Манойлин Виктор Иванович. из воспоминаний
В те времена шла борьба с «буржуазной идеологией и тлетворным влиянием Запада», которая проводилась и на вечерах. Танго тогда официально переименовали в медленный танец, фокстрот - в быстрый. За весь вечер официально разрешалось танцевать только одно танго и один фокстрот, остальное - вальс, краковяк, полька, мазурка, паде-паденер и еще какие-то, названия которых забылись. Нам же, как и девчатам, хотелось танцевать только то, что не рекомендовалось, поэтому указание наших «идеологов» нарушалось при всяком удобном случае.
После окончания занятий в 22 часа у нас по распорядку была вечерняя прогулка - строем ходили по улицам около Таврического сада и пели песни. Песни были очень хорошие, и пели их от всей души и с радостью. Запевалы были великолепные. Это были песни моря, песни войны и долга, песни дружбы и любви, но среди них и такие: «Зашел я в чудный кабачок, кабачок, вино там стоит пятачок, пятачок...» или «В Кейптаунском порту стояла на борту «Джанета», поправляя такелаж». Никто из командиров и политработников никогда не корректировал наш репертуар и не навязывал какой-либо «официоз».
Как-то вечером какой-то армейский полковник остановил строй и строго выговорил старшине роты за то, что поем песни английских и американских моряков, сказав, что мы космополиты и не выполняем решение партии по идеологии. После этого мы на всякий случай разучили песню: «Москва - Пекин. Сталин и Мао слушают нас» и орали ее при необходимости, но все старые песни продолжали петь до окончания училища, а потом исполняли их на юбилейных встречах выпускников.
По части идеологии тогда в стране боролись не только с «тлетворным влиянием Запада», но и с «низкопоклонством перед Западом». Главная цель борьбы с «низкопоклонством» - воспитать чувство национальной гордости и вселить уверенность в том, что мы и сами все можем, мы - не глупее. Цель, безусловно, благородная и нужная, но достижение ее было организовано по-дурацки. Началось с того, что стали переименовывать все названия с иностранного на русские, в том числе и в технике.
Техническая терминология, по сути дела, - интернациональная, а тут начался какой-то дурдом: тротуар стал плитной дорожкой, бульдозер - тракторной лопатой, эскалатор - ленточной лестницей, калоши - мокроступами, байпас - трубным обводом и т. д. и т. п.
Была проделана большая и полезная работа, в результате которой стали известны многие имена русских ученых и изобретателей, открытия которых по времени были раньше открытий, сделанных иностранцами, а вошли в историю под именами этих иностранцев. Но тут же началась и дурь. Начальник нашего училища генерал-майор Бугров Ф. Я. в свое время защитил кандидатскую диссертацию по теме «Инженерное оборудование позиций морской железнодорожной артиллерии». В своей диссертации он писал, что впервые железнодорожная артиллерия была применена во время гражданской войны в Соединенных Штатах Америки. В нашем училище нашелся какой-то капитан I ранга, планируемый к увольнению в запас (то ли за бесперспективность, то ли по возрасту), который на партактиве училища в своем выступлении подверг резкой критике начальника училища «за низкопоклонство перед Западом».
Он раскопал в Публичной библиотеке газетную заметку о том, что некий поручик N перевозил на железнодорожной платформе пушку из Москвы в Санкт-Петербург. На остановке поезда где-то в районе Твери он выстрелил из орудия, и этот выстрел был сделан на год раньше применения железнодорожной артиллерии в Америке, на основании чего капитан I ранга обвинил Ф. Я. Бугрова, который в диссертации писал о первородстве железнодорожной артиллерии в США, в этом самом «низкопоклонстве» и в предании забвению заслуг русских артиллеристов.
Бугрову ничего не оставалось делать, как каяться, признаваться в грехах и написать дополнение к своей диссертации о том, что первыми с поезда стреляли русские. Естественно, что теперь капитана I ранга увольнять было нельзя, и он еще какое-то время «болтался» на кафедре. Потом в училище ходили слухи, что в конце концов Бугров нашел в архивах приказ о наказании поручика N за учиненные им в пьяном виде безобразия на железнодорожной станции, в том числе и стрельбу из пушки, стоявшей на железнодорожной платформе. Но дело было сделано и пересмотру не подлежало. Русская железнодорожная артиллерия появилась раньше американской.
Еще тогда боролись с космополитами, которых в училище и в глаза никто не видел. Бороться с ними было легко, их фамилии появлялись в официальной прессе, поэтому на семинарах или собраниях клеймили тех, про кого прочитали в газете. «Высшим пилотажем» было бы найти хотя бы одного космополита и у нас в училище, но я не помню, что это кому-либо удалось. На всякий случай объявили, что космополит - это тот, который носит узкие брюки и туфли на толстой подошве.
А еще мы боролись с академиком Марром, который что-то там напутал в вопросах языкознания, а товарищ Сталин его поправил. Доставалось от нас и полковнику Иванову, который обратился с письмом к товарищу Сталину, а товарищ Сталин дал развернутый критический ответ на его письмо. Во время нашей учебы в училище было и знаменитое «ленинградское дело», и борьба с генетиками. Вспоминая сейчас эту идеологическую и политическую борьбу, помню и свое тогдашнее отношение к ней. Видимо, похожее отношение было и у моих товарищей. Я верил в правильность и необходимость всех действий партии и не подвергал сомнению их целесообразность, но методы, которыми эти мероприятия проводились, и люди, которые их осуществляли, вызывали у меня сомнения: «Поручи дураку богу молиться - он и лоб расшибет».
Мне было непонятно, зачем во всех парторганизациях страны проводить партийные собрания по поводу письма Сталина академику Марру и принимать решения, что Сталин прав, а Марр «не того». Миллионы людей говорили о том, чего они совершенно не понимали. Наверняка во всей стране всего только несколько десятков человек могли квалифицированно разбираться в вопросах языкознания. Мне было непонятно, почему вместе с русскими народными песнями нельзя слушать и джазовую музыку, почему нельзя танцевать танго, а надо танцевать краковяк.
По всем этим вопросам политической и идеологической борьбы отмечаю самую главную, по моему мнению, особенность.Все мы, особенно наши старшие товарищи-фронтовики, отлично знали «правила игры» - не болтай лишнего, не возникай, не умничай, делай как все.
У нас была четкая программа жизни - мы хотим стать инженерами, мы хотим потом заниматься инженерными делами. Если мы не будем соблюдать «правила игры», нам не дадут возможности стать инженерами. Поэтому по вопросам политической и идеологической борьбы мы говорили только на собраниях и семинарах и только то, что надо было говорить. Не помню, чтобы по этим вопросам говорил с кем-нибудь, в том числе и с самыми близкими мне людьми, вне официальной обстановки: закончилось собрание или семинар - кончились и разговоры. Это не значит, что внутренне мы были против. Это значит, что мы считали - это не наше дело, наше дело инженерное, а политикой и идеологией пусть занимаются замполиты.
К началу пятидесятых годов культ личности Сталина достиг своего предела. Приведу несколько примеров. Однажды мне попал в руки учебник для медицинских вузов, в котором речь шла о глистах. Из любопытства просмотрел предисловие, в котором черным по белому было написано, что советская наука о глистах - передовая, а буржуазная блуждает в потемках. Успех советской науки о глистах объясняется тем, что она базируется на трудах товарища Сталина...
Когда Сталин баллотировался на выборах в Верховный Совет СССР по Кировскому району Ленинграда, по этому поводу там намечался митинг, куда направлялись делегации из всех районов города. От нашего училища делегацию сформировали просто - построили все училище, и мы строем пошли от Таврического сада к Нарвским воротам. Это мероприятие проходило во время экзаменационной сессии. На подготовку к экзамену полагалось два дня, один из которых я уже простоял в карауле. На следующий день планировался митинг в поддержку Сталина, и я обратился с просьбой к командиру роты остаться в училище для подготовки к экзамену.
Он, естественно, не разрешил, объяснив, что это прерогатива заместителя начальника факультета по политчасти. Я обратился к замполиту. До сих пор помню его испуганное лицо. Испуг был вызван тем, что кто-то может узнать, что его курсант не хочет идти на митинг, посвященный товарищу Сталину. Конечно, на митинг я пошел, а потом ночь просидел над книжками и экзамен сдал.
...Выборы в то время проходили так. Городские власти давали училищу перечень домов и квартир, куда училище должно было выделить агитаторов. Каждому агитатору из курсантов выделялось несколько квартир, в основном коммунальных. В среднем на курсанта приходилось человек тридцать избирателей. Агитатор должен был агитировать за кандидатов и обеспечить явку на избирательный участок. До выборов он обходил своих подведомственных и каждому рассказывал, за кого голосовать, когда и как. В своем журнале агитатор делал соответствующие отметки. Если агитатор выявлял тех, кто намеревался не ходить на голосование, он должен был немедленно об этом доложить. Во время выборов агитатор старался как можно скорее притащить своих избирателей на участок, будучи в этом прямо заинтересованным, потому что только после того, как все его подопечные проголосуют, он мог идти в увольнение. Курсанты применяли все средства, мыслимые и немыслимые, чтобы убедить поскорее проголосовать. Если кто-то по каким-то причинам не смог прийти на избирательный участок, к нему домой немедленно направлялся член участковой избирательной комиссии с урной для голосования.
В училище перед голосованием проводили специальное собрание, на котором сообщали следующее. Выборы - дело сугубо добровольное, начало выборов - в шесть утра. Распорядок дня не изменяется, официально подъем в 8.00, но если кто хочет проголосовать раньше, ему не возбраняется и раньше встать. Окончание выборов - в 12 часов ночи, можно приходить в любое время. Если кандидат не нравится - можете его вычеркивать. Увольнение по распорядку дня, т. е. после обеда.
В день выборов с пяти утра во дворе спального корпуса начинает играть марши духовой оркестр - спать дольше не было никакой возможности. Все вставали и, делать нечего, шли на избирательный участок. В 8.00 в совершенно пустой роте дневальный, выполняя распорядок дня, кричал: «Рота, подъем!» и свистел в дудку, как это положено, чтобы разбудить роту, которой уже давно в помещении нет. В увольнение отпускали только тех, кто уже проголосовал, поэтому все старались закончить с этим делом побыстрее. Обычно командование училища уже к восьми часам утра докладывало, что голосование закончено со стопроцентной явкой избирателей.
Так как наше училище было училищем Военно-морского флота, то в нашем бытовом и служебном разговоре было много слов флотского лексикона. Спальное помещение называлось кубриком, кладовая личных вещей - баталеркой, каптенармус (хозяйственник) - баталером, табуретка - банкой, пол - палубой, лестница - трапом, уборная - гальюном и т. д. Дежурный у нас носил не красную нарукавную повязку, как во всех других видах Вооруженных сил, а «рцы» - узкую синюю нарукавную повязку, посредине которой идет белая полоса. «Рцы» - это название флага, который поднимается на корабле назначенным дежурным по корабельному соединению.
В наших кубриках стояли двухъярусные металлические койки, на которых мы и спали все время обучения.Во время нашего обучения происходил процесс возрождения некоторых традиций дореволюционного морского кадетского корпуса. Например, все курсанты высших военно-морских учебных заведений ходили с палашами, при выпуске вручался офицерский морской кортик.
Сперва мы обрадовались введению палашей и гордились тем, что имеем право их носить. Дальше начались осложнения: пришли в театр, или на каток, или просто в гости - куда девать палаш. Сидеть с ним крайне неудобно, сдавать на вешалку нельзя - именное оружие. Я носил палаш до производства в офицеры, позднее их отменили.
Время нашей учебы в училище - это время засекречивания всех военных учреждений. Наименование нашего училища - ВИТКУ ВМФ, которое даже во время войны было открытым, оставляли только для документов, на которых стоял гриф «секретно». Для всего остального мира наше училище стало «Войсковая часть, номер такой-то». С этой секретностью был и смех и грех. Это засекречивание было очень похоже на то, как страус прячет голову в песок и думает, что спрятался.
По городу ходили строем с развернутым знаменем, на котором написано открытое наименование училища.Курсанты ходили с курсантскими нашивками на рукавах, но на ленточках бескозырок вместо наименования училища было написано: «Военно-морской флот». Чтобы нас принимали за матросов, которые носили такие же ленточки, надо было бы отменить и курсовки на рукавах, но это забыли сделать.
Городские советские и партийные власти, вузы города и прочие, и прочие, и прочие - все обращались только по открытому наименованию. Но к любому курсанту, который применял бы открытое наименование училища, можно было серьезно придраться и даже отдать под суд за разглашение военной тайны. Нас чуть ли не ежедневно предупреждали о том, что мы за пределами училища должны называть себя не курсантами, а матросами Военно-морского флота, как было написано на ленточках наших бескозырок. Во всех наших открытых служебных документах писался только номер воинской части. Например, «Методическое указание для расчета балок на упругом основании для курсантов 5 курса» утверждал начальник кафедры строительной механики воинской части номер такой-то, профессор, доктор технических наук NN. Такой документ не был секретным, им обменивались с родственными вузами, некоторые курсанты брали его себе в расчете на то, что, может быть, пригодится в инженерной деятельности. Идиоту и то ясно, что эта воинская часть не стрелковый полк и не бригада морской пехоты, а высшее учебное военное заведение инженерного профиля.
За время обучения мне довелось отбывать наказание на гауптвахте как в Москве, так и в Ленинграде.
В Москве, во время своего отпуска, я на улице Горького пытался сфотографировать здание Моссовета. Только я навел фотоаппарат на это здание, как ко мне подошел милиционер и потребовал предъявить документ, на что я ему ответил, что он не имеет права проверять документы у военнослужащих. Началась наша словесная перепалка, кончившаяся тем, что к первому милиционеру подошел на помощь второй и они, профессионально взяв меня под руки, отвели в отделение милиции в Столешниковом переулке. Там я повел себя как дурак, не показывал документы дежурному офицеру милиции, требуя военного патруля, которому и намеревался показать документы. Дежурный офицер милиции был сама вежливость, он согласился с моим требованием вызвать военный патруль и попросил подождать. Через час ожидания в специфической компании, характерной для задержанных в милицейском отделении, я стал просить дежурного офицера милиции посмотреть мои документы, но тот ответил, что дело уже пошло. В комендатуру Москвы из отделения милиции была послана телефонограмма, теперь меня могут передать туда только под расписку.
Еще через пару часов приехал крытый грузовичок, вышел солдат с винтовкой, расписался за меня в какой-то книге и отвез на гарнизонную гауптвахту: Там отобрали у меня документы и все, что было в карманах, а также брючный ремень и шнурки из ботинок, и отвели в камеру, где уже было человек двенадцать.
Оказалось, что это не дисциплинарная камера, а следственная. В ней сидели те военнослужащие, по отношению к которым уже возбуждено уголовное дело и проводилось следствие для подготовки к передаче его в военный трибунал. Там были дезертиры, угонщики автомобилей и другие правонарушители, в том числе два солдата, укравшие киоск со спиртными напитками.
Один из этих солдат был шофером грузового автомобиля, второй - крановщиком автомобильного крана. В ночное время они погрузили краном этот киоск на автомобиль, привезли его в свою воинскую часть как подарок своим сослуживцам к Новому году.
Вот эти два солдата и стали моими шефами, объяснив, кто в камере и по какой статье. Выслушав, за что меня взяли, они заохали и сказали, что мое дело хуже всех, у меня будет политическая 58 статья. Так я впервые в жизни услышал номер этой статьи Уголовного кодекса и узнал, что у этой статьи очень много подпунктов, в том числе шпионаж.Мои шефы объяснили, что мне будут «шить шпионаж», так как я пытался фотографировать правительственное здание.
Из этой камеры никого ни на прогулки, ни на работы не выводили, только на допросы. К концу первых суток задержания я пытался стучать в дверь и требовать, чтобы меня куда-то вызвали и выслушали. Пришел начальник караула и сказал: «Будешь стучать - в морду получишь». Мои шефы сказали мне: «Не возникай», и я стал ждать.
Через трое суток меня повели на допрос к следователю. Я уже раньше упоминал, что все мои документы, а именно: отпускной билет, служебная книжка и т. д. были выписаны на воинскую часть номер такой-то. В этих документах не было указано, какого министерства эта воинская часть - Военного или Военно-морского.
Следователь, старший лейтенант в армейской форме, увидев меня в морской форме и не разрешив сесть на табуретку около его стола, спросил, какого я министерства. Я ответил, что Военно-морского. Следователь тут же стал звонить кому-то, что ему подсунули дерьмовое дело из другого министерства да еще по 58 статье, а работы у него и так невпроворот и что надо этого задержанного отфутболить морякам, пусть сами занимаются. Получив какой-то ответ, следователь звонком вызвал конвойного и приказал отвести меня в камеру.
Меня отконвоировали в Военно-морское министерство, где следователь, уже в морской форме, выслушал меня и распорядился проявить пленку из моего фотоаппарата. Часа через четыре меня снова привели к этому следователю. На пленке ничего шпионского не нашли, документы были в порядке, телефонный звонок в училище подтвердил, что такой курсант в списках есть, поэтому следователь отдал мне документы, разрешил дальше продолжать отпуск и посоветовал впредь не быть дураком и предъявлять при необходимости документы милиции.
В Ленинграде я сидел пять суток на морской гауптвахте за неотдание воинской чести майору, который оказался дежурным помощником военного коменданта гарнизона.Так как я был курсантом высшего военно-морского училища, то отбывать наказание меня поместили в камеру для сверхсрочников, где уже находилось пять мичманов. Мичманы были старше меня, прошли войну, были люди семейные и отбывали наказание за разного рода служебные упущения. Меня сразу стали звать «Витек», приняли как равного в свои ряды, и я был им благодарен за это. За дни отсидки я наслушался от них жизненных и служебных историй, суммарное значение которых равносильно циклу лекций по психологии и проблемам выживаемости.
По правилам гауптвахты сверхсрочники пользовались некоторыми преимуществами, одно из которых было то, что двери камеры сверхсрочников не запирались и мы могли самостоятельно ходить в гальюн, не вызывая выводного. Для того, чтобы понять и оценить это преимущество, надо посидеть на гауптвахте. Другим преимуществом было то, что сверхсрочников выводили на работу только с их согласия. Так как сидеть целый день в камере было тоскливо, то наша камера всегда изъявляла желание участвовать в общественно-полезных работах. Наши мичманы выбрали две общественно-полезные работы: первая - работа по установке декораций в театре Ленинского комсомола, второе - участие в ремонте крейсера «Аврора».
На работу в театр нашу камеру в полном составе привозила театральная машина. Никаких выводных из караула гарнизона не было, нас брали под ответственность театра. Поставив декорации для первого действия, мы располагались за кулисами и смотрели спектакль. В антракте убирали старые декорации и ставили новые. Затем из-за кулис продолжали смотреть спектакль. Поставив декорации в последнем антракте, все мичманы разбегались по своим квартирам или каким-то другим делам, оставляя меня досматривать спектакль и быть на подхвате при необходимости.Досмотрев спектакль, я городским транспортом добирался самостоятельно до гауптвахты. Вообще-то театр должен был на своей машине отвозить нас обратно, но мичманы, к радости шофера машины, просили его не беспокоиться.
Приехав к зданию гауптвахты, я тоскливо ходил по аллее, ожидая, когда же мои мичманы соберутся, чтобы всем вместе зайти, как будто мы организованно на машине только что вернулись с работы. Так хотелось побыстрее попасть в свою теплую камеру на такой уютный деревянный топчан без матраца и подушки, но наказ мичманов был строгий: «Ты, Витек, не будь салагой, без нас на губу ни-ни-ни».
...Кафедра высшей математики - ключевая для любого инженерного вуза. В ВИТКУ начальником этой кафедры был инженер-подполковник, профессор, доктор физико-математических наук Л. В. Канторович, ставший впоследствии академиком Академии наук СССР, лауреатом Сталинской, лауреатом Ленинской и лауреатом Нобелевской премий. Еще в кандидатах мы наслушались легенд о Канторовиче. В 24 года он стал профессором, доктором наук и получил кафедру. С началом войны его мобилизовали, военной подготовки он не имел, поэтому стал рядовым. Начальник училища добился, что его в качестве матроса направили служить в училище, где его зачислили в кадровую команду. Это было небольшое подразделение, старшиной которого был мичман. В команде были матросы оркестра, ротные баталеры и хозяйственная обслуга. Как и все матросы, Канторович жил в кубрике на двухъярусной железной койке, имел винтовку, противогаз и т. п.
Старшина кадровой команды гонял его наравне с другими матросами на строевых и прочих занятиях. Вместо хозяйственных работ матроса Канторовича направляли читать лекции по высшей математике. Через некоторое время матросу Канторовичу присвоили звание майора административной службы, но старшине кадровой команды он по-прежнему воинскую честь отдавал первым. К концу войны воинское звание Канторовича было инженер-подполковник.
...В это время стали происходить странные вещи. Председателем правительства стал Маленков. Он заявил, что надо теперь заниматься не только тяжелой промышленностью, но и легкой. Под это дело в Иванове и других центрах текстильной промышленности из сельских мест набрали массу женщин. Оказалось, что Маленков не прав. Приоритет все равно за тяжелой промышленностью. Маленкова сняли, а к нам в строительное управление Кронштадта вместо солдат направили 300 человек женщин маленковского призыва в легкую промышленность.
Бедные женщины. Сколько пришлось им перенести. Расселили их в бывших казармах и направили на стройку учениками. Когда солдат учат строить, его казна кормит, поит и одевает. А гражданским ученикам на стройке платили 200 рублей в месяц. Обед в рабочей столовой тогда стоил пять рублей. Человек пятьдесят этих женщин направили и на мой участок для обучения. А в это время - подписка на заем. Девчата, конечно, не подписываются ни на копейку. Меня вызывают, твои люди, ты за них отвечаешь, иди агитируй и обеспечь подписку. Никуда я не пошел, никого не агитировал. Просто доложил, что результат агитации нулевой.
В Кронштадте в это время трудились опытнейшие строительные начальники, у которых мы учились как инженерному делу, так и искусству выживания. В нашем УНР главным инженером был И. С. Горелик. Как-то он вызвал меня и говорит, что был у коменданта крепости, где на совещании шла речь об одном объекте моего участка. Дела на объекте шли неважно, и комендант крепости обругал Горелика, применяя при этом весьма крепкие выражения. Горелик все это мне рассказал со смехом, особенно цитируя выражения и угрозы, что такого главного инженера такой-то метлой надо гнать с должности. Я расстроился, что подвел своего главного инженера, и обеспокоенно спросил, неужели речь идет о снятии с должности. Горелик сказал: «Витя, запомни: если начальник кричит на тебя и матерится, значит, он тебя любит, он тебе доверяет. Так что мне беспокоиться не о чем. Страшно, когда начальник говорит: «Проходите, товарищ Горелик. Садитесь, пожалуйста. Объясните пожалуйста, почему и т. д.». Много раз я потом убеждался в правильности этого тезиса Горелика.
...В нашем гарнизоне купить продукты питания для семьи было делом непростым, в ближайших селах тоже было негусто. Специально за продуктами ездили во Владивосток, где также были почти пустые прилавки продовольственных магазинов. На рынке Владивостока продукты были чрезвычайно дорогими, руководство города пыталось административными мерами регулировать цены. Я видел на рынке, как милиционер выгонял с рынка мужика, который продавал картошку за цену выше той, которая была установлена администрацией города. Кончилось это тем, что на рынке стояли одни милиционеры, а картошку и лук продавали по рыночным ценам на прилежащих к рынку улицах.
...Когда Жукова назначили министром обороны, то он стал жестко наводить порядок в войсках и на флотах. Требования его были своевременными, нужными и справедливыми. Никаких объяснений и оправданий при обнаружении неполадок Жуков не принимал. Нет порядка - значит, командир не хочет или не умеет командовать. А раз так, то он не может быть командиром, а раз не может быть командиром, то зачем он нужен в армии или на флоте. А то, что до этого служил и получил высокое воинское звание, - то это недоразумение. Он не достоин такого высокого воинского звания, его надо разжаловать. Появилась знаменитая «жуковская тройчатка»: снять с должности, понизить в воинском звании, уволить из армии или флота. Такие приказы приходили пачками. Был даже выделен специальный день, когда собирали всех офицеров и читали эти приказы. Действовало на психику прилично. Отношение офицеров к этим приказам Жукова было двоякое. Требования были правильные, но если всех снять и выгнать, то кто же служить будет.
Инспекционные поездки Жукова по округам и флотам стали кошмаром для командиров всех степеней. Жуков первым в стране начал борьбу с пьянством. Во всех закрытых гарнизонах, в том числе и у нас в Стрелке, была запрещена продажа алкоголя. Я видел, как на въезде в гарнизон осматривали военнослужащих, изымали бутылки со спиртным и тут же разбивали их о придорожный камень. Это не снизило уровень пьянства, так как водку можно было купить даже в автомобильной книжной лавке, не говоря о том, что во всех ближних деревнях ее было сколько угодно и когда угодно.
Жуков побывал в Индии, увидел там, как офицеры играют в гольф, плавают в бассейнах, занимаются конным, парусным и всеми другими красивыми видами спорта, увидел, что они подтянуты, ловко одеты и молодцевато выглядят. Вернувшись домой, он издал приказ по Министерству обороны: всем офицерам в течение недели в рабочее время шесть часов заниматься спортом. Исполнение этого приказа превратилось в профанацию. Спортивных сооружений, одежды, инвентаря нет, специалистов для проведения занятий нет. В инженерно-строительных, научных, управленческих, учебных и многих, многих других организациях офицеры и гражданские работают в одной технологической упряжке. Офицер ушел заниматься спортом - цепочка разорвалась, гражданские специалисты работают не так эффективно. Приказ предусматривал ежедневно по одному часу занятия спортом без учета времени на переход к месту спортивных занятий. Получалось, что минимум два часа рабочего времени, с учетом перехода на спортивную площадку, офицера не было на его рабочем месте.
Начальник нашего Дальвоенморстроя со всем своим аппаратом первую неделю бегал вокруг здания управления, а из окошек на этот цирк смотрели гражданские сотрудники управления, с ближайших строек - солдаты. Смешно и жалко было смотреть, как пожилые люди в военной повседневной форме с большими воинскими званиями, неумелой трусцой, беспрерывно кашляя и охая, выполняли приказ министра обороны. Нам, молодым, было легче - мы играли в волейбол. В это же время существовал приказ, чтобы и политические занятия с офицерским составом проводились в рабочее время. Был приказ, что военным охотникам - офицерам разрешалось охотиться в рабочее время. Если добросовестно выполнять все приказы, то офицерам-строителям просто невозможно нормально руководить строительным производством, поэтому как ни грозен был Жуков, но в строительных организациях эти приказы исполнялись только на бумаге.
Жуков прекрасно знал действительное положение с денежным содержанием военнослужащих армии и флота, но он специально демонстративно обидел экипаж лодки, а вместе с ней весь флот. Через некоторое время размер денежного содержания отдельных категорий на флоте был урезан.Как бы в подтверждение этих слухов был расформирован Главвоенморстрой, а его организации были переданы Главвоенстрою. Жуков приказал переодеть офицерский состав флотских строительных организаций в армейскую одежду.
Начался дурдом. Предметы обмундирования офицерам выдаются после истечения установленных сроков носки. Например, ботинки и брюки один раз в год, а шинель - раз в три года. У шинели срок носки еще не кончился, а у брюк уже истек. Значит, офицеру выдают армейские брюки к флотской шинели. В одной и той же части офицеры ходили в армейской одежде, а другие во флотской. Я воспринял это не только негативно, но и болезненно. Принял решение за свой счет покупать флотскую форму и продолжать носить только ее. Успел купить только брюки.
При Жукове была сделана попытка при увольнении матросов и солдат в запас переодевать их в гражданскую одежду. К нам в «Стрелок» было завезено порядочное количество этой одежды. Мне довелось ее посмотреть. Это были дешевенькие костюмы, очень плохого покроя, просто страшненькие, такие же рубашки и пальтишки. Матросы и солдаты встретили это новшество с возмущением. Они хотели вернуться домой воинами, а не жалкими «шпаками» в задрипанных костюмчиках. Матросы и солдаты всегда готовятся прибыть домой в новеньком обмундировании, для чего они предпринимают все законные, а иногда и незаконные средства. Началось воровство, отбирание новой формы у молодых взамен старой. За свою службу я впервые столкнулся именно в это время с открытой «дедовщиной», которая выражалась в отбирании силой новой формы у молодых солдат.
Жукова сняли с должности, приказы о переодевании отменили. Отменили и запрет на торговлю в закрытых гарнизонах алкоголем. Началась борьба теперь уже с культом Жукова. Все шло по известной схеме: пленум ЦК партии, партактив флота, партактивы в соединениях, партсобрания во всех частях и учреждениях флота. Пресса. Радио. Главное, в чем его обвиняли, - стремление свести к минимуму роль политработников, т. е. вывести Вооруженные силы страны из-под контроля партии. К главному обвинению добавили: бонапартизм, грубость, жестокость и т. п. Надо прямо сказать, что эта схема работала далеко не формально. У многих с Жуковым или с его действиями были серьезные разногласия, поэтому ругали его с чувством и выражением. На это время были забыты все его заслуги перед Отечеством, а выплыл весь негатив, как бывший на самом деле, так и придуманный.
Газета «Красная звезда» вышла с передовицей, где речь шла о возрождении офицерских традиций. Там, в частности, говорилось о том, что в царские времена командир полка регулярно приглашал весь офицерский состав к себе домой, угощал обедом и водкой. Газета писала, что нет ничего страшного в том, что офицеры, собравшись вместе, выпьют по рюмке водки, наоборот, это хорошо сплачивает коллектив, развивает чувство товарищества. Надо эту традицию возрождать. По статусу наш начальник УНР приравнивался к командиру полка. Но у нашего начальника УНР не было доходов командира полка царской армии, а традиции возрождать надо. Офицеры сбросились, сели за стол вместе с начальником УНР во вновь построенном офицерском кафе, пригласили за стол начальника политического отдела и делом доказали, что офицеры советского флотского УНР возродили традицию полковых обедов царского времени с употреблением горячительного.
Месяца через два эта же газета стала писать, что пьянство наносит ущерб боевой готовности, поэтому наш политический отдел больше не боролся за возрождение некоторых традиций царских полковых офицеров.
...Командующий флотом ознакомил заместителя министра обороны генерал-лейтенанта Комаровского с обстановкой на флоте по строительству жилья. Ознакомление шло в такой последовательности: сперва Комаровского спустили в подводную лодку и в задраенные внутренние помещения противолодочного корабля, а потом повели по квартирам офицеров, которые служили на этих лодках и надводных кораблях. Комаровскому рассказали, что в автономном плавании подводной лодки офицер три месяца находится в этом замкнутом железном ящике минимальных размеров, и что на надводном корабле тоже вся служба проходит внутри этого железа. Квартиры офицеров были махонькие по размерам и с низкими потолками. У Комаровского появилось ощущение, что и в своей квартире на психику офицера давят низкие потолки и крохотные размеры комнат.
Эмоциональное впечатление от увиденного у Комаровского было так велико, что он принял решение строить для подводников и плавающих надводников дома повышенной комфортности. Одним из условий комфортности Комаровский считал увеличение высоты помещения до 3-х метров, в то время как во всей стране эта высота нормами была установлена в 2,5 метра.
Решение Комаровского встретило противодействие со стороны сопровождающих его должностных лиц, которые доказывали Комаровскому, что оно нереально, потому что не соответствует действующим в стране государственным нормам, и оно не улучшит, а ухудшит положение с жильем, так как увеличит стоимость строительства каждого дома. Общий объем средств, выделяемых на жилье, не может быть увеличен, значит, на те же деньги будет построено меньше квартир, значит, еще больше офицеров будут оставаться бесквартирными.
Типовой проект жилого дома для подводников ВМП-31 разработал в установленные сроки. Проект получился хороший. Нам было радостно над ним работать. Комаровскому не удалось получить разрешение на высоту помещения в 3 метра, проект остался лежать в архиве ВМП-31...
...Во Владивостоке в составе флота был образован Владивосточный оборонительный район (ВЛОР)..Назрела необходимость создания инженерной обороны Владивостока. Под инженерной обороной понимается система окопов, проволочных и минных заграждений, долговременных огневых точек, артиллерийских позиций и много-много всего другого. Расположение огневых точек на местности - это обязанность военного инженера. Это и наука, и искусство.. Бондаренко сетовал на отсутствие на флоте документов, которые помогли бы ускорить составление плана инженерной обороны.
Я вернулся в ВМП, зашел в архив и довольно быстро нашел план инженерной обороны Владивостока, составленный в период русско-японской войны. Это был великолепный во всех отношениях документ. Первое - прекрасно выполненный. Графика и шрифт выше всяких похвал. Второе - это то, что нужно. Все высоты, все отметки, все директрисы стрельбы, расчет огневых средств, схемы заграждений и т. п. Конечно, город разросся, конечно, и огневые средства сейчас другие, но в качестве образца - это был хороший документ. Бондаренко был восхищен работой русских военных инженеров начала века. Мне Бондаренко сказал, что я его выручил, он теперь знает, что нужно требовать от ВЛОРа....
...Строительство новой военно-морской базы шло довольно успешно, через два года после его начала прибыли первые корабли. Во вновь отстроенном жилом городке с четырехэтажными домами и комфортабельными квартирами открыли первую в этих краях отлично и с любовью сделанную школу, в которой стали учиться не только офицерские дети, но и дети жителей окрестных сел. Первый урок во всех классах был посвящен одной и той же теме - как пользоваться унитазами.
После окончания занятий в 22 часа у нас по распорядку была вечерняя прогулка - строем ходили по улицам около Таврического сада и пели песни. Песни были очень хорошие, и пели их от всей души и с радостью. Запевалы были великолепные. Это были песни моря, песни войны и долга, песни дружбы и любви, но среди них и такие: «Зашел я в чудный кабачок, кабачок, вино там стоит пятачок, пятачок...» или «В Кейптаунском порту стояла на борту «Джанета», поправляя такелаж». Никто из командиров и политработников никогда не корректировал наш репертуар и не навязывал какой-либо «официоз».
Как-то вечером какой-то армейский полковник остановил строй и строго выговорил старшине роты за то, что поем песни английских и американских моряков, сказав, что мы космополиты и не выполняем решение партии по идеологии. После этого мы на всякий случай разучили песню: «Москва - Пекин. Сталин и Мао слушают нас» и орали ее при необходимости, но все старые песни продолжали петь до окончания училища, а потом исполняли их на юбилейных встречах выпускников.
По части идеологии тогда в стране боролись не только с «тлетворным влиянием Запада», но и с «низкопоклонством перед Западом». Главная цель борьбы с «низкопоклонством» - воспитать чувство национальной гордости и вселить уверенность в том, что мы и сами все можем, мы - не глупее. Цель, безусловно, благородная и нужная, но достижение ее было организовано по-дурацки. Началось с того, что стали переименовывать все названия с иностранного на русские, в том числе и в технике.
Техническая терминология, по сути дела, - интернациональная, а тут начался какой-то дурдом: тротуар стал плитной дорожкой, бульдозер - тракторной лопатой, эскалатор - ленточной лестницей, калоши - мокроступами, байпас - трубным обводом и т. д. и т. п.
Была проделана большая и полезная работа, в результате которой стали известны многие имена русских ученых и изобретателей, открытия которых по времени были раньше открытий, сделанных иностранцами, а вошли в историю под именами этих иностранцев. Но тут же началась и дурь. Начальник нашего училища генерал-майор Бугров Ф. Я. в свое время защитил кандидатскую диссертацию по теме «Инженерное оборудование позиций морской железнодорожной артиллерии». В своей диссертации он писал, что впервые железнодорожная артиллерия была применена во время гражданской войны в Соединенных Штатах Америки. В нашем училище нашелся какой-то капитан I ранга, планируемый к увольнению в запас (то ли за бесперспективность, то ли по возрасту), который на партактиве училища в своем выступлении подверг резкой критике начальника училища «за низкопоклонство перед Западом».
Он раскопал в Публичной библиотеке газетную заметку о том, что некий поручик N перевозил на железнодорожной платформе пушку из Москвы в Санкт-Петербург. На остановке поезда где-то в районе Твери он выстрелил из орудия, и этот выстрел был сделан на год раньше применения железнодорожной артиллерии в Америке, на основании чего капитан I ранга обвинил Ф. Я. Бугрова, который в диссертации писал о первородстве железнодорожной артиллерии в США, в этом самом «низкопоклонстве» и в предании забвению заслуг русских артиллеристов.
Бугрову ничего не оставалось делать, как каяться, признаваться в грехах и написать дополнение к своей диссертации о том, что первыми с поезда стреляли русские. Естественно, что теперь капитана I ранга увольнять было нельзя, и он еще какое-то время «болтался» на кафедре. Потом в училище ходили слухи, что в конце концов Бугров нашел в архивах приказ о наказании поручика N за учиненные им в пьяном виде безобразия на железнодорожной станции, в том числе и стрельбу из пушки, стоявшей на железнодорожной платформе. Но дело было сделано и пересмотру не подлежало. Русская железнодорожная артиллерия появилась раньше американской.
Еще тогда боролись с космополитами, которых в училище и в глаза никто не видел. Бороться с ними было легко, их фамилии появлялись в официальной прессе, поэтому на семинарах или собраниях клеймили тех, про кого прочитали в газете. «Высшим пилотажем» было бы найти хотя бы одного космополита и у нас в училище, но я не помню, что это кому-либо удалось. На всякий случай объявили, что космополит - это тот, который носит узкие брюки и туфли на толстой подошве.
А еще мы боролись с академиком Марром, который что-то там напутал в вопросах языкознания, а товарищ Сталин его поправил. Доставалось от нас и полковнику Иванову, который обратился с письмом к товарищу Сталину, а товарищ Сталин дал развернутый критический ответ на его письмо. Во время нашей учебы в училище было и знаменитое «ленинградское дело», и борьба с генетиками. Вспоминая сейчас эту идеологическую и политическую борьбу, помню и свое тогдашнее отношение к ней. Видимо, похожее отношение было и у моих товарищей. Я верил в правильность и необходимость всех действий партии и не подвергал сомнению их целесообразность, но методы, которыми эти мероприятия проводились, и люди, которые их осуществляли, вызывали у меня сомнения: «Поручи дураку богу молиться - он и лоб расшибет».
Мне было непонятно, зачем во всех парторганизациях страны проводить партийные собрания по поводу письма Сталина академику Марру и принимать решения, что Сталин прав, а Марр «не того». Миллионы людей говорили о том, чего они совершенно не понимали. Наверняка во всей стране всего только несколько десятков человек могли квалифицированно разбираться в вопросах языкознания. Мне было непонятно, почему вместе с русскими народными песнями нельзя слушать и джазовую музыку, почему нельзя танцевать танго, а надо танцевать краковяк.
По всем этим вопросам политической и идеологической борьбы отмечаю самую главную, по моему мнению, особенность.Все мы, особенно наши старшие товарищи-фронтовики, отлично знали «правила игры» - не болтай лишнего, не возникай, не умничай, делай как все.
У нас была четкая программа жизни - мы хотим стать инженерами, мы хотим потом заниматься инженерными делами. Если мы не будем соблюдать «правила игры», нам не дадут возможности стать инженерами. Поэтому по вопросам политической и идеологической борьбы мы говорили только на собраниях и семинарах и только то, что надо было говорить. Не помню, чтобы по этим вопросам говорил с кем-нибудь, в том числе и с самыми близкими мне людьми, вне официальной обстановки: закончилось собрание или семинар - кончились и разговоры. Это не значит, что внутренне мы были против. Это значит, что мы считали - это не наше дело, наше дело инженерное, а политикой и идеологией пусть занимаются замполиты.
К началу пятидесятых годов культ личности Сталина достиг своего предела. Приведу несколько примеров. Однажды мне попал в руки учебник для медицинских вузов, в котором речь шла о глистах. Из любопытства просмотрел предисловие, в котором черным по белому было написано, что советская наука о глистах - передовая, а буржуазная блуждает в потемках. Успех советской науки о глистах объясняется тем, что она базируется на трудах товарища Сталина...
Когда Сталин баллотировался на выборах в Верховный Совет СССР по Кировскому району Ленинграда, по этому поводу там намечался митинг, куда направлялись делегации из всех районов города. От нашего училища делегацию сформировали просто - построили все училище, и мы строем пошли от Таврического сада к Нарвским воротам. Это мероприятие проходило во время экзаменационной сессии. На подготовку к экзамену полагалось два дня, один из которых я уже простоял в карауле. На следующий день планировался митинг в поддержку Сталина, и я обратился с просьбой к командиру роты остаться в училище для подготовки к экзамену.
Он, естественно, не разрешил, объяснив, что это прерогатива заместителя начальника факультета по политчасти. Я обратился к замполиту. До сих пор помню его испуганное лицо. Испуг был вызван тем, что кто-то может узнать, что его курсант не хочет идти на митинг, посвященный товарищу Сталину. Конечно, на митинг я пошел, а потом ночь просидел над книжками и экзамен сдал.
...Выборы в то время проходили так. Городские власти давали училищу перечень домов и квартир, куда училище должно было выделить агитаторов. Каждому агитатору из курсантов выделялось несколько квартир, в основном коммунальных. В среднем на курсанта приходилось человек тридцать избирателей. Агитатор должен был агитировать за кандидатов и обеспечить явку на избирательный участок. До выборов он обходил своих подведомственных и каждому рассказывал, за кого голосовать, когда и как. В своем журнале агитатор делал соответствующие отметки. Если агитатор выявлял тех, кто намеревался не ходить на голосование, он должен был немедленно об этом доложить. Во время выборов агитатор старался как можно скорее притащить своих избирателей на участок, будучи в этом прямо заинтересованным, потому что только после того, как все его подопечные проголосуют, он мог идти в увольнение. Курсанты применяли все средства, мыслимые и немыслимые, чтобы убедить поскорее проголосовать. Если кто-то по каким-то причинам не смог прийти на избирательный участок, к нему домой немедленно направлялся член участковой избирательной комиссии с урной для голосования.
В училище перед голосованием проводили специальное собрание, на котором сообщали следующее. Выборы - дело сугубо добровольное, начало выборов - в шесть утра. Распорядок дня не изменяется, официально подъем в 8.00, но если кто хочет проголосовать раньше, ему не возбраняется и раньше встать. Окончание выборов - в 12 часов ночи, можно приходить в любое время. Если кандидат не нравится - можете его вычеркивать. Увольнение по распорядку дня, т. е. после обеда.
В день выборов с пяти утра во дворе спального корпуса начинает играть марши духовой оркестр - спать дольше не было никакой возможности. Все вставали и, делать нечего, шли на избирательный участок. В 8.00 в совершенно пустой роте дневальный, выполняя распорядок дня, кричал: «Рота, подъем!» и свистел в дудку, как это положено, чтобы разбудить роту, которой уже давно в помещении нет. В увольнение отпускали только тех, кто уже проголосовал, поэтому все старались закончить с этим делом побыстрее. Обычно командование училища уже к восьми часам утра докладывало, что голосование закончено со стопроцентной явкой избирателей.
Так как наше училище было училищем Военно-морского флота, то в нашем бытовом и служебном разговоре было много слов флотского лексикона. Спальное помещение называлось кубриком, кладовая личных вещей - баталеркой, каптенармус (хозяйственник) - баталером, табуретка - банкой, пол - палубой, лестница - трапом, уборная - гальюном и т. д. Дежурный у нас носил не красную нарукавную повязку, как во всех других видах Вооруженных сил, а «рцы» - узкую синюю нарукавную повязку, посредине которой идет белая полоса. «Рцы» - это название флага, который поднимается на корабле назначенным дежурным по корабельному соединению.
В наших кубриках стояли двухъярусные металлические койки, на которых мы и спали все время обучения.Во время нашего обучения происходил процесс возрождения некоторых традиций дореволюционного морского кадетского корпуса. Например, все курсанты высших военно-морских учебных заведений ходили с палашами, при выпуске вручался офицерский морской кортик.
Сперва мы обрадовались введению палашей и гордились тем, что имеем право их носить. Дальше начались осложнения: пришли в театр, или на каток, или просто в гости - куда девать палаш. Сидеть с ним крайне неудобно, сдавать на вешалку нельзя - именное оружие. Я носил палаш до производства в офицеры, позднее их отменили.
Время нашей учебы в училище - это время засекречивания всех военных учреждений. Наименование нашего училища - ВИТКУ ВМФ, которое даже во время войны было открытым, оставляли только для документов, на которых стоял гриф «секретно». Для всего остального мира наше училище стало «Войсковая часть, номер такой-то». С этой секретностью был и смех и грех. Это засекречивание было очень похоже на то, как страус прячет голову в песок и думает, что спрятался.
По городу ходили строем с развернутым знаменем, на котором написано открытое наименование училища.Курсанты ходили с курсантскими нашивками на рукавах, но на ленточках бескозырок вместо наименования училища было написано: «Военно-морской флот». Чтобы нас принимали за матросов, которые носили такие же ленточки, надо было бы отменить и курсовки на рукавах, но это забыли сделать.
Городские советские и партийные власти, вузы города и прочие, и прочие, и прочие - все обращались только по открытому наименованию. Но к любому курсанту, который применял бы открытое наименование училища, можно было серьезно придраться и даже отдать под суд за разглашение военной тайны. Нас чуть ли не ежедневно предупреждали о том, что мы за пределами училища должны называть себя не курсантами, а матросами Военно-морского флота, как было написано на ленточках наших бескозырок. Во всех наших открытых служебных документах писался только номер воинской части. Например, «Методическое указание для расчета балок на упругом основании для курсантов 5 курса» утверждал начальник кафедры строительной механики воинской части номер такой-то, профессор, доктор технических наук NN. Такой документ не был секретным, им обменивались с родственными вузами, некоторые курсанты брали его себе в расчете на то, что, может быть, пригодится в инженерной деятельности. Идиоту и то ясно, что эта воинская часть не стрелковый полк и не бригада морской пехоты, а высшее учебное военное заведение инженерного профиля.
За время обучения мне довелось отбывать наказание на гауптвахте как в Москве, так и в Ленинграде.
В Москве, во время своего отпуска, я на улице Горького пытался сфотографировать здание Моссовета. Только я навел фотоаппарат на это здание, как ко мне подошел милиционер и потребовал предъявить документ, на что я ему ответил, что он не имеет права проверять документы у военнослужащих. Началась наша словесная перепалка, кончившаяся тем, что к первому милиционеру подошел на помощь второй и они, профессионально взяв меня под руки, отвели в отделение милиции в Столешниковом переулке. Там я повел себя как дурак, не показывал документы дежурному офицеру милиции, требуя военного патруля, которому и намеревался показать документы. Дежурный офицер милиции был сама вежливость, он согласился с моим требованием вызвать военный патруль и попросил подождать. Через час ожидания в специфической компании, характерной для задержанных в милицейском отделении, я стал просить дежурного офицера милиции посмотреть мои документы, но тот ответил, что дело уже пошло. В комендатуру Москвы из отделения милиции была послана телефонограмма, теперь меня могут передать туда только под расписку.
Еще через пару часов приехал крытый грузовичок, вышел солдат с винтовкой, расписался за меня в какой-то книге и отвез на гарнизонную гауптвахту: Там отобрали у меня документы и все, что было в карманах, а также брючный ремень и шнурки из ботинок, и отвели в камеру, где уже было человек двенадцать.
Оказалось, что это не дисциплинарная камера, а следственная. В ней сидели те военнослужащие, по отношению к которым уже возбуждено уголовное дело и проводилось следствие для подготовки к передаче его в военный трибунал. Там были дезертиры, угонщики автомобилей и другие правонарушители, в том числе два солдата, укравшие киоск со спиртными напитками.
Один из этих солдат был шофером грузового автомобиля, второй - крановщиком автомобильного крана. В ночное время они погрузили краном этот киоск на автомобиль, привезли его в свою воинскую часть как подарок своим сослуживцам к Новому году.
Вот эти два солдата и стали моими шефами, объяснив, кто в камере и по какой статье. Выслушав, за что меня взяли, они заохали и сказали, что мое дело хуже всех, у меня будет политическая 58 статья. Так я впервые в жизни услышал номер этой статьи Уголовного кодекса и узнал, что у этой статьи очень много подпунктов, в том числе шпионаж.Мои шефы объяснили, что мне будут «шить шпионаж», так как я пытался фотографировать правительственное здание.
Из этой камеры никого ни на прогулки, ни на работы не выводили, только на допросы. К концу первых суток задержания я пытался стучать в дверь и требовать, чтобы меня куда-то вызвали и выслушали. Пришел начальник караула и сказал: «Будешь стучать - в морду получишь». Мои шефы сказали мне: «Не возникай», и я стал ждать.
Через трое суток меня повели на допрос к следователю. Я уже раньше упоминал, что все мои документы, а именно: отпускной билет, служебная книжка и т. д. были выписаны на воинскую часть номер такой-то. В этих документах не было указано, какого министерства эта воинская часть - Военного или Военно-морского.
Следователь, старший лейтенант в армейской форме, увидев меня в морской форме и не разрешив сесть на табуретку около его стола, спросил, какого я министерства. Я ответил, что Военно-морского. Следователь тут же стал звонить кому-то, что ему подсунули дерьмовое дело из другого министерства да еще по 58 статье, а работы у него и так невпроворот и что надо этого задержанного отфутболить морякам, пусть сами занимаются. Получив какой-то ответ, следователь звонком вызвал конвойного и приказал отвести меня в камеру.
Меня отконвоировали в Военно-морское министерство, где следователь, уже в морской форме, выслушал меня и распорядился проявить пленку из моего фотоаппарата. Часа через четыре меня снова привели к этому следователю. На пленке ничего шпионского не нашли, документы были в порядке, телефонный звонок в училище подтвердил, что такой курсант в списках есть, поэтому следователь отдал мне документы, разрешил дальше продолжать отпуск и посоветовал впредь не быть дураком и предъявлять при необходимости документы милиции.
В Ленинграде я сидел пять суток на морской гауптвахте за неотдание воинской чести майору, который оказался дежурным помощником военного коменданта гарнизона.Так как я был курсантом высшего военно-морского училища, то отбывать наказание меня поместили в камеру для сверхсрочников, где уже находилось пять мичманов. Мичманы были старше меня, прошли войну, были люди семейные и отбывали наказание за разного рода служебные упущения. Меня сразу стали звать «Витек», приняли как равного в свои ряды, и я был им благодарен за это. За дни отсидки я наслушался от них жизненных и служебных историй, суммарное значение которых равносильно циклу лекций по психологии и проблемам выживаемости.
По правилам гауптвахты сверхсрочники пользовались некоторыми преимуществами, одно из которых было то, что двери камеры сверхсрочников не запирались и мы могли самостоятельно ходить в гальюн, не вызывая выводного. Для того, чтобы понять и оценить это преимущество, надо посидеть на гауптвахте. Другим преимуществом было то, что сверхсрочников выводили на работу только с их согласия. Так как сидеть целый день в камере было тоскливо, то наша камера всегда изъявляла желание участвовать в общественно-полезных работах. Наши мичманы выбрали две общественно-полезные работы: первая - работа по установке декораций в театре Ленинского комсомола, второе - участие в ремонте крейсера «Аврора».
На работу в театр нашу камеру в полном составе привозила театральная машина. Никаких выводных из караула гарнизона не было, нас брали под ответственность театра. Поставив декорации для первого действия, мы располагались за кулисами и смотрели спектакль. В антракте убирали старые декорации и ставили новые. Затем из-за кулис продолжали смотреть спектакль. Поставив декорации в последнем антракте, все мичманы разбегались по своим квартирам или каким-то другим делам, оставляя меня досматривать спектакль и быть на подхвате при необходимости.Досмотрев спектакль, я городским транспортом добирался самостоятельно до гауптвахты. Вообще-то театр должен был на своей машине отвозить нас обратно, но мичманы, к радости шофера машины, просили его не беспокоиться.
Приехав к зданию гауптвахты, я тоскливо ходил по аллее, ожидая, когда же мои мичманы соберутся, чтобы всем вместе зайти, как будто мы организованно на машине только что вернулись с работы. Так хотелось побыстрее попасть в свою теплую камеру на такой уютный деревянный топчан без матраца и подушки, но наказ мичманов был строгий: «Ты, Витек, не будь салагой, без нас на губу ни-ни-ни».
...Кафедра высшей математики - ключевая для любого инженерного вуза. В ВИТКУ начальником этой кафедры был инженер-подполковник, профессор, доктор физико-математических наук Л. В. Канторович, ставший впоследствии академиком Академии наук СССР, лауреатом Сталинской, лауреатом Ленинской и лауреатом Нобелевской премий. Еще в кандидатах мы наслушались легенд о Канторовиче. В 24 года он стал профессором, доктором наук и получил кафедру. С началом войны его мобилизовали, военной подготовки он не имел, поэтому стал рядовым. Начальник училища добился, что его в качестве матроса направили служить в училище, где его зачислили в кадровую команду. Это было небольшое подразделение, старшиной которого был мичман. В команде были матросы оркестра, ротные баталеры и хозяйственная обслуга. Как и все матросы, Канторович жил в кубрике на двухъярусной железной койке, имел винтовку, противогаз и т. п.
Старшина кадровой команды гонял его наравне с другими матросами на строевых и прочих занятиях. Вместо хозяйственных работ матроса Канторовича направляли читать лекции по высшей математике. Через некоторое время матросу Канторовичу присвоили звание майора административной службы, но старшине кадровой команды он по-прежнему воинскую честь отдавал первым. К концу войны воинское звание Канторовича было инженер-подполковник.
...В это время стали происходить странные вещи. Председателем правительства стал Маленков. Он заявил, что надо теперь заниматься не только тяжелой промышленностью, но и легкой. Под это дело в Иванове и других центрах текстильной промышленности из сельских мест набрали массу женщин. Оказалось, что Маленков не прав. Приоритет все равно за тяжелой промышленностью. Маленкова сняли, а к нам в строительное управление Кронштадта вместо солдат направили 300 человек женщин маленковского призыва в легкую промышленность.
Бедные женщины. Сколько пришлось им перенести. Расселили их в бывших казармах и направили на стройку учениками. Когда солдат учат строить, его казна кормит, поит и одевает. А гражданским ученикам на стройке платили 200 рублей в месяц. Обед в рабочей столовой тогда стоил пять рублей. Человек пятьдесят этих женщин направили и на мой участок для обучения. А в это время - подписка на заем. Девчата, конечно, не подписываются ни на копейку. Меня вызывают, твои люди, ты за них отвечаешь, иди агитируй и обеспечь подписку. Никуда я не пошел, никого не агитировал. Просто доложил, что результат агитации нулевой.
В Кронштадте в это время трудились опытнейшие строительные начальники, у которых мы учились как инженерному делу, так и искусству выживания. В нашем УНР главным инженером был И. С. Горелик. Как-то он вызвал меня и говорит, что был у коменданта крепости, где на совещании шла речь об одном объекте моего участка. Дела на объекте шли неважно, и комендант крепости обругал Горелика, применяя при этом весьма крепкие выражения. Горелик все это мне рассказал со смехом, особенно цитируя выражения и угрозы, что такого главного инженера такой-то метлой надо гнать с должности. Я расстроился, что подвел своего главного инженера, и обеспокоенно спросил, неужели речь идет о снятии с должности. Горелик сказал: «Витя, запомни: если начальник кричит на тебя и матерится, значит, он тебя любит, он тебе доверяет. Так что мне беспокоиться не о чем. Страшно, когда начальник говорит: «Проходите, товарищ Горелик. Садитесь, пожалуйста. Объясните пожалуйста, почему и т. д.». Много раз я потом убеждался в правильности этого тезиса Горелика.
...В нашем гарнизоне купить продукты питания для семьи было делом непростым, в ближайших селах тоже было негусто. Специально за продуктами ездили во Владивосток, где также были почти пустые прилавки продовольственных магазинов. На рынке Владивостока продукты были чрезвычайно дорогими, руководство города пыталось административными мерами регулировать цены. Я видел на рынке, как милиционер выгонял с рынка мужика, который продавал картошку за цену выше той, которая была установлена администрацией города. Кончилось это тем, что на рынке стояли одни милиционеры, а картошку и лук продавали по рыночным ценам на прилежащих к рынку улицах.
...Когда Жукова назначили министром обороны, то он стал жестко наводить порядок в войсках и на флотах. Требования его были своевременными, нужными и справедливыми. Никаких объяснений и оправданий при обнаружении неполадок Жуков не принимал. Нет порядка - значит, командир не хочет или не умеет командовать. А раз так, то он не может быть командиром, а раз не может быть командиром, то зачем он нужен в армии или на флоте. А то, что до этого служил и получил высокое воинское звание, - то это недоразумение. Он не достоин такого высокого воинского звания, его надо разжаловать. Появилась знаменитая «жуковская тройчатка»: снять с должности, понизить в воинском звании, уволить из армии или флота. Такие приказы приходили пачками. Был даже выделен специальный день, когда собирали всех офицеров и читали эти приказы. Действовало на психику прилично. Отношение офицеров к этим приказам Жукова было двоякое. Требования были правильные, но если всех снять и выгнать, то кто же служить будет.
Инспекционные поездки Жукова по округам и флотам стали кошмаром для командиров всех степеней. Жуков первым в стране начал борьбу с пьянством. Во всех закрытых гарнизонах, в том числе и у нас в Стрелке, была запрещена продажа алкоголя. Я видел, как на въезде в гарнизон осматривали военнослужащих, изымали бутылки со спиртным и тут же разбивали их о придорожный камень. Это не снизило уровень пьянства, так как водку можно было купить даже в автомобильной книжной лавке, не говоря о том, что во всех ближних деревнях ее было сколько угодно и когда угодно.
Жуков побывал в Индии, увидел там, как офицеры играют в гольф, плавают в бассейнах, занимаются конным, парусным и всеми другими красивыми видами спорта, увидел, что они подтянуты, ловко одеты и молодцевато выглядят. Вернувшись домой, он издал приказ по Министерству обороны: всем офицерам в течение недели в рабочее время шесть часов заниматься спортом. Исполнение этого приказа превратилось в профанацию. Спортивных сооружений, одежды, инвентаря нет, специалистов для проведения занятий нет. В инженерно-строительных, научных, управленческих, учебных и многих, многих других организациях офицеры и гражданские работают в одной технологической упряжке. Офицер ушел заниматься спортом - цепочка разорвалась, гражданские специалисты работают не так эффективно. Приказ предусматривал ежедневно по одному часу занятия спортом без учета времени на переход к месту спортивных занятий. Получалось, что минимум два часа рабочего времени, с учетом перехода на спортивную площадку, офицера не было на его рабочем месте.
Начальник нашего Дальвоенморстроя со всем своим аппаратом первую неделю бегал вокруг здания управления, а из окошек на этот цирк смотрели гражданские сотрудники управления, с ближайших строек - солдаты. Смешно и жалко было смотреть, как пожилые люди в военной повседневной форме с большими воинскими званиями, неумелой трусцой, беспрерывно кашляя и охая, выполняли приказ министра обороны. Нам, молодым, было легче - мы играли в волейбол. В это же время существовал приказ, чтобы и политические занятия с офицерским составом проводились в рабочее время. Был приказ, что военным охотникам - офицерам разрешалось охотиться в рабочее время. Если добросовестно выполнять все приказы, то офицерам-строителям просто невозможно нормально руководить строительным производством, поэтому как ни грозен был Жуков, но в строительных организациях эти приказы исполнялись только на бумаге.
Жуков прекрасно знал действительное положение с денежным содержанием военнослужащих армии и флота, но он специально демонстративно обидел экипаж лодки, а вместе с ней весь флот. Через некоторое время размер денежного содержания отдельных категорий на флоте был урезан.Как бы в подтверждение этих слухов был расформирован Главвоенморстрой, а его организации были переданы Главвоенстрою. Жуков приказал переодеть офицерский состав флотских строительных организаций в армейскую одежду.
Начался дурдом. Предметы обмундирования офицерам выдаются после истечения установленных сроков носки. Например, ботинки и брюки один раз в год, а шинель - раз в три года. У шинели срок носки еще не кончился, а у брюк уже истек. Значит, офицеру выдают армейские брюки к флотской шинели. В одной и той же части офицеры ходили в армейской одежде, а другие во флотской. Я воспринял это не только негативно, но и болезненно. Принял решение за свой счет покупать флотскую форму и продолжать носить только ее. Успел купить только брюки.
При Жукове была сделана попытка при увольнении матросов и солдат в запас переодевать их в гражданскую одежду. К нам в «Стрелок» было завезено порядочное количество этой одежды. Мне довелось ее посмотреть. Это были дешевенькие костюмы, очень плохого покроя, просто страшненькие, такие же рубашки и пальтишки. Матросы и солдаты встретили это новшество с возмущением. Они хотели вернуться домой воинами, а не жалкими «шпаками» в задрипанных костюмчиках. Матросы и солдаты всегда готовятся прибыть домой в новеньком обмундировании, для чего они предпринимают все законные, а иногда и незаконные средства. Началось воровство, отбирание новой формы у молодых взамен старой. За свою службу я впервые столкнулся именно в это время с открытой «дедовщиной», которая выражалась в отбирании силой новой формы у молодых солдат.
Жукова сняли с должности, приказы о переодевании отменили. Отменили и запрет на торговлю в закрытых гарнизонах алкоголем. Началась борьба теперь уже с культом Жукова. Все шло по известной схеме: пленум ЦК партии, партактив флота, партактивы в соединениях, партсобрания во всех частях и учреждениях флота. Пресса. Радио. Главное, в чем его обвиняли, - стремление свести к минимуму роль политработников, т. е. вывести Вооруженные силы страны из-под контроля партии. К главному обвинению добавили: бонапартизм, грубость, жестокость и т. п. Надо прямо сказать, что эта схема работала далеко не формально. У многих с Жуковым или с его действиями были серьезные разногласия, поэтому ругали его с чувством и выражением. На это время были забыты все его заслуги перед Отечеством, а выплыл весь негатив, как бывший на самом деле, так и придуманный.
Газета «Красная звезда» вышла с передовицей, где речь шла о возрождении офицерских традиций. Там, в частности, говорилось о том, что в царские времена командир полка регулярно приглашал весь офицерский состав к себе домой, угощал обедом и водкой. Газета писала, что нет ничего страшного в том, что офицеры, собравшись вместе, выпьют по рюмке водки, наоборот, это хорошо сплачивает коллектив, развивает чувство товарищества. Надо эту традицию возрождать. По статусу наш начальник УНР приравнивался к командиру полка. Но у нашего начальника УНР не было доходов командира полка царской армии, а традиции возрождать надо. Офицеры сбросились, сели за стол вместе с начальником УНР во вновь построенном офицерском кафе, пригласили за стол начальника политического отдела и делом доказали, что офицеры советского флотского УНР возродили традицию полковых обедов царского времени с употреблением горячительного.
Месяца через два эта же газета стала писать, что пьянство наносит ущерб боевой готовности, поэтому наш политический отдел больше не боролся за возрождение некоторых традиций царских полковых офицеров.
...Командующий флотом ознакомил заместителя министра обороны генерал-лейтенанта Комаровского с обстановкой на флоте по строительству жилья. Ознакомление шло в такой последовательности: сперва Комаровского спустили в подводную лодку и в задраенные внутренние помещения противолодочного корабля, а потом повели по квартирам офицеров, которые служили на этих лодках и надводных кораблях. Комаровскому рассказали, что в автономном плавании подводной лодки офицер три месяца находится в этом замкнутом железном ящике минимальных размеров, и что на надводном корабле тоже вся служба проходит внутри этого железа. Квартиры офицеров были махонькие по размерам и с низкими потолками. У Комаровского появилось ощущение, что и в своей квартире на психику офицера давят низкие потолки и крохотные размеры комнат.
Эмоциональное впечатление от увиденного у Комаровского было так велико, что он принял решение строить для подводников и плавающих надводников дома повышенной комфортности. Одним из условий комфортности Комаровский считал увеличение высоты помещения до 3-х метров, в то время как во всей стране эта высота нормами была установлена в 2,5 метра.
Решение Комаровского встретило противодействие со стороны сопровождающих его должностных лиц, которые доказывали Комаровскому, что оно нереально, потому что не соответствует действующим в стране государственным нормам, и оно не улучшит, а ухудшит положение с жильем, так как увеличит стоимость строительства каждого дома. Общий объем средств, выделяемых на жилье, не может быть увеличен, значит, на те же деньги будет построено меньше квартир, значит, еще больше офицеров будут оставаться бесквартирными.
Типовой проект жилого дома для подводников ВМП-31 разработал в установленные сроки. Проект получился хороший. Нам было радостно над ним работать. Комаровскому не удалось получить разрешение на высоту помещения в 3 метра, проект остался лежать в архиве ВМП-31...
...Во Владивостоке в составе флота был образован Владивосточный оборонительный район (ВЛОР)..Назрела необходимость создания инженерной обороны Владивостока. Под инженерной обороной понимается система окопов, проволочных и минных заграждений, долговременных огневых точек, артиллерийских позиций и много-много всего другого. Расположение огневых точек на местности - это обязанность военного инженера. Это и наука, и искусство.. Бондаренко сетовал на отсутствие на флоте документов, которые помогли бы ускорить составление плана инженерной обороны.
Я вернулся в ВМП, зашел в архив и довольно быстро нашел план инженерной обороны Владивостока, составленный в период русско-японской войны. Это был великолепный во всех отношениях документ. Первое - прекрасно выполненный. Графика и шрифт выше всяких похвал. Второе - это то, что нужно. Все высоты, все отметки, все директрисы стрельбы, расчет огневых средств, схемы заграждений и т. п. Конечно, город разросся, конечно, и огневые средства сейчас другие, но в качестве образца - это был хороший документ. Бондаренко был восхищен работой русских военных инженеров начала века. Мне Бондаренко сказал, что я его выручил, он теперь знает, что нужно требовать от ВЛОРа....
...Строительство новой военно-морской базы шло довольно успешно, через два года после его начала прибыли первые корабли. Во вновь отстроенном жилом городке с четырехэтажными домами и комфортабельными квартирами открыли первую в этих краях отлично и с любовью сделанную школу, в которой стали учиться не только офицерские дети, но и дети жителей окрестных сел. Первый урок во всех классах был посвящен одной и той же теме - как пользоваться унитазами.