозь сердце...
Из сводчатого окна лился бледный, самый первый предутренний свет - тот, что вкрадчиво разливается в небе задолго до алого полыхания настоящего рассвета. В комнате витал дерзкий аромат свежего кофе. На столике с гнутыми ножками - единственная чашечка. Она была пуста, как и вычурный миниатюрный кофейник на золоченом подносе. Он кофе не пил - правильная энергетика...
- А знаешь... Это кажется мне каким-то мелким балаганным жульничеством... Какой-то подсечкой высокому волшебству... ну, вроде как запорошить противнику глаза горстью песка во время турнирного поединка.
- Да неужели? - Она не оглянулась, но он уловил усмешку в ее голосе. Усмешка, в которой уже не было ни капли ночи. Солнце еще не взошло, а она уже полностью принадлежала ему.
Она стояла у окна. Причесанная - волосок к волоску. В элегатном дорожном костюме, который сидел на ней без единой складочки и так трогательно подчеркивал хрупкое изящество ее тела. Другая. Бесконечно далекая. Она выглядела бы чужой, если бы... если бы не эта проклятая память, которая иногда превращает жизнь в долгую прогулку по стеклу босиком... Которая иногда позволяет ненадолго вернуться из дали, более далекой чем звезды.
Он медленно подошел, обнял ее. Ощутил, как тело ее отзывается дрожью и как она усилием воли подавляет собственное головокружение и эту дрожь. Так, покидая привал, затаптывают погашенный костерок, который вдруг сам по себе разгорается.
- Да, милая. В прежние времена Горынычи добрую фору давали. Пока он честно проскачет все эти тридевять земель, нам доставалось чуть больше времени, ты не находишь? А теперь... Никакой личной жизни. С этими окаянными железными птицами, с этими повозками самобеглыми - пару часов от аэропорта и - здрасьте приехали - уже стучатся в ворота. Хорошо еще, их техника пока не справляется с бездорожьем.
Она повела плечом, выскальзывая из его объятий.
- Не ворчи.
Обернулась, с щемящей грациозностью уклонилась от поцелуя. Далекая. Принадлежащая свету дня - фальшивому, суетливому, ощетинившемуся железными птицами и вонючими экипажами, которые сами по себе дурнее старого слепого осла. Жалкие, жалкие тяжеловесные уловки, топорные выпады смертных против филигранности истинного волшебства.
- Извини, мне пора.
- Быть может...
- Пожалуйста... не начинай все с начала. Не надо ломать то равновесие, что хоть как-то сложилось. Если опять устраивать поединок его любви и твоей очарованности, нет оснований считать, что сейчас закончится как-то иначе. А я остаюсь с победителем, ты же знаешь.
- Дневные игры... Как там у вас говорят, утро вечера мудренее. - Он заставил себя улыбнуться. - Ну, тогда хоть поцелуй на прощание.
Она даже не улыбнулась в ответ. Качнула головой, старательно избегая его взгляда. Тихо вздохнула. Положила ладонь на его грудь. Насколько иным было это легкое прикосновение.
- Нет, пожалуйста... Иначе я... мне будет очень больно. Намного больнее, чем сейчас.
Она все еще прятала взгляд.
Он физически чувствовал как уходят минуты, как все выше поднимается Солнце.
Со стены подал голос ворон.
Он взглянул в окно поверх ее головы.
- Знаешь... - он заговорил каким-то совсем другим тоном, от которого по плечам ее вдруг пробежал холодок. Она подняла взгляд и вновь увидела в его глазах ту странную угольную неподвижность, которая необъяснимо пугала ее. - Кажется, милая, ты действительно никуда не поедешь...
Она оглянулась.
В прозрачном утреннем свете были ясно видны двое, устало выходящие из реки. Волк и человек, мокрые, с ног до головы перепачканные тиной и грязью. Волк тяжело дышал, мрачно поглядывал по сторонам, готовый подороже продать свою жизнь. Человек...
- Ох, боже, нет...
Она уткнулась лицом в его грудь, чтобы не видеть тусклую бутылочную пустоту на лице человека, бредущего через редкие камыши. И чувствовала, что поздно, уже слишком поздно. Память иногда возвращает из немыслимой дали, иногда ведет тебя босиком по стеклу. Память, эта проклятая память позволяет двигаться, дышать, даже что-то там чувствовать в свете Солнца и оставаться тем, кто ты действительно есть.
_____
Ее волосы щекотали его кожу. Она улыбалась этой томительной разгоряченной улыбкой, которая так часто снилась ему...
- Правильная энергетика.
- И ты не устаешь? Ну, хоть чуть-чуть?
- Нет, милая. - рука его скользнула по ее гибкой спине, и тело ее отозвалось сладостной дрожью. Она склонила голову, рассмеялась - тихим смехом, в котором не было ни намека на насыщение, в котором искрилась все та же неуемная ночь.
- Надо же... А мой-то сразу же засыпает... Ну, иногда поцелует... так, формально...
- Угу. Как на болоте. - он усмехнулся, но глаза его были темны. - Cмертный, что с него взять...
Она заметила эту неподвижную темноту, хотела что-то спросить, но в этот самый момент пальцы его - проклятье, какие чуткие, сильные, позабыть невозможно - нежно погрузились в ее волосы, коснулись шеи, затылка... Она вздрогнула, прикрыла глаза, дыхание ее чуть пресеклось, вопрос так и растаял на полураскрытых губах, точно снежинка.
- Оооох, что же ты со мной делаешь...
Пальцы его двинулись в обратный путь - медленно, с распаляющей неторопливостью.
- Ну, берегись же...
Она скользнула с грациозностью ненасытной змеи. Взглянула на него сверху вниз, и глаза ее уже не были затуманены сладкой истомой. Это был яркий, острый, прицельный взгляд ловкой вожделеющей хищницы. Не Прекрасная, не Премудрая, а Неистовая... Он смотрел... нет, разглядывал ее, любовался и чувствовал, как медленное сладкое пламя омывает изнутри его грудь - так, что стало труднее дышать. Сколько раз, глядя в звездное небо, говорил он себе, что теперь она дальше тех звезд и пусть так и будет, что надо двигаться дальше и невозможно изо дня в день жить с осторожностью человека, идущего по стеклу босиком - как бы не порезаться нечаянным воспоминанием, что было то было, довольно, довольно, довольно перебирать прошлое, словно любимые локоны... Ах, проклятье, и всякий раз одно и то же! Он, как обжегшись, обрывал, отбрасывал воспоминания - такие ясные, щемящие, осязаемые - и оставался один на один с темнотой. Где-то там, за каменной стеной его дома невидимые твари ночные праздновали краткое время тьмы. Их простодушная радость лишь ярче оттеняла его одиночество посреди этой ночи. Праздник без тебя, любимая, это не праздник, сухой темный колодец... А далекие звезды молчали, перемигивались равнодушно... Сияли, точно позабытые свечи, покуда их не гасил рассвет.
- Милая... - шепнул он чуть слышно. - Все эти дни без тебя...
- Мы не успеем, - с усмешкой сказала она, не дослушав, не желая дослушивать. Сказала и задвигала бедрами - медленно, медленно, быстрее, быстрее. - Мне пора собираться. Он вот-вот явится.
- Успеем, милая, все успеем... - он притянул ее, прижал к груди, так, что она была вынуждена приостановить раскачивание своего хищного танца.
...Он коснулся губами ее губ - с той деликатной властностью, как это умел только он. Мир вокруг нее стремительно закружился, в следующий миг она обнаружила себя снизу, раскрылась, вся раскрылась навстречу ему... и услышала собственный голос откуда-то издалека...
- Да, милый... Даааа!...
- Успеем, любимая, все успеем... - шептал и шептал он, не понимая собственных слов.
Ее крик - полный сладостной торжествующей муки - летел и летел из сводчатого оконца, через темный мощеный двор с тихо журчащим фонтаном, через широкие аллеи безмолвного парка, через высокую темную стену, зубцы которой в зыбком предутреннем свете казались оскаленными человеческими головами, летел через речку, бурлившую в замшелых руинах каменного моста.
Человек и волк, стоявшие среди обломков моста на том берегу, переглянулись.
- А что будет если кто хлебнет этой воды? - вдруг спросил человек.
Волк понюхал воздух, чуть качнул головой, глаза его слабо блеснули.
- Плохо. Забыть. Всё.
Человек последний раз оглядел вражий берег - не качнется ли ветка в безветрие, не скользнет ли зловещая тень среди камышей - затем легко вспрыгнул на широкую каменную балку, на которой из-под мха и длинных прядей водорослей там и тут проступали барельефы клыкастых чудовищ. Другой конец балки уходил под воду почти на середине реки, где было достаточно других обломков. Оскальзываясь, взмахивая свободной рукой для равновесия, человек шаг за шагом продвигался все дальше. Другой рукой он придерживал оружие в длинном темном чехле. Волк трусил следом - легкий, точно лунная тень. Иногда волна, слабо пенясь, омывала крепкие, добротно выделанные сапоги человека и лапы зверя. Человек приостанавливался в такие моменты, волк поджимал мокрую лапу, отворачивал морду подальше от брызг.
Летучие мыши бесшумно метались над самой водой, словно какие-то обезумевшие черные листья в осеннюю бурю. Только предрассветный воздух был неподвижен и чист, как темный янтарь - ни ветерка, ни единого вздоха, даже камыши не шептали.
Человек осторожно перешагнул на другой камень, остановился, присел.
Взгляд его был устремлен на единственное светящееся оконце почти у самой вершины темной башни, откуда вновь полетел женский крик - радостный, открытый и острый, как новенькое кинжальное лезвие.
- Ну, друг Волчище, не поминай меня лихом. - тихо сказал человек. Прежде чем волк успел прыгнуть, человек внезапным движением зачерпнул темную воду. Он почувствовал как заныли от холода зубы. Почувствовал отчетливый привкус хвои и еще какой-то исчезающе тонкий, чуть покалывающий аромат, почему-то навевающий мысли о звездах, чуть дрожащих в неподвижной воде и о дикой траве, которая никогда не видела Солнца... Он почувствовал как перехватило горло - было это ощущение откуда-то из позабытого, совсем далекого детства, когда мальцу еще не совсем зазорно реветь. Он почувствовал - как-то совсем уж неясно, словно сквозь густеющие клубы светлого дыма - как мокрое, остро пахнущее псиной крепкое тело тяжело ударило его в спину. Остатки воды широким веером брызг слетели с его ладони. Оружие соскользнуло с плеча, ударилось о камень и с негромким плеском исчезло в воде. Человек, взмахнув рукой вслед оружию в слабой, бесполезной попытке поймать, упал навзничь, заскользил по влажному мху. Время странно замедлило бег, точно двинулось к небу по расширяющейся крутой спирали. Человек чувствовал на языке разгорающийся аромат ржавчины и неведомой дикой травы, слышал отчаянный скрежет когтей по камню и напряженный глухой рык прямо над своей головой, чувствовал, как в предплечье крепко, с влажным треском погружаются острые зубы. Это была боль, но какая-то далекая, отстраненная - будто тяжелое красное полотнище привольно плескалось где-то под небом, по ту сторону светлеющих облаков... выше задыхающегося, алчного женского крика, который открыто, с каким-то первозданным бесстыдством вспарывал ночь и почему-то прожигал насквозь сердце...
Из сводчатого окна лился бледный, самый первый предутренний свет - тот, что вкрадчиво разливается в небе задолго до алого полыхания настоящего рассвета. В комнате витал дерзкий аромат свежего кофе. На столике с гнутыми ножками - единственная чашечка. Она была пуста, как и вычурный миниатюрный кофейник на золоченом подносе. Он кофе не пил - правильная энергетика...
- А знаешь... Это кажется мне каким-то мелким балаганным жульничеством... Какой-то подсечкой высокому волшебству... ну, вроде как запорошить противнику глаза горстью песка во время турнирного поединка.
- Да неужели? - Она не оглянулась, но он уловил усмешку в ее голосе. Усмешка, в которой уже не было ни капли ночи. Солнце еще не взошло, а она уже полностью принадлежала ему.
Она стояла у окна. Причесанная - волосок к волоску. В элегатном дорожном костюме, который сидел на ней без единой складочки и так трогательно подчеркивал хрупкое изящество ее тела. Другая. Бесконечно далекая. Она выглядела бы чужой, если бы... если бы не эта проклятая память, которая иногда превращает жизнь в долгую прогулку по стеклу босиком... Которая иногда позволяет ненадолго вернуться из дали, более далекой чем звезды.
Он медленно подошел, обнял ее. Ощутил, как тело ее отзывается дрожью и как она усилием воли подавляет собственное головокружение и эту дрожь. Так, покидая привал, затаптывают погашенный костерок, который вдруг сам по себе разгорается.
- Да, милая. В прежние времена Горынычи добрую фору давали. Пока он честно проскачет все эти тридевять земель, нам доставалось чуть больше времени, ты не находишь? А теперь... Никакой личной жизни. С этими окаянными железными птицами, с этими повозками самобеглыми - пару часов от аэропорта и - здрасьте приехали - уже стучатся в ворота. Хорошо еще, их техника пока не справляется с бездорожьем.
Она повела плечом, выскальзывая из его объятий.
- Не ворчи.
Обернулась, с щемящей грациозностью уклонилась от поцелуя. Далекая. Принадлежащая свету дня - фальшивому, суетливому, ощетинившемуся железными птицами и вонючими экипажами, которые сами по себе дурнее старого слепого осла. Жалкие, жалкие тяжеловесные уловки, топорные выпады смертных против филигранности истинного волшебства.
- Извини, мне пора.
- Быть может...
- Пожалуйста... не начинай все с начала. Не надо ломать то равновесие, что хоть как-то сложилось. Если опять устраивать поединок его любви и твоей очарованности, нет оснований считать, что сейчас закончится как-то иначе. А я остаюсь с победителем, ты же знаешь.
- Дневные игры... Как там у вас говорят, утро вечера мудренее. - Он заставил себя улыбнуться. - Ну, тогда хоть поцелуй на прощание.
Она даже не улыбнулась в ответ. Качнула головой, старательно избегая его взгляда. Тихо вздохнула. Положила ладонь на его грудь. Насколько иным было это легкое прикосновение.
- Нет, пожалуйста... Иначе я... мне будет очень больно. Намного больнее, чем сейчас.
Она все еще прятала взгляд.
Он физически чувствовал как уходят минуты, как все выше поднимается Солнце.
Со стены подал голос ворон.
Он взглянул в окно поверх ее головы.
- Знаешь... - он заговорил каким-то совсем другим тоном, от которого по плечам ее вдруг пробежал холодок. Она подняла взгляд и вновь увидела в его глазах ту странную угольную неподвижность, которая необъяснимо пугала ее. - Кажется, милая, ты действительно никуда не поедешь...
Она оглянулась.
В прозрачном утреннем свете были ясно видны двое, устало выходящие из реки. Волк и человек, мокрые, с ног до головы перепачканные тиной и грязью. Волк тяжело дышал, мрачно поглядывал по сторонам, готовый подороже продать свою жизнь. Человек...
- Ох, боже, нет...
Она уткнулась лицом в его грудь, чтобы не видеть тусклую бутылочную пустоту на лице человека, бредущего через редкие камыши. И чувствовала, что поздно, уже слишком поздно. Память иногда возвращает из немыслимой дали, иногда ведет тебя босиком по стеклу. Память, эта проклятая память позволяет двигаться, дышать, даже что-то там чувствовать в свете Солнца и оставаться тем, кто ты действительно есть.
_____